Текст книги "Интервью об интервью. Беседы об особенностях жанра с его мастерами"

Дмитрий Губин
Интервью – это сырое мясо

Дмитрий Павлович Губин родился в 1964 г. в Иванове. Учился на факультете журналистики МГУ. В 2004 г. работал в Лондоне продюсером Русской службы BBC World Service, вёл программу New Day. Главный редактор журнала FHM в 2004–2008 гг. С 2010 г. работает приглашённым преподавателем факультета журналистики МГУ, а с 2014-го – приглашённым преподавателем Высшей школы экономики. Обозреватель и колумнист многих отечественных СМИ. Автор книг «Реальный Петербург» (в соавторстве со Львом Лурье и Игорем Порошиным, 1999), «Налог на Родину» (2011), «Записки брюзги» (2011), «Въездное и (не)выездное» (2014), пособий по радио– и тележурналистике «Бумажное радио» (2013) и «Губин On Air» (2015).

– Как вы относитесь к самому жанру интервью?

– Интервью – это второсортный жанр, это заготовка и полуфабрикат. И втюхивать потребителю интервью – это всё равно что втюхивать сырое мясо, которое, однако, как минимум в трёх случаях успешно продается за хорошие деньги: если перед нами карпаччо, стейк тартар или строганина.

– Если интервью – это недожанр, то как вы объясняете популярность журналов, состоящих почти сплошь, а то и целиком, из интервью?

– Если речь идёт о журнале с названием Interview, то его успех – заслуга Алёны Долецкой, которая раньше делала Vogue. Но в целом объяснить причину популярности таких журналов я не могу – как не могу объяснить причины популярности федеральных каналов.

– Несколько лет назад вы сказали, что по своему внутреннему устройству вы скорее колумнист, нежели интервьюер. Что-то изменилось за эти годы?

– Мне по-прежнему интересны интервью с ограниченным количеством людей: Гитлер, Николай II, Иисус. Но все они умерли, как вы, наверное, знаете. Я разделяю принцип, который сформулировал Николай Усков в бытность его главным редактором GQ, – интересно интервью с теми, кто никогда ни при каких обстоятельствах не даёт интервью. С остальными мы можем побеседовать и без вашей помощи. Радийные и телеинтервью оплачиваются достаточно, чтобы обеспечивать мне свободу в написании колонок, которые не приносят денег в принципе. Не говоря уже о том, что интервью позволяют не идти против совести и дают материал для колонок.

Я сейчас делаю книжку – «33 образцовых интервью». В ней собраны мои интервью как образчики жанра и дан «разбор полётов». Такое пособие для журналистов и студентов. В ней как раз три части: тартар, строганина, карпаччо. Из каждого из этих интервью я старался сделать театр, пьесу. Это единственное, что может оправдать самостоятельное существование этого жанра.

– Кто из отечественных интервьюеров делает из беседы театр, за чьей работой вы следите?

– Это бывший главный редактор газеты «На Невском» Миша Болотовский, это Ксения Собчак и Ксения Соколова, это Наталия Ростова со «Слона», это Илья Азар и ещё несколько человек. Блестящий пример такой работы – всем памятное интервью с Басковым в Rolling Stone, где Басков нёс вещи совершенно ахинейские и столь же честные. При чтении таких интервью возбуждаются зеркальные нейроны и ты чувствуешь себя настоящим Николаем Басковым.

– Всякий ньюсмейкер неизбежно повторяется. Как сделать так, чтобы он соскочил с этой заезженной пластинки и рассказал что-то действительно интересное, эксклюзивное?

– Рецепты банальны. Интерес к собеседнику прежде всего. Я начал свой разговор с Познером, приветствуя его как своего тёзку, потому что при крещении в Нотр-Дам де Пари его назвали Владимир Жеральд Дмитрий Познер. Чтобы знать это, достаточно прочесть его книгу «Прощание с иллюзиями». И судя по всему, я был один из немногих беседовавших с Познером, кто эту книгу прочёл – почему-то, готовясь к интервью с Владимиром Познером, наши журналисты полагают, что это не нужно.

