Текст книги "Всего лишь ремесло"

«Да и не танец у нас, а так, неслаженные телодвижения, трения друг об друга для разжигания животной страсти. Завяжись с ней всерьез…, дальше хуже. Сплошные скандалы – мало зарабатываешь, не туда тарелку ставишь, не так зубы чистишь…, а еще бросит следить за собой, превратится в неряшливое, вечно ворчащее существо».

Клот испытывал отвращение к Виктории, кажущейся ему почти чудовищем. Еще немного, и он бы грубо оттолкнул ее от себя, но музыка вовремя оборвалась, удачно их разъединив.

Не обращая ни на кого внимания, Черный приставал к Евгении и та отвечала взаимностью.

– Прикольная зажигалка, – наконец-то оторвался приятель от губ Жени, повертел в руках недавно купленную Александром побрякушку.

– Забирай, – бросил Клот.

– Прелесть! – следом загорелись глаза у его подруги – ей подвернулся брелок в виде маленькой белочки.

– Забирай! – расщедрился Клот, не желая отвлекаться от мыслей ради каких-то белочек.

Еще пара рюмок спиртного, выпитых одна за другой, кардинально изменили мировоззрение парня. Увиденное на экране смазалось, превратилось в невозможное. «Здесь, со мной за столом такие же, как я – они реальны, это настоящее. Другие не могут существовать так же, как и мне никогда не получить уведомления о принятии моей рукописи и выплаты за нее гонорара. Деньги? За что? За писанину? За сидение на стуле? В то время как другие в мороз и зной, копошась в грязи, добывают копейки. Ни у кого не может быть таких богатств, а ведущий программы – сумасшедший. Кто видел состоятельных бездельников? А их работу иначе не назовешь. Слышим о них часто, но и про золотую антилопу знаем с детства».

Жизненный опыт, усиленный рабской привычкой, превращал транслируемых по телевидению особ в иллюзию больного разума, помешательство, опасную болезнь.

– Пойдем, – увлекала Виктория его за собой в спальню, оставляя зал в распоряжении второй пары, чем та не замедлила воспользоваться.

Александру пришлось отложить дорогой телефон Черного и прекратить создавать видимость усердной переписки посредством смс. Нехотя он начал отвечать на ласки Виктории…

Ночью Клот проснулся от жуткого воя во дворе. Встав с постели, накинул на плечи халат, посмотрел на спящую рядом девушку.

«Нет, не измена. Я ее не люблю, она не Лита», – хмель успел выветриться из головы, но, не смотря на нелюбовь к Виктории, в душе поселилось нечто гадкое. Он знал, оступись подобным образом Лита, ему бы, вряд ли, понравились такие оправдания.

Страшные звуки разрывали округу – так воют по покойникам. Александр поспешил выйти на крыльцо. Гром, не замечая хозяина, продолжал свое дело, вытянув шею по направлению к огромной луне, безобразно выпирающей на безоблачном небе. Ярко-красная, она предвещала страшное. Овчарка, ощетинившись, распевала на все голоса. Становилось жутко.

– Тихо приятель.

Услышав знакомый голос, пес повернул голову. Взъерошенная шерсть медленно легла на мускулистое тело. Из-под кустов поблескивали глазами перепуганные коты.

– Ложись спать.

Гром послушно загремел цепью в направлении будки. Следом потянулись примирительно мурчащие квартиранты.

Усевшись на крыльцо, Клот закурил. Сон разогнал мистический страх. С неба срывался редкий, но крупный снежок, луну затягивало пеленой. На смену Грому, со своим репертуаром, поспешила ночная птица. Ее уханье умиротворяло. «На филина не похоже», – Александр пытался разгадать полуночного артиста, определить направление его сцены – безуспешно. Птица все пела и пела, оставаясь неизвестной, наполняя душу приятным теплом, неся странную надежду.

«Добьюсь. Это мне знак, все получится».

Пробираясь сквозь темноту, Александр натыкался на всякие мелочи, разбросанные по залу. Дорога в небольшой «кабинет» лежала мимо спящих на диване.

