Текст книги "Сожженные девочки"

Глава 13

Я застегиваю рубашку и поправляю белый воротничок, приглаживаю свое облачение. Затем выхожу из вестибюля и прохожу к алтарю. Внимательно смотрю на свою паству. Прихожане сидят, наклонившись вперед. Их головы склонены, лиц не видно.

– Добро пожаловать, – говорю я, и молчаливые фигуры по очереди поднимают головы и смотрят на меня.

Первым я вижу своего мужа, Джонатана. Он улыбается. Всегда улыбается. Даже в свои самые ужасные дни. Даже сейчас, когда его голова проломлена с одной стороны и на волосах запеклась кровь и видны мозги. Рядом с ним Руби. Ну конечно. Она смотрит снизу вверх обвиняющим взглядом. Ее лицо распухло и посинело от того, как девочку избивали кулаками, ногами и ее собственными деревянными игрушками. Она держит плюшевого кролика. Того самого, с которым я ее нашла. Она любила этого кролика. Вот только, наблюдая за ней, я понимаю, что кролик, которого она стискивает в ручонках, настоящий. Продолжая смотреть мне в глаза, она наклоняет голову и откусывает кусок от одного уха.

Я с лихорадочно бьющимся сердцем делаю шаг назад, и что-то касается моей макушки. Я поднимаю глаза. Преподобный Флетчер свисает с балкона у меня над головой, и его ноги подергиваются в адской пляске смерти.

Если ты увидишь сожженных девочек, – хрипит он, едва шевеля потрескавшимися черными губами, – тебя постигнет несчастье.

Я закусываю губу, удерживая рвущийся наружу крик. Со скамей на меня теперь смотрят и другие лица. Некоторые я узнаю. Некоторые помню очень смутно. Две фигуры встают и шаркают по проходу ко мне. На полпути они вспыхивают. Но даже охваченные пламенем продолжают идти.

Я пячусь назад. Холодная ладонь опускается мне на плечо. Я понимаю свою ошибку. Я ощущаю его кислое дыхание и слышу голос…

– Мам. МАМ!

Я вырываюсь из сна подобно утопающему, выныривающему на поверхность из глубин темного и зловонного озера.

С трудом разлепляю глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд на Фло, которая держит меня за плечи. Вид у нее встревоженный и разгневанный одновременно.

– Господи Иисусе, как ты меня напугала.

– Я… Я…

– У тебя было что-то вроде кошмара.

Сон. Это был всего лишь сон. Я осознаю, что лежу, свернувшись калачиком, на диване в одежде, от которой разит потом и сигаретным дымом. Я опускаю ноги на пол, переводя свое тело в сидячее положение. Сквозь шторы в комнату проникает дневной свет.

Фло садится на пятки и смотрит на меня.

– Мам?

– Я… э-э… не могла уснуть. Спустилась, чтобы выкурить сигарету, и увидела в часовне какой-то свет. Ну, и пошла посмотреть…

– Ты куда-то пошла одна среди ночи? – Фло встает, упершись руками в бедра, и гневно смотрит на меня. – Мама, это та-ак тупо. На тебя могли напасть, тебя могли убить.

– Ладно, ладно. Там никого не было.

– А что за свет?

– Я не знаю. Плохая лампочка. Мое воображение.

– И это все?

– Да.

– Почему ты спишь на диване? От тебя разит сигаретами.

– Наверное, я прилегла на минутку, а потом отключилась.

Она продолжает подозрительно на меня смотреть. Затем вздыхает и качает головой.

– Ладно. Кофе будешь?

– Да, спасибо… А который час?

– Почти девять.

Девять часов. Девять утра. Утро понедельника. Время встречи. Проклятье.

– Доброе утро всем. Приношу свои извинения за то, что немного опоздала.