Владимиру Владимировичу такое начало беседы польстило, он заулыбался. И потом мы спокойно поговорили о том, что его роль в современной РФ напоминает статус Эренбурга при Сталине. И о том, как в пору его работы на CNBC его вызвал к себе директор канала и сказал, что Познер должен согласовывать с ним темы и гостей студии. Познер в ответ заметил, что, по его мнению, это цензура. Директор канала сказал, что ему мнение Познера – до крысиной жопы. Мы плавно перешли к разговору о том, являются ли условия работы на Первом канале цензурой, и говорит ли Константин Эрнст, что ему до крысиной задницы мнение Познера.

Когда зашла речь, что Владимир Владимирович является гражданином трёх стран, я не стал спрашивать, гражданином какой страны по преимуществу он себя считает, он об этом говорил многократно, а – в какой стране он платит налоги. Вот вопрос, который никто не догадался ему задать.

Так что, сколько бы человек интервью ни дал, всегда остается свобода для, прошу прощения за банальность, творчества и новых неожиданных вопросов.

– Интервьюер на телевидении сильно несвободен?

– Интервьюер всегда несвободен. И чем выше рейтинг программы, тем тяжелее гири на ногах. Я эти гири тащил, но и ругался матом, и говорил в лицо гостям всё, что о них думаю.

Я помню, что, когда делал интервью с Алиной Кабаевой, мне сказал руководитель программы: если ты задашь тот вопрос, который планируешь, ты не то что здесь не будешь работать – ты вообще не будешь работать в России, нигде.

– И как вы вышли из этого положения?

– Я говорю Кабаевой: «Все ждут от меня вопроса, который не могу вам не задать». Она напряглась. Я продолжаю: «Куда делся тот ребёнок, с которым вас все видели?» Алина рассмеялась, сказала, что готова принести мне справку от гинеколога, что никогда не рожала. Я тогда спросил, хочется ли ей детей. Она ответила, что да. Тогда я риторически переспросил: «Ну, разумеется, от любимого мужчины, которого она встретит в будущем, так?» Она спросила: «Почему – в будущем?» И тут пошёл обмен взглядами и поднятыми бровями. Я: «То есть?.. Э-э-э…» Она: «Да!..» Я: «Поздравляю!»

Вот тот момент, когда во время телевизионного интервью человек сообщает, что сейчас влюблён, – это дорогого стоит.

Но мне гораздо интереснее не её личная жизнь (это вообще мне неинтересно, я социальный журналист), а судьба спортсменки, которая вошла во взрослую жизнь с довольно инфантильными представлениями о мире и образом мысли юной активистки.

– Вы спрашиваете про любовь самых разных людей. Это вы таким образом хотите получить ответ от Господа Бога на свои частные вопросы?

– Нет. По условиям контракта в программе «Временно доступен», которая выходила за полночь, я должен был спрашивать, условно говоря, в ноль тридцать, раз уж зрители не спят у экрана, что-то такое чувствительное. Мне говорила моя продюсер Наташа в «ухо»: «Ну давай, а теперь чтоб все заплакали!» Я просто делал свою работу, как говорят в заурядных американских фильмах.

– Валерию Новодворскую вы тоже спрашивали о любви и о том, можно ли простить измену, хотя вряд ли она была экспертом именно в этом вопросе.

– В том случае я был рабом другой программы. Это было моё интервью для журнала FHM, в рубрике «100 вопросов за 15 минут». Бывшим главным редактором FHM Филиппом Бахтиным и директором Михаэлем фон Шлиппе была придумана такая форма интервью – 100 вопросов, и, разумеется, многие вопросы, про любовь в том числе, задавались каждому собеседнику. Целевая аудитория журнала – вступающее в жизнь половозрелое существо мужского пола, поэтому и про любовь, и про измену. И Путин бы у меня отвечал на те же вопросы.

