Текст книги "Сожженные девочки"

Джой улыбается подруге:

– У меня есть идея…

Внизу хлопает входная дверь. Глаза девочек встречаются.

– Черт.

– Джой Мадлен Хэррис! Ты слушаешь наверху эту языческую музыку?

Джой вскакивает с кровати и выхватывает кассету из магнитофона. Сует ее в Библию. На лестнице слышатся шаги. Бежать некуда. Дверь спальни распахивается.

В дверном проеме застывает мама Джой – хрупкая женщина с копной золотистых волос и пронзительными синими глазами. Она меньше ростом, чем мама Мерри, и менее склонна к насилию, но все же в гневе внушает страх. Она сверлит злобным взглядом Мерри.

– Я так и знала.

– Ма-ам, – умоляюще тянет Джой.

– Я тебе говорила. Я не хочу ее здесь видеть.

– Мама, она моя подруга.

– Я бы хотела, чтобы она ушла.

– Но…

– Ничего, – говорит Мерри. – Я ухожу.

С горящими щеками она хватает цепочку и выбегает из комнаты.

На площадке оглядывается. Мама Джой взяла магнитофон. Она подходит к окну и выбрасывает его наружу. Раздается глухой треск. Джой прячет лицо в ладонях.

Мерри стискивает кулаки.

Бежать. Сейчас же. Если бы только это было возможно.

Глава 15

«Я тут быстро кое-что сделаю, потом поеду за продуктами. Если проголодаешься, деньги в банке Китти».

Фло смотрит на сообщение от мамы, отправленное ею три раза, видимо, потому, что первые два никак не отправлялись; потом – на часы. Уже начало двенадцатого.

Мама и в самые лучшие времена теряется во времени, а сегодня утром она и вовсе была несобранной. Прошлой ночью что-то произошло, и, хотя Фло поверила в то, что мама просто увидела в часовне свет, ее не покидает ощущение, что та чего-то недоговаривает. Скорее всего, мама считает, что тем самым ее оберегает, но Фло часто хочется сказать: «Когда ты от меня что-то скрываешь, ты меня не оберегаешь, а только тревожишь».

Все мамы такие. Сколько бы они ни уверяли, что хотят относиться к своим детям как к взрослым, Фло знает, что когда мама на нее смотрит, она по-прежнему видит шестилетнюю девочку.

После того как мама выбежала из дома, застегивая на ходу воротничок, Фло обшарила кухонные шкафы в поисках чего-то съестного на завтрак и нашла полпачки печенья и пакет чипсов с сыром и луком. Все это она уничтожила, дочитывая роман Кинга (определенно, это одна из его лучших вещей). Но в животе уже снова урчит. К тому же не покидает гнетущее ощущение, что день проходит впустую. Ни телевидения, ни Интернета. Ей необходимо встать и что-то сделать.

Она могла бы заглянуть в подвал, чтобы понять, пригоден ли он в качестве проявочной, но ей не особенно хочется спускаться в жутковатое, оплетенное паутиной помещение прямо сейчас. Неохота сознаваться в этом даже самой себе, но она все еще не пришла в себя после того, что вчера увидела на кладбище.

Разумеется, при свете дня, хорошенько выспавшись, она воспринимает все несколько иначе. Воспоминание утратило четкие очертания, и ее рассудок проделывает интенсивную работу в стремлении объяснить увиденное. Может, это действительно была игра света? Или кто-то над ней подшутил? Все это произошло очень быстро. Она могла растеряться, и зрение ее подвело. Кроме того, если бы там действительно что-то было, фотоаппарат бы это зафиксировал.

Фло никогда не верила в привидения. Учитывая специфику работы ее мамы, она имела дело с кладбищами и смертью гораздо чаще, чем большинство детей ее возраста. И никогда не видела в этом ничего пугающего или жуткого. Мертвые мертвы. Наши тела – это всего лишь кучка плоти и костей.

