Текст книги "Байки из баньки"

Тут он поднял голову и смотрит на меня, строго так смотрит и молчит. Однако надо начинать, всё, что надо, у меня полный комплект. Начал издалека.

– Как здоровье, Иваныч? – спрашиваю. – Вон, день-то уже кончился, а ты всё трудишься, не бережёшь себя.

– И не говори, Петрович, дел полный рот, иногда и за полночь приходится работать.

Ну а я, сам понимаешь, сразу к нему со своим тёщиным вопросом не лезу, выжидаю подходящего момента, волнуюсь, конечно, не без этого.

– Так! – говорит Фёдорыч. – Что-то мне подсказывает, что дальше будет-то, что как бы нам опять под яблонькой не оказаться, надо «чайку» испить.

– Да, антракт необходим, – добавил Борисыч.

Раз антракт, то, как в театре, сразу в буфет. Мы, соответственно, «набуфетились», по чуть-чуть, конечно.

– Готовы? Продолжать буду иногда как бы от себя, мне так проще и вам понятнее.

– Вот, Иваныч, поддержи нервную систему.

И бац – на стол секретный груз, настоящий, не магазинный. Гляжу, перекладывание бумаг заметно замедлилось. А потом и вовсе прекратилось.

– Ну ладно, давай по маленькой, хотя погоди, дверь закрою.

– Понимаю, конспирация.

Дали по маленькой, Глава все бумажки сгрёб в одну кучу и в сторону отодвинул и резко так наклонился за столом, копошится там, только «пятая» точка торчит, упитанная такая. Вряд ли на казенных харчах такую можно отрастить.

– Ты что, тоже такую хочешь отрастить? – говорит Виктор, и уже не смеются, а просто ржут, как кони, Борисыч интеллигентно так хихикает, но слышно. Фёдорыч и Виктор во весь голос. А забор-то вокруг баньки железный, даже дребезжание поднялось.

Сделал вид, что обиделся, даже отвернулся.

– Да ладно тебе, давай «чайку» попьём, а то как бы от твоего рассказа нас «родимчик» не взял.

Видя, что со стороны Виктора вроде бы возражений не последовало, а может, он не успел возмутиться, поскольку Фёдорыч очень быстро «чаепитие» организовал. Ну кто ж откажется!

Про ограничительную «тонусную» планку не вспомнил, видно, растаяла где-то в небесах, ну да бог с ней.

Но на Баньку всё же оглянулся, она для меня предмет одушевлённый, не даст пропасть, намекнёт если что, не даст сбиться.

– Продолжаю. Глядит Петрович, а Глава резко так выпрямился, в одной руке тарелка с хлебом, в другой – огурчики, помидорчики.

Э-ге-ге, думает Петрович, видно, не только я такой умный. Не успел секретный груз опустеть, я раз – и второй выставил. За разными разговорами, в основном о его нелегкой жизни, и второй «груз» опустел. Я киваю, охаю, в общем, соглашаюсь с ним. Петрович третий «груз» на стол брякнул, разливает, ну себе чуть-чуть, вопрос-то его не решённый, а Иванычу до краев. Глядит Петрович, Глава раз – и смахнул все бумаги на пол, глазки у него масляные стали.

Ну, думает Петрович, вроде созрел, уже и целоваться лезет. Пора свой наболевший вопрос решать.

Опередил он меня, это значит не ошибся я в количестве необходимого секретного груза.

– А ты, Петрович, чего пришёл-то? Если имеешь что-то по моему ведомству, говори, не тушуйся. Я для тебя всё сделаю, человек ты компанейский.

– Да вот, – говорит Петрович. – Стало мне жить невмоготу, про то, что у тёщи телевизор с утра до ночи орёт, говорить не буду, приспособился, на ночь уши затыкаю. Но мне утром на работу надо собираться, само собой, туалет нужен.

– Согласен, – говорит Иваныч. – Без туалета никак нельзя, а вдруг по дороге внутренний самовар поспеет, а ежели закипит, так и опозориться можно.

– Вот-вот, я и говорю, а тёща, как специально, раньше меня шмыг в туалет, дверь перед моим носом захлопывает и сидит, долго сидит. Я уж её ласково, зубы стиснув, вежливо прошу освободить туалет, даже не поверишь, Иваныч, мамой стал называть, не помогает, сидит и сидит. Я уже на одной ноге скачу, а она и носом не ведёт.

