Текст книги "Сожженные девочки"

Глава 11

Мальчику, который корчится на земле, приблизительно столько же лет, сколько и ей. Он худой, одет в узкие джинсы, худи с черепом на спине и доки. Длинные, крашенные в черный цвет волосы упали ему на лицо.

– Я задала тебе вопрос.

– Слушай, прости, пожалуйста. Я просто иногда сюда прихожу и…

– И что?

– Я… люблю смотреть… и рисовать всякое.

– Всякое что?

– Ну всякое.

Он с трудом вытаскивает из заднего кармана джинсов потрепанный блокнот и дрожащей рукой протягивает ей. Фло берет блокнот и начинает листать. На рисунках, выполненных по большей части угольным карандашом, изображены могилы и церковь, но также встречаются черно-белые чудовища и странные призрачные фигуры.

– Рисуешь по-настоящему классно.

– Ты правда так думаешь?

– Да. – Она захлопывает блокнот и возвращает мальчику. – И все же не следовало использовать наш флигель в качестве туалета.

– Здесь теперь живешь ты?

– Моя мама новый викарий.

– Послушай, мне просто было очень нужно, ну ты понимаешь, а я не люблю… – он машет рукой в сторону могил. Его рука продолжает дрожать, она дергается все сильнее. – Мне кажется, нехорошо делать это там.

Фло разглядывает его еще несколько секунд. Похоже, он говорит искренне, и ей даже немного его жаль, особенно с учетом этих странных непроизвольных судорог. Она протягивает ему руку. Он принимает ее, и она рывком помогает ему подняться.

– Я Фло.

– Ригли.

Не успевает он это произнести, как все его тело сотрясает конвульсия.

– Это что, какая-то шутка?

– Н-нет, это моя фамилия. Лукас Ригли.

– А-а.

– Ну да. Злая ирония, верно? Как будто я помогаю своим собственным обидчикам. «Смотрите, вон идет корчащийся Ригли[4]4
  От англ. wriggle – корчиться, извиваться.


[Закрыть]».

– Сочувствую.

– Хулиганы так предсказуемы. Вряд ли кто-то из них может похвастаться избытком воображения.

– Верно.

– Это, кстати, называется дистония. Подергивание и все такое. Врачи говорят, это носит неврологический характер. Что-то не так у меня в мозгу.

– Они ничем не могут тебе помочь?

– Практически нет.

– Фигово.

– Ага.

Он смотрит на фотоаппарат у нее на шее.

– Ты фотограф?

Фло пожимает плечами:

– Пытаюсь им быть. Я подумывала о том, чтобы оборудовать во флигеле проявочную комнату.

– Круто.

– Ага. Только тогда я еще не знала, что его используют как туалет.

– Прости.

Она отмахивается:

– Возможно, мне стоит подумать о подвале.

– Вы только что переехали?

– Вчера.

– Как тебе тут? Нравится?

– Честно?

– Ага.

– Это дыра.

– Добро пожаловать в жопу мира.

– Ты живешь в деревне?

– Да, на другом ее конце, с мамой. А ты?

– Тоже только я и мама.

– Так, значит, ты пойдешь в школу в Уорблерс-Грин?

– Думаю, да.

– Тогда, может, я найду тебя в школе.

– Может быть.

– Ладно. Договорились.

Несколько мгновений они стоят и молча смотрят друг на друга, не зная, что еще сказать. Она обращает внимание на его глаза – необычного серебристо-зеленого оттенка, почти кошачьи. Было бы круто их сфотографировать. Она могла бы классно подчеркнуть эти странные блики. Фло тут же задается вопросом, почему ее так интересуют его глаза.

– Ладно, я пошел, пока.

– Пока.

Ригли поворачивается, затем останавливается и оглядывается.

– Знаешь, если тебе нравится фотографировать, я мог бы показать тебе по-настоящему крутое местечко.

– Честно?

– Вон там, за полем, стоит старый заброшенный дом. – Он указывает дрожащей рукой вдаль. – Адски зловещий домик.