С другой стороны, она была способна принять идею о том, что мы оставляем после себя отпечаток, что-то вроде фотографического изображения. Мгновение, зафиксированное во времени с помощью сочетания химикатов и соответствующих условий.

Ее живот снова ворчит. Ладно, хватит размышлять о привидениях. Она идет на кухню и берет с подоконника стеклянную банку с изображением Китти. Банка наполнена мелочью и фунтовыми монетками. Фло вытряхивает из банки мелочь на семь фунтов. В деревне есть маленький магазин, и до него около пятнадцати минут ходу.

Сунув мелочь в карман, она выходит из дома, запирает за собой дверь, сует в карман и ключ. И тут же в нерешительности останавливается. Фотоаппарат. Возможно, по пути ей встретится что-то такое, что захочется сфотографировать. Она бегом возвращается в дом, хватает фотоаппарат и вешает его себе на шею.

Тротуар, ведущий в деревню, очень узкий. Кое-где он полностью скрывается в густой траве и зарослях жгучей крапивы. Машин почти нет. Не считая отдаленного гула какой-то фермерской техники да изредка протяжного мычания коров, ничто не нарушает тишины. Подобное безмолвие кажется Фло зловещим.

Пару раз она останавливается, чтобы сделать снимок. Полуразвалившийся амбар, расколотое молнией дерево. Довольно скоро появляются первые признаки жилья. Справа находится деревенский клуб, окруженный полями для игр, и древнего вида детская площадка, на которой мама катает своего малыша на качелях.

Еще чуть дальше она видит расположенное слева маленькое здание начальной школы, а дома начинают тесниться все ближе друг к другу. В обоих направлениях разбегаются боковые улочки. Фло минует чисто выбеленный паб, увешанный корзинами с цветами. «Скирда ячменя» – провозглашает вывеска над входом.

Деревенский магазин расположен сразу за ним. Мини-маркет Картера. Фло толкает входную дверь, и она открывается в сопровождении старомодного звона колокольчика. За прилавком сидит женщина средних лет с густой шапкой седых волос. Она молча смотрит на вошедшую.

– Доброе утро, – улыбается Фло.

Женщина продолжает пялиться на нее с таким видом, как будто у девочки две головы. Наконец ей удается выдавить из себя ворчливое «Доброе».

Стараясь не обращать внимания на ощущение, что за ней пристально наблюдают, Фло бродит по магазину. Люди часто подозрительно относятся к подросткам, особенно если те чем-то отличаются от других. Фло замечает это повсюду. Пожилые люди косятся на тебя так обеспокоенно, как будто каждый встречный подросток только и мечтает о том, чтобы вырвать у них сумку. Ей часто хочется закричать: Мы просто юные. Мы не сплошь грабители, знаете ли.

Она покупает буханку хлеба, масло, плитку шоколада и диетическую колу. Этого ей должно хватить до того, как мама вернется из супермаркета. Женщина обслуживает Фло так быстро, как будто только и мечтает, чтобы та поскорее покинула магазин. Тут я с тобой солидарна, думает Фло.

Она съедает шоколад, бредя обратно по тротуару, и запивает его глотком колы. Она уже почти поравнялась с деревенским клубом, как вдруг ей приходит в голову, что в деревне, возможно, есть пристойная телефонная связь. Три палочки. Просто чудо. Этого хватит, чтобы написать Кайли и Леону. Она озирается вокруг. Мама с малышом исчезли. На детской площадке никого. Она подходит и садится на шаткую скамью возле карусели. Затем вытаскивает телефон и открывает снапчат.

Едва начав набирать текст, она слышит скрип калитки и, подняв голову, видит двух подростков, которые заходят на детскую площадку. Холеная белокурая девочка в облегающих джинсах и майке и хорошо сложенный темноволосый мальчик в футболке и шортах. Не ее контингент. И тотчас что-то в их походке подсказывает ей, что с ними могут возникнуть проблемы. Но вставать и уходить слишком поздно. Будет походить на бегство. Это то, чего родителям никогда не понять. Каждый день жизни подростка – это прогулка по минному полю в попытке избежать ситуаций, которые способны взорваться прямо тебе в лицо.

