Текст книги "Беседа с богом странствий"

Обострив до предела своё восприятие, я, подобно человеку, угадывающему ароматы, «оценивал» эту женщину. Так у меня бывало почти со всеми женщинами, и я, вероятно, уже рассказывал тебе об этом. Вот и теперь я наслаждался кожей покрытого испариной лица, запахом, который эта кожа источала. Наслаждался блеском глаз, выражавших одновременно взволнованность и страсть. Наслаждался тенью, которую трепещущие ресницы отбрасывали на разрумянившиеся щёки. Наслаждался гибким влажным сплетением пальцев рук, сложенных на коленях. Наконец, я наслаждался упругой округлостью полных бёдер. Да что там, всего и не перескажешь! Одним словом, я сполна насладился этой женщиной. Могу смело сказать, что сполна. Там, где мне не хватало физических ощущений, на помощь приходило воображение. Или же воображение дополняло мои непосредственные ощущения. Все мои чувства: зрение, слух, обоняние и осязание – наполнила ликованием эта женщина. Говоря точнее – она наполнила ликованием всё моё существо…

И тут вдруг послышался её голос: «Смотри, не оставь чего-нибудь в лодке». В этот миг я увидел то, чего прежде мой взор не касался: я увидел тонкую шею женщины. Что и говорить, кокетливый, с приятным выговором голос её и шея, покрытая неровным слоем белил, повергли меня в трепет. Но ещё больше взволновало меня движение её коленей, когда она повернулась в сторону приказчика. Это движение тотчас же передалось моим коленям. Я уже говорил тебе, что с самого начала чувствовал её колени. Но теперь я узнал нечто большее: я ощутил её колени полностью, со всеми мышцами и суставами, так, как если бы провёл языком по мякоти и косточкам мандарина. Для меня больше не существовало чёрного шёлкового косодэ. Думаю, ты меня поймёшь, когда услышишь рассказ о последнем событии того дня.

Наконец лодка подошла к пристани. Как только нос её поравнялся с причалом, чистильщик ушей первым выскочил на берег. В этот самый миг я притворился, будто потерял равновесие (а поскольку так было, когда я садился в лодку, всё это, как я полагал, выглядело вполне правдоподобно), и, покачнувшись, ухватился за руку женщины. Не успел я пробормотать извинение, как ко мне подскочили тайко. Как ты думаешь, что я почувствовал тогда? Я ожидал, что прикосновение к её руке одарит меня новыми переживаниями, завершит собою всё то, что я до сих пор испытал. Увы – ожидания мои не оправдались. Конечно, я ощутил её гладкую прохладную кожу и энергичное, хотя и не резкое сопротивление мускулов. Но всё это было лишь повторением изведанного. А когда возбуждение повторяется, оно теряет свою силу. Тем более когда ожидания столь велики. Мне вдруг сделалось тоскливо, и я почувствовал желание потихоньку убрать свою руку. Если бы я не успел ещё полностью насладиться этой женщиной, моё разочарование трудно было бы понять. Я же до конца познал эту женщину. По крайней мере иначе этого не объяснишь.

Мы придём к такому же выводу, если взглянем на всё это ещё с одной стороны. Давай сравним тайю, с которой я сблизился накануне, с этой женщиной. С той мы провели целую ночь без сна, с этой – лишь недолгое время находились в одной лодке. Но в моем чувстве к ним не было ни малейшего различия. Я даже не знаю, которая из них доставила мне большее наслаждение. А значит, моя любовь (если считать, что таковая вообще существует) была совершенно одинакова в обоих случаях. У меня было такое чувство, будто правым ухом я слышу звуки сямисэна в эдоском квартале любви, а левым – плеск воды в реке Сумиде, и они сливаются в одну общую мелодию. То, что случилось со мной в тот день, стало для меня откровением. Но ведь ничто так не повергает человека в печаль, как откровение. Я смотрел, как эта женщина с синеватыми следами выщипанных бровей мелкими шажками, покачивая бёдрами, идёт по пристани под хмурым весенним небом вслед за «китайцем» и своим провожатым, и на душе у меня было невыразимо тоскливо. Не то чтобы я потерял от неё голову, нет. Просто я понял, что она чувствует то же, что и я. Об этом можно было догадаться хотя бы по тому, как застыла в неподвижности её рука, которой я коснулся…

Что? Тайю из Ёсивары? Тайю была полной её противоположностью: маленькая, похожая на куклу женщина.