Я улыбаюсь небольшой группе людей передо мной, пытаясь, подражая Деркину, излучать благодушное сияние. Не уверена, что мне удается. То, что я раскраснелась и отдуваюсь, одновременно пытаясь застегнуть воротничок, видимо, говорит не в мою пользу.

Преподобный Раштон встает.

– Я представлю вам присутствующих?

– Спасибо, – с благодарностью произношу я. Проклятый воротничок.

Мы все втиснуты в крошечный офис сбоку от основной часовни, офис, который казался мне тесным и без людей, а теперь, когда в нем собралась вся приходская команда, и вовсе стал напоминать обиталище хоббитов.

Повсюду громоздятся кипы бумаг. Пробковая доска забита инструктажами по технике безопасности, бюллетенями приходских новостей и чинопоследованиями. Даже на стенах не осталось свободного места: они увешаны историческими снимками часовни и ее предыдущих пастырей, среди которых гораздо более молодой, нежели сейчас, Раштон, а также сурового вида мужчина с копной темных волос (преподобный Марш, как гласит подпись под фото) и преподобный Флетчер – привлекательный мужчина за пятьдесят с седыми волосами и аккуратной бородкой. Рядом с Флетчером светлеет пустой квадрат места, с которого сняли какую-то фотографию. Я задаюсь вопросом – почему.

Тут едва уместились письменный стол и два стула. Так что даже к лучшему, что наша «команда» состоит всего из пяти человек, четверо из которых присутствуют на сегодняшней встрече.

– Это Малколм, наш чтец, – говорит Раштон.

Угловатый мужчина в очках кивает и улыбается.

– С Аароном вы знакомы.

Мы коротко киваем друг другу.

– К сожалению, наш администратор, Джун Уоткинс, очень больна и больше не может выполнять свою работу. К счастью, нам есть кем временно ее заменить…

В тот же момент, как по заказу, дверь отворяется и в комнату входит эффектная высокая женщина в свободном развевающемся платье, с гривой белых волос, собранных в свободный узел. В руках она держит флягу и стопку пластиковых стаканчиков.

– Привет всем. Я забыла кофе в машине.

Я молча смотрю, как она ставит флягу и стаканчики на стол.

– Почти все вы знакомы с Кларой, – говорит Раштон. – Она будет помогать нам на добровольных началах. Настоящий ангел, ниспосланный нам небом.

Клара обводит присутствующих взглядом и улыбается.

– Он вынужден это говорить – я его жена.

Ее взгляд останавливается на мне. Она протягивает мне руку:

– Джек? Рада познакомиться с вами. Какое ваше полное имя?

– Э-э-э… Жаклин.

Ее серые глаза вспыхивают.

– Прелестное имя, оба ваши имени прелестны.

– Спасибо.

– Как видите, команда у нас маленькая, – завершает знакомство Раштон.

Очень маленькая команда. С другой стороны, в наше время не каждая деревенская церковь нуждается в собственном викарии, не говоря уже о преданном своему делу церковном старосте и тем более штате. В придачу к часовням в Чепел-Крофт и Уорблерс-Грин мы с Раштоном будем отвечать за две другие маленькие церкви в приходе – в Берфорде и Нетертоне, по мере возможности распределяя между ними наше время и обязанности.

– Я рада познакомиться со всеми вами, – произношу я, пытаясь взять себя в руки. – Как вам уже наверняка известно, меня зовут Джек Брукс, и я буду временно исполнять здесь обязанности викария, пока на эту должность не назначат постоянного священника.

– Вам известно, когда это может произойти? – спрашивает Малколм, пожалуй, чересчур поспешно.

– Боюсь, что нет, – отвечаю я. – Поэтому вам лучше сразу смириться с тем, что я проведу здесь некоторое время.

– Никому ни с чем не надо смиряться, – вмешивается Раштон. – Мы счастливы, что вы с нами. И если мы можем хоть чем-то помочь вам обустроиться на новом месте – вам стоит только попросить.