Фло продолжает смотреть в телефон, пока парочка располагается на качелях неподалеку, но сосредоточиться ей не удается. Она чувствует, что за ней наблюдают. И действительно, вскоре девочка ее окликает:

– Эй! Вампирина!

Фло не обращает внимания. Она слышит скрип качелей, означающий, что они встали и идут к ней. Мясистый парень садится рядом с ней, намеренно вторгаясь в ее пространство. От него пахнет дешевым спреем, лишь слегка заглушающим запах его тела.

– Ты глухая?

Ясно. Отставать они не собираются.

Она поднимает на него глаза и вежливо произносит:

– Меня зовут не Вампирина.

– А зря. Готка.

– Я не готка.

Блондинка меряет ее взглядом:

– Чем ты тут занимаешься?

– Своими собственными делами.

Не выходи из себя. Не давай им зацепок. Как правило, им это надоедает.

– Ты здесь новенькая.

– Вы очень наблюдательны.

Блондинка с любопытством ее разглядывает. Затем она щелкает своими наманикюренными пальцами.

– Погоди. Твоя мама, случайно, не новый викарий?

Фло чувствует, как вспыхивают ее щеки.

Блонди ухмыляется:

– Так и есть, верно?

– И что дальше?

– Это, должно быть, дерьмово.

– Я бы не сказала.

– Так, значит, ты чокнутая религиозная фанатичка.

– Да. Именно так. Я религиозная чокнутая готка.

Мясистый парень указывает на ее фотоаппарат:

– А что это за древнее дерьмо у тебя на шее?

Она напрягается:

– Фотоаппарат.

– А что не так с твоим телефоном?

– С ним все в порядке.

– А ну-ка, дай, мы посмотрим.

Он протягивает руку к фотоаппарату. Фло стискивает ремешок и вскакивает. И тут же об этом жалеет. Она проявила уязвимость. Обнаружила свое слабое место. Она видит, как заблестели глаза Мясистого.

– Что с тобой?

– Ничего. Почему бы вам с Тейлор Свифт просто от меня не отцепиться?

Он встает.

– Тогда дай мне взглянуть на свой фотик.

– Нет.

Все происходит очень быстро. Он бросается вперед. Фло инстинктивно выставляет руку, и та врезается ему в нос. Он с криком хватается за лицо. Между его пальцами сочится кровь, покрывая белоснежную футболку алыми пятнами.

– Ммм… какого черта…

– Том! – ахает Блонди. – Чокнутая сука, ты сломала ему нос.

Фло смотрит на них, застыв от ужаса, так и не опустив руку.

– Прости, – бормочет она. – Я…

Дверь клуба распахивается. Из нее выглядывает пухлая темноволосая женщина.

– Что тут происходит? О боже, Том, у тебя кровь!

Фло открывает рот, чтобы защищаться, но прежде, чем она успевает вымолвить хоть что-то, Блонди делает шаг вперед.

– Просто кровь пошла из носа, миссис Си. У вас есть салфетки?

– О да, Роузи, конечно. Да, да, заходите.

Том, спотыкаясь, бредет к двери клуба, продолжая держаться за нос, из которого по-прежнему льется кровь. Прежде чем войти, он бросает угрожающий взгляд на Фло.

Блонди тоже оборачивается к Фло и шипит:

– Убирайся отсюда к чертовой матери.

– Но…

– Я сказала… – она ядовито улыбается, – беги, Вампирина.

Фло незачем повторять еще раз. Она бежит. Как можно быстрее, придерживая одной рукой свой драгоценный фотоаппарат. Она не останавливается почти до самой часовни и только тут замедляет шаги, наклоняется и пытается перевести дыхание. Что, черт возьми, она натворила? Что, если он заявит на нее в полицию, обвинив в нападении? Мама сойдет с ума. Затем Фло вспоминает, как смотрела на нее Блонди.