Решил тогда я сном пожертвовать, вставать на полчаса раньше. А она уже там, сидит не вылазит, говорю ей через дверь, дайте мне возможность туалетом воспользоваться, время поджимает. Мне же опаздывать нельзя, – говорит Петрович. – Враз с работы сковырнут, а где в наше время найти другую? Да при таком бардаке в стране невмоготу становится, как будто вся страна – это один туалет, и позанимали его единицы, а остальные как хотят.

– Да, время непростое, – говорит Глава. – Тут надо ужом вертеться. Вот я изо всех сил стараюсь, чтобы народу нашему помочь.

– Вот-вот, если бы все такие были, как ты, Иваныч, жизнь бы враз наладилась.

А про себя Петрович думает: «отошли от темы, не берет его, хоть тресни. У меня уже голова отделилась от тела, а ему хоть бы хны. Только нос сливой наливается, пупырчатый какой-то стал, «весомый», жуть как выделяется».

Пришлось применить тяжёлую артиллерию. Пошарил он в своем «сидоре» и достал секретный груз литровый, свой, родимый, как от сердца оторвал. Бережно на стол поставил, это же не казенная, с ней надо аккуратно обращаться, а то рванёт в организме, мало не покажется.

Бабахнули, Иваныч вернулся, то есть в тему мою вошёл.

– Бумага готова? Всё прописал по приватизации туалета?

– А как же, в двух экземплярах, как положено.

В сидор нырнул, копаюсь, экземпляров почему-то стало много, сосредоточился и первых два выдернул, аккуратно пододвинул поближе к Иванычу, почему поближе? Да показалось мне, что он где-то далеко.

Иваныч сосредоточился, очки нацепил, но почему-то дужками кверху. Надо перевернуть, подсказать, а как, боязно, вдруг в просьбе откажет. Сам справился. И говорит:

– Что-то поясница разболелась, наклоняюсь и строчки наклоняются, ты меня за спину придержи.

Обхожу его стол, шкафы почему-то мешаются, обошёл, уперся в его спину, правда, не сразу, но справился. И вывел он резолюцию следующего содержания:

«Разрешаю и одобряю приватизацию туалета Петровича по месту его проживания и регистрации и разрешаю Петровичу, по его желанию, данный туалет сдавать в аренду, сроком на девяносто девять лет. С условием: пятьдесят один процент отчислять на нужды нашей администрации. Арендную плату оговорим особо, в дополнительном договоре при следующей встрече с арендатором.

Глава администрации… Иваныч».

Печать искал долго, но в конце концов нашёл, припечатал.

Петрович доволен, облобызался с Главой и бегом, как мог, помчался в хозяйственный магазин, хотя нет, теперь он называется супермаркет, чтобы замок в туалет приобрести. Приобрёл, начал устанавливать, а тёща тут как тут. Спрашивает: «чем это ты занимаешься?», ехидно так спрашивает и смотрит хитро. Ну я зубы стиснул и вежливо так ей отвечаю:

– Да дверь что-то заедает, вот решил починить.

Про замок промолчал, пускай ей сюрприз будет.

– Ну-ну, – говорит тёща, – работай-работай, – и к себе ушла, а в щелку подглядывает.

Поставил я замок и ключики в карман положил.

Доволен, нашёл заначку обмыть замок, весело так обмыл. На душе блаженство, кончились мои «лихие девяностые».

Приватизация, конечно, – вред, но что делать, жизнь заставляет.

– Вдруг, ты не поверишь, – говорит Петрович, – раздался такой крик, переходящий в рычанье, что я даже присел. Врывается ко мне тёща, глаза, как набивные подушки, говорить не может, только сарделькой-пальчиком в меня тычет и широко так им размахивает. Я ей в ответ:

– Всё, дорогая тёща, посещение туалета будет по закону. Вот, ознакомьтесь, уважаемая, это прейскурант за платное посещение туалета и время, проведённое в нём, как видите, цена не превышает сумму за посещение общественного туалета в нашем районном центре. Вы можете оплатить абонемент за месяц вперёд или как вам будет удобно. Буду выдавать вам квитанции, когда я их изготовлю. Туалет посещать будете строго по расписанию.