III

Ёноскэ. Ну вот и весь мой рассказ. Итак, если включить в общий счёт любовные приключения, подобные этому, как раз и получится, что я успел насладиться любовью трёх тысяч семисот сорока двух женщин.

Приятель. Да, после того, что ты рассказал, это число кажется вполне правдоподобным. Только…

Ёноскэ. Что «только»?

Приятель. Боюсь, что твой рассказ отнюдь не столь невинен, как может показаться. Теперь мужья и отцы десять раз подумают, прежде чем отпустить своих жён или дочерей из дому.

Ёноскэ. Возможно, но всё, о чём я рассказал, – истинная правда.

Приятель. Теперь-то уж правительство наверняка выпустит указ, запрещающий мужчинам и женщинам находиться где-либо вместе.

Ёноскэ. Да, похоже, он выйдет со дня на день. Только я к тому времени буду уже далеко, на Острове женщин.

Приятель. Как я тебе завидую!

Ёноскэ. Напрасно. Что там, что здесь – невелика разница.

Приятель. Да, если считать на твоих счётах, выходит, что так.

Ёноскэ. В любом случае наша жизнь мимолётна, как сон, призрачна, как пена на воде. Ну а теперь давайте слушать песню.

Сайго Такамори

Эту историю рассказал мне Хомма, мой университетский приятель. В своё время мы оба учились на историческом факультете, правда, он окончил университет года на два раньше меня. Вероятно, найдётся немало людей, знающих Хомму как автора нескольких любопытных исторических трудов, посвящённых реставрации Мэйдзи.

Зимой прошлого года, за неделю до моего переезда в Камакуру, мы решили с ним вместе пообедать. Тогда-то я и услышал от него эту удивительную историю. Не знаю почему, но она до сих пор не выходит у меня из головы. Вот я и решил её записать, тем более что давно уже обещал редактору журнала «Синсёсэцу» дать что-нибудь в номер. Как выяснилось впоследствии, эта история приобрела большую известность в кругу друзей Хоммы и даже получила название: «Сайго Такамори: версия господина Хоммы». Поэтому вполне возможно, что многие не найдут в моих записках ничего нового.

Рассказав мне эту историю, Хомма заметил: «Судить же о том, правда это или нет, я предоставляю моим слушателям». Раз даже сам Хомма не настаивает на безусловной достоверности своего рассказа, мне это тем более не пристало. С меня будет довольно, если читатель рассеянно пробежит глазами по этим строчкам, как если бы перед ним оказалась старая газетная заметка.

Это случилось лет семь или восемь назад промозглым вечером в конце марта, когда, казалось бы, весна уже вступила в свои права и у храма Киёмидзу вот-вот зацветёт сакура, но тут неожиданно заряжают дожди, да ещё вперемежку с мокрым снегом… В один из таких вечеров Хомма, в ту пору ещё студент, сидел в вагоне-ресторане, потягивая из бокала белое вино и попыхивая папиросой. Поезд, вышедший из Киото в десятом часу вечера, уже миновал станцию Майбара и подъезжал к границе префектуры Гифу. За окном стелилась непроглядная мгла, в которой время от времени мелькали какие-то яркие точки – то ли свет дальних огней, то ли искры из паровозной трубы. Холодные капли дождя выбивали дробь по стеклу, которой вторил монотонный стук колёс.