Фло колеблется. Ригли кажется ей странным, но странный необязательно означает плохой. И если бы не эти его подергивания, он был бы очень даже ничего.

– Ладно.

– Ты будешь здесь завтра?

– Видишь ли, мой ежедневник забит битком…

– А-а.

– Шучу. Я свободна. Во сколько?

– Не знаю. В два?

– Хорошо.

– В поле за кладбищем есть старые качели из шины. Я буду ждать тебя там.

– Отлично.

Он улыбается ей из-за волос и, подергиваясь, бредет прочь. Ригли. Фло качает головой в надежде, что только что договорилась встретиться не с местным психом.

Она делает несколько снимков, но это занятие ей уже наскучило. Она начинает спускаться обратно к часовне. Зацепившись за что-то носком кроссовки, Фло едва не летит кубарем, успев удержаться на ногах за мгновение до того, как ее фотоаппарат должен был врезаться в оказавшееся на ее пути надгробие.

– Проклятье.

Она оглядывается, чтобы понять, обо что споткнулась. Упавшее надгробие, заросшее травой, наполовину покрытое мхом, с почти полностью стершейся надписью. Она поднимает фотоаппарат, чтобы сделать снимок, и хмурится. Картинка немного мутновата. Фло пытается настроить фокус. Все равно не то, что надо. Она оборачивается, чтобы навести резкость на какой-нибудь отдаленный предмет, и вздрагивает от испуга.

В нескольких футах от нее стоит юная девушка.

Она обнажена. И она горит.

Оранжевые языки мерцают вокруг ее лодыжек и лижут быстро чернеющие ноги, поднимаясь к гладкому, лишенному волос лобку. Вот откуда Фло знает, что это девочка. В противном случае было бы трудно об этом судить.

Потому что у нее нет обеих рук и головы.

Глава 12

Проклятье. Я мчусь по узким дорогам, проклиная Саймона Харпера, его семью и себя.

Честно говоря, мое пребывание здесь ничуть не напоминает тихую идиллию, которую обещал мне Деркин. Более того, ситуация не была бы намного хуже, если бы я разделась догола посреди деревни и начала приносить в жертву цыплят. Или фазанов. Они, похоже, твердо намерены свести счеты с жизнью под колесами моего автомобиля.

Но мой опыт подсказывает, что ситуация может ухудшиться всегда.

Я паркуюсь перед часовней, бегом поднимаюсь к входной двери и вхожу в дом. Меня тут же настораживает тишина.

– Фло?

Ответа нет. Я хмурюсь. Она, кажется, собиралась фотографировать на кладбище. Может, она все еще там, за домом? Я уже собираюсь выбежать наружу и проверить свое предположение, как вдруг сверху доносится какой-то звук.

– Фло?

Я поднимаюсь по лестнице. Дверь ее спальни открыта настежь. Ее тут нет. Я дергаю дверь ванной. Заперто. Я стучу по ней кулаком.

– Фло. С тобой все хорошо?

Ответа нет, но изнутри доносятся какие-то звуки.

– Фло, ответь мне.

– Подожди! – нетерпеливо и раздраженно откликается она.

Я жду. Проходит еще несколько секунд, и раздается звук отодвигаемой задвижки. Я расцениваю это как приглашение войти и осторожно толкаю дверь.

– Быстро, – шипит Фло, и я тут же понимаю почему.

Расплюснутая картонная коробка затемняет крошечное оконце ванной комнаты. Все вообразимые поверхности и бо́льшая часть пола с потрескавшимся линолеумом заставлены фотооборудованием. В комнатушке воняет проявителем. Ее лабораторный фонарь примостился на краешке ванного шкафчика. Шторку для душа она отодвинула в сторону, чтобы использовать штангу для сушки фотографий. Мокрые снимки закреплены прищепками из бельевой корзины. Пока меня не было дома, Фло приспособила крошечную ванную под фотолабораторию.

Она осторожно вынимает из промывочного лотка лист фотобумаги и вешает его на штангу для душа.