Такие формальные интервью могут быть чрезвычайно познавательными. Скажем, в этой анкете есть вопрос: «Приходилось ли вам воровать?» Абсолютное большинство сказало – да. То есть такой этап был в жизни практически у каждого человека.

Только Валерий Газзаев воровал футбольные мячи, а Рома Трахтенберг – ботинки в Германии из магазина.

– Вы хотели бы взять интервью у Валентины Матвиенко?

– Да, мне очень интересно, понимает ли она, что угробила своей жизнью архетипический сюжет про Золушку.

– Вы полагаете, она мыслит в этих категориях: фабула, сюжет, архетип?

– Вот мне бы и хотелось об этом узнать. Я знаю семейную драму Матвиенко и знаю, что повела она себя в этой ситуации безукоризненно. Она в этом смысле очень русская фигура. Как многие русские, она образец христианской добродетели в ближнем, очень узком кругу – и абсолютный печенег вне этого круга. Такое христианство – для своих. Конечно, мне бы хотелось расспросить её и про то, каким образом её сын превзошел Гейтса, Брина, Цукерберга, став миллиардером быстрее, чем они. Сидел на печи, как Илья Муромец, тридцать лет, скромный айтишник – и раз, долларовый миллиардер, такой стремительный взлёт за три года.

Ему же памятник нужно поставить в центре города.

– Среди ваших собеседников я не заметил бизнесменов. Вас как социального журналиста не интересует эта социальная группа?

– Бизнес и его представители мне неинтересны в принципе. Исключения – Чичваркин, Ходорковский, основатель «Вымпелкома» Дмитрий Зимин, которого я бесконечно уважаю. Мне интересны либо сумасшедшие, либо те, кто идёт против правил, либо те, кто создаёт свои правила. А что интересного в Евтушенкове, который делал всё, что от него требовалось, играл, как все, по этим правилам, а потом получил уголовное дело? Меня в принципе не интересует, как люди делают деньги.

– Что вас вообще интересует?

– Меня интересуют перемены и преодоление. Человек – это то, что следует преодолеть, как завещал нам Ницше. Мне интересно играть на повышение. Дима Киселёв, когда он ещё был человеком, образцом чести и достоинства, учил меня: у журналиста есть два варианта вести диалог, допустим, с министром. Можно сразу дать понять: «А я знаю, что ты жулик, я сейчас тебя выведу на чистую воду». Это игра на понижение. А можно играть на повышение: «У вас есть важная для всех информация, и вы ею со мною и аудиторией сейчас поделитесь». Я предпочитаю играть на повышение.

– Является ли игрой на повышение, когда вас просят быть пожёстче с министром Рушайло?

– Да, Михаил Лесин в бытность свою министром печати и в начале моей работы на телеке шепнул мне за пару минут до эфира на ушко, чтобы я, как бы помягче сказать, трахнул министра внутренних дел Рушайло. Я задавал жёсткие, но вполне корректные вопросы. Я не мочил его специально. Владимир Рушайло тогда был один из главных силовиков в стране. Он же не йоркширский терьер, который от дуновения ветра может лапки переломать. Если глава Министерства внутренних дел боится трудных вопросов в прямом эфире – такой министр профнепригоден, это опасно для государства. Я имею право спрашивать чиновников обо всём, это люди, которых я нанял, – точно так же, как я могу потребовать отчета от консьержки, что она делает в свои рабочие часы, и куда управдом дел деньги, предназначенные на ремонт.

– Вас пытались использовать как трибуну, чтобы сообщить нечто важное городу и миру?

– Любой собеседник пытается использовать интервьюера. Мой учитель Валерий Аграновский писал в книге «Ради единого слова», что быть услышанным всеми – естественное человеческое желание. И собеседник будет вами манипулировать, чтобы это желание реализовать. Вот как я сейчас. Вы манипулируете мною, потому что вам хочется сделать хороший цикл «Интервью об интервью». А я манипулирую вами, чтобы повысить капитализацию бренда «Дмитрий Губин». И я рад, что наши желания на 99 процентов не противоречат друг другу.