«Желательно никого не потревожить. Еще дурацких вопросов не хватало».

Парень хотел почета и уважения, признания благодаря творчеству, но еще больше стеснялся своих увлечений. Ни разу ни один намек не слетел с его языка, ничто не выдало позорящей тайны. В привычной среде Клота подобные занятия награждались насмешками, а у парней, и вовсе, считались проявлением женственности. Не стоило говорить и о любви к книгам, если не готов услышать пренебрежительное: «Куда этот буквогрыз пошел?» Но, если все же уличат за чтением, необходимо соврать и свести позор к минимуму: «Одну в год читаю». Тогда брюзгливость открывателя тайн сменится удовлетворением – признает в тебе брата: «Ну, а что? Если книжка хорошая, то можно удовольствие растянуть», – согласится благодетель. Как ни печально, а среди знакомых Александра почетно было выпучивать свое невежество и в то же время поучать детей: «Не забудь про уроки, а то будешь, как я мешки таскать», – слышишь гордые замечания родителей, но не о пользе знаний. Твердящие ложь прекрасно понимают – учись не учись, а похожее происходит от подобного, и сыну воротилы мешков уготовано то же самое, но все равно твердим и поучаем, ведь так принято, иначе, зачем когда-то сами выслушивали наставления отцов. А случись таланту вырваться из грязи, он сразу превращался в глазах уже бывших коллег в слабака, боящегося работы, хлюпика, и обязательно, как ни парадоксально, в необразованного глупца. Чего уж там писать или читать, признаться, что пьешь кофе, страшно – буржуем обзовут, рабочий класс обязан баловаться чифирком.

«Возможно, это на поверхности, и у каждого есть свой тайный мир, как у меня. Наверняка, за пошлыми шуточками, пьянством и руганью скрываются настоящие люди. Но почему мы стесняемся показать себя, презираем все возвышенное? Как, наверное, приятно не скрывать благородных порывов и получать в награду похвалы, а не упреки».

…Прислушиваясь к мужицкому храпу Черного, Александр ступал все уверенней до тех пор, пока больно не кольнуло в ноге. Сдерживая стоны, он наклонился, вырвал из ступни застежку бюстгальтера.

«Разорвал он его, что ли?»

На его ругань отозвалась близкая возня, невнятное бормотание. Перевернувшись на другой бок, приятель загудел, закашлялся и снова захрапел.

«Да, такого разбудишь».

Не удержавшись от соблазна, Клот еще раз внимательно изучил телефон Черного. «Себе бы такой, да где уж там, хотя бы системный блок в ногу со временем обновлять». Как можно аккуратнее положил трубку на место. На всякий случай отодвинул от края маленького столика опустошенную вазу с фруктами, теперь наполненную обертками конфет и огрызками.

Откинувшись на спинку стула, Клот переложил со стола на подоконник так никем и не замеченные книги, задернул штору. «Булгаков, Достоевский, Некрасов», – просвечивались сквозь ветхую ткань фамилии писателей.

«Как вам-то удалось? Подскажите путь к пьедесталу рядом с вами».

Наобум взял первый попавшийся роман, открыл также наугад. Слова, мысли – ничего лишнего – все ясно и понятно.

«Талант или упорная работа? И что сподвигло начать? – выпытывал Александр у молчаливых, суровых на вид собеседников, не догадываясь об имеющейся у него особенности, без чужих советов двигающей его к цели, а именно: обладание ни сносной, ни среднестатистической, а совершенно нестерпимой жизнью. Совместимость несовместимого всегда имеет неожиданный и интересный результат. Ну, разве кого удивишь журналистом или философом, написавшим книгу? Другое дело, если это удается человеку, оторванному от высокой культуры, малообразованному, с пагубным окружением. Из-под таких рук выходит нечто живое, непохожее на все остальное, нечто стоящее, опять-таки, в противоположность знающим чуть ли не с пеленок все правила искусств и строго их придерживающихся, а потому создающих что-то среднее, малозначимое, а зачастую вообще непонятное большинству людей. А главное, рожденные для искусства, так им, во всяком случае, говорят, воспринимают творчество как обязанность, от которой любой человек всегда хочет улизнуть. Лишенные права выбора не сомневаются, чему посвятят свои жизни. Средства, почет прилипают к ним вместе с наследством, им незачем усердствовать, стараться: как написал, так и сойдет; а не издадут – бог с ним, с творчеством; вокруг изобилие интересного. Александру же никто не советовал, не помогал, не учил, но самобытность, жившая у него внутри, просилась наружу, требовала, чтобы о ней поведали миру.