– Да, конечно, – кивает Клара. – Я думаю, мы готовы все начать с чистого листа после… ну, вы понимаете.

Мне было интересно, кто затронет эту тему первым.

– Я с сожалением узнала о преподобном Флетчере.

– Нам очень жаль, что мы не знали, с чем ему приходилось иметь дело, – подхватывает Малколм. – Я хочу сказать, мы знали, что на него много всего навалилось, но свести счеты с жизнью…

– Те, кто на самом деле намерен свести счеты с жизнью, отлично умеют скрывать это от ближайших друзей и родственников, – сообщаю ему я. – Самоубийство – это трагедия для всех.

– И это грех.

Я смотрю на Аарона.

– Что вы сказали?

– Жизнь – это Божий дар. Один Господь вправе ее отнять.

Он с вызовом смотрит мне прямо в глаза.

– Англиканская церковь уже давно смотрит на это совершенно иначе, Аарон, – стараясь говорить спокойно, произношу я.

– Значит, вы предлагаете игнорировать Слово Божие?

– В Библии нет прямого порицания факта самоубийства, и, пока я здесь викарий, я предпочла бы не слышать подобных высказываний в стенах этой часовни.

Я в упор смотрю на Аарона. К моему удовлетворению, он первым опускает глаза.

– Итак… в любом случае, – произносит, откашлявшись, Раштон, – жизнь, как говорится, продолжается. Предлагаю перейти к делам наступающей недели.

Что мы и делаем. Я с облегчением погружаюсь в рутину, очень напоминающую ход дел в моем предыдущем приходе. Утренние встречи на кофе, деревенский праздник, молодежная группа, три приближающихся свадьбы и четверо похорон. Хотя официально приступить к обязанностям предстоит лишь через две недели, мы сходимся на том, что мне следует появиться на некоторых церковных мероприятиях.

– Ах да, и, конечно же, не следует забывать о необходимости отремонтировать пол в часовне.

– Я видела, что некоторые плиты разбиты. Что случилось?

– О, они просто треснули от старости и износа. Скоро мы найдем кого-нибудь, кто этим займется. А тем временем, Джек, я очень вас прошу проследить, чтобы никто не приближался к этому месту. Нам только и не хватало, чтобы кто-нибудь сломал тут лодыжку.

– Вы правы.

– Отлично. Что ж, я думаю, на этом у нас все. Или кто-то хочет еще что-нибудь добавить?

Раштон поворачивает свое румяное лицо ко мне. Я раздумываю – спросить или не спросить, кто мог бы оставлять мне в часовне странные жутковатые послания. Пожалуй, у меня слишком мало информации, чтобы поднимать сейчас эту тему. И все же.

– Э-э, нет. Мне кажется, мы все уже обсудили.

– Я и передать вам не могу, как я счастлив, что вы с нами и мне есть, с кем разделить эту ношу.

– Я рада помочь.

Все начинают двигаться, собирая свои вещи. Прежде чем уйти, Малколм сжимает мою руку костлявыми пальцами.

– Как чудесно, что вы здесь, моя дорогая.

Аарон демонстративно меня игнорирует, занимаясь перекладыванием своих записей.

Мне и самой хочется поскорее убраться, но я чувствую, что Клара наблюдает за мной, продевая руки в рукава длинного разноцветного кардигана.

– Джек, я слышала, у вас есть дочь?

– Да.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать.

– Трудный возраст.

– Пока мне не на что жаловаться. А у вас есть дети?

– Господь не благословил нас на родительство, – отвечает вместо нее Раштон. – Но с годами мы приобрели довольно много крестников. К тому же Клара раньше была учительницей, так что в нашей жизни всегда присутствует молодежь.

Я вежливо киваю, думая: Учительница. Ну конечно.

– Вы давно женаты?

– Недавно отпраздновали нашу двадцать восьмую годовщину.