– Мне это нужно больше, чем вам.

– Да как сказать. С возрастом мужчину заводят не столько девушки, сколько ученики. Я далёк от того, чтобы похлопывать вас по плечу и снисходительно записывать в свои ученики, но сам факт, что к тебе, чья профессия – брать интервью, обращаются с вопросами о том, как это делается, льстит самолюбию.

– У интервью как жанра есть будущее?

– Вчерашние лидеры прогресса никогда не исчезают совсем. Ни один жанр не исчезает навсегда. Чем дальше, тем меньше для людей будет значить театр, а значит, интервью будет иметь всё меньшее значение как нечто самоценное, как пьеса для чтения, а будет скорее прикладным – как один из способов получения информации.

Лев Данилкин
Иногда интервьюер должен выглядеть комичным

Лев Александрович Данилкин родился в 1974 г. в Виннице. Окончил филологический факультет и аспирантуру МГУ. Работал шеф-редактором журнала Playboy, литературным обозревателем газеты «Ведомости», ведущим книжной рубрики в журнале «Афиша». Автор художественной биографии Александра Проханова «Человек с яйцом» и книги о Юрии Гагарине в серии «Жизнь замечательных людей». С 2012 по 2016 г. – заместитель главного редактора журнала The Prime Russian Magazine.

– Как складываются ваши отношения с жанром интервью?

– Мне – и как читателю тоже – очень интересна та разновидность жанра, эталоном которой являются разговоры Бродского с Соломоном Волковым: длинное многосерийное интервью. Что-то подобное я держал в голове, когда писал книгу «Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова». Метафора такого рода отношений – художник и модель.

Возникают какие-то личные отношения, когда наблюдатель влияет на поведение объекта исследователя, и наоборот; возникают странные химические реакции. Биография одного человека оказывается связана с жизнью другого. Эта химия позволяет сделать больше, нежели в обычном журналистском интервью. Так я беседовал с основателем «Новой хронологии» Анатолием Тимофеевичем Фоменко, про которого сейчас делаю книгу.

– Ваша книга в ЖЗЛ про Юрия Гагарина делалась по такому же принципу: многосерийное интервью, только с большим количеством собеседников?

– Нет, в «Гагарине» интервью – это просто инструмент, позволяющий выудить, допустим, из космонавта Леонова, который дал за жизнь, наверное, пятьдесят тысяч интервью всем на свете, что-то новенькое, не дать ему крутить эту пластинку заезженную. А значит, не задавать вопросы вроде «Не могли бы вы рассказать о ваших отношениях с Юрием Алексеевичем Гагариным?»

– А что же тогда у него спрашивать?

– Ну, например: в дневнике руководителя отряда космонавтов Каманина за март 1968 года написано, что Алексей Леонов на правах друга забрал какие-то документы из архива Гагарина и не отдавал целый год. Это правда? Вы можете это подтвердить или опровергнуть? Человек начинает беситься и может брякнуть что-то абсолютно неизвестное и неожиданное.

– Вы часто используете подобные штучки, чтобы вывести собеседника из равновесия?

– Когда я брал интервью у Лимонова в его бункере, то начал разговор с вопроса: «А вот если я наброшусь на вас – что произойдёт? Сами будете отбиваться? Охрану позовёте?» Но вообще какие-то специальные манипулятивные приёмы я не практикую. Лет до тридцати я вообще стеснялся считать себя журналистом, я думал о себе как о филологе. Все эти журналистские приёмчики всегда казались мне нечестной игрой.

– С писателями тяжело разговаривать?

– По-разному. Есть Владимир Сорокин, который просто не умеет говорить, он сугубо письменный человек. И есть Александр Секацкий, у которого устная речь – это чеканные формулировки. С Прохановым было весело: он же артистический тип, который может болтать о чём угодно, может, заложив вираж, выйти на остроумный парадокс. Спросишь про колхозы – он тебе выдаст про космос. Журналисты обычно с удовольствием заглатывают эту наживку.

