Текст книги "Интервью об интервью. Беседы об особенностях жанра с его мастерами"

Дмитрий Быков
Интервью – дело молодых

Дмитрий Львович Быков родился в 1967 г. в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал на радио и телевидении. Лауреат множества литературных премий, полученных за романы «Оправдание», «Эвакуатор», «Орфография», «Остромов, или Ученик чародея» и проч., биографий Б. Пастернака, Б. Окуджавы, М. Горького, В. Маяковского. Преподаёт в московских школах и американских университетах. Признан Минюстом России иностранным агентом.

– Интервью – ваш жанр?

– Я очень не люблю интервью. Мне всегда неловко отрывать человека от дел, договариваться, потом записывать (я всегда работаю без диктофона, потому что он сковывает собеседника, а прятать его мне не позволяет профессиональная этика), потом визировать, постоянно подгоняя (потому что текст нужен в номер, а у собеседника нет времени уточнять формулировки), потом вносить эту правку, потом иногда ещё показывать окончательный вариант… Интервью – дело молодых, у меня почти всегда есть собственные ответы, трудно не навязать их собеседнику, не подтолкнуть его к той формулировке, которая понравилась бы мне… Трудно не подменить собеседника собой. Но поскольку другие жанры более или менее вымерли, интервью остаётся для меня чуть ли не единственной площадкой. У меня есть внутреннее ограничение: я надеюсь после пятидесяти лет интервью уже не брать. Но сначала надо дожить до пятидесяти.

– Используете ли вы какие-то манипулятивные техники, чтобы расположить к себе собеседника, заставить его «проговориться» о каких-то вещах, о которых он говорить не желает?

– Если использую, то бессознательно. У меня есть чёткое правило: не создавать собеседнику дискомфорт. О чём хочет – пусть говорит. О чём не хочет – не надо, но пусть, по крайней мере, объяснит, почему он этого не хочет. Я вообще за максимальную открытость.

– Каким было ваше самое неудачное интервью?

– Понятия не имею. Подставляться, чтобы ещё и себя ругать? Пусть о моих неудачах говорят другие. Удачи – это интервью с Ходорковским, Айтматовым, Гребенщиковым, Акиньшиной, Окуджавой.

– Часто ли бывало так, что вы как редактор издания получаете от сотрудника интервью с ньюсмейкером – но совершенно не то, которого ожидали?

– Бывает. Я всегда с удовольствием такие тексты ставлю в номер. Чем собеседник неожиданней, чем он страннее выглядит, чем полнее раскрылся – тем лучше. Я вообще люблю, когда собеседник говорит или делает то, чего от него не ждёшь. Играешь злого – ищи, где он добрый; расспрашиваешь глупого – ищи, где он умный. Шандыбина многие считали дураком, но о формировании нового советского класса – интеллигентного пролетариата – он говорил так, что нельзя было не восхищаться.

– Кто из собеседников произвёл на вас наибольшее впечатление?

– Дальше всех видел Борис Стругацкий, точнее всех угадывает тенденцию Гребенщиков, лучше всех формулирует Искандер, самые неожиданные трактовки и быстрые реакции у Жолковского, прямее и бесстрашнее всех мыслил Синявский (Марья Васильевна Розанова и сейчас как скажет что-нибудь – так ещё двадцать раз подумаешь, печатать ли). Акиньшина обладает исключительным чутьём, хотя формулирует трудно и окольно. Александр Мелихов – один из глубочайших мыслителей современности, и для меня всегда целебны встречи с ним. Валерий Попов говорит как пишет – «квантами истины» называли его формулировки Вайль и Генис. Гениально говорил – и писал – религиовед Леонид Мацих. Я пытался его расспросить о природе его собственного религиозного чувства, осторожничал, боялся подойти к теме напрямую… Среди всех этих экивоков он вдруг решительно сказал: «Если вас интересует ощущение присутствия Старика, то даже не сомневайтесь».

– В чём принципиальная разница в работе интервьюера на ТВ, радио, в печатных СМИ?