Желая познать тропы известных классиков, Клот в очередной раз бороздил сайты, изучая биографии, дневники и привычки великих, попутно внося в закладки попадающиеся обзоры электроники: плазменные телевизоры, видеокамеры, фотоаппараты….

Что толкало людей к творчеству, биографы не знали, но зато благодаря им Клот понял, отчего боится писать – страх не справиться и неспособность себе в этом признаться: «А вдруг не получится и придется начинать сначала? Как быть, если предложения не связаны, абзацы, да вся книга?»

Александр бродил, уподобившись маленькому мальчику в темной пещере, испытывая чувство щекотящей, прилипчивой жути, известное всем заплутавшим: «Может, нет выхода, и я обречен остаться в вечной темноте!» – наваливается отчаяние, но, когда из-за угла вспыхивает дневной свет, радостная надежда переполняет душу, и не найти в мире счастливее спасенного. Сегодня Александр понял главное, а значит, увидел свет: рано или поздно ему придется отправлять рассказы в редакцию. Их будут читать, беспристрастно оценивать, выискивать недочеты, а значит, пора прекратить играть словами и писать в стол, пришло время упорной работы: многочисленных вычиток текста, бесконечной правки сложных предложений, неудачных фраз. То есть настал момент, превратить безделье в тяжелое бремя, противную обязанность. По пути к успеху не оставалось больше места удовольствию. Запрещались примитивные отговорки о закончившихся чернилах в картридже принтера и нехватке средств на его заправку – помимо бумаги существовал экран компьютера. И нет причин останавливать процесс. Увиденный свет вскрыл настоящую глубину, разделяющую парня от намеченной цели. Представлявшийся вначале легким путь оказался полон скрытых препятствий. Становилось очевидно: или бросить бесцельно бродить по вымышленным мирам и заняться всерьез…, или бросить писать. На минуту Александру захотелось выбрать второе, легкое, но он уже перешел черту невозврата, копнул глубже, чем следовало. Ведь осознание дальности расстояния – это уже половина любого пути.

Оторвав кусочек газеты, записал первую памятку: «Слушать, как говорят люди, запоминать везде и всюду, в фильмах, на улице, в очереди за хлебом, по пути на работу…, прислушиваться к диалогам. Научиться правильно слышать».

Не успел Клот дойти до абзаца в рассказе, как добавился еще клочок бумаги с новой пометкой: «Убирать лишние слова, выработать сдержанность в стиле, вычеркивать ненужные, не несущие нагрузки, повторения. Избавляться от мешающих восприятию главного, оттягивающих на себя внимание фраз. Оставлять исключительно то, что после сыграет определенную роль, без чего посыплется текст».

Вскоре обрывков бумаги с подобными записями у него накопилась уйма. Клот очнулся, активировались не желающие униматься, беспрерывно лезущие в голову мысли. Толпящиеся, кричащие, они требовали к себе внимания, боялись остаться забытыми, не давали развивать сюжет. Рядом с клочками заметок, лег огромный блокнот. В него вносились внезапно пришедшие фразы, отдельные слова, до поры до времени их незачем было держать в голове.

Незаметно для себя Александр ступил на дальние дороги, оставив позади мечты и страхи. Ни критиков, ни сайтов он больше не боялся. Клот начал понимать, о чем знаменовал ему отец – прозрачные слова несли великий тайный смысл.

«Пой песню поэт, пой…», – чуть заметно шевелились его губы и уже куцый рассвет заглядывал в промерзшие окна.