Неделю назад, воспользовавшись весенними каникулами, Хомма приехал в Киото, чтобы развлечься и заодно покопаться в материалах, связанных с реставрацией Мэйдзи. Материалов оказалось больше, чем он рассчитывал, как, впрочем, и достопримечательностей, которые ему хотелось осмотреть. Не успел он оглянуться, как каникулы подошли к концу. До начала нового семестра оставались считаные дни, а он ещё не видел знаменитых плясок гейш, не катался в лодке по реке Хоцугаве. Но, как бы то ни было, в конце концов ему стало совестно предаваться праздности, думая лишь о красотах горы Хигасияма. И вот, в один из вечеров, несмотря на мерзкую погоду, Хомма наскоро сложил свои вещи, выскочил из гостиницы «Таварая» и сел в такси, помчавшее этого ревностного служителя науки на вокзал.

В вагоне второго класса было не протолкнуться. Проводник кое-как помог ему отыскать свободное местечко, но рассчитывать на то, что ему удастся заснуть, не приходилось. Билеты же на спальные места были, естественно, распроданы. Втиснувшись между дородным военным, от которого несло винным перегаром, и какой-то дамой, которая, сразу же задремав, начала скрипеть во сне зубами, Хомма сжался в комочек и попробовал погрузиться в туманные юношеские мечтания. Но они довольно скоро иссякли, к тому же сосед всё сильнее напирал на него своим могучим телом. Что было делать? Хомма поднялся и, положив на сиденье свою студенческую фуражку, отправился в вагон-ресторан.

В вагоне-ресторане было пусто, если не считать одного-единственного посетителя. Хомма выбрал столик в дальнем конце зала и заказал бокал белого вина. Не то чтобы ему хотелось выпить – просто нужно было как-то скоротать время перед сном. Когда неприветливый официант поставил перед ним отсвечивающий янтарём бокал, он лишь пригубил его и сразу закурил папиросу. Колечки синего дыма медленно поднимались к потолку, на котором ярко сияли электрические светильники. Хомма блаженно вытянул под столом ноги и впервые за всё это время вздохнул полной грудью.

Однако, несмотря на физическое ощущение комфорта, настроение у него было подавленное. Ему вдруг стало казаться, что притаившийся за окнами мрак может в любую минуту хлынуть сюда, в этот зал. Или что аккуратно расставленные на белой скатерти тарелки и стаканы начнут приплясывать в такт движению поезда. Всё это вместе с непрестанным шумом дождя действовало на него угнетающе, таило в себе нечто зловещее. Он поднял глаза и посмотрел вокруг. Зеркальный буфет, горящие светильники, цветы нанохана в стеклянных вазочках – каждый из этих предметов словно неслышно окликал его, старался во что бы то ни стало попасться ему на глаза. Но гораздо больше, чем всё остальное, внимание Хоммы привлекал сидящий чуть поодаль от него посетитель: опершись локтями о стол, он потягивал виски.

Это был пожилой седовласый господин с довольно свежим лицом и редкой бородкой, придававшей ему некоторое сходство с европейцем, которое ещё больше подчёркивалось сидящим на его заострённом носу пенсне в металлической оправе. Он был одет в чёрный костюм, который даже издали производил впечатление изрядно поношенного. Пожилой господин одновременно с Хоммой поднял глаза и как бы случайно посмотрел в его сторону.

Хомма чуть не вскрикнул от удивления. Лицо старика показалось ему смутно знакомым. Хомма не мог бы сказать наверняка, видел он это лицо в жизни или только на фотографии, но в том, что он его видел, не было никакого сомнения. Хомма принялся судорожно перебирать в уме своих знакомых.

Тем временем старик поднялся из-за стола и, преодолевая тряску, широкими шагами направился к нему. Бесцеремонно подсев к его столику, он громко спросил:

– Не помешаю?

Хомма не представлял себе, какое у этого господина может быть дело к нему, но, принимая во внимание его почтенный возраст, машинально улыбнулся и кивнул.