Беги, Вампирина.

Фло знает этот взгляд. Это взгляд кошки, терзающей мышь. Играющей со своей жертвой.

Это далеко не все. Это только начало.

Глава 16

В супермаркете людно, видимо, потому, что он единственный в радиусе тридцати миль. Я стараюсь перемещаться с максимальной скоростью, но одним из недостатков наличия воротничка священника является невозможность нагрубить людям или оттолкнуть их в сторону, когда они перегораживают дорогу своей тележкой, врезаются в вас детской коляской или влезают впереди вас в очереди на кассу (хотя я в очередной раз убеждаюсь, что кассы самообслуживания в самом деле придумал дьявол).

Затем я сорок минут еду домой по извилистым проселочным дорогам. Добравшись до Сассекса, римляне напрочь забыли о рулетках. Я чувствую фотографию у себя в кармане. Я не должна была ее забирать. Но что-то в ней меня зацепило. Въезжаю в поворот, и мои покупки переворачиваются, бутылки звенят. И тут же я вжимаю в пол педаль тормоза.

– Вот дерьмо!

Помятый «Эм-Джи» припаркован на обочине, а его задняя часть торчит поперек узкой дороги. Темноволосый мужчина в джинсах и футболке сидит на корточках рядом со своим автомобилем, безуспешно пытаясь приподнять его домкратом. Каким-то чудом я его не сбила.

Мне хочется опустить окно и сказать мужчине, чтобы он убрал машину в сторону. Он мог спровоцировать аварию или погибнуть. С другой стороны, похоже, у него действительно проблема и… будь христианкой.

Я вздыхаю и выхожу.

– Вам помочь?

Мужчина выпрямляется. Ему явно жарко, он раздражен и кажется мне смутно знакомым. Под пятьдесят, обветренное лицо, темные волосы с проседью. Я вспоминаю, где его видела. Вчера на службе.

Он удрученно мне улыбается:

– Можете помолиться за то, чтобы я научился лучше менять шины?

– Неа, но я могла бы помочь вам правильно установить этот домкрат.

В его глазах мелькает удивление.

– Да? Хорошо. Я хотел сказать, спасибо. Это было бы здорово. Я полный ноль во всем, что касается машин.

Я подхожу. Он делает шаг назад, а я наклоняюсь и переставляю домкрат, задвигая его под машину. Затем поднимаю автомобиль.

– Лопатка для шин?

– Ах да.

Он поднимает с земли ржавую лопатку и тут же роняет ее себе на ногу.

– Ой!

Он хватается за пальцы ноги.

Я подавляю улыбку.

– Вы и правда ничего в этом не смыслите.

– Спасибо за сочувствие. Это очень по-христиански.

– Я помолюсь за ваш большой палец позже. Вы в порядке?

– Балетом мне уже не заниматься, а в остальном, – он осторожно становится на ногу, – все хорошо.

Я подбираю лопатку и быстро отрываю грузики, один за другим. Затем снимаю шину, кладу ее на траву и вытираю руки о джинсы.

– Запаска?

– Что?

– Запасная шина.

– Ах да. – Он обходит машину. Его лицо темнеет. – Проклятье.

– Что?

– Я забыл. У меня ее нет.

Я молча смотрю на него.

– У вас нет запаски?

– Вообще-то она у меня была. – Он смотрит на шину. – Я только что ее снял. Вот она.

Господи.

– Вы, случайно, не являетесь клиентом какого-нибудь сервиса помощи на дороге?

Он конфузится еще сильнее.

– Хорошо. Тогда вы могли бы позвонить в гараж и дождаться автомеханика…

– Мне очень надо вернуться домой.

– Где вы живете?

– Совсем рядом с Чепел-Крофт.

– В таком случае я могу вас подвезти.

– Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

Он закрывает «Эм-Джи» и идет за мной к моей машине.

– Мы ведь не знакомы? – напоминаю я.