Но меня, собственно, не виражи его интересовали. Я хотел деконструировать образ Проханова, сложившийся в общественном сознании, выйти с помощью книги о нём на некую новую правду.

– С Евгением Войскунским, чей роман «Румянцевский сквер» был издан, когда автору шёл девятый десяток и которого вы фактически вновь открыли публике, вам комфортно было беседовать?

– Да, вполне. Евгений Львович – крепкий осанистый старик. Единственной проблемой было увести его от разговора про фантастику, он же мало кому известен вне фантастического гетто.

– Когда я читал интервью, мне показалось, что он относится к вам с нескрываемым скепсисом: все эти его реплики вроде: «Вы представляете себе карту Каспийского моря? – Мм… – Кара-Бугаз? Описанный, кстати, Паустовским. Вы читали? – Евгений Львович, боюсь, что… – Лев Александрович, вы что кончали? – Филфак. – Филфак. Мм. Угу».

– С Войскунским это выдуманная история. Я, конечно, воспроизводил его речь не буквально. Иногда интервьюер должен выглядеть комичным, это может быть фигура простака, фигура резонёра. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы пользоваться какими-то масками. Хотя, конечно, для меня образцом жанра является большое интервью для «Плейбоя» – умное, контрастирующее с эротическим компонентом.

Большим мастером такого интервью был Трумэн Капоте. Году в девяносто восьмом, когда я только начинал работать журналистом, нас в «Афише» учили, что интервьюер должен выглядеть по крайней мере не глупее собеседника. Не должно быть вопросов вроде «Что у вас в чернильнице?», которые обычно задают юные журналистки, если, конечно, вы не валяете дурака.

– Мне кажется, в разговоре с Джулианом Барнсом вы как раз этим и занимались.

– Специально такую цель я не ставил. С Барнсом мы беседовали у него дома. И рядом с его невероятно элегантным особняком стоит контейнер для мусора, довольно уродливый, – пухто, размером с этот дом. Я вдруг спросил его, не смущает ли его такое соседство. Оказалось, он даже не знает, что это такое, он не видел его. Затем я задаю ему ещё один идиотский вопрос: нет ли у него на заднем дворе садовых гномов? В одной из его книг персонаж поставил гнома у себя в саду, это символ чего-то в высшей степени плебейского. Барнс, привыкший разговаривать ровно и любезно, был возмущён.

Он глотал воздух, наверное, минуту, затем фыркнул: «Гномы???!!! Знаете, это самый оскорбительный вопрос, который мне когда-либо задавали. Уверяю вас, у меня нет и никогда не было садовых гномов. Гномы?! Феноменально!»

– Бывало ли так, что интервью становилось началом дружбы с героем вашего материала?

– Мне кажется очень продуктивным жанр очерка-портрета, когда в течение продолжительного времени общаешься с человеком в его родной среде, а потом рассказываешь об этом. Помню, мы с Адольфычем бродили по Киеву, он на моих глазах собирал дань у каких-то мелких бандитов подросткового возраста. Я понимал, что, скорее всего, это постановка, рассчитанная на доверчивого журналиста из московской «Афиши», но всё равно впечатляло. Несколько дней я провел в Перми у Алексея Иванова и сделал об этом большой материал. Но нет, мне не нравится дружить с писателями. Если кто-то написал плохую книгу, я обязательно напишу об этом, и тут наша дружба и закончится. Так что нет, ответ «нет».

Юрий Дудь
Если интервью классное, размер не имеет значения

Юрий Александрович Дудь родился в 1986 г. в Потсдаме (ГДР). Спортивный журналист, видеоблогер, теле– и радиоведущий, с 2011 по 2018 г. – главный редактор портала www.sports.ru. Признан Минюстом России иностранным агентом.

– Отсутствие профессионального спортивного прошлого не мешает вам в работе?