Тут меня перебили, смотрю на них и не понимаю. Кривятся как-то странно, рты ладошками прикрыли, как бы сдерживаются от чего-то, раздуваться начали. Не сдержались, громыхнуло что-то.

Я шею вытянул как мог, через стол, пригляделся, а на краю лавочки ноги торчат, в небо смотрят и дрыгаются, а самих не видно.

Почему-то три штуки торчат, почему это три? Их же двое, значит, должно быть четыре. Начал считать, не сходится, опять насчитал три, задумался. Куда одна делась?

Виктор на мои арифметические потуги внимание не обращает, поскольку рванул куда-то, похоже, опять у него борьба началась со своим накатившим недугом, вон по дороге смешинками из глаз сыпет, как бенгальскими огнями, даже видно.

За него не беспокоюсь, справится. А за них переживать начал, как бы Борисыч не повредился. За Фёдорыча тоже спокоен, ему ничего не будет, при его падении только окружающие повредиться могут.

Хотел встать, стол обойти, но передумал, что-то меня удержало, даже вроде качнуло, рисковать не стал. Пригляделся уже повнимательней, а это у Фёдорыча одна нога соскользнула, потому и три штуки видно. Мог бы и догадаться.

Если бы у него обе ноги соскользнули, грохот был бы поболее. А там и до беды не далеко, Борисычу точно бы не повезло, а если бы я рядом оказался, то вообще хана.

Вернулся Виктор, почти серьёзный, Борисыч с Фёдорычем поднялись, пробулькались под столом, полегчало им. Говорить не могут. Понимаю, разволновались. Видно, близко к сердцу приняли, переживают за Петровича.

Переживания «чайком» смягчили, заёрзали, понятно, ждут продолжения. Только хотел продолжать, а Борисыч вдруг такое сказал, что мне даже обидно стало.

– Это он нас столкнул, сами не могли, крепко сидели.

– Да как я мог! До вас же не дотянешься!

– Значит, ногой лягнул, – утвердительно добавил Фёдорыч.

Я было оправдываться начал, мол, немощь на меня временная накатила, и встать я не мог, и руками-ногами не размахивал, а потом рукой махнул.

Ладно, излагаю дальше:

– Петрович и говорит: «А это главный документ, где говорится, что я приватизировал туалет, и резолюция имеется, и печать, ознакомьтесь».

Руки у тёщи трясутся, выхватила она у меня документ, читает, долго читает, а потом раз – и разорвала его на мелкие кусочки и на пол кинула, стоит, бревна, то есть руки, в бока упёрла.

– Вот, и нет никакой приватизации унитаза! – говорит тёща, ехидно так говорит. Глаза узкие, заплывшие жиром, ещё уже стали.

– А я, – говорит мне Петрович, – когда замок покупал, там же копий приватизации наделал, в достаточном количестве, как знал, что непросто будет.

Я ей объясняю: не унитаза, а всего туалета, так как он совмещённый. Один ключик я на гвоздик буду вешать, когда на работу уйду, пользуйтесь. Потом счётчик поставлю для регистрации количества посещений. А вот то, что вы, уважаемая тёща, документ разорвали, за это полагается уголовная ответственность: «посягательство на государственную символику», тут административным наказанием не отделаетесь, тут уже о-го-го.

– Я, – говорит мне Петрович, – все обрывки собрал и в пакетик положил.

– Какое такое посягательство? – говорит тёща. – Что ты мелешь?!

– А такое, – отвечает Петрович и аккуратно два обрывка показывает. – Вот, видите, тёща, печать государственная пополам разорвана, прям по середине, двуглавый орел стал одноглавым, что на одном обрывке, что на другом.

У тещи глаза, как подушки, стали. Кровью наливаются.

– Не докажешь, свидетелей нету, и отпечатков на бумаге не бывает.

– Вы, уважаемая, смотрите телевизор, он же у вас всегда включён, с утра до ночи орёт, на мои неоднократные просьбы сделать потише вы только фыркаете, а последний раз показали мне непристойный жест. Поэтому должны знать из просмотров детективов и прочей муры, что на бумаге, тканях и прочем остаются потожировые отпечатки, а они у всех разные. Я, конечно, сразу не пойду в милицию с заявлением по этому случаю, буду думать, может, сразу придётся идти к более солидным органам.

– Вот тут, – говорит Петрович, – телепортация какая-то произошла, я и глазом не успел моргнуть, как тёщи нету, нету и всё! Такие центнера – и вдруг исчезли.