– Ах да. Майк. Майк Саддат.

Он протягивает мне руку, и я ее пожимаю.

– Джек Брукс.

– Я знаю. Новый викарий.

– Слухи распространяются быстро.

– Здесь больше особо не о чем говорить.

– Приму это к сведению. – Я оглядываюсь на его брошенный на обочине автомобиль. – С вашей машиной все будет в порядке?

– Я не думаю, что она куда-то уедет.

– Верно, но что, если в нее кто-то врежется?

– Этот человек окажет мне услугу.

Я разглядываю покрытый множественными вмятинами и царапинами «Эм-Джи».

– Тоже верно.

И сажусь в машину. Майк открывает пассажирскую дверь. Он хмурится, глядя на перевернутый крест, нацарапанный на ней.

– Вы знаете, что какие-то вандалы поцарапали вам машину?

– Ага.

Он садится и пристегивается.

– Вас это не беспокоит?

Меня это беспокоит, но я не собираюсь в этом признаваться.

– Дети. Они считают, что это круто.

– Круто вырезать сатанинские граффити?

– Я уверена, что, будучи подростком, еще и не такое вытворяла.

– Например?

Я завожу автомобиль.

– Вам не стоит об этом знать.

До Чепел-Крофт остается всего пятнадцать минут езды. Я включаю музыку – «Киллерс».

– Вам тут нравится? – спрашивает Майк, пока Брэндон сокрушается о том, что у его преступления нет мотива, а Дженни была ему другом.

– Видите ли, я здесь всего пару дней, так что…

– Не суди и не судим будешь?

– Вроде того.

– Когда вы официально приступаете к работе?

– Через пару недель. Епархия обычно дает немного времени на то, чтобы освоиться и познакомиться с приходом.

– Что ж, если хотите познакомиться с приходом, то было бы неплохо начать со «Скирды ячменя». В воскресенье днем вы застанете там почти всех. Там вполне прилично жарят мясо, да и выбор вина и пива неплохой. – Он быстро косится в мою сторону. – Во всяком случае, насколько я слышал.

– Вы не пьете?

– Уже не пью.

– Вы давно здесь живете?

– В Чепел-Крофт я живу всего пару лет. Раньше я жил в Берфорде, а сюда переехал после того, как расстался с женой.

– Мне очень жаль.

– Не стоит. Это к лучшему. Я продолжаю часто видеться с сыном. У вас есть дети?

– Дочь. Фло. Ей пятнадцать.

– Ага, тинейджер. Как она относится к вашей работе?

– Как и большинство тинейджеров, она по большей части стыдится и стесняется своей мамы.

Он усмехается:

– Ну да. Гарри двенадцать, так что он только подходит к этой стадии.

– Что ж, вам, вероятно, повезло. Насколько я могу судить, с мальчиками легче. Они просто прячутся в своих комнатах. Что касается девочек, то они пытаются взломать все мыслимые границы.

Я улыбаюсь, но он не отвечает мне улыбкой. Более того, его лицо каменеет и становится непроницаемым. Я не решаюсь нарушить воцарившееся молчание, но тут за поворотом появляется элегантный дом из красного кирпича.

– Вот мы и приехали, – говорит он.

– Хорошо.

– Ах да, вот еще… – Он сует руку в карман и извлекает из него помятую визитку. – Вот мой номер. Если у вас будут какие-то вопросы касательно деревни, я смогу подсказать вам правильное направление.

Я смотрю на визитку. Майкл Саддат. «Уэлдон геральд».

– Вы репортер.

– Если можно так сказать. В основном мы имеем дело с благотворительными ярмарками и гаражными распродажами. Но иногда кто-нибудь крадет газонокосилку, и тогда жить становится интереснее.

Я чувствую, как все во мне напрягается. Репортер.

– Понятно. Спасибо за визитку.

– Спасибо за помощь с шиной.

Он выходит из машины, но тут же оборачивается.