– На ТВ я работал мало, а на радио главное – чтобы диалог был живой. В этом смысле прекрасна бывает, скажем, клоунада Баширова. Но в печати клоунады не видно, там важны мысли, нестандартные ходы, интересные обобщения. Большой мастер этого дела – Константин Райкин, имеющий привычку думать вслух. То, что он говорил мне однажды об эволюции маленького человека от гоголевских типов к подпольным, «достоевским», – меня сначала взбесило, потом озадачило, а потом стало одной из любимых моих мыслей.

– Чего делать интервьюеру ни в коем случае не надо?

– Задавать заранее подготовленные вопросы. Это всегда видно. Подготовить можно первый, а дальше беседа должна выстраиваться сама. Плохо также являться неподготовленным. Впрочем, являться переподготовленным ещё хуже: людям, которые развиваются, причём быстро, – невыносим разговор об их прошлых достижениях. Это на моих глазах раздражало Юрского, Кончаловского – с ними надо говорить о том, что им интересно сейчас. Оба, кстати, кажутся мне людьми исключительного ума – ни один социолог, политолог, футуролог не способен сегодня смотреть так далеко.

– Для кого вы берёте интервью?

– В лучшем случае – для себя. Некоторые мои сомнения могут разрешить только профессионалы – в богословии это Кураев, в психологии Щеглов, в математике Матиясевич и т. д. О некоем обобщённом читателе я стараюсь не думать. Идеальным редактором интервью – умеющим наметить собеседника и не сокращающим главные куски в разговоре – я считаю Юрия Пилипенко, и не зря он возглавляет газету «Собеседник».

– Кого вы считаете лучшим интервьюером в истории журналистики?

– В истории журналистики, вероятно, Трумена Капоте, писавшего лучшие литературные портреты. Случайные, проходные реплики героев в его очерках говорят бесконечно много. Он вообще лучший писатель, когда-либо живший в Западном полушарии. Я никого не могу поставить рядом с ним – ни Фолкнера, ни Хемингуэя, ни Хеллера, хотя бесконечно люблю их всех. Сегодня лучше всех умеет разговаривать с людьми Дмитрий Муратов, но, увы, делает это лишь в случае крайней необходимости. На телевидении отлично работает Дмитрий Губин, которого я вообще во многих отношениях считаю учителем. Владимир Чернов был абсолютным мэтром – хотя в последние годы писал всё больше колонки. Я всегда любовался тем, как работает Маша Старожицкая (Киев). На «Эхе» – вероятно, Марина Королёва. Не люблю интервью Владимира Познера, ибо в них преобладает корректность. Не интересуюсь интервью Соловьёва, ибо в них преобладает внепрофессиональная, идеологическая задача. Не интересуюсь «Школой злословия». Интересуюсь тем, что делает Собчак. Люблю Диброва, ибо ему, как всем самодостаточным людям, действительно интересны другие – он может себе позволить не заботиться о демонстрации себя, о всякого рода доминировании и т. д. И конечно, я восхищаюсь тем, как раскалывает – и любит – собеседника Татьяна Москвина.

Алексей Венедиктов
Интервью с убийцей мне неинтересно

Алексей Алексеевич Венедиктов родился 18 декабря 1955 г. в Москве. После школы поступил на вечернее отделение исторического факультета МГПИ, одновременно с этим работал почтальоном. После окончания института в 1978 г. в течение двадцати лет работал школьным учителем. На радиостанции «Эхо Москвы» работал с августа 1990 г. Главный редактор «Эха Москвы» с 1998 по 2022 г. Признан Минюстом России иностранным агентом.

– Насколько полезен для интервьюера опыт работы школьным учителем?

– Навыки учителя являются базовыми, чтобы сделать хорошее интервью. Потому что, когда у доски стоит двоечник, а вам нужно поставить ему тройку, вы задаёте ему правильные вопросы.

– А если стоит задача утопить отличника?