Друзья мои смеяться уже не могут, а просто стонут.

Хотя, на мой взгляд, история эта не очень весёлая, вроде как бы и грустноватая. Но стоны моих друзей говорят об обратном. Наверное, это я такой впечатлительный. А может, после Баньки «впечатлился» или «чаёк» поспособствовал, не знаю.

Борисыч расшифровал эти стоны, «чай» приготовил и сказал сквозь усы:

– За «телепортацию».

Хорошо сказал, вовремя, правда, немножко невнятно, похоже, тоже «впечатлился».

– Продолжаю. Петрович мне и говорит – начались настоящие чудеса, телевизор не слышно, утром тёща посещает туалет после меня, вежливо улыбается.

Так продолжалось два дня.

А потом началось. Прихожу с работы, телевизор у тёщи орёт, глянул, а замка-то на туалете и нету. Надо разбираться.

Подхожу к её комнате, только собрался постучаться, а дверь мгновенно распахнулась, ждала, видно.

Довольная до невозможности. Рот до ушей растянут, колено-бревно вперёд выставила. И мне в лицо бумагу тычет, и сильно так «тычет», я даже отпрянул.

Скажу своими словами, что там напечатано и подписи имеются несколько штук и печать. Не как у Иваныча, а от его главного начальника, и говорится в ней, что у меня никаких прав на приватизацию туалета нет и что приватизировать можно только всю квартиру с согласия всех проживающих. А тёща еще масло в огонь подлила. Говорит, Иваныч твой выговор схлопотал и решается вопрос о соответствии его занимаемой должности. А с тобой, зятёк, участковый разбираться будет. Я ему заявление подала, по причине враждебного по отношению ко мне твоего поведения и причинения мне душевного волнения.

В общем, всё стало, как раньше, тёща в туалете, я на одной ножке прыгаю, телевизор орёт.

– Не поверишь, – говорит Петрович. – И Иваныча жалко, а особо – истраченный главный калибр, внутренность у него больно ядрёная была, аккурат как у нас с тобой. Домашние отмахиваются, тёщу обхожу стороной, ну как жилплощадь позволяет. Давай врежем еще по одной, что осталось, я ещё повоюю. Врезали.

Понял я, выговориться ему хотелось, дальше мне вспоминать надо, плохо помню.

Одновременно раздавшийся хохот отразился от железного забора, окружавшего Баньку, и эхом покатился за горизонт. Может, расскажет какому-нибудь далёкому путнику эту историю, и дорога ему покороче и приятнее станет. Вон даже и яблоко запоздалое от этого опало, стукнулось о землю. А может, просто от ветра? Кто знает.

Астрономия

Сидим как-то после хорошей Баньки, на крылечке, хорошо сидим, размягчённые. Потому как этому состоянию уж больно «чаёк» способствует, помогает. Краем сознания понимаю, на утро наше блаженство может боком выйти и доставить нам определённые неудобства. Особенно при общении с нашими «половинками». Ну, это завтра. А сейчас не будем о грустном. Пускай душа наша попоёт, поотдыхает значит. Коллектив привычный. Все свои. Погода как на заказ, полный штиль, в саду тишина, ни один листочек не дышит, дремлют они.

И звезд на небе невообразимое множество. Прямо бриллиантовая россыпь, и крупные, таких каратов и чистоты точно не бывает. Глаза протёр, может, пар Банькин из них ещё не выветрился, глянул, да нет, многовато их звездится.

Хотя насчёт звёзд у нас возникло спорное мнение, я бы сказал, разногласие.

– Почему это звезд стало больше в количественном отношении, странно? – спрашиваю я.

– Да нет, погода ясная, звёзды яркие и вообще, – пожал плечами Виктор.

– Что вообще? Я же говорю, много их стало, может, пока в баньке сидели, случилось что?

– Да ничего не случилось, случись что, Борисыч бы предупредил. Он все новости знает. Хотя что-то здесь странноватое, будто бы они сблизились, есть в этом что-то подозрительное. Может, рассосётся, – глубоко и вдумчиво произнес Виктор.

Фёдорыч, посмотрев на небо, поддакивает:

– Да, не понятно, – и тоже пожал плечами.