Странная пара. Высокая элегантная Клара и низенький крепыш Брайан. Хотя я не склонна никого осуждать.

– Поздравляю.

– Вы вдова? – спрашивает Клара, напомнив мне, как сильно я ненавижу это слово.

– Да, мой муж умер.

– И вы растили Фло в одиночку?

– Как я уже сказала, мне с ней повезло. Она хорошая девочка.

– Как она осваивается? – спрашивает Раштон. – Боюсь, что в деревне молодежи особо нечем заняться.

– Она увлекается фотографией. Мы даже подумываем о том, чтобы оборудовать в подвале проявочную комнату.

– Ах.

– С подвалом что-то не так?

– Нет, все в порядке. Просто там все еще лежит довольно много вещей преподобного Флетчера, – говорит Клара. – Я перебрала, сколько могла…

– У него не было родственников?

– К сожалению, нет. Он завещал все церкви, и, что было можно, например мебель, одежду, его ноутбук, мы уже раздали в качестве материальной помощи. Но там также было много…

– Мусора, – не церемонясь, заканчивает за нее Раштон. – Справедливости ради должен сказать, что это не только личные вещи преподобного Флетчера. Там много обычной церковной утвари. Мы не знали, что с ней делать, так что все это еще в подвале.

– Что ж, похоже, в ближайшие недели мне будет чем заняться.

Мне приходит в голову еще одна мысль.

– Преподобный Флетчер похоронен здесь? Мне кажется, я должна отдать ему дань уважения.

– Вообще-то нет, – качает головой Раштон. – Он похоронен в Танбридж-Веллс. Рядом с матерью.

– Он не хотел, чтобы его хоронили здесь, – неожиданно у меня за спиной подает голос Аарон.

Я оборачиваюсь к нему:

– В самом деле? Почему?

– Он считал, что эта церковь погрязла в грехе.

– Погрязла в грехе?

– Как уже сказал Малколм, – вмешивается в разговор Клара, – на преподобного Флетчера много всего навалилось.

– Он хотел, чтобы в ней провели ритуал экзорцизма, – продолжает Аарон. – Это было как раз накануне…

– Аарон! – резко произносит Раштон.

Аарон как-то странно на него смотрит.

– Она должна знать.

– Что я должна знать?

Раштон вздыхает:

– Незадолго до своей смерти преподобный Флетчер попытался сжечь часовню.

Глава 14

– Не то чтобы подобная попытка была предпринята впервые.

Раштон делает глоток латте.

Мы сидим в углу деревенского клуба, который согласно яркой, сделанной от руки надписи на двери «Открыт на кофе по понедельникам, средам и пятницам с 10 до 12». К нам присоединилась Клара. Аарон предсказуемо отклонил приглашение.

Я удивлена количеством народа. В Ноттингеме на утренний кофе приходили или глубоко верующие, или бездомные. Подозреваю, что по большей части люди опасались либо религиозных нравоучений, либо – хуже того – дрянного кофе.

Завсегдатаи здесь постарше, но хорошо одеты. Я даже заметила пару мамочек с младенцами. И кофе довольно приличный. Я приятно удивлена. Это первый приятный сюрприз с момента моего приезда сюда.

– Итак, что же произошло? – спрашиваю я.

– Католические сепаратисты. Потомки преследователей протестантов времен королевы Марии, насаждавшей культ Девы Марии. Они сожгли старую часовню дотла еще в семнадцатом веке. Уничтожили все, включая большую часть церковных книг. Нынешнюю часовню баптисты построили спустя несколько лет после этих событий.

– Прошу прощения, я хотела спросить, что случилось с преподобным Флетчером.

– Ах да. Что ж, к счастью, он так далеко не зашел. Аарон застал его прежде, чем огонь успел распространиться всерьез.

– Что там делал Аарон?

– Это было ночью. Аарон случайно проходил мимо и заметил в часовне свет. Он застал преподобного Флетчера над грудой подожженных подушек для скамей.