– Можно задать такие вопросы, на которые никакой отличник не ответит.

– Остались ли для вас секреты в жанре интервью?

– Интервью – дело индивидуальное. У Познера, например, свои умения и навыки, которые едва ли пригодятся Ксении Собчак и уж точно не пригодятся мне. У всякого интервьюера свой набор индивидуальных инструментов. Что касается секретов, то для меня так и осталось неведомым, как беседовать с такими дамами, царицами, как Галина Вишневская, Майя Плисецкая, Елена Образцова. Я брал интервью у каждой из них и каждый раз терпел сокрушительное поражение. Я ничего не понимаю ни в балете, ни в опере, но я благоговею перед этими женщинами, а когда благоговеешь, разговаривать невозможно. В итоге я перестал брать у таких женщин интервью. Я понял, что не умею брать интервью у цариц, и просто не буду больше этого делать, учиться тоже не буду. Да и цариц больше не осталось.

– Что делать, если собеседник интервьюеру неприятен?

– Три четверти собеседников неприятны. Что делает хирург, если раненый ему неприятен? Вытаскивает пулю.

– Но за работой хирурга широкая аудитория не следит. Он не обязан учитывать её интересы…

– Хирург работает в своих интересах. Он выбрал эту профессию не для пациента, а для себя. Так же, как и я. Я не вижу особой разницы между нами.

– Как вы готовитесь к интервью?

– Долго и тщательно. Читаю десять последних интервью гостя. Собираю вопросы аудитории. Изучаю повестку дня. Думаю, как прошибить броню собеседника. Он же наверняка уже дал тысячи интервью, и его обычные ответы – это его броня. Пишу вопросы на бумаге, которую потом забуду на столе в кабинете. Что остаётся в голове – те вопросы и задаю. Только то имеет значение, что осталось в памяти.

– Для вас главный показатель качества интервью – его цитируемость?

– Не обязательно цитируемость. Это могут быть и просто разговоры о нём. Или внутренняя цитируемость, когда о нём говорят в профессиональной среде. Или, скажем, начинают хвалить интервью, которое вышло два, три месяца назад. Это означает, что я что-то такое сделал, о чём люди помнят.

– Бывает ли так, что подготовленное вами интервью вам самому очень нравится, а публика к нему равнодушна?

– Конечно. Ничего в этом страшного нет. У меня есть референтная группа, которую я могу спросить, что я не так сделал, это всего несколько человек, чьим мнением я дорожу. Я не обращаю внимание на мнение публики. Отношусь с уважением, разумеется, но это не главный критерий.

– Готовы ли вы сделать интервью с человеком, который находится за гранью добра и зла?

– С военным преступником – да. Сегодня он военный преступник, а завтра глава государства, и ты как журналист обязан следить за его «карьерой». А банальный садист и убийца мне не интересен. Что с ним делать?

– Вас не интересует природа зла?

– О природе зла нужно говорить не с садистами и убийцами, а с теми, кто их изучает, – психиатрами, например. Мне предлагали поговорить с Брейвиком. Я прочитал штук пятнадцать интервью с ним, ничего там нет. Я его не расколол бы, а зачем тогда всё?

– Кого бы вы могли назвать своими учителями?

– Многих. Я подворовываю приёмы. Например, один французский журналист научил меня заканчивать интервью. Он не стесняясь говорит: пятнадцать секунд.

Или – минута. Не стесняется перебивать собеседника, не говорит: уважаемый такой-то, у нас с вами остаётся совсем немного времени и скоро будет рекламная пауза. А просто и коротко: пятнадцать секунд. У Ларри Кинга я подсмотрел манеру внимательно следить за жестами и мимикой гостей. Он брал как-то интервью одновременно у меня и у Аркадия Дворковича. Он спросил о чём-то вице-премьера, я помотал головой, и он тут же повернулся ко мне и, не дослушав Дворковича, спросил меня: «Алексей с чем-то не согласен?» Такие штуки и подсматриваю у всех. Но единственного учителя, конечно, нет.