– Что ты делаешь, милая?

– А на что похоже?

– Это похоже на то, что если я хочу пописать, то мне не повезло.

– Мне надо проявить все, что было на этой пленке.

– Это что, не может подождать?

– Нет, мне необходимо увидеть девочку.

– Какую девочку?

– Девочку с кладбища.

Она поправляет фото на прищепке и разглядывает ряд черно-белых изображений.

Фло сумела передать сумрачное очарование кладбища с его хаотичным нагромождением надгробий. Но ни на одном из снимков девочки нет.

– Я никого не вижу.

– Я знаю! – в отчаянии восклицает Фло, оборачиваясь ко мне. – Но она однозначно там была. Она горела, и у нее не было ни головы, ни рук.

Я моргаю:

– Не поняла.

Она вызывающе вздергивает подбородок:

– Я понимаю, как это звучит.

– Видишь ли…

– Я кажусь тебе чокнутой, да?

– Я этого не говорила. – Помолчав мгновение, я продолжаю: – Ты считаешь, что видела что-то вроде привидения?

Она пожимает плечами:

– Я не знаю, что это было. Она выглядела реальной. А потом исчезла.

Фло пожала плечами чересчур небрежно, и я понимаю, что она пытается держать себя в руках и говорить спокойно. Но я знаю свою дочь. Она испугана. Что бы она там ни увидела, это ее глубоко потрясло.

– Хорошо, – мягко говорю я. – Возможно ли какое-то объяснение?

– Мам, я знаю, что увидела. Именно поэтому я попыталась сделать несколько снимков, зная, что мне никто не поверит.

– Н-ну, а как насчет какой-нибудь статуи или… я не знаю… игры света?

На этом мои идеи исчерпываются. Фло складывает руки на груди и прищуривается:

– Это была девочка. Она горела. У нее не было головы и рук. Ничего себе игра света. – Она оборачивается и снова всматривается в снимки. – Но почему она не проявилась на пленке?

– Понятия не имею.

Внезапно мне приходят на ум слова Джоан.

В часовне все еще обитают призраки сожженных девочек. Если вы их увидите, вас постигнет несчастье.

Я обвожу взглядом заваленную оборудованием ванную.

– Слушай, почему бы нам сейчас не спуститься вниз? А к этой теме вернемся чуть позже.

Она демонстративно фыркает:

– Ладно. Пойдем. Я все равно уже закончила.

Она позволяет мне вывести себя из ванной.

– Почему тебя так долго не было? – спрашивает она, когда мы спускаемся вниз.

– Навещала прихожан.

– Кого именно?

– Саймона Харпера.

– Я думала, что туда тебе лучше не соваться.

Я чувствую укол вины.

– Я и не суюсь. Пойдем. Я приготовлю нам поздний ланч.

– Ты купила продукты?

Блин. На фоне всего остального об этом я забыла напрочь. Я ужасная мать.

– Прости, я забыла. Как ты смотришь на пиццу? Для разнообразия.

– Нормально смотрю.

Мы заходим в гостиную. Только два часа дня, но небо затянуло тучами, и комната кажется темной и мрачной. В окно я вижу лишь верхушки надгробий, торчащие из высокой травы. Мы стоим и смотрим на кладбище.

– Тебе не кажется, что это могла быть одна из тех девочек, о которых ты мне рассказывала? – спрашивает Фло. – Тех мучениц, которых убили?

Мне не хочется закреплять у нее эту мысль, но, с другой стороны, что-то же она видела.

– В деревне кое-кто верит в то, что эти девочки все еще обитают в часовне… но это всего лишь фольклор.

– Но это возможно?

– Возможно, – с глубоким вздохом подтверждаю я.

Она обнимает меня одной рукой за талию и кладет голову мне на плечо.

Скоро она будет слишком высокой и уже не сможет этого делать, с грустью думаю я. Господи, я знаю, что она должна вырасти, но вдруг это можно немного отложить? Ты позволишь ей побыть со мной рядом еще хоть немного, я так хотела бы чуть дольше послужить ей защитой.