– Вы знаете меня? – поинтересовался старик. – Как, не знаете? Впрочем, это не имеет значения. Насколько я понимаю, вы студент, причём занимаетесь гуманитарными науками. Что ж, в таком случае у нас с вами общие интересы. Можно сказать, мы коллеги. В какой же области вы специализируетесь?

– В области истории.

– Вот оно что? В области истории… Стало быть, вы один из тех, кого доктор Джонсон пренебрежительно именует «almanac-makers» – составителями хронологических таблиц.

Старик откинул голову назад и громко захохотал. Судя по всему, он был под хмельком. Вместо ответа Хомма принуждённо улыбнулся и принялся внимательно рассматривать своего попутчика. На нём был сюртук, чёрный галстук, из кармашка потёртого жилета свисала массивная серебряная цепь от часов. Несмотря на видавший виды костюм, его трудно было принять за бедняка. Белоснежные, туго накрахмаленные воротник и манжеты выглядели безупречно. Должно быть, как все учёные, он просто не придавал особого значения одежде.

– Составителями хронологических таблиц! – повторил старик. – Возможно, так оно и есть. Впрочем, сам я придерживаюсь на этот счёт иного мнения. Но это не имеет значения. Скажите лучше, каким именно периодом вы занимаетесь?

– Реставрацией Мэйдзи.

– Стало быть, это тема вашей дипломной работы?

У Хоммы было такое ощущение, будто старик учиняет ему экзамен. Казалось, он нарочно расспрашивает его с такой дотошностью, чтобы заманить в какую-то ловушку. Протянув руку к бокалу с вином, Хомма лаконично ответил:

– Темой моей дипломной работы служит мятеж Сайго Такамори.

Пожилой господин завистливо покосился на его бокал и, кликнув официанта, заказал себе новую порцию виски. После чего снова повернулся к Хомме, и в глазах его за стёклами пенсне мелькнуло насмешливое выражение.

– Мятеж Сайго? – переспросил он. – Интересно, интересно. В этом мятеже участвовал мой дядя – он погиб в бою. Руководствуясь, так сказать, личными мотивами, я в своё время изучил кое-какие документы, связанные с этими событиями. Не знаю, на какие материалы опирались вы, но должен заметить, что об этом мятеже написано много неправды. Даже хорошие, считающиеся вполне достоверными труды подчас грешат ошибками. Поэтому к имеющимся источникам необходимо подходить с величайшей осторожностью, в противном случае можно прийти к ложным выводам. Советую вам иметь это в виду.

Не зная, следует ли поблагодарить собеседника за это предостережение, Хомма отпил из своего бокала и ограничился уклончивым «д-да». Пожилой господин, казалось, не обратил внимания на сдержанную реакцию юноши. Смочив горло принесённым ему виски, он извлёк из кармана фарфоровую трубку и стал её набивать.

– Впрочем, в данном случае даже величайшая осторожность не способна уберечь от ошибок. Слишком уж много таинственного в истории этого мятежа.

– В самом деле?

Старик молча кивнул и, чиркнув спичкой, принялся раскуривать трубку. Красное пламя осветило его лицо, густой дым окутал редкую бородку, и воздух наполнился крепким запахом египетского табака. Глядя на него, Хомма с неприязнью подумал: «Да ведь он пьян и поэтому несёт всякую чепуху. Но с какой стати я должен, как паинька, выслушивать его бред, который даже пуговицам на моей студенческой тужурке должен быть смешон?»

– Мне кажется, я не нуждаюсь в подобных предостережениях. Но, коль скоро вы заговорили об этом, было бы любопытно узнать, какие причины заставляют вас так думать.

– Причины? Дело не в причинах, молодой человек, а в фактах. Я тщательно изучил все материалы, касающиеся мятежа Сайго, и обнаружил в них множество фактических ошибок. Только и всего. Но разве этого не достаточно, чтобы сделать определённые выводы?

– Разумеется, вы правы. Но в таком случае не могли бы вы указать хотя бы на одну из обнаруженных вами ошибок? Это помогло бы мне в работе.