– Многие полагают, что акции Ларри Кинга переоценены…

– Кем?

– Публикой, коллегами. Например, Владимир Познер считает Кинга слабым интервьюером, который задаёт слишком комфортные для собеседника вопросы.

– Я спросил Кинга: «Ларри, почему интервью с Путиным вышло такое неинтересное?» Он ответил: «После того как Путин сказал „она утонула“, уже было неважно, что будет там ещё, – интервью удалось. Про „она утонула“ все будут говорить». А целиком интервью было скучным. Так творится миф о великом интервьюере.

Статус Венедиктова как великого интервьюера – это тоже миф, и я его всячески поддерживаю и раздуваю. И Владимир Познер тоже. Он считает, что у Кинга слишком сладкие вопросы, – ну и что? Пусть будет и кондитерская, и вегетарианская лавка, и мясной магазин.

– Если бы вы могли дать начинающему интервьюеру один-единственный совет, что бы вы сказали?

– Готовьтесь.

Матвей Ганапольский
Тема в интервью должна быть одна

Матвей Юрьевич Ганапольский родился в 1953 г. во Львове. Окончил училище эстрадного искусства в Киеве и режиссёрский факультет ГИТИСа. В последние годы ведущий радиостанции «Эхо Москвы», грузинского телеканала «ПИК», крымско-татарского телеканала ATR, украинского «Радио Вести». Признан Минюстом России иностранным агентом.

– В своей книге «Самый лучший учебник журналистики» вы пишете, что задача «раскрыть гостя» в интервью бессмысленна и лжива. Что вы имеете в виду?

– То, что в интервью можно, а главное, нужно «раскрыть человека», – это идиотский миф. Люди дают интервью ровно тогда, когда этого хотят, и ровно потому, что этого хотят. Собеседники в интервью стремятся преподнести только нужную им информацию. Артист хочет рассказать о грядущей премьере, чиновник – о том, какой он заботливый, трудолюбивый и компетентный. Журналисты часто преувеличивают своё значение. Иногда приходится слышать: «Я раскрыл такого-то». Это ерунда. Тот, кто не хочет давать интервью, – того невозможно разговорить. Раскрыть человека, если он сам этого не хочет, – нельзя. Я это в полной мере испытал на себе. Люди разговаривали со мною, особенно когда я только начинал работать журналистом, только тогда, когда им это было нужно. Бывало, и список вопросов перед интервью вручали. Сейчас для меня брать интервью не представляет особой трудности. Люди хорошо ко мне относятся. Я неплохо знаю, что они делают, мои собеседники знают меня.

Я знаком с некоторыми тёмными обстоятельствами их биографий, но они знают, что я этим злоупотреблять не буду, мне доверяют. Для меня идеальным интервьюером является Зиновий Гердт, который в последние годы жизни вёл телепередачу «Чай-клуб». Его собеседниками были люди, которых он знал десятки лет. Его все любили, ему абсолютно доверяли и поэтому рассказывали ему под камеру вещи, которые до этого не рассказывали никому. Они «раскрывались» не для зрителей, а для Гердта – притом что он, разумеется, не ставил себе задачу «раскрыть собеседника».

– Почему вы в последние годы интервью берете всё реже?

– Жизнь меняется мало. Главное давно уже сказано. Кроме того, с появлением социальных сетей интервью во многом обессмыслилось. Сегодня у каждого «випа» есть аккаунт в соцсети, где человек молниеносно высказывает своё мнение по всем животрепещущим вопросам. Ты можешь задать вопрос и в ответ услышать: я уже написал об этом в фейсбуке. Ты побеседовал с человеком, готовишь интервью к публикации, а за день до того, как оно будет опубликовано, ответы на все эти вопросы появляются в интернете. Остаётся жанр большого интервью в глянце, где на фоне роскошных интерьеров знаменитости говорят о том и этом. Такие интервью любят читать женщины с тем, чтобы потом укорять мужей, которые не обеспечили им такую жизнь. Но мне это не очень интересно. Так что в жанре интервью я сейчас практически не работаю. На киевском Радио Вести, где я сейчас тружусь, я почти полностью отказался от гостевых эфиров либо зову только хорошо знакомых мне людей, с которыми лично мне интересно.