– Не мешает, потому что экспертизой именно спортивных процессов я занимаюсь в наименьшей степени. Если бы моим основным занятием был разбор физической формы футболистов, конкретных игровых эпизодов, возможно, я испытывал бы какой-то дискомфорт и неловкость. Но в последние годы мне удавалось строить карьеру таким образом, чтобы это не было моим главным делом. Я же всё-таки про другое: про тенденции, про скандалы, про какие-то мировые практики. И для этого совершенно не обязательно провести 13 или 213 матчей за московское «Торпедо».

– При советской власти спортивными журналистами становились атлеты экстра-класса: Николай Озеров, Виктор Набутов, Евгений Майоров, Нина Ерёмина, Анна Дмитриева, – или, по крайней мере, мастера спорта. Сегодня это скорее исключение. У вас есть объяснение, почему в спортивной журналистике сегодня практически нет собственно спортсменов?

– Сейчас спорт – это прежде всего зрелище, которое нужно продавать. Любой матч конкурирует даже не с другим спортивным событием, а с кино, концертами, с прочим интересным развлекаловом, с семейной жизнью, наконец. Чем продукт зрелищнее, тем больше шансов, что конкуренция будет выиграна. А среди бывших спортсменов людей, которые это зрелище могли бы обеспечить, немного. Такие персонажи всё-таки из каких-то смежных областей приходят. Люди вроде Константина Генича, который сам играл в футбол, сегодня появляются крайне редко.

– В ком из нынешних спортсменов вы видите медийный потенциал?

– Вы удивитесь, но я назову человека совершенно не первого и даже не второго ряда. В «Амкаре» играет темнокожий русский парень Брайан Идову – ваш земляк, кстати. Он стал известен в прошлом году, когда в перерыве матча провёл совершенно потрясающую экспертизу того, что происходило в первом тайме.

Это было, с одной стороны, невероятно компетентно, а с другой – изложено грамотным и привлекательным русским языком. И сейчас, когда его отлавливают мои коллеги из «НТВ-Плюс», чтобы он что-то сказал в перерыве, это всегда получается очень интересно. Вот потенциальный кандидат, чтобы классно рассказывать про футбол. Плюс он здорово выглядит. Надеюсь, он не запустит себя после окончания карьеры и не прибавит килограммов пятнадцать, как это обычно бывает с футболистами.

– У вас нет эмоциональной усталости от профессии?

– Нет, никакой. За те семнадцать лет, что я работаю, не то что отрасль – всё человечество изменилось, и очень сильно. Появилось огромное количество вещей, которые меняют журналистику. И мне лестно, что моё основное место работы, сайт sports.ru, всегда старалось идти в авангарде этих изменений. Российский футбол за эти семнадцать лет тоже стал гораздо лучше. Несмотря на огромное количество проблем, которые у него есть, с каждым годом смотреть наш футбол интереснее.

К тому же в последние годы спорт – это некий островок если не свободы, то полу-свободы. Той истерии, бесовщины, трэша, который творится в журналистике общественно-политической, здесь нет.

– Но в спорте грязи тоже хватает.

– Конечно. Вспомните недавний скандал вокруг матча «Урал» – «Терек», который, исходя из того как вели себя букмекерские конторы, должен был оказаться не самым честным. И здорово, что из-за реакции медиа этого не произошло. В спорте можно поднять шум по поводу безобразий, и это на что-то повлияет. Скажем, история с Кашиным и губернатором Турчаком не будет иметь, как теперь понятно, никаких последствий, а тот матч всё же кончился не с тем счётом, который прогнозировали букмекеры.

– Вы как-то сказали, что публика становится всё тупее. Должен ли журналист под неё подстраиваться?

– Должен, но это не значит, что надо становиться глупее – надо становиться легче. Люди сейчас готовы меньше читать какие-то объёмные тексты. Но это не причина совсем отказываться от лонгридов. Если у тебя получился крутой большой текст, люди всё равно будут это читать. Но понятно, что сегодня не надо размазывать на пятнадцать тысяч знаков информацию о том, как сыграла сборная России под руководством Слуцкого, если об этом можно рассказать десятью картинками с подписями.

– У большого интервью как жанра есть будущее?