Некоторое время старик молча попыхивал трубкой, потом перевёл взгляд на окно и отчего-то нахмурился. За окном сквозь пелену дождя и мрака промелькнула тускло освещённая станция с ожидающими своего поезда пассажирами. «Так я и знал!» – злорадно подумал Хомма.

– Я охотно выполнил бы вашу просьбу, если бы не обстоятельства политического характера, – медленно проговорил старик. – Представьте себе, что будет, если тайна просочится наружу и дойдёт до ушей маркиза Ямагаты? Понимаете, это чревато большими неприятностями, и не только для меня одного. – Старик поправил пенсне и пытливо взглянул на Хомму. Уловив в глазах юноши презрительное выражение, он одним махом осушил стакан с остатками виски, приблизил к Хомме своё лицо и, обдавая его хмельным дыханием, сердито прошептал: – Если дадите слово, что никому не проболтаетесь, одну тайну я, так и быть, вам открою.

Теперь уже нахмурился Хомма. «Не иначе как он сумасшедший», – пронеслось в голове у студента. Но в то же время он был заинтригован, и ему было жаль упустить возможность узнать что-то интересное. Кроме того, в нем взыграло ребяческое самолюбие: он не из тех, кого можно взять на испуг и заставить пойти на попятную! Притушив в пепельнице окурок, Хомма расправил плечи и внятно проговорил:

– Не беспокойтесь, я не проболтаюсь.

– Хорошо.

Окутанный облаком табачного дыма, старик пристально посмотрел на юношу. Только теперь Хомма обратил внимание на его глаза. Нет, это не были глаза сумасшедшего, но в то же время не были и такими, как у обыкновенных людей. В них светилась мудрость, доброта и при этом постоянно вспыхивали какие-то насмешливые искорки. Хомма не мог отделаться от впечатления, что между глазами этого человека и его словами существует некое странное несоответствие. Не догадываясь о том, какие мысли владеют юношей, старик выпустил изо рта струю сизого дыма и, провожая её взглядом, откинул голову назад, затем, уставившись вдаль, чуть слышно проговорил:

– Если перечислять допущенные учёными мелкие ошибки, то им не будет конца, поэтому я остановлюсь на одном принципиально важном обстоятельстве. Дело в том, что Сайго Такамори не погиб в сражении у Сироямы.

Услышав это, Хомма чуть не расхохотался. Чтобы скрыть улыбку, он закурил новую папиросу и, стараясь придать лицу серьёзное выражение, спросил:

– Вот как?

Продолжать беседу не имело смысла. Если этот господин относит гибель Сайго Такамори в сражении у Сироямы, которую все авторитетные исследователи считают непреложным фактом, к числу «ошибок», то какова же цена всех прочих его откровений? Нет, перед ним явно не сумасшедший. Перед ним один из наивных выскочек-провинциалов, которые с умным видом рассуждают о том, что Ёсицунэ и Чингисхан – одно и то же лицо, а Хидэёси – побочный сын императора. Хомма почувствовал презрение к старику, злобу и одновременно разочарование и решил как можно скорее положить конец этому разговору.

– Скажу вам даже больше, – продолжал между тем старик. – Сайго Такамори не только не погиб в том сражении, но и поныне здравствует. – С этими словами старик торжествующе взглянул на Хомму.

– Неужели? – равнодушно отозвался тот.

Губы старика скривились в презрительной усмешке.

– Вы мне не поверили, – с нарочитым спокойствием проговорил он. – Нет, не надо оправдываться: я вижу, что не поверили, – однако объясните, что заставляет вас усомниться в правдивости моих слов.

– Вы же сами говорили, что интересовались мятежом Сайго и изучили имеющиеся материалы. Зачем же мне их пересказывать? Но раз уж вы настаиваете, извольте, я готов рассказать всё, что мне известно по этому поводу.