Глава 5

– От старости ведь хочешь умереть в постели? – настаивал Иван, продолжая горячий спор, начало которого напарники уже забыли.

– Это как? С уткой под кроватью? Нет, спасибо. Наслаждайся свободой, небо вон. Природа. Благодать.

«Коли». Отлично! Надо не забыть».

– Какая ж это свобода?! Нет ее здесь и в помине, и близко с нами не стояла. Ты вот попробуй опоздай на лесопилку…. Не здесь она свобода. Не здесь.

– Можно подумать, ты знаешь, где?

– Знаю. Кажется, знаю, – отражаясь в зрачках воспоминаниями, вспыхивали фары паркующегося у строительной площадки автомобиля, оживали беззаботные голоса у лифта.

– Ошибаешься, – уверенная интонация Ивана намекала, что он в курсе увлечений Александра.

– Ты-то откуда знаешь?

«Уж не подглядывал ли. Иногда в блокноте при нем кое-что записывал».

– Приятель у меня был….

– Куда девался?

– А нету. Представился, царствие ему небесное, в прошлом июне. И ты помрешь, если не остановишься.

Клот прикинул в уме месяца, путая местами Июнь и Июль, сосчитал их на пальцах – Иван ни о каких похоронах в обозначенный месяц не упоминал, никуда не отпрашивался.

– Думаешь, я ничему не учился? Думаешь, мне не говорил, мол, ты ешь, пьешь, развлекаешься и считаешь это жизнью, и что это неправильно, что она где-то глубже, под вершиной айсберга. Я верил, а теперь знаю: нет под этой вершиной ничего. А ты просто устал или боишься работы.

«Может, он прав, может, нечему прятаться и некуда. У меня есть другая жизнь. Ну и где же она? Кто ее видел?» Александр чуть не выдал свою тайну, но сдержался, слова не успели сорваться с языка, но мысли не остановились: «И все же вовремя я начал писать. Как раз в момент ясности, когда понял бессмысленность и однообразие отведенных мне ролей, да и всем остальным тоже. По сути, все люди похожи: делаем одно, говорим и думаем так же. Всего-то различий: вон Иван папиросы курит, а я сигареты…. А пойми я всю серость своего положения, не имея надежды, наверняка, смерть: только самоубийство явилось бы утешением».

– Если человеку не работать, то чем заниматься? – пожмакал Иван губами, после небольшой паузы.

– В том-то и дело – ничем!

– Как так?

Александр лишь хмыкнул, лениво берясь за пилу. В кармане завибрировал телефон, не позволив завести инструмент.

– Да, – он теперь почти всегда говорил «Да», отметив в «Алло» какую-то наивность.

– Вам по умолчанию рассчитан кредит. Можем перечислить на зарплатную карту, – раздалось в трубке. – Интересно?

– Нет! – сдерживая гнев, Клот прервал вызов.

Каждый месяц в один и тот же день его доставали звонками из банка, и каждый раз, отказываясь, он получал извещение о снятии его с кредитной программы. А через месяц все повторялось снова – и смс и звонки.

…Иван не ошибся, по мере того, как у Александра проходил страх перед творчеством, он начинал бояться физического труда, ему все чаще казалось, что его позовут что-то сделать и у него не получится. Клот научился решать сложные задачи, при этом исчерпав возможность справляться с пустячными поручениями. Поэтому, отлынивая от работы, ссылаясь на недомогание или несуществующие дела, он прятался в бытовке, спешно читал романы, всегда оставляя рядом открытый рюкзак (на случай, если кто войдет, в него пряталась книга). Такое чтение не доставляло удовольствий, а походило на новую, заставляющую находиться в постоянном напряжении, обязанность, осложненную выпиской интересных мыслей для последующего их использования. Теперь на лесопилке Александр существовал по принципу: «День прошел, и, слава богу». К концу рабочего дня творчество его так сильно выматывало, что в глазах, на теле, в манере разговаривать, вернее, в нежелании этого делать, угадывались пройденные им трудности, воспринимаемые остальными рабочими как выполнение дополнительных нарядов, повешенных на парня за неизвестные им огрехи. За день действительно не приседающие зачастую выглядели намного бодрее Александра.