– Мам?

– Да.

– Это хорошо или плохо – то, что теперь мы обе верим в то, что на кладбище обитает горящая безголовая и безрукая девочка?

Я сжимаю ее плечи, пытаясь унять тревогу.

– Давай не будем слишком много об этом думать.

Разумеется, я только об этом и думаю. Еще больше, чем Фло, которая сейчас крепко спит в своей комнате, громко посапывая и обвив руками и ногами одеяло.

Мы навели порядок в ванной, приспособленной под фотолабораторию. Я пообещала ей, что завтра рассмотрю в качестве альтернативы подвал. Судя по всему, флигель для этого совершенно не подходит. Там нет электричества, зато слишком много света.

Вечером мы разогреваем в микроволновке остатки пиццы и жареной картошки и смотрим старые комедии на дисках. «Книжный магазин Блэка». «Отец Тед». Сразу после полуночи я вслед за Фло отправляюсь наверх спать.

Как всегда, прежде чем забраться под одеяло, я сажусь, скрестив ноги, и молюсь. Я не уверена, что Бог меня слышит. Я даже надеюсь, что у него есть дела поважнее, чем слушать мое бессвязное бормотание. Но наше вечернее общение меня утешает. Я даю выход своим страхам, тревогам, делюсь своими радостями. Это успокаивает душу и проясняет рассудок. Это напоминает мне, почему я стала священником.

Сегодня я мучительно ищу и не могу найти нужные слова. У меня в голове каша из разрозненных мыслей. Как будто приезд сюда перемешал все, что я обычно аккуратно держу на своих местах, и теперь я ничего не могу найти.

Я для порядка бормочу несколько благодарственных фраз, сопроводив их обязательной хвалой, выключаю свет и ложусь на бок. Но уснуть мне не удается, что вполне предсказуемо. В маленькой комнатке слишком жарко и душно. Впрочем, я всегда плохо сплю. Я не люблю темноту. Я не люблю тишину. И больше всего я не люблю проводить время наедине со своими мыслями. Никакие молитвы не способны помешать страхам, которые пытаются разделаться с моим мозгом, выползая из темных углов в предвкушении пирушки.

Я смотрю на кривой потолок, убеждая свои веки потяжелеть и опуститься. Я надеюсь, что сон быстро погрузит меня в забытье, но мозг упрямо сопротивляется.

Она горела, и у нее не было ни головы, ни рук.

Если вы увидите сожженных девочек, вас постигнет какое-то несчастье.

Суеверия, поверья. Мусор. Но я все равно испытываю тревогу, тяжестью оседающую у меня в животе.

Фло не склонна к выдумкам. Она прагматичная, здравомыслящая и уравновешенная. Она не стала бы все это придумывать. Итак, какова альтернатива? Это был призрак?

Будучи викарием, я верю в то, что существование продолжается и после смерти. Но привидения? Физические сущности, которые не в силах упокоиться то ли из-за жажды мести, то ли по какой-то иной причине? Нет, я никогда не видела ничего, что могло бы убедить меня в их существовании. И пусть они остаются лишь в воображении, в атакующих меня мыслях. Мне совершенно не хочется, чтобы они вдруг перешли в спектр, воспринимаемый органами чувств.

Я сажусь, щелкаю кнопкой ночника на тумбочке и спускаю ноги с кровати. Деревянный пол кажется холодным и шершавым под моими подошвами.

Коврики, думаю я, мысленно добавляя еще один пункт к списку «что купить, чтобы сделать дом хоть немного удобнее».

Сунув ноги в стоптанные тапочки, я выхожу на площадку, включаю свет в прихожей и спускаюсь вниз.

В кухне я выдвигаю ящик и шарю под кухонным полотенцем в поисках бумаги и табака. Я обшариваю весь ящик, но так ничего и не нахожу. Блин! – еле слышно вырывается у меня. Фло.