Задетый невозмутимостью старика, желая как можно скорее покончить с этой комедией, Хомма с юношеской запальчивостью принялся излагать обстоятельства гибели Сайго Такамори. Я не стану приводить здесь его монолог. Достаточно сказать, что доводы Хоммы звучали, как всегда, основательно, подкреплялись цитатами и основывались на безупречной логике. Старик внимательно слушал его, попыхивая своей трубкой, и вид его при этом отнюдь не свидетельствовал о растерянности. В его маленьких глазках за стёклами пенсне по-прежнему сверкали насмешливые искорки. И от этого аргументация Хоммы почему-то теряла свою убедительность.

– Ну что ж, в качестве гипотезы вашу версию можно принять, – невозмутимо заметил старик, когда Хомма закончил. – Почему только в качестве гипотезы? Да потому, что вы исходите из убеждения в абсолютной достоверности фактов, изложенных в упомянутых вами «Записках об осаде Сироямы» Цунэки Катики и дневниках Сиро Итики. С моей же точки зрения, подобные материалы не стоят и выеденного яйца, поэтому для меня все ваши глубокомысленные рассуждения – нонсенс, и не более того. Нет, погодите. Я не сомневаюсь, что сейчас вы попытаетесь всеми средствами защитить ваших кумиров. Но я располагаю исчерпывающим доказательством, против которого все ваши аргументы бессильны. Как вы думаете, в чём оно состоит? – Хомма не нашёлся что ответить. – А вот в чём, – строго, со значением молвил старик. – Сайго Такамори едет сейчас в этом поезде.

Излишне говорить, что для Хоммы, при всем его природном спокойствии и рассудительности, эти слова были всё равно что гром среди ясного неба. Но как ни ошеломило его заявление старика, оно не лишило его способности трезво мыслить. Хомма поднёс к губам папиросу и неторопливо затянулся. В его взгляде сквозило недоверие.

– Что значат все ваши материалы в сравнении с этим единственным фактом? Никому не нужный хлам, да и только. Сайго Такамори не погиб в сражении у Сироямы. Я утверждаю это с полной ответственностью, потому что мы с ним едем в одном купе. Кажется, более веское доказательство трудно себе представить. Или вы предпочитаете верить каким-то бумажкам, а не живому человеку?

– Гм… Вы утверждаете, что он жив. Но я не поверю в это до тех пор, пока не увижу его собственными глазами.

– Собственными глазами? – с надменным видом переспросил старик и принялся не спеша выбивать золу из трубки.

– Именно. Собственными глазами, – холодно произнёс Хомма, к которому полностью вернулось самообладание.

Недоверие юноши, казалось, не произвело на старика никакого впечатления. Всё с тем же высокомерным видом он пожал плечами:

– Ну что ж, это не трудно осуществить. Правда, я не исключаю, что Нансю-сэнсэй уже спит, но, поскольку наше купе находится в соседнем вагоне, почему бы не рискнуть?

Сунув трубку в карман, старик устало поднялся из-за стола и сделал студенту знак следовать за ним. Хомме ничего не оставалось, как подчиниться. Не вынимая изо рта папиросы, он нехотя встал и, сунув руки в карманы брюк, широким шагом направился вслед за стариком к выходу. Вагон-ресторан опустел, лишь стоящие на столе бокал из-под вина и стакан из-под виски отбрасывали на скатерть чуть заметные полупрозрачные тени, печально подрагивающие в звуках бьющего в окна дождя.

* * *

Спустя десять минут стараниями уже знакомого нам неприветливого официанта бокал и стакан наполнились снова, и за столиком друг против друга расположились пожилой господин в пенсне и его молодой спутник в студенческой форме. Через столик от них сидели новые посетители: небрежно одетый полный мужчина и женщина, по виду – гейша. Орудуя вилками, они поглощали жареных креветок и о чём-то говорили на певучем кансайском диалекте.