Пренебрежение обязанностями позволяло Клоту беспрерывно оттачивать литературное мастерство, а иногда даже удавалось вздремнуть часок-другой, накопить силы на вечер. По прибытии домой, у него пропадал сон, улетучивалась усталость, и Александр писал, не останавливаясь, часто до самого спасительного утра, к его разочарованию заставляющего отрываться от сказочных миров и идти на лесопилку. Клот не осознавал, что только вынужденные отлучки от письменного стола, переход от умственного труда к физическому не позволял ему сгинуть. Лишенный возможности писать, он ел и пил в установленное время, немного отдыхал, снимая с плеч повешенное бремя. Быстротечные минуты давали организму необходимый минимум для восстановления сил и продолжения писательской деятельности. Но, чем больше Клот писал, тем чаще вспоминал совершаемые паузы, тем сильнее ему казалось, что время, уделяемое литературе, мизерно, что на самом деле выходило с точностью до наоборот – он работал всегда. Прочитывал тысячи страниц, чтобы увидеть одну незаменимую фразу, способную взрастить целый роман. Найти незатасканные, несущие не столько смысл, сколько способность пробуждать чувства, слова, выражающие порою больше и точнее длительных описаний. Александр придирчиво изучал свои работы, анализировал ошибки других авторов, задумывался, как бы улучшил чужое, уже давно опубликованное произведение. Он запасался литературными скелетами, в дальнейшем собираясь обрастить их мясом. Искал терпеливо. Слова, фразы, мысли падали в память сплошным клубком, чтобы после каждая распутанная нить смогла найти себе место и превратиться в сцены, диалог героев. Сюжеты лились отовсюду, все давало толчок к действиям: песня по радио, статья в газете – все требовало развития, обещало успех. Часто, под где-то подслушанный разговор, писались неожиданные, интересные главы, а, приступая к работе, Клот не всегда угадывал, куда заведет случайная интрига и чем закончится рассказ.

Александр искал способ заставить читателя стремиться за вымышленными героями, участвовать в их жизнях, радоваться, грустить…, ускорять темп чтения вместе с динамикой происходящего. «Желательно, чтобы еще после пару дней человек ходил под впечатлениями – думал, переживал, представлял себя в романе, разговаривал с оживающими в строках людьми, гулял там, где гуляют они, жил там, где живут они; чтобы пробудилось воображение у тех, у кого отродясь его не было. Если для понимания созданной кем-то красоты необходима чуткость, фантазия и ум, значит произведение так себе…. Как заинтересовать человека, вынудить дочитать произведение до конца и в то же время донести до его понимания необходимые, иногда скучные вещи, без которых немыслимы продолжения, оставить самое загадочное на после, но не забыть в анонсе намекнуть об интересном впереди?»

Клот ненавидел песни и стихи, попадающиеся в прозе, сноски, разъяснения. Они замедляли поиски, но он все равно их читал, боясь упустить главное: «А вдруг там в одной пропущенной строчке – конец моего пути». И хоть он сам еще толком не знал, что ищет, но уверенность, что как только наткнется на «это самое», то сразу поймет, его не покидала. Если же доводилось возвращать книгу на полку с пропущенными, непрочитанными частями, она казалась неизведанной, и, как не отнекивайся, а приходилось к ней возвращаться. Не обошлось и без помощи странной, необъяснимой: кто-то явно вмешивался в дела Александра, подталкивал двигаться вперед, расширял его знания. Задумай Клот описать куртизанку – в руки тут же попадала книга о данных созданиях, про королей – результат аналогичный, и это при том, что изучаемые им книги выбирались наугад. Клот был всеяден. Такие совпадения убеждали: он замечен свыше и сама судьба дает подсказки, указывает верный путь….

Ломящиеся под прочитанными романами полки говорили об объеме проделанной работы и о все увеличивающемся запасе знаний – парень оказался до них жаден. Изученные книги помечались красными флажками, и чем их становилось больше, тем ближе подходило окончание поисков. Плохо, что электронные книги на полку не поставить, наверное, поэтому Александр их не читал.