– Конечно. Если интервью классное, размер не имеет значения. Если в интервью нет ни одного вопроса, который можно выкинуть, то человек будет читать и десять, и двадцать, и тридцать тысяч знаков. Русские медиа, особенно спортивные, к интервью всегда подходили так, что важно не качество, но имя героя. Если это интервью со звездой, но исполнено оно так скучно, что от текста вянут комнатные растения, – вроде как не страшно. Относиться к интервью так – это ошибка. Важно, чтобы интервью было действительно интересным, чтобы там были классные истории, которые запомнятся, а рассказывать их может и человек, который играет в третьем дивизионе. Часто бывает так, что пиарщики суперзвёзд, приезжающих в Россию, говорят: у вас будет десять минут, чтобы задать нашему клиенту три вопроса. И ещё присылают список тем, которые во время разговора нельзя поднимать. Мы на sports.ru почти всегда отказываемся от таких историй, потому что читатель не получит от них никакого удовольствия, а значит, потеряет своё драгоценное время.

– Кого вы считаете лучшими отечественными интервьюерами?

– В моём топ-5 на первых двух местах стоят дамы, и я бы не хотел определять, кто из них лучше. Это Ксения Соколова и Ксения Собчак. Уровень журналиста особенно хорошо виден, когда герой по какому-то важному поводу даёт интервью всем подряд. Вот, скажем, Алексей Венедиктов в честь двадцатипятилетия «Эха Москвы» даёт безумное количество интервью – и лучшим оказывается текст Ксении Соколовой для «Сноба». Ходорковский выходит из тюрьмы, беседует с самыми разными людьми – опять же круче всех оказывается интервью Ксении Соколовой. Если говорить о Ксении Собчак, то у неё есть некоторое преимущество в плане продюсирования. Она сама селебрити, давным-давно знакома со многими важными персонами, и поэтому даже люди, которые не очень любят общаться с журналистами, скорее поговорят с Ксюшей, чем с кем-то другим. На третье место я бы поставил Илью Азара. На четвёртое – Андрея Ванденко, возможно, вы помните его большое интервью с Медведевым, когда он баллотировался на пост президента страны. Сейчас Ванденко делает для ТАСC цикл «Первые лица» – тоже очень здорово. На пятое место я ставлю

Юрия Голышака и Александра Кружкова с их интервью по пятницам в «Спорт-Экспрессе». Я их читаю, обожаю и уважаю, и именно поэтому у меня есть маленькая читательская просьба: парни, хотелось бы читать ваши разговоры не только с героями вчерашних дней, но и с актуальными персонажами.

– Почему сегодня государство закачивает в спорт сумасшедшие деньги?

– Видимо, оно полагает, что большие успехи в профессиональном спорте вызовут бум спорта любительского. Наверное, так и должно быть, но всё же главная причина таких трат – это меряние пиписьками за чужой счёт. Главы госкорпораций соревнуются в том, кто круче, но деньги тратят при этом не свои, отсюда и такие бюджеты. Конечно, это сумасшествие. Ну ладно футбол, это вид спорта, который огромному количеству людей интересен. Но мне всегда было любопытно, откуда такие зарплаты в волейболе? Или возьмите баскетбольный клуб «Химки» и его зарплатную ведомость. Или баскетбольный же ЦСКА – при всей симпатии к тому, как выстроена там ежедневная работа, по финансовому потенциалу это реально «Манчестер Сити» европейского баскетбола. Впрочем, я могу только порадоваться за парней, которые получают такие зарплаты. Надеюсь, деньги хотя бы отчасти компенсируют тот вред, который приносит их здоровью профессиональный спорт.

– Я не заметил среди ваших собеседников женщин. Почему?