– Как вы готовитесь к интервью?

– Я всегда спрашиваю гостя до интервью, о чём бы он хотел поговорить. Иногда отвечают – да всё равно, о чём хотите. Это неправда, потому что у каждого человека есть какая-то тема, которая его заботит. И это стоило бы попытаться до интервью выяснить, чтобы потом не прозвучало: а вот я хотел сказать об этом, жаль, что именно до этого мы и не добрались. У многих людей есть вопросы, на которые они бы отвечать не хотели, и я в обязательном порядке до интервью спрашиваю, каких тем лучше не касаться.

Доверие между собеседниками нарабатывается годами, и тот человек, который к тебе пришёл, – придёт ещё раз, если ему с тобою будет комфортно, если ты не обманешь его доверие. Интервьюер должен понимать свою роль. Бывает, что просто нужно задавать вопросы из семи слов, как рекомендовал делать Ларри Кинг.

– Многие полагают, что Ларри Кинг задаёт слишком простые, комфортные для собеседника вопросы.

– Искусство интервьюера состоит в том числе и в том, чтобы не проявлять себя. И Ларри Кинг прав. Ведь он приглашает человека, чтобы тот что-то рассказал, а не чтобы с ним спорить. Если человек был в горячей точке, моё дело – не спорить с ним, а дать ему рассказать об этом опыте. Тема в интервью должна быть одна. Я это называю «катать тему». Не должно быть каких-то отвлечённых вопросов. Гостю должно быть комфортно, и не нужно задавать ему идиотские вопросы, чтобы выбить его из колеи и чтобы он начал хватать ртом воздух. Для вас интервью – это рутина, а для него – событие, человек волнуется.

Ну так создайте для него дружелюбную, комфортную, облизывающую, если угодно, атмосферу. Конечно, если ты берёшь интервью на социальные темы с представителем власти, нужно быть виртуальным оппонентом чиновнику. Но не стоит задавать ему риторические вопросы вроде: «Вы в этом уверены? А почему это до сих пор не сделано? Доколе с нами можно так?» Ты должен понимать, кто перед тобой, и подстраиваться под собеседника, мимикрировать в хорошем смысле.

– Ваш опыт работы театральным режиссёром помогает в нынешней профессии?

– По ходу интервью, как по ходу фильма или спектакля, публику должны ожидать резкие повороты. Монотонность утомляет, и я стараюсь строить интервью так, чтобы её не было.

– Вы можете вспомнить самое неудачное своё интервью?

– Вот как раз этот ваш вопрос неудачен. Я взял огромное количество интервью за двадцать пять лет, и, естественно, среди них было немало тех, что не получились. И мне сейчас придётся вспоминать, перебирать в памяти: какое же из них было самым провальным. Думаю, лучше будет, если я расскажу о том, с каким типом людей интервью, как правило, не получаются.

Во-первых, это главы государств. Чем выше статус человека, тем больше человек превращается в функцию, возглавляя страну, министерство, корпорацию. Разговаривать с такими людьми неинтересно.

Второй тип людей – это те, кто играет в то, как же ему не хочется давать интервью, и всем своим видом показывает: ну ладно, так уж и быть. И вот на то, чтобы преодолеть этот снобизм и высокомерие, уходит довольно много сил и времени.

Третий тип людей – которые в разговоре с тобою самоутверждаются, бросая реплики вроде: «Ой, ну что за глупый вопрос, мне это неинтересно». Я же не могу ему в ответ сказать: «Не интересно? А чего пришёл тогда?»