Глава 6

Уже менялся мир вокруг, становился большим. Александр все меньше занимался домашними делами. Приклеенные полоски обоев с мыслью: «Побыстрее», – легли вкось и вкривь, но Клот не собирался ничего переделывать: «Какая разница, ровно или нет: ничего от этого не изменится». Он уже не получал удовольствия от прежних занятий. Даже просмотр любимых фильмов превратился в обыкновенное перематывание сцен, наполненных пусть и красивыми, но пустыми деталями, не имеющими отношения к главному; в бесконечное выяснение: «Почему одни из кинолент успешны, а другие нет». Александр сравнивал известные книги с их экранизациями, учился переносить увиденное в литературу: темп картины, приравнивал к динамике сюжета, спецэффекты – к стилю писателя. По сути, Клот искал способ осветить одним словом передаваемое посредством одного кадра. Чувства, выражаемые актерской мимикой, понятные каждому человеку, требовалось заменить словами и в то же время не потерять важности момента, не разбавить, но и не сгустить красок. Конечно, автору сложней, чем режиссеру: превзойти устаревшую игру современным зрелищем намного проще, чем победить роман из прошлого. К Александру не приходили на помощь спецэффекты, чудеса грима, по сути, он состязался со всеми писателями всех столетий одновременно, используя для борьбы неизменное всегда, доступное и тысячи лет назад, и сейчас оружие – слово.

…С трудом дождавшись вечера, парень сдал смену и помчался домой. Снег еще не сошел, не везде расчистили дороги, но ожидание транспорта осталось в области фантастики. Куря сигарету за сигаретой, Клот бежал вперед, прекрасно понимая, что окажется на месте в то время, как автобус скрипнет тормозами рядом с его домом. Но не бежать, а ждать в салоне, приравнивалось к смерти. Голову разрывали мысли, от интенсивной пробежки болели мускулы, сердце жаловалось на полученные дозы никотина, а от всего тела валил пар, частично усмиряя клокочущее творчество. Александр боялся количества энергии, высвобождаемой возможностью писать. «Как успокоиться прежде, чем остановится сердце?» Он правильно угадывал лишь один способ – писать беспрерывно, неважно, о чем, все равно плохо или хорошо, главное – освободить мозг от взрывоопасных для него идей. А нет возможности писать – беги. Опасаясь наплыва мыслей, Клот не выключал плеера, заставлял себя мечтать как раньше. Впрочем, все воздушные замки уже приелись и надоели навязчивой однообразностью.

Вспомнив про диктофон, он выбрался из затруднения. Произнес пару предложений и сразу убрал звукозаписывающий прибор – собственный голос мешал сосредоточиться. То, что так красиво ложилось на бумаге ужасно примитивно звучало вслух.

Впервые к его избавлению звонил мобильник, «хоть как-то, хоть на сколь-нибудь отвлечься».

– Алло! – почти радостно крикнул Александр, ища пальцами третью пуговку на куртке, что непременно избавит он несчастий, принесенных черной кошкой, перебежавшей только что ему дорогу.

– Здравствуй. Это тетя Ира. Мамина подруга. Помнишь…?

– Да, конечно!

– Нина говорила, ты хорошие сапоги купил, не промокают…?

– Какие сапоги? А да, точно. Купил.

– Своему хочу взять. Можно приехать посмотреть?

– Что посмотреть?

– Ну, сапоги.

– Как хотите, – короткий с тяжелым, неясным осадком разговор помог мало, пришлось прибавить шагу.

У калитки его встретил Гром с разорванным ошейником. Не смотря на возможность бежать (забор давно завалился и прогнил), пес остался охранять дом.

– Некогда мне. Отвяжись, – кричал Александр, грубо подтаскивая пса за шерсть к будке.

Гром, радостно подпрыгивая, пытался лизнуть руку, лицо человека, в глазах светилось счастье.

– Ну и дури у тебя, как у слона, – Клот отыскал валяющийся рядом с цепью перетертый болт. – Ладно, – вынул из сумки такой же, согласно русской традиции, прихваченный с работы, и починил цепь.