Лучше бы не пожимал, подумал я, громыхая, скатываясь со ступеньки. Плечиками тоже пошевелил, но не от раздумий, а от ступенек. Жестковатые они. Громыхания моего никто и не заметил. Но на всякий случай пересел подальше от него, поближе к Борисычу. Он спокойный, интеллигентный человек, с ним в этом плане побезопаснее. Хотя и с ним расслабляться не стоит. Вскипит кровь, югом приправленная, и ого-го. А Борисыч голову высоко задрал, даже покачнулся, в сторону его повело, и, что интересно, в правую, аккурат в сторону манящей нас Баньки, намекает насчёт продолжения «чаепития». Мы с Фёдорычем его намёк враз поняли, он в правильном направлении качнулся. Тоже хотели в ту сторону качнуться, но удержались. Витька его аккуратно за локоток придержал и вежливо влево к нам развернул. Вздохнув, Борисыч молча стал кивать, мол, тоже согласен в этом вопросе. Солидарен в общем.

– Так вот, – говорю я. – Пусть Фёдорыч и объяснит нам, что это такое, он эти небесные заморочки наверняка знает и разбирается в их механике. Он же специалист в этом астрономическом деле, в отличие от нас. Так как у него телескоп имеется.

Все повернулись в его сторону, одобрительно и с пониманием повернулись.

– Фёдорыч, где там твоя Кассиопея? – спрашиваю.

– Да вон там, куда она денется, вон оно, созвездие Кассиопеи, – и замолчал. Задумался, крепко задумался. – Вот только не понятно, почему этих Кассиопей стало две? Как будто у неё сестра-двойняшка объявилась. Мы тоже задумались. Борисыч в позе Сократа, ладошкой голову придерживает и по-филосовски так примолк. А Виктор стал подозрительно хихикать и говорит:

– А почему мы раньше такого феномена не наблюдали? – и рукой закрутил. Но не высоко, не вверх к небу, а как-то горизонтально больше. Мы пригнулись, Борисыча опять в нужном направлении повело, согнуло. Распрямили.

– Ты, Виктор, с руками поосторожнее, а то сметёшь нас с крылечка, долбанёмся, и будем мы, как там, наверху, каждого по два. Вот представь себе, два Фёдорыча, два Борисыча одновременно с тобой разговаривать будут. Кошмар. А если меня будет двое? Вообще ужас. Хотя нет, на себе не показывают, про меня не слушай, это я так, погорячился. Никакой я не ужас. А на твой вопрос отвечаю: значит, невнимательные были, отвлечённые от окружающего нас воздушного океана, дальше своего носа не видим.

– Хорошо, что отвлечённые, а не блаженные, – произнес Борисыч и опять замолчал.

– Не понял? Хочешь сказать, меня двое будет? А как же мы с женой – втроём, что ли, спать будем?

– Нет, – смеётся Виктор. – Ты с женой, а другой Фёдорыч – на работе, копеечку в твою увеличенную семью добывать будет. Повезло тебе.

– Так и загулять можно, никто и не узнает, – заулыбался Фёдорыч, брови домиком сложил, видать, мысли у него в «нужном» направлении рвануть собрались. – Давай про раздвоение поподробней, со значением.

– Нет, не получится, – веско заметил Борисыч. – На алиментах погоришь.

– Ну вот, помечтать не дал, – вздохнув, нахмурился Фёдорыч. – Эх, какая приятная перспектива была.

– Что-то мы от темы отвлеклись, интересно ведь очень, как-то надо с ней разобраться, – продолжает смеяться Виктор.

– Вот он этот вопрос поднял, – показывая на меня, говорит Фёдорыч. – Пускай по нему и излагает.

Он и остальные почему-то, как-то прищурившись, смотрят на меня. То ли ожидаючи, то ли ещё по какой причине. Я тоже на себя посмотрел. Может, простынка с меня соскользнула? Нет, она на месте, и всё остальное под ней тоже, специально проверил. И дернул же меня «рогатый» голову к небу задрать и с умным видом макушку почёсывать. Не задирал бы – и вопроса не возникло бы. А теперь выкручиваться придётся.

– Надо бы в Баньку вернуться, «чайку» врезать, а потом выйдем и поглядим в небеса уже более ясным взглядом, подробным значит.