– Он сказал, что кто-то проник в часовню, – говорит Клара, встряхивая второй пакетик сахара и высыпая его содержимое в свой кофе. Судя по всему, фигурой она обязана не диете.

– А это было возможно? – спрашиваю я, думая о незапертой двери и свете, который видела прошлой ночью.

– Ни малейших признаков взлома не было. Кроме него, ключи от часовни были только у меня и Аарона, – отвечает Раштон.

– Ясно. – Я беру это себе на заметку. – Мог ли кто-то забыть запереть дверь?

Раштон вздыхает.

– Мэтью – преподобный Флетчер – в последнее время вел себя довольно странно.

– В каком смысле?

– Он утверждал, что видит привидения, – откликнулась Клара.

Я напрягаюсь:

– Какие привидения?

– Горящих девочек.

Ледяные пальцы сжимают мою голову.

– Существует нечто вроде местной легенды, – с блеском в глазах начинает рассказывать Клара. – В шестнадцатом веке две юные девушки, Абигайль и Мэгги, были сожжены на костре вместе с еще шестерыми мучениками.

– Я знаю эту историю, – говорю я, – во всяком случае ее часть.

– Джек хорошо подготовилась, – вступает в разговор Раштон. – Она знала даже о куклах.

– В самом деле? – Брови Клары взлетают вверх. – Где вы о них услышали?

В ее пронизывающем взгляде есть что-то такое, от чего мне становится не по себе.

– Да просто в Интернете прочитала.

– Многие люди считают их жуткими.

– Не понимаю почему.

Она улыбается:

– В маленьких деревушках есть свои особенности.

– Я с ними не знакома.

– Вы выросли в Ноттингеме?

– Да.

– Позвольте заметить, что в вашей речи почти не слышен северный акцент.

– Моя мама была с юга.

– Ах, вот, значит, откуда эти мягкие гласные.

Она с непринужденным видом потягивает кофе, но мне не кажется, что ее вопрос был задан случайно.

Я снова поворачиваюсь к Раштону:

– Нельзя считать, что у преподобного Флетчера была расшатана психика, только на основании того, что он будто бы видел в часовне привидений. Я встречала священников, которые верят в привидения.

– Дело было не только в этом, – говорит Раштон. – Его все больше одолевала мания преследования. Это превратилось в навязчивую идею. Он считал, что кто-то пытается до него добраться. Что ему угрожают. Он утверждал, что «сожженных девочек» подбрасывали в часовню и прикалывали к двери его дома.

– Он обращался в полицию?

– Да. Но у него не было доказательств.

– У кого-нибудь были основания ему угрожать?

– Нет, – отвечает Клара. – Мэтью почти три года был здесь викарием. Его все любили.

– Но в последний год он потерял и мать, и отца, – говорит Раштон. – У одного из его близких друзей обнаружили рак. На него навалилось много личных проблем. Он подал в отставку вскоре после пожара в часовне. Думаю, он понял, что не справляется.

Я размышляю. В отличие от большинства других организаций церковь все еще избегает признавать случаи психических заболеваний. Нам не рекомендуется обсуждать эту тему. Возможно, в силу того, что большинство священников мужчины, это рассматривается как поражение.

Молитва – это полезный инструмент для концентрации мыслей. Но она отнюдь не является волшебным средством от всего на свете. Господь не психотерапевт и не психиатр. Мы в любом случае нуждаемся в поддержке других людей, и иногда эти люди должны быть профессионалами. Я часто задаюсь вопросом, что было бы, если бы мой муж обратился за помощью раньше? Могло бы все пойти по-другому?

Я протягиваю руку к чашке с кофе и делаю глоток. Теперь он не кажется мне особо вкусным.

– Кто-нибудь заподозрил возможность того, что смерть преподобного Флетчера не была самоубийством? – спрашиваю я, тщательно подбирая слова.