У кого я не могу взять интервью, так это у Жванецкого. Мне не о чем его спрашивать, а ему нечего сказать в интервью нового. Он с семидесятых уже всё сказал нам про эту жизнь. Что мне у него спрашивать? Попросить повторить то, что он уже когда-то написал и произнёс со сцены? Говорить о личной жизни? Не думаю, что это правильно. Я могу встретиться с ним, выпить водки, сказать, что он гений, и на этом разговор закончится. Трудно брать интервью у великих людей, у которых мозг работает в тысячу раз быстрее твоего. Невозможно.

Дмитрий Грозный
Я должен продать героя публике

Дмитрий Владимирович Грозный родился в 1970 г. в городе Пущино (Московская область). Закончил ВИКИ имени А. Ф. Можайского и факультет журналистики СПбГУ. В 2005–2007 гг. – главный редактор журнала «Ресторатор» (Москва). В 2007–2018 гг. – редактор газеты «Деловой Петербург».

– Насколько можно понять, интервью сегодня – ваш главный жанр.

– Как минимум один из главных. Изредка удаётся выкроить время на стори и репортажи. Я ведь всё-таки, можно сказать, газетный функционер. Ежедневная газета – это конвейер: несколько совещаний в день, обсуждение новостей, первой полосы, главного заголовка, рецензирование. Плюс отдельная песня – пятничный номер. Так что всё остальное делается по остаточному принципу, почти всегда на бегу. Интервью я занимаюсь, потому что хочется не сидеть в офисе, а видеть, что происходит вокруг, видеть интересных людей и узнавать что-то новое от них. Наверное, поэтому я периодически снимаю телефонную трубку и начинаю звонить кому-то, предлагая встретиться и пообщаться.

– Сколько обычно проходит от замысла беседы до публикации интервью?

– Кто-то готов встретиться сразу же, с кем-то ты можешь договариваться месяц, полгода, год. Интервью, которое вышло в газете, – это вершина айсберга, зачастую сам процесс подготовки и организации этой встречи гораздо труднее и увлекательнее, нежели работа с текстом. Порой приходится преодолевать множество препятствий. Бывает, что ты взял интервью, расшифровал, подготовил текст, человек потом его несколько месяцев согласовывает и вдруг говорит: мне это не нужно, не хочу я. И вот нужно убедить собеседника, объяснить, что его мнение очень хотят узнать читатели…

– Вы работаете не только над своими интервью. В чём состоит ваша работа как редактора?

– В первую очередь редактор должен понять, что именно этот человек нужен нашим читателям, а потом найти журналиста, который поговорит с этим товарищем лучше, чем кто бы то ни было. Или сказать журналисту, который предложил сделать беседу: да, этот персонаж нам нужен, а этот, наоборот, не нужен.

– Кто, как правило, является инициатором интервью – редактор или журналист? Бывает ли так, что представители ньюсмейкера обращаются к вам с просьбой предоставить площадку их клиенту для высказывания?

– Наверно, процентах в восьмидесяти случаев сделать интервью журналисту предлагаю я сам, в двадцати – они. Но понятно, что это соотношение может меняться в зависимости от сезона, конъюнктуры и проч.

Я как редактор заинтересован в том, чтобы интервью прочитало как можно больше людей. Выражаясь грубым журналистским языком, я должен продать героя публике. И соответственно, наилучшим образом его презентовать. Это делается посредством анонсов, заголовка, лида…

При этом важно не обмануть ожиданий читателя – нельзя уподобляться таблоидам, которые выносят на первую полосу сенсационную фразу, которая, возможно, к теме интервью имеет мало отношения. Работа продолжается и после того, как интервью согласовано. Иногда переставляешь вопросы, сокращаешь длинноты, если боишься, что читатель в этот момент заснёт. Моя цель, чтобы потребитель не просто заглотил крючок, остановившись на этом развороте, но заглотил его с удовольствием и, дочитав до конца, понял, что его ожидания не обмануты.

– Существует универсальный рецепт удачного интервью?