И Фёдорыч выразительно и с надеждой на закрытую дверь показывает, а сам на Виктора смотрит, одобрит или нет? А я думаю, как это – подробным взглядом? Что ж это, с глазами что-то сделать хочет, не разделять же? Хотя в Баньке всякое может произойти, на то она и Банька.

– Ладно, чёрт с вами, заходите, – махнул рукой Виктор.

Два раза нам повторять не надо. Одновременно, втроём дверной проём проскочили и даже не задели его. Виктор последний зашёл.

– Ну, где там наш «чаёк»? О! Уже наполнили.

А мы не просто наполнили, уже и усугубить успели, и делаем вид, что только примащиваемся за столом. Но раз сказано наливать, исполнили. Посидели за «чайком», по чуть-чуть, но несколько раз посидели. Разговор промеж нами, конечно, вокруг увиденного происшествия крутится. Размышляем, но не про себя, а громко размышляем, с соответствующей жестикуляцией. Я опять немного отодвинулся, чтоб не зацепили.

– Когда сосед мой один это увидел, я было подумал, что он того, в смысле не того, а малость перепарился, – сказал Виктор. Но я опять приметил, что он покашливает с хитринкой, вроде как знает что-то, а не говорит.

– А может, это у него от «чая»?

– Не богохульствуй, Борисыч, «чай» – это святое, – тут же взвился Фёдорыч.

– Но мы же все это видим, значит, что-то другое, все не могут одновременно перепариться.

– Может, Фёдорыч, это ты вместо Борисыча что-то не то в кипятке развёл? Не тот ароматизатор, вот и заглючило нас, – произнес Виктор. И опять я заметил, что смешинки у него в глазах не исчезли, а прибавились. Странно.

– Что! – взвился Фёдорыч, легко взвился, как пушинка, хотя на пушинку совсем не похож, обиделся значит. А обижать его нельзя, себе дороже, нас-то не тронет, а с другими может произойти полный кирдык.

– Так, пошли в парилку, нюхать будем, пузырёк покажу, каким пользовался, чтобы поклёпа на меня не было.

Встали на удивление тоже легко, дружно, перечить побоялись. Понюхали, поглядели, Борисыч со значительным видом понюхал, умно так. У меня так не получилось, резковато наклонился, чуть не хлебнул.

– Да ладно тебе, это мы так, неосмотрительно сказали, – подвёл Борисыч итог экспертизы.

Гомоня, расселись.

– А может, это эксперимент американский, запугать нас хотят, прицел сбить? – предположил Борисыч.

– Нас запугать! – Фёдорыч по столу грохнул.

Мы подпрыгнули, но не высоко, за стол удержались.

– Запугать? Да ни в жисть, – и опять грохнул.

Мы опять подпрыгнули. И что интересно, мы, как мячики, подскакиваем, а «чаёк» и остальное на столе не шевельнулось ни разу. Банькина загадка. Своё негодование Фёдорыч «чайком» запил, мы тоже не отстали.

– Нам звёзды для прицеливания не нужны, а американцев, мы их по запаху определим если что, от них же воняет, не продохнуть. Шею свернём в момент.

Вопросов нет. Однозначно согласились.

– Да-да, – добавил Борисыч. – Военщиной, милитаризмом попахивают. Они же без памперсов воевать не умеют, вот и запашок.

– Это точно, – согласился Виктор. – Весь мир загадили.

И тут я вспомнил и говорю:

– У моей бабушки в деревне мужик один жил, от него, как от американцев, от злобы и зависти тоже жутко воняло. Разобрались с ним, теперь в деревне воздух чистый.

– Как разобрались-то? – спрашивает сосед.

– А как Фёдорыч сказал, за шейку куриную его подержали, и всё.

– Что, совсем всё?

– Да нет, конечно, не до конца, мужики меру знают, говорят, после этого «родимчик» его взял или какой другой недуг. Ходит теперь тихонько, всем в пояс кланяется.

Фёдорыч опять кулак поднял, мы напряглись, но не грохнул, мы расслабились.

– А может, инопланетяне прям посерёдке созвездия пролетели и разрезали его? Как вы на такую возможность смотрите? – спросил я.

Чувствую, что совсем меня «несёт», чёрт-те что в голову лезет, да и Виктор опять как-то покашливает со смешком. Но слушают же, и не просто слушают, а принимают активное участие в этой дискуссии. Чувства эти предательские загасил. Отвлекают.