К счастью, у меня есть запасной план. Я ныряю в гостиную. Мои книги по большей части все еще в коробках, но некоторые из них, включая толстую Библию в кожаном переплете, уже перекочевали в видавший виды книжный шкаф. Библия похожа на церковный артефакт, но на самом деле я обнаружила ее на какой-то гаражной распродаже. Она должна бы содержать Слово Божие, но эта Библия полая внутри. Отличный тайник для фляжки, если у вас имеется подобная склонность, или, в моем случае – запасной коробочки с табаком, пачки бумаги и зажигалки.

Я возвращаюсь обратно в кухню, скручиваю сигарету и открываю дверь. Ночной воздух напоен знакомыми ароматами. Энотера, луноцвет и жасмин. Ночные цветы. Вспоминаю, как этот аромат проникал в окно моей спальни, когда я была ребенком.

Я с силой затягиваюсь сигаретой, пытаясь заглушить воспоминание, тяну в себя никотин, но это не помогает притупить рваные зазубрины моей тревоги. Я остро ощущаю тишину, темноту, сталкивающиеся друг с другом мысли.

Здесь темнота не такая, как в городе. Там ее смягчают уличные фонари, сияние витрин, свет фар проезжающих автомобилей. Здесь темнота настоящая. Это темнота, в которой мы жили до огня и электричества. Голодная темнота, полная скрытых глаз. Здесь кроется зло, думаю я и тут же задаюсь вопросом, откуда взялась эта мысль. Мой мозг сегодня определенно заходит слишком далеко.

Я поднимаю сигарету к губам… и замираю. В часовне горит свет.

Какого ч…

Он мерцает в верхнем окне. Может, это отражение фар какого-то автомобиля? Нет, окно обращено в сторону дома, а не дороги. Вот опять. Тусклый огонек, мигающий наверху. Неисправная лампочка? Замкнувшаяся проводка? Или в церковь кто-то проник?

Я в нерешительности слежу за огоньком. Затем, потушив сигарету, возвращаюсь в дом и открываю шкафчик под раковиной. Мне припоминается, что вчера я видела там фонарь. Он, конечно, может быть без батареек, но я ни за что не шагну в эту непроглядную тьму, освещая себе дорогу телефоном. Я включаю фонарь. Он испускает яркий луч света.

Схватив ключи, я иду по узкой дорожке от домика к часовне, направив перед собой свет фонаря. Тихий внутренний голос сокрушенно напоминает мне, что именно так поступают персонажи в фильмах ужасов. Тупые людишки, которые неизбежно умирают жуткой смертью еще до того, как на экране появляются вступительные титры. Я пытаюсь не обращать на этот голос внимания.

Протягиваю руку к двери часовни. Вечером я ее закрывала. Отлично помню, как поворачивала тяжелый ключ в замке. Он заел, и мне пришлось налечь всем своим весом, чтобы заставить его провернуться.

Сейчас дверь приотворена.

Секунду поколебавшись, я толкаю ее, открывая пошире. Вхожу внутрь. Свет фонаря освещает небольшой кусок пространства. Темнота давит на меня со всех сторон. Где тут выключатели? Я поворачиваюсь вправо и шарю по стене. Теперь темнота у меня за спиной. Где эти проклятые выключатели? Пальцы касаются пластика.

Лампы гудят и моргают, оживая. Свет тусклый и желтый. Он с трудом пробивается сквозь слои пыли и паутины и не особо помогает рассеять мрак. Церковь кажется пустой. Но проблема с церквями заключается в том, что в них полно всяких уголков и потаенных местечек, где легко присесть и спрятаться.

– Эй! Есть тут кто-нибудь?

Удивительно, но ответа нет. Я крепче сжимаю фонарь. Он достаточно увесист, чтобы послужить неким подобием оружия. В другой руке я держу тяжелый ключ, вставив его между пальцами так, что острый конец торчит наружу. Именно так я поступала по ночам в городе.