– А знаете, если бы вы захотели дать интервью о вашем приезде сюда, о том, как чувствует себя женщина, приезжая служить викарием в новый приход, я бы с удовольствием…

– Нет.

– Простите.

Я возмущенно смотрю на него.

– Вы для этого вчера приходили на службу? Прощупывали почву?

– Вообще-то я прихожу в часовню каждое воскресенье.

– В самом деле?

– Да, из-за своей дочери.

– Я думала, у вас только сын.

– Сейчас – да. Моя дочь умерла. Два года назад. Она похоронена на кладбище возле часовни.

Мое лицо вспыхивает.

– Простите. Я не знала.

Он мрачно смотрит на меня:

– Спасибо за то, что подвезли. Но, возможно, вам стоит поработать над концепцией «не суди и не судим будешь».

Он захлопывает дверцу и, не оборачиваясь, идет к дому.

Отлично, Джек. Навыки работы с людьми у тебя на высоте.

Несколько мгновений я сижу в машине, пытаясь понять, не стоит ли мне догнать его и извиниться. Затем решаю, что пока лучше его не трогать, чтобы не усугубить ситуацию.

Я открываю бардачок и бросаю в него визитку Майкла. В ту же секунду изнутри вываливается сложенный листок бумаги. Я его поднимаю и… Проклятье.

Совсем об этом забыла. Или, если точнее, приложила очень много усилий, чтобы забыть.

Как священник, я часто говорю о честности, но сама лицемерю. Важность честности переоценивают. На самом деле правду от лжи отличает лишь количество повторений.

Я согласилась занять эту должность вовсе не из-за ультиматума Деркина. И не из-за Руби. И уж тем более не потому, что сама стремилась искупить вину. Я приехала сюда из-за этого.

Тюремная служба Ноттингема. Уведомление о досрочном освобождении.

Я запихиваю письмо обратно в бардачок и плотно его захлопываю.

Он на свободе.

И я могу только молиться о том, чтобы здесь он меня не нашел.

Глава 17

Вот как сильно я тебя люблю, – шептала мама. – Несмотря на то, как дурно ты себя вел.

А затем она опускала его в яму. Без еды. Без воды. Он в отчаянии смотрел вверх, на маленький кружок неба, на кружащих в вышине птиц.

Крики ворон переносят его в прошлое. Убийство, – думает он. Убийство ворон. Подняв голову, он смотрит на старое здание. В викторианские времена тут находился приют для душевнобольных. Величественное сооружение на окраине Ноттингема, окруженное разбегающимися во все стороны зелеными холмами. Затем, в 1920-м, его превратили в больницу. Но в какой-то момент двери заведения закрылись в последний раз, а большие полукруглые окна заколотили досками. Здание и прилегающая территория были заброшены и пришли в запустение.

Ему это известно, потому что какое-то время после побега здесь был его дом. Он тут жил вместе с другими бездомными. Наркоманами, алкоголиками, людьми с психическими расстройствами. В этом была определенная ирония. Днем он попрошайничал, принося достаточно денег, чтобы купить еды и воды. Другие в основном были к нему добры, жалели мальчишку.

Затем тут появилась одна группа. Пятеро молодых мужчин и женщин с длинными волосами и пирсингом. Они одевались в мешковатые штаны и разноцветные рубахи, сидели по ночам, куря сигареты со странным запахом и беседуя о политике и «фантастическом режиме».

Много лет спустя он понял, что они говорили о фашистском режиме.

– Они не такие, как мы, – сказал ему один из пьяниц постарше, Гэфф.

– В каком смысле?

– У них есть дом. Родня. Просто они не хотят там жить.

– Почему?

– Считают себя долбаными бунтарями, вот почему, – презрительно заявил Гэфф и сплюнул на землю большую порцию слюны, смешанной с кровью.

Он был потрясен тем, что кто-то способен добровольно выбрать такую жизнь – среди мусора и птичьего помета, без света и тепла, в то время, как они в любой момент могли отправиться домой. К родителям, которые их любят. А затем его охватил гнев. Ему казалось, что вновь прибывшие каким-то образом над ним насмехаются.