– Да ладно тебе, какие инопланетяне? – скептически махнул рукой Фёдорыч.

Хорошо, что я вовремя, заранее дистанцию от него держал, как чувствовал. А Борисычу не повезло, смахнулся с табуреточки. Хорошо, что Виктор рядом оказался, восстановил его в первоначальное положение. Успел, хотя до этого на диванчике полёживал.

Я бы не успел, а Фёдорыч даже не заметил.

– Какие-какие, – продолжаю, – а такие, с дудками вместо носа, – на Борисыче показал, на себе не стал.

– С какими дудками?

– А с такими, например, как горн пионерский, вынюхивать прилетели.

– Если бы инопланетяне, то давно бы уже здесь сидели, мимо Витькиной Баньки не пролетишь, «чаёк» настоянный, ароматный, его далеко слышно, не устояли бы, тем более с такими дудками. Да и есть ли они?

– Да кто их знает, Фёдорыч. Мне вот знакомый рассказывал, а ему его знакомый. Видел он их. Сидел он как-то ночью на работе, дежурил. На электроподстанции он работал, глядит в окошко, а они приземлились, прямо на территорию распределительного устройства. Вышли из чего-то круглого, блестящего и давай оборудование своими дудками обнюхивать и прижиматься к нему. Синенькие такие.

– Синенькие?

– Ну да, они же ток нюхали, сам нюхнёшь, тоже посинеешь.

– К знакомому прижиматься?

– Да нет, не к нему. К оборудованию, оно же под напряжением, говорит, они так подзаряжались. Понюхали, понюхали и тю-тю.

– А он вообще-то нормальный?

– Кто, знакомый? Да нормальный вроде, у него же допуск к работе имеется, значит, «медицину» всякую проходил. Хотя кровать у него дома стоит на опорных изоляторах. Говорит, от блуждающих токов.

– А почему синенькие? А не зелёненькие? Про них больше говорят, – серьёзно спросил Виктор.

Почему это он серьёзно спросил, подумал я, ни одной смешинки в глазу, подозрительно.

– А потому что уфологи всякие, – говорю, – другого придумать не могут, вот и изгаляются, всюду им зелёные человечки, пришельцы мерещатся. И что характерно, званий себе присвоили, и профессора, и маги в десятом поколении, и экстрасранцы всякие, по-другому и не скажешь. Все газеты испоганили и «голубой глаз» тоже, только про них и говорят. – Подготавливают общественное мнение, мол, случись что, мы вам говорили, предупреждали. И драки международные, катаклизмы всякие, и жизнь наша совсем не сахар, во всём инопланетяне и мы виноваты. Да и с такими «правителями» далеко не уедешь. Идиотов из нас делают. Скоро сами, как пришельцы, с дудками ходить будем, – вздохнул Борисыч.

Лучше бы не говорил, грустно стало, неуютно.

– Так, о политике говорить не будем, никакого больше негатива, мы же в Баньке, – закрыл тему Виктор.

– Правильно, – сказал Фёдорыч. – Закрыть надо «чайком».

Закрыли. Вернулись в свою, в Банькину тему.

– А что, это здорово! – продолжаю. – Пускай прилетают, сидели бы вокруг нас «зелёненькие», мы бы их попарили, пообщались, секрет ихнего «чая» разведали, своим бы поделились, для налаживания межгалактических отношений. Они наверняка «чайком» тоже балуются, что они, не люди, что ли. Э, в смысле не люди, а может, какие другие. Да и не важно, раз летают, значит разумные. А кто же в разумном виде от «чайка» откажется, дураков и там нету. Хотя их везде хватает.

– Своим рецептом «чая» делиться нельзя, мы в него душу вложили, это как измена Родине, – взволнованно сказал Фёдорыч. А ему волноваться нельзя, для нас нельзя, попадать можем, и дистанция между нами не поможет, достанет.

– Правильно, никакого обмена, мы своим рецептом ещё поторговаться можем, к своей, конечно, выгоде. А свой секрет после парилки они и сами нам выложат. После его пропарки они не то что рецепт, про что ни спросим, всё расскажут, – показывая на меня, дальновидно сказал Борисыч.

– Да, «пропердолить» он может, всё, что хошь, расскажешь, даже то, что и не знаешь, лишь бы живым из парилки выскочить. Меры у него нет, – с довольным видом кивнул Фёдорыч.