Свет виднелся наверху, так что я начинаю взбираться по боковой лестнице на балкон. Тут еще темнее. Балкон освещен лишь двумя лампочками. И снова этот странный запах. Запах дыма и гари. Я свечу фонарем вокруг. Ничего, кроме рядов деревянных скамей. Я иду вдоль них, направляя луч фонаря в темные проемы между скамьями. Но там никто не прячется.

В дальнем конце балкона я вижу маленькую узкую дверцу. Наверное, чулан. Я иду к дверце, держа перед собой фонарь и стискивая ключ. Дотянувшись до двери, распахиваю ее сильным рывком. Изнутри вываливается куча подушек для скамей.

Я отскакиваю с бешено бьющимся сердцем. Затем позволяю себе вздохнуть с облегчением. Это всего лишь подушки, Майкл.

Я снова подхожу и заглядываю в шкаф. Он крохотный и набит остатками подушек и молитвенниками. Тут никто не смог бы спрятаться. Я наклоняюсь и подбираю подушки, только теперь заметив, что они почернели и обуглились, как если бы их поджигали. Странно, но этим мог бы объясняться запах дыма. Я запихиваю их обратно в шкаф и закрываю дверцу. Едва я это делаю, как снизу доносится какой-то звук. Тихий скрип, как будто кто-то открывает дверь часовни. Мое сердце колотится с такой силой, будто пытается вырваться из груди. Я бегу обратно между скамьями и поспешно спускаюсь вниз, стараясь не подвернуть ногу.

Оказавшись внизу, обвожу лучом фонаря храм. Никого не видно. Немного помедлив, направляю луч на алтарь. Лампа для чтения включена. Я уверена, что до этого она не горела.

Я иду к ней. На алтаре что-то лежит. Библия. Маленькая, в голубом переплете. Вроде тех, что дают детям в воскресной школе. Она открыта, и часть текста выделена маркером: 2 Коринфянам 11: 13–15.

Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид апостолов Христовых. И неудивительно: потому что сам сатана принимает вид ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их.

Я, похолодев, смотрю на эти слова. А затем беру Библию в руки. Один ее уголок почернел, как будто от огня. Я открываю ее на первой странице. Когда я посещала воскресную школу, нас заставляли подписывать Библии на внутренней обложке. И действительно, тут есть имя. Оно написано голубыми, почти полностью выцветшими чернилами. Я провожу кончиками пальцев по призрачным буквам.

Мерри Дж. Л.

Они лежат в высокой траве за домом. Невидимые среди высоких листьев. Урок изучения Библии окончился. У них есть несколько минут свободного времени, прежде чем пора будет возвращаться домой. Мерри шарит в кармане джинсов и извлекает помятую сигарету и зажигалку «Бик».

– Будешь?

– Мне нельзя. Преподобный придет к чаю.

– Зачем?

– Мама хочет, чтобы я брала дополнительные уроки Библии.

– Дополнительные? Со стариканом?

– Нет. С новым. Ты его уже видела?

Мерри пожимает плечами:

– Ну да.

– Он немного похож на Кристиана Слейтера.

– Все равно поп.

– Ты не должна так говорить.

– Почему?

– Бог может тебя услышать.

– Бога нет.

– Ты хочешь попасть в ад?

– Говоришь точно как моя мама.

Джой протягивает руку и осторожно касается кровоподтека, окружающего глаз подруги.

– Больно?

– Да. Отвали.

– Ты ее ненавидишь?

– Иногда. Иногда я хочу, чтобы она умерла. Но чаще я просто мечтаю, чтобы она изменилась.

Какое-то время они лежат молча. Затем Джой встает.

– Мне пора. Я позвоню тебе позже?

– Хорошо.

Мерри садится и провожает взглядом подругу. Джой бежит, раздвигая высокую траву. Мерри оглядывается и смотрит на дом. Внутри кричит ее мама. Она берет Библию и зажигалку. Поднеся огонек к уголку книги, она смотрит, как чернеет кожаный переплет. Прежде чем он успевает заняться, она бросает Библию обратно на траву, ложится и закуривает.

Мне все равно, попаду я в ад или нет, – думает она. – Хуже все равно не будет.