– Ух, никогда об этом не задумывался. Бывает, но очень редко, вы правы. У меня было несколько интервью со сноубордистками. Одна из них, Алёна Алёхина, получила тяжёлую травму и не попала на Олимпиаду в Сочи. Она не может ходить, проходит реабилитацию в Америке. Уже получив травму, вышла замуж за музыканта группы Yellowcard Райана Ки. Тяжёлая, но абсолютно сериальная история. Ещё много лет назад было интервью с Алёной Заварзиной, которая как раз и стала героиней Сочи. Возможно, среди моих собеседников практически нет девушек, потому что интервью я воспринимаю скорее как поединок, а с мужчинами бороться сильно интереснее.

– Интервью с бизнесменами, сделанные вами, не воспринимаются как поединок.

– Чем больше наша экономика и всё остальное напоминает то, что происходило в Советском Союзе, тем больше я начинаю ценить, уважать и – да – поддерживать людей, которые пытаются делать в России бизнес. Вот, например, книга «Я такой как все» Олега Тинькова – это же превосходный учебник мотивации. Автор показывает, что не стыдно ошибаться, стыдно сидеть на жопе ровно. И когда читаешь эту книгу, тебе хочется что-то делать, причём не только в бизнесе.

Я сейчас сыграю на баяне и буду походить на коллег из «НТВ-Плюс», которые шумно респектуют Сергею Галицкому по любому поводу, но я действительно уважаю то, что делает этот человек. В прошлом году я летал в командировку в Краснодар, разговор с Галицким не планировался, я был там по другим делам, но так сложились обстоятельства, что мы встретились и сделали большое интервью. И это случилось ровно на следующий день после того, как в России ввели импортозамещение. Чудовищное лето 2014 года: война, боинг, санкции, антисанкции. Я ехал с ощущением, что наше государство летит в пропасть. В то время как процентов 90 моего поколения надеется свалить из России, научившись хоть какому-то интернациональному ремеслу, я мечтаю прожить в России всю свою жизнь – и чтобы мои дети тоже жили здесь. И вот какую мотивацию нужно найти, чтобы продолжать жить в государстве, которое закрывается ото всех, со всеми ведёт себя агрессивно и заставляет думать, что в ближайшие годы вряд ли что-то здесь поменяется?

В Галицком мне нравится его патриотизм в хорошем смысле этого слова. Он, например, как-то спрашивал – очевидно, обращаясь к своим коллегам-олигархам: мы рожаем и воспитываем детей, чтобы они были нашими друзьями, чтобы общение с ними приносило нам удовольствие; так какого же хрена вы лишаете себя этого удовольствия, отсылая их на пять лет учиться на Запад? Это даже с точки зрения эгоизма неразумно.

Как и любой другой человек, который сам построил свою компанию, а не случайно оказался в её управлении, он, во-первых, очень чётко формулирует, во-вторых, очень здорово мотивирует. Тогда в Краснодаре я понял, что на самом деле приехал к нему в офис не столько за интервью, сколько за инъекцией адекватности и правильного патриотизма. Там было много планов, очень правильно сформулированных мыслей, очень чётко была разложена действительность. В общем, после полуторачасового разговора я укрепился в мысли: до тех пор, пока по ночам воронки не заезжают в наши дворы, чтобы забрать очередного врага народа, в России можно и нужно жить.

– Может ли интервьюер быть абсолютно лоялен собеседнику и при этом всё же сделать хорошее интересное интервью?

– Я недавно посмотрел документальный фильм «Наваждение» про сайентологию, ту самую религию, приверженцами которой являются Джон Траволта и Том Круз. В фильме много прямой речи от самых разных персонажей, но нет именно того человека, который сейчас руководит этой церковью, Дэвида Мицкевича. Сайентология в последние годы взяла курс на полную непубличность, у неё нет официального спикера, даже обычного пресс-секретаря. Поэтому если бы нашёлся условный Борис Левин, пришёл к этому Мицкевичу, задал ему даже максимально аккуратные вопросы и все мы услышали, как и чем живёт главный сайентолог планеты, – это было бы очень к месту. Но чтобы подобострастные интервью были регулярно интересны – конечно, нет. Для этого существует пресс-служба и официальные аккаунты в соцсетях, журналисты для этого не нужны.