Гром, покорно взвизгнув, забрался внутрь, зарычал на «соседей», но, быстро успокоившись, затих.

Войдя в дом, Александр выложил на тумбочку дневной улов – кольцо изоленты, пару лампочек, разложил все по полкам, перелил принесенную воду в большую бочку и записал в тетрадь придуманные за смену отрывки рассказов и книг. Количество синопсисов на еще ненаписанные произведения увеличивалось в геометрической прогрессии. При желании подумать, охватить все Александр понимал – на исполнение задуманного и двух жизней не хватит, а значит, придется в мучениях выбирать более важные темы. Нет, он не отмахивался ни от чего, записывал скрупулезно все и без разбора. «Придет же творческий застой, тогда-то выручит запас набросков». Вскоре он жаждал этого застоя, звал его в надежде передохнуть, но фантазия продолжала расти, превращаясь в огромную кучу бумаг. Более того, заметки не молчали, полеживая в столе, а требовали внимания, вопили о необходимости использовать их, и вскоре уверенность Александра в размещении каждой идеи на подходящем для нее месте еще до прихода его смерти иссякла. Вот занимайся Клот одними сказками, а не углубляйся в бесконечную философию, стремясь познать тайны человека…, но думать о сказках было слишком поздно. Так что приходилось мириться с живучестью созданного, постоянно пополняемого им списка, и, конечно, забыть о полном его вычеркивании по факту применения.

Несмотря на глубокую ночь, уснуть не удавалось. Едва голова Клота касалась подушки, сразу вспоминался затерявшийся в ней за день мотив, колющий мозг, прогоняющий дремоту – включал свет, записывал. И длилось это до тех пор, пока мысли не опротивели, не приелись до такой степени, что сами позволили себя прогнать и уснуть. Конца изматывающим ночам с постоянными вскакиваниями и пробежками к письменному столу не намечалось, что быстро парню надоело. Пришлось обходиться без записей, хоть и не сразу, Александр все же научился связывать внезапные идеи с какой-нибудь ассоциацией. Нужно применить сюжет, увиденный накануне в фильме – взгляни утром на проигрыватель. Политика? Наткнешься на новости в сети. Оставалось только вспомнить о необходимости включить компьютер, обратить внимание на DVD. Такое решение позволяло не тревожить по ночам уставшее тело, чего нельзя сказать о мозге: ему как раз отдых не светил – ко всем вещам в доме, способным пробудить воспоминания, приходилось относиться крайне внимательно, а значит держаться в постоянном напряжении.

Поднявшись под истошные звуки будильника (времени его ненавидеть не было), Александр схватил отдельную тетрадь, записал несколько снов. Уже пришло время бежать на автобус, но стол не отпускал – слишком многое, посетившее за ночь, требовалось описать. Поглядывая на часы, Клот несколько раз вставал со стула, но к двери не приближался – пальцы, сговорившись с мозгом, продолжали отбрасывать готовые листы. Несколько раз он оставлял ручку, убегал в коридор, намереваясь отправиться вовремя, но всякий раз возвращался и продолжал писать, каждая новая идея казалась лучше предыдущей, и забыть ее было не легче, чем совершить убийство еще нерожденного ребенка.