Но Хомма ничего этого не замечал. Его голова была занята удивительным зрелищем, свидетелем которого он только что стал. Он и сейчас, словно наяву, видел перед собой купе первого класса, светло-коричневые занавески, такого же цвета диван и дремлющего на нём седовласого исполина. Нет, он не мог ошибиться: эти благородные черты могли принадлежать только одному человеку на свете – Сайго Такамори. Свет в купе был, пожалуй, не ярче, чем здесь, но юноше не стоило труда рассмотреть характерное лицо этого человека. Вне всякого сомнения, это было лицо Сайго Такамори, знакомое ему с детских лет…

– Ну что? Вы будете по-прежнему утверждать, что Сайго Такамори погиб в сражении у Сироямы? – осведомился пожилой господин. На его раскрасневшемся лице сияла довольная улыбка.

Хомма промолчал. Он был обескуражен, смущён. Он не знал, чему верить: бесчисленным документам, в подлинности которых абсолютно убеждены учёные, или же тому, что он только что видел собственными глазами. Усомниться в первом означало усомниться в собственном здравомыслии; усомниться во втором было равносильно отказу верить собственным глазам. Как тут было не растеряться?

– Только что вы видели Сайго Такамори, и тем не менее над вами продолжает довлеть авторитет исторических документов, – продолжал старик тоном профессора, читающего лекцию. – Прежде всего задумаемся над тем, что представляют собой исторические документы, которым вам так хочется верить. Пока что оставим в стороне вопрос о гибели Сайго Такамори. Так вот, документов, на основании которых можно вынести единственно верное суждение о том или ином историческом событии, вообще не существует в природе. Описывая то или иное историческое событие, любой учёный, желает он того или нет, неизбежно тенденциозен в отборе конкретных фактов. А это означает, что между объективной реальностью и её трактовкой возникает определённая дистанция. Разве я не прав? Вот и получается, что материалы, на первый взгляд заслуживающие безусловного доверия, на самом деле таковыми не являются. Как вам, должно быть, известно, Уолтер Рэли, задумавший написать всемирную историю, впоследствии был вынужден отказаться от своего намерения. И несложно догадаться почему. Подчас нам бывает трудно разобраться даже в тех событиях, которые происходят у нас на глазах.

По правде говоря, Хомма никогда не слышал об Уолтере Рэли и его ненаписанном труде, однако не решился в этом признаться.

– А теперь обратимся к сражению у Сироямы, – всё тем же назидательным тоном продолжал старик. – Материалы, на которые вы ссылаетесь, дают немало поводов для сомнений. Действительно, все исследователи сходятся на том, что Сайго Такамори погиб в сражении у Сироямы двадцать четвёртого сентября десятого года Мэйдзи. Но что это означает? Только то, что в этот день погиб некто, кого можно было принять за Сайго Такамори. И тут сам собой возникает вопрос: а был ли этот человек на самом деле Сайго Такамори? Тем более что, как вы сами отметили, при опознании обезглавленного трупа возникло немало сложностей. И вот, имея в своём распоряжении отнюдь не бесспорные факты, вы сегодня получили возможность увидеть едущего в этом поезде Сайго Такамори – или, если угодно, человека, поразительно на него похожего. Как же после этого не усомниться в истинности так называемых «исторических документов»?

– Но ведь труп Сайго Такамори не выдумка. Его действительно нашли. А следовательно…

– Мало ли на свете похожих людей! Что же до рубца от старой раны, обнаруженной у него на правой руке, то таковой мог иметься не только у Сайго Такамори. Знаете историю о том, как И Цин осматривал тело Нун Чжигао?

На сей раз Хомма честно признался, что не знает. Поражённый своеобразной логикой суждений старика, его разносторонними познаниями, он мало-помалу проникся к нему чем-то сродни уважению. Старик между тем извлёк из кармана свою фарфоровую трубку и неспешно раскурил.