– Я боюсь, что буду говорить какие-то прописные истины… Бывает, что журналист, встречаясь с очень известным и уважаемым человеком, смотрит на него снизу вверх. Безусловно, это заранее проигрышная позиция. Текст в таком случае может получиться, только если герой интервью проявил к тебе великодушие. Другая крайность: журналист хочет продемонстрировать свою компетентность и крутизну и больше показывает себя, чем собеседника. И тогда получается, что вопрос – тридцать, сорок строк, ответ – одна.

– Вы ощущаете конфликт интересов? С одной стороны, вы должны ради читателя задавать неудобные вопросы, с другой – человек доверился вам, тратит на вас свою единственную жизнь…

– Конфликт интересов есть всегда и везде. В любой деятельности нужно находить какие-то компромиссы. Безусловно, я благодарен уделившему мне время, но интересы читателей – это святое.

Но есть, конечно, разные приёмы. Если я опасаюсь, что какой-то вопрос может вызвать фатальную реакцию и беседа после этого будет закончена, конечно, я не стану этого делать на первых минутах разговора. Хотя, может быть, это было бы очень эффектно.

А значит, в любом случае газета не останется без материала. У тебя всё равно что-то будет. Но это касается газетного интервью. У меня был небольшой опыт работы на ТВ, я в прямом эфире каждую неделю брал одно-два интервью. И там разговор уже строится совсем по-другому.

– В чём отличие газетного интервью от телевизионного?

– Понятно, что телевизионная беседа должна быть динамичной: на экране форма, энергетика, эмоции зачастую важнее содержания.

Во время газетного интервью я с удовольствием буду слушать, как человек рассуждает: у меня бывали случаи, когда ответ на вопрос занимал минут 20 или даже больше. Бывает категорически важно – не прерывать собеседника. Но во время телебесед всё это – непозволительная роскошь.

В остальном принципиальных различий нет, главное – заранее подумать о чём, собственно, надо говорить с этим конкретным человеком. Иногда нужно потратить минуту, иногда подумать день, иногда неделю. Если ты подумал, то тогда разговор точно сложится. Это банальная вещь, но нужно готовиться к интервью, нужно потратить на это время. Если ты этого не сделал, то лучше на интервью вообще не ходить.

– Готовитесь ли вы к интервью психологически?

– Безусловно, очень важен первый вопрос. У меня было интервью с Русланом Хасбулатовым, посвящённое событиям девяносто третьего года. Понятно, что человек уже тысячу раз об этом рассказывал. Нужно было придумать какой-то нестандартный ход для начала беседы, и я у него спросил, с кем бы он выкурил «трубку мира» – он же известный любитель трубки. И он начал вспоминать какие-то истории студенческие… Потом я его спросил про учебники, которые он пишет. Он сразу пошёл к шкафу, стал показывать свои книги, которые он написал для таких студентов, для сяких студентов. И человек, который за пять минут до этого сказал, что у него очень мало времени, и вообще, совершенно не расположенный разговаривать, после этого с удовольствием уселся в кресле, и мы с ним замечательнейшим образом поговорили.

Помню, я встречался с Борисом Титовым, омбудсменом по делам предпринимателей. Мы сидим у него в кабинете, его бесконечно отвлекают, он нервничает, явно куда-то торопится. И тут я от его помощницы случайно слышу, что, оказывается, он сегодня ещё не обедал. И стало понятно, что человек банально хочет есть.

А я приехал в Москву ночным поездом, где выдают сухпаёк: колбаса, сыр, ещё что-то.

Тогда я просто-напросто вытащил эту колбасу, мы её разложили на какой-то пластиковой тарелочке, и беседа вошла совсем в другое русло. Так что колбаса – ключ к сердцу собеседника. Даже миллиардера, владельца «Абрау-Дюрсо» и много чего.

– Ваша беседа с Дмитрием Тимофеевичем Язовым – одно из лучших интервью, которое я читал в своей жизни.