– Нет. Конечно нет. Кто мог такое сказать?

– Одна из прихожанок упомянула что-то…

Раштон закатывает глаза.

– Джоан Хартман. – Он машет рукой, давая понять, что мне незачем это опровергать или подтверждать. – Джоан интересная личность, но я не стал бы всерьез воспринимать то, что она говорит.

– Потому что она старая?

– Нет. Потому что она одинока, обладает богатым воображением и читает слишком много детективных романов. – Раштон наклоняется вперед. – Джек, вы позволите дать вам совет?

Мне хочется ответить «нет». Обычно, когда люди говорят нечто подобное, их совет нужен так же, как куча лошадиного дерьма. Но я улыбаюсь и произношу:

– Конечно.

– Не увязайте в прошлом. Ваш приезд – это новое начало. Шанс оставить позади трагические обстоятельства смерти преподобного Флетчера. И, как видите, дел у вас тут по горло.

Я продолжаю натужно улыбаться.

– Разумеется, вы правы.

Он накрывает мою руку своей пухлой ладошкой и пожимает мои пальцы.

– Кстати, о делах. Нам пора. Мне нужно встретиться с Бейкерами и обсудить похороны их отца.

Он встает из-за стола. Клара поднимается вслед за ним.

– Увидимся позже. И не забывайте о том, что я сказал.

– Не забуду. Пока.

Я провожаю их взглядом. Они идут к двери, на ходу прощаясь с некоторыми из других завсегдатаев. Мне хочется заказать еще один кофе, но затем я смотрю на часы. Нет. Мне совершенно необходимо накупить продуктов. Женщина и ее дочь не могут жить на одной пицце.

Я едва успеваю встать, как вдруг раздается треск. Я оборачиваюсь. Пожилая женщина из-за соседнего столика лежит на полу в окружении осколков посуды и кофейной гущи. Несколько человек тоже поднимают головы, двое начинают вставать, но я нахожусь ближе всех. Я подбегаю к пожилой даме и, опустившись на колени, беру ее за руку.

– Вы в порядке? Ударились?

Она выглядит слегка заторможенной. Возможно, ударилась головой.

– Все хорошо, – говорю я. – Не переживайте.

Она смотрит на меня. Ее взгляд проясняется.

– Это ты?

Я пытаюсь отнять руку, но она впивается в нее пальцами.

– Где она? Скажи мне.

– Простите, я не…

Чей-то ласковый голос мягко произносит:

– Не пугайтесь. У нее иногда путаются мысли.

Молодая женщина с короткой стрижкой, одетая в футболку и рабочий комбинезон, опускается на корточки рядом со мной и мягко обращается к пожилой леди:

– Дорин, ты просто упала. Ты в деревенском клубе. Ты в порядке?

– В деревенском клубе?

Хватка старушки ослабевает. Женщина высвобождает мою руку из ее пальцев.

– Помочь тебе сесть?

– Но мне нужно домой. Она ждет чай.

– Конечно, но сначала мы принесем тебе воды, хорошо?

– Я могу это сделать, – говорю я.

И направляюсь к окошку раздачи.

– Вы не могли бы налить мне стакан воды?

Когда я возвращаюсь с водой, старушка сидит на стуле и выглядит чуть менее растерянной.

– Возьмите, пожалуйста.

Она берет дрожащей рукой бумажный стаканчик и делает глоток.

– Простите, я не знаю, что на меня нашло.

Она смущенно улыбается. А я напоминаю себе, что старость – это не болезнь, а конечный отрезок маршрута.

– Ничего страшного, – говорю я. – У любого может закружиться голова.

– Кто-нибудь отвезет тебя домой, Дорин? – спрашивает женщина со стрижкой.

Дорин. Почему это имя кажется мне знакомым? Дорин. И тут до меня доходит. Беседа с Джоан:

«Мать Джой, Дорин, страдает деменцией».