Понимаю, есть у меня такой грешок, могу и переборщить, но не со зла, а истинно для удовольствия, уж очень мне приятно, когда они кряхтеть, голосить начинают и ругаться. Вон в прошлую Баньку даже по-взрослому ругались.

Анатолич почему-то всегда говорит Виктору: «ты его придерживай, а то он нам всю Баню испортит», – некстати припомнилось мне.

Как вы понимаете, не конструкцию Бани, а сам процесс, в ней происходящий. А я не согласен, живые же из неё выскакивают, да и разговоры после живее протекают.

Не о том припомнилось, засиделись, пора выходить, воздухом свежим подышать, да и Баньку проветрить, а то на такой «духан» из неё и правда кто залететь может. Ещё разок на небо глянуть, другим, подробным взглядом.

Вышли. Стоим. Смотрим старательно, даже не знаю, каким взглядом, но смотрим. Во все восемь глаз. Покачиваемся чуть-чуть, вроде как от ветерка. Хотя и ветра никакого нету. Значит от волнения, вопрос больно интересный.

– Слышите, говорю, – скрипит что-то, а что – не пойму, может, листочки на яблоньках так цепляться стали друг за друга? – Да это не листочки цепляются, что они, дурные ночью шевелиться? Это Борисыч скрипит, чешется. У тебя, случаем, не чесотка? – смеётся Виктор.

– Да нет, – говорит Фёдорыч. – Это у него от нервов организм напряжонистый стал, столько наговорили, как говорится, все болезни от них, одна только от удовольствия. Давай колись, от чего?

– Вам всё хиханьки да хаханьки, а вопрос не решённый, – заметил Борисыч, но скрипеть перестал.

– У меня шея затекла, надо присесть, – и Борисыч шлёпнулся на ступеньку.

Мы за ним тоже присели, с размахиванием рук для устойчивости при посадке, дабы не пролететь ступеньки, не повредить наши драгоценные, всеми любимые организмы. Опять на меня смотрят. Ждут разъяснений, поскольку в небесах изменений не обнаружено. Как были две Кассиопеи, так и остались. А с меня вроде как за это спрос. Природа – штука тонкая, а космическая тем более. Ну всё же как-то надо выкручиваться в этом непонятном деле, не хочется выглядеть невеждой, если не больше, когда спрашивают.

– Конечно, коли Фёдорыч отказался от прояснения всего этого, то думаю так. Как вы знаете из школьной астрономии, земная ось немножко наклонена. Вон Тунгусский феномен до сих пор не разгадан, то ли метеорит бабахнул, то ли Тесла побаловался своими экспериментами. Тогда тоже земная ось сдвинулась, доказанный факт. Так вот, насколько наклонена и в какую сторону, я не помню, предполагаю, чуть-чуть. – А если бы не чуть-чуть? – спросил Борисыч.

Вот, думаю, сразу видно образованного человека, до сути вопроса докопаться хочет. Но ответить не успел, Виктор опередил.

– Тогда бы ты, Борисыч, кривобоким ходил, в левую сторону.

– Почему это в левую? – хмыкнул Борисыч.

– А потому что земная ось, похоже, влево наклонена, вон соседа моего всё время налево тянет.

Мой протест потонул в дружном хохоте.

Обиделся, конечно, но виду не подал.

– Так на чём я остановился?

– На оси, которая у тебя торчит, – изрёк Фёдорыч.

Хохочут, не остановишь. Дождался, когда маленько угомонятся, и продолжил.

– Да не моя ось, и не торчит у меня ничего. А земная, слушать надо. Так вот, находясь под воздействием магнитного поля или ещё чего-то, пока не известного науке, ось всё же, скорее всего, не наклонилась, а возьми – и выпрямись.

Гляжу, друзья мои тоже выпрямились. Борисыч даже встать хотел, прямизну свою показать, но вовремя притормозил, опасно это, резко вставать, можем вовремя не подхватить, понимает значит.

– Все звёзды и созвездия, получается, переместились. И поскольку мы знаем, что звёзд как таковых мы не видим, а только свет от них, который до нас долго доходит, получается, что новые, сдвинутые созвездия мы видим, а старые изображения ещё не погасли, вот в небе всё по два и вызвездилось. Полагаю, что утром они устаканятся, настоящие останутся, а их отражения растают.