Один из этой группы – тощий мужчина с дредами, по имени Зигги – внушал ему особенно сильную антипатию. Иногда Зигги приходил и пытался с ним поговорить. Он садился слишком близко. Предлагал ему эти странные сигареты. Раз или два он их даже пробовал курить. Не особо понравилось. После них он чувствовал себя… немного не в своей тарелке, а есть хотелось еще сильнее.

– Почему ты со мной разговариваешь? – спросил он у Зигги.

– Просто стараюсь быть дружелюбным.

– Зачем?

– Видишь ли, мои родители богаты. Они присылают мне деньги.

– И что из этого?

– Тебе нужны деньги.

– Ну да.

– Если ты будешь дружелюбен со мной, может быть, я дам тебе денег.

Зигги подмигнул ему, желтозубо ухмыльнувшись.

Несколько ночей спустя он проснулся от странных звуков, похожих на стоны. Он сел. Над ним стоял Зигги. Сунув руку в штаны, он яростно себя тер. Вверх-вниз, вверх-вниз.

– Что ты делаешь?

Зигги ухмыльнулся:

– Отсоси у меня. Я дам тебе десятку.

– Что?

Зигги подступил ближе, опуская брюки вниз, извлекая свой эрегированный член, окруженный курчавыми рыжими волосами.

– Ну, дружище, давай. По-быстрому.

– Нет.

Зигги переменился в лице.

– Ах ты маленький кусок дерьма! Делай что тебе говорят!

Кровь взревела у него в ушах. Глаза застлало красной пеленой, и он уже ничего не видел. Вскочив на ноги, он отпихнул Зигги. Обкуренный, тот споткнулся и рухнул назад, на спину.

– О черт, ты чего?

Он огляделся. Пол разрушающейся психушки был усеян какими-то обломками и разбитыми кирпичами. Схватив кусок кирпича, он опустил его на голову Зигги. Еще и еще раз, пока Зигги не перестал шевелиться.

Он попятился. Ярость улеглась, но перед глазами все еще висела красная пелена. Под ногами валялись обломки кирпича и дреды Зигги.

Он услышал ее голос.

Что ты натворил?

– Он хотел, чтобы я у него отсосал, – угрюмо откликнулся он. – Мне очень жаль.

Ты больше не можешь здесь оставаться. Ты должен уйти. Сегодня же ночью.

– А как насчет него?

Он посмотрел на Зигги, голова которого превратилась в месиво, странно скошенное набок, но тот еще дышал, едва слышно.

Его нельзя оставлять в таком состоянии.

Он покачал головой.

– В полицию я не пойду…

Конечно, нет. Я сказала, что его нельзя оставлять в таком состоянии. Он может тебя опознать.

Он услышал стон. Залитый кровью, беспомощно смотрел на него голубой глаз Зигги.

Он понял. Она всегда знала, что нужно делать.

Он поднял кирпич и шагнул к Зигги.

Вороны каркают. Он закрывает глаза. Он уже не тот мальчик, каким был тогда. И не наркоман, который провел почти весь третий десяток своей жизни, то и дело попадая в тюрьму за разные мелкие преступления – наркотики, разбойные нападения, кражи. Он изменился. Все так говорят. Психотерапевты. Комиссия по условно-досрочному освобождению. Но этого недостаточно. Ему необходимо услышать это от нее.

Она написала ему после того, как ушла в первый раз. Так он узнал, где ее искать. Однако Ноттингем большой город. И когда он наконец ее нашел, его охватил гнев, он совершил по-настоящему дурной поступок и все испортил.

Она пришла к нему в тюрьму лишь однажды. Его письма возвращались нераспечатанными. Он ее не винит. У нее были на то причины. И он ее простил.

Сейчас она просто должна сделать то же самое. И тогда они снова смогут быть вместе. Как раньше.

Он ей докажет.

Вот как сильно я тебя люблю.