Мать Джой. Я внимательно смотрю на нее. Дорин, должно быть, едва перевалило за семьдесят, но выглядит она на все девяносто. Такая тщедушная. Ее лицо напоминает дряблое тесто, а тонкие, как паутинки, волосы скручиваются в клочковатые завитки.

– Я сама дойду, дорогая.

– Я не уверена, что это хорошая идея, – отвечает женщина со стрижкой.

Наступает пауза, во время которой я могу совершенно обоснованно сослаться на необходимость съездить за продуктами и вернуться к дочери. Вместо этого я слышу свой голос:

– Я могу подвезти Дорин до дома.

Женщина со стрижкой улыбается мне:

– Спасибо. – Затем она переводит взгляд на старушку. – Дорин, ты ведь не возражаешь? Эта милая дама отвезет тебя домой.

Дорин смотрит на меня:

– Хорошо. Спасибо.

Женщина со стрижкой протягивает мне руку:

– Я Кирсти. Руковожу молодежной группой и помогаю тут по мере необходимости.

– Джек. – Я пожимаю ей руку. – Новый викарий.

– Я догадалась. Вас выдал воротничок.

Я опускаю глаза:

– Ах, ну да. В этом проблема с воротничками. Они как татуировка. Ты не помнишь, что он у тебя есть, пока люди не начинают на тебя коситься.

Она смеется и поддергивает рукав футболки, показывая довольно смелую татуировку – ухмыляющийся череп.

– Аминь.

Дорин живет на узкой улочке в стороне от главной дороги. Она застроена домами, расположенными вплотную друг к другу и пестрящими цветами в ящиках и корзинах.

Я узнала бы домик Дорин, даже если бы Кирсти не дала мне адрес. Кирпичи фасада грязные, маленький садик перед дверью зарос травой, темные окна давно никто не мыл. Горе и утрата окутывают это место подобно вдовьей вуали.

Я паркую машину у дома. Всю короткую поездку Дорин молчала, теребя узловатыми пальцами носовой платок. Я не пыталась нарушить молчание. Иногда, когда ты пытаешься заполнить словами тишину, она становится еще более тяжелой.

Я выбираюсь из машины и открываю дверцу для нее, помогаю ей выйти, а затем провожаю по дорожке к самой входной двери. Порывшись в сумочке, она находит ключ.

– Еще раз спасибо, дорогая.

– Это не составило мне труда.

Она открывает дверь.

– Может быть, зайдете на чашечку чая?

Я в нерешительности молчу. Мне не следует этого делать. Я вообще не должна бы здесь находиться. Я должна съездить за продуктами, а затем вернуться к Фло и закончить приводить в порядок наш дом. С другой стороны… Я смотрю на это сиротливое жилище. Внутри что-то сжимается.

Я улыбаюсь:

– С удовольствием.

В темной прихожей пахнет прокисшей едой и сыростью. Узорчатый ковер под ногами протерт почти до дыр. На выщербленном столике у стены под большим изображением Девы Марии стоит старый телефон с дисковым циферблатом. Скорбный взгляд Марии провожает нас до запущенной кухоньки, в которой, похоже, ничего не изменилось с середины семидесятых. Потрескавшийся линолеум, рабочие поверхности из жаропрочного пластика и покосившиеся дверцы зеленого кухонного шкафчика. К одной из стен прижался крошечный полукруглый столик, под который задвинуты два стула. Непосредственно над ним висит крест и две таблички: «Что касается меня и моих домашних, мы будем служить Господу», «Замри и знай, что я твой Господь».

Дорин снимает жакет и, шаркая, направляется к чайнику.

– Вам помочь?

– Возможно, мой рассудок уже не тот, что прежде, но приготовить чашку чая я в состоянии.

– Разумеется.

У пожилых людей тоже есть гордость. Я отодвигаю стул и располагаюсь под божественными лозунгами, пока она готовит чай в настоящем заварочном чайнике.