– Ну как же, – сказал он. – Преследуя своего противника, И Цин промчался пятьдесят ли и, вступив в Дали, принялся осматривать трупы поверженных врагов. Среди них был один в одежде с вышитым на спине золотым драконом. Приспешники стали в один голос уверять его, что это и есть Чжигао. Однако И Цин им ответил: «А если это не так? Пусть уж лучше мы упустим Чжигао, чем в погоне за славой опорочим нашего императора». Эти слова примечательны не только с точки зрения этической. Они выражают верный подход к истине. Можно лишь пожалеть, что полководцы, стоявшие во главе правительственных войск во время мятежа Сайго, не проявили подобной щепетильности. Поэтому и получилось, что в исторических сочинениях сместились акценты с «возможно» на «доподлинно известно».

Хомма, окончательно загнанный в угол, предпринял последнюю наивную попытку возразить своему оппоненту:

– Но разве бывают на свете люди, похожие друг на друга как две капли воды?

Старик вынул трубку изо рта и, захлёбываясь дымом, громко захохотал. Настолько громко, что сидящая за столиком напротив гейша обернулась и недоумённо посмотрела на него. Это, однако, не смутило старика. Одной рукой придерживая пенсне, в другой сжимая дымящуюся трубку, он по-прежнему покатывался со смеху. Ничего не понимающий Хомма в растерянности смотрел на него.

– Бывают, – наконец проговорил старик, насилу справившись с приступом смеха. – Вы же только что видели спящего в купе старикана. Разве он не похож как две капли воды на Сайго Такамори?

– Значит, это вовсе… Кто же этот человек?

– Этот человек? Мой приятель. По профессии он врач, а в свободное время балуется живописью в китайском стиле.

– Выходит, это был вовсе не Сайго Такамори? – серьёзно спросил Хомма, и тут же лицо его залила краска. Он словно в новом свете увидел роль, отведённую ему в этой истории, и роль эта была сугубо шутовской.

– Простите, если я вас обидел. В ваших суждениях было столько юношеской категоричности, что мне захотелось над вами чуточку подшутить. Шутка шуткой, но всё остальное я говорил совершенно серьёзно. Такой уж я человек.

Пожилой господин сунул руку в карман и положил перед студентом визитную карточку, на которой стояли лишь его имя и фамилия без указания должности или учёной степени. Однако юноше было достаточно одного взгляда на эту карточку, чтобы вспомнить, откуда ему знакомо лицо старика. Тот смотрел на Хомму, добродушно улыбаясь.

– Как я не догадался, что это вы, профессор! Я наговорил вам немало дерзостей. Извините меня.

– Вам не за что извиняться. Честно говоря, мне очень понравилась ваша версия гибели Сайго Такамори в сражении у Сироямы. Если вы будете продолжать в том же духе, можно не сомневаться, что у вас получится весьма интересная дипломная работа. В этом году один из моих студентов тоже решил заняться изучением истории реставрации Мэйдзи. Ну да ладно об этом. Пейте лучше своё вино.

Дождь за окном чуточку поутих и уже не барабанил по стеклу. Гейша и её спутник успели закончить трапезу и уйти, только цветы нанохана в стеклянной вазочке по-прежнему источали едва уловимый аромат. Хомма одним махом осушил свой бокал и, приложив ладони к раскрасневшимся щекам, неожиданно сказал:

– Профессор, вы, должно быть, скептик?

Пожилой господин кивнул и прищурил глаза за стёклами пенсне – те самые ясные глаза с поминутно мелькавшими в них насмешливыми искорками.

– Я последователь Пиррона и исхожу из того, что мы ничего не знаем. Мы не знаем даже самих себя и уж подавно не можем судить о судьбе, постигшей Сайго Такамори. Поэтому, принимаясь за какое-либо исследование, я не ставлю перед собой цели воссоздания истинной картины того или иного события и бываю доволен, если мне удаётся красиво написать о том, что могло бы иметь место в действительности. В молодые годы я мечтал стать писателем. Если бы эта моя мечта осуществилась, я, наверное, сочинял бы именно такие книги. И, должно быть, преуспел бы на этом поприще. Но, как бы то ни было, я скептик. В этом вы правы.