Мысли так и слетали с «пера», руки едва за ними поспевали, от чего предложения теряли знаки препинания, слова – окончания, а порою и смысл. «После исправлю», – не в силах притормозить, начать работать вдумчиво, торопился Александр. Ему постоянно казалось, замедли он темп, и обязательно нечто важное, витающее в воздухе останется не пойманным, испарится благодаря его медлительности. Источив таким образом страниц пятнадцать, Александр потерял час времени. «Буду писать и читать на работе, а дома заниматься ремонтами и прочими делами», – искал Клот, где от творчества можно оторвать минутку на самое необходимое для выживания. И тут же, понимая, что решает, расстраивался: «Если все-таки собираюсь заниматься ерундой, а все привычное обязательно станет таковым по достижению цели, значит, до конца в себя не верю. Чего же ждать от Литы и остальных? Лита хоть делает вид, что верит. Но как ни скрытничает, а притворство всплывает – „Устал ведь. Ложись отдыхать“, – не раз поучала она и была права, ведь читала ранее написанный мною бред, но подчиняясь любви, молчала, не называя вещи своими именами, не говорила прямо: „Брось, не получается“, а лишь прозрачно на это намекала». Но все в прошлом, сейчас Александр чувствовал, как крепнет его стиль, кристаллизуются мысли. Он все чаще получал заслуженные похвалы на литературных площадках интернета. А общение с близкими по пристрастию людьми захватывало его до конца. Клот забывал, кто он есть на самом деле, сбегал от реальности, жил рядом с дышащими свободой, ни в чем не нуждающимися, друзьями. То, что он никогда с ними не встречался, не мешало ему их так называть. Живущие в достатке имели глупость принимать доступные им блага как должное, а потому никто и не обращал внимания на несостоятельность Александра. Невидящие его жизни не могли воспринимать всерьез поселившуюся в ней бедность, как и Клот по тем же причинам не возводил в реальность их достаток. В приделах сайта обоюдное непонимание сглаживало досадные различия. Александра слушали, уважали, принимали за равного. Реальных же встреч с друзьями-литераторами без прятанья в экранах Клот не хотел, стеснялся своих манер, привычек, поведения. Иногда, правда, ему хотелось, он уже даже почти решался, бросить лесопилку, стройку – места, где он был никем, всего лишь одним из сотен неприметных рабочих, которых каждому глупейшему начальнику позволялось унижать, поучая, давая распоряжения. И это в то время, когда мои рассказы уже признаны, а некоторые собираются издать. Но работы узнаваемы, а денег-то не прибавляли, а потому ему приходилось раз за разом возвращаться в ненавистную грязь, бессмысленность, которая делала жизнь невыносимой. А душа уже витала вдали от повседневности, он был готов видеть по-новому, творить большое, продавать дорого и тратить многое. Но таяла ночь, сбегал выходной, и парня насильно вталкивали обратно в гадость, словно кто-то играл с ним в кошки-мышки, отпуская в рай, и тут же с особой жестокостью возвращая обратно в ад. Конечно, Александр мог бросить работу и перебиваться, чем бог пошлет или прохожие, но нищета выглядит геройски только в чужих биографиях на пожелтевших листах. На самом деле, какая слава, где подвиг в желании поесть? Хотя и сделать шаг назад, забыть то, до чего дошел, Клот уже не мог. Вновь ослепнуть, думать, что свободен, не замечать в каждом действии, помысле окружающих закоренелое, воспринимаемое как само собой разумеющееся рабство?

Опоздав на автобус, Александр, ничуть о том не сожалея, спешил добраться до лесопилки на своих двоих. Пропустив транспорт, ему все равно не удалось выплеснуть накопленное за ночь на бумагу, хотя старался до последнего, пока терпело время. Картины продолжали жить в голове, заставляли не замечать ветер и холод, другие сложности пути. Указания от мозга к телу передавались автоматически. Вся сила мысли потреблялась внутренними нуждами для работы над ошибками: разбирались на составные части сцены романов, герои, их диалоги, что нередко приводило Александра к злости, сменяющейся отчаянием: «Какой ужас. Разве могут люди так говорить? Что шофер, что директор, что официантка ничем у меня не отличаются, не узнаваемы. Где специфика речи, навязанная профессией, образом мышления? Наляписто. Неправильно. Наружность героев необходимо размывать по тексту, а не выдавать разом одной кучей. Эдак они не запомнятся. Если же дозировать, разбавлять описания внешности, вплетая ее в действия, персонажи крепко врежутся в память, а читатель даже не заметит. А еще, желательно, уничтожать подробности о человеке, встречающемся в романе всего несколько раз. Оставить случайным прохожим убогие фразы, превратить их в безликую толпу и ничего большего. Центрируешь внимание на персонаже, будь любезен тяни его через все главы до конца. В противном случае недосказанность вызовет разочарование».