– Это совершенно особая история. Когда у нас готовился номер к двадцатилетию путча, хотелось найти героя тех времён. Выбор был невелик: кто-то умер, кто-то покончил с собой. Кто остаётся? Язов, Руцкой… Мне хотелось поговорить именно с бывшим министром обороны, я по первой профессии военный. То есть у меня был ещё и личный интерес, это всегда важно для журналиста. И я стал звонить в разные советы ветеранов. Там бесконечно что-то обещали: мы поговорим, мы узнаем, и всё это не заканчивалось ничем.

– Язов до сих пор служит инспектором Министерства обороны…

– Министерство как раз и посылало в эти советы. И оставалось уже не очень много времени, а я не приближался к Язову ни на миллиметр. Я стал искать тупо контакты в интернете. И нашёл какой-то номер, звоню. Снимает трубку женщина. Я спрашиваю: «Можно Дмитрия Тимофеевича?» Она отвечает: «Можно». Подходит к телефону Дмитрий Тимофеевич. Оказалось, что я звоню по домашнему телефону Язова. И вот у меня минута, чтобы убедить человека восьмидесяти шести лет дать интервью о путче, что он делал уже миллион раз. Буквально через несколько дней мы встретились.

– Что вы ему сказали?

– Честно говоря, я не очень хорошо помню. Дмитрий Тимофеевич мне потом рассказал, что согласился побеседовать со мной, потому что я из Ленинграда, а с Ленинградом у него многое связано. Никогда не знаешь, что сработает. Но всегда можно использовать все возможности, нужно идти до конца. Если долго мучиться, что-нибудь получится.

– Инициатива интервью с Михаилом Мирилашвили исходила от вас?

– Да, конечно. Человек известный, у него неоднозначная репутация… Но он один из крупнейших предпринимателей города, который безусловно известен и интересен всем читателям «Делового Петербурга». Всем хочется узнать, как у него там сейчас, чем занимается… Но человек он закрытый, большую часть времени проводит в Израиле и категорически отказался встречаться лично. Чрезвычайно редко бывает, когда я соглашаюсь на то, чтобы интервью проходило вот так: ты отсылаешь вопросы, тебе присылают ответы. На моей памяти таких материалов было три.

Интервью с Альфредом Кохом к юбилею приватизации, интервью с Джейми Оливером, когда он открывал свой первый ресторан в России. Оливер – самый популярный и самый богатый повар на Земле. Он до сих пор ни разу не приехал в Россию, и полноценное интервью с ним появилось только в газете «Деловой Петербург» – потому что в течение нескольких месяцев я об этом договаривался, отсылал разные версии вопросов, и в конечном итоге он на какую-то часть ответил. Третье такое интервью – с Мирилашвили. Да, я прекрасно понимал все риски: ты не управляешь процессом беседы, не можешь доспросить собеседника, когда это необходимо, и т. д.

Но в данном случае я был уверен, что даже такое письменное интервью для читателей полезнее, чем полное его отсутствие.

Кстати, в случае с Кохом, который тоже отвечал заочно, как мне потом рассказывали, было ощущение беседы «здесь и сейчас».

– Вы хотели бы взять интервью у Путина?

– Конечно. Владимир Владимирович Путин как человек, который обучался в органах государственной безопасности, знает, как манипулировать собеседником, поставить его, может быть, в неудобное положение, уйти от вопроса. Может быть, я бы потерпел в этом разговоре поражение, но попытка не пытка. Ввяжемся в бой, а там посмотрим. Делай, что должно, и будь, что будет.

– А если бы интервью с Путиным предполагало один-единственный вопрос?

– Одно дело, если это происходит в рамках пресс-конференции, на которой сидит пятьсот журналистов, другое дело – он пробегает мимо, и я его поймал за рукав. Третье – вот он входит в комнату, и я вхожу в комнату, и он говорит: «Ну что, Дмитрий Валерьевич, спрашивайте. У вас одна минута». И наверное, это всё будут совершенно разные вопросы. Вот я посмотрю ему в глаза и, может быть, пойму, что зря я месяц думал над этим вопросом, и задам совершенно другой.