– Так, значит, вы новый викарий?

Дрожащими руками она ставит чайник на стол.

– Да. Преподобная Брукс. Но, прошу вас, зовите меня Джек.

Она снова идет к шкафчику и возвращается с двумя слегка недомытыми чашками и блюдцами.

– Сахара нет.

– Не страшно.

Она опускается на стул напротив.

– Ой, я забыла молоко.

– Принести?

– Если вам не трудно.

Я подхожу к маленькому холодильнику и открываю дверцу. Внутри нет ничего, кроме пары коробочек с полуфабрикатами, кусочка сыра и маленького пакета с молоком. Срок годности истек вчера. Я быстро его нюхаю и иду с ним к столу.

– Вот так.

Я добавляю понемногу молока в обе чашки.

– В мое время не было женщин викариев.

– Да?

– Считалось, женщинам не место в церкви.

– Что ж, это было совсем другое время.

– Священниками всегда были мужчины.

Мне часто приходится это слышать, особенно от прихожан постарше. Я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Люди не всегда успевают идти в ногу с прогрессом. В какой-то момент жизнь оставляет нас позади. Мы пытаемся ковылять, опираясь на ходунки, или гнаться за ней в электрическом кресле-каталке, но нам за жизнью все равно не угнаться. Если мне удастся дожить до семидесяти или восьмидесяти, я, наверное, тоже буду смотреть на окружающий меня мир в растерянности, спрашивая себя, что случилось со всем тем, что я считала истинным и незыблемым.

– Что ж, все меняется, – говорю я, делая глоток чая и силясь не кривиться.

– Вы замужем?

– Вдова.

– Мне очень жаль. Дети есть?

– Дочка.

Она улыбается:

– У меня тоже есть дочь. Джой.

– Какое прелестное имя.

– Мы назвали ее Джой, потому что она была такой веселой малышкой[5]5
  В переводе с английского имя Джой (Joy) означает «радость».


[Закрыть]. – Дорин берет чашку. Ее пальцы слегка дрожат. – Она уехала.

– Да?

– Но скоро вернется. Со дня на день.

– Что ж, это прекрасно.

– На самом деле она хорошая девочка. Совсем не такая, как та, вторая. – Ее лицо темнеет. – Дурное влияние. Плохая девочка.

Она качает головой, ее взгляд затуманивается, и я вижу, что она ускользает от меня, проваливаясь в невидимые временные разломы.

Я сглатываю комок в горле.

– Вы позволите воспользоваться ванной?

– Что? Да, конечно. Она…

– Я найду сама. Спасибо.

Я выхожу из кухни и поднимаюсь наверх по узкой лестнице мимо табличек с цитатами из Библии на стене. Ванная слева. Я закрываюсь внутри, спускаю воду в бачке и умываюсь холодной водой. Этот дом меня тяготит. Пора уходить. Я выхожу обратно на площадку и замираю. Справа от меня находится дверь. К ней прикреплена маленькая табличка, на которой написано: «Комната Джой».

Не делай этого. Спускайся вниз, говори, что тебе пора, и уходи.

Я осторожно приотворяю дверь.

Комната, как и все остальное в этом доме, застыла во времени. Во времени, когда здесь еще жила Джой. Непохоже, что хоть к чему-то тут прикасались с тех пор, как она исчезла.

Кровать аккуратно застелена выцветшим покрывалом в цветочек. В изножье кровати стоит маленький туалетный столик. На нем лежат щетка для волос и расческа. Больше ничего. Ни украшений, ни косметики.

В одном углу стоит простой платяной шкаф, а под окном расположились книжные полки, набитые зачитанными книгами в бумажных переплетах. Энид Блайтон, Джуди Блум, Агата Кристи плюс несколько книг с напыщенными названиями вроде «Иисус в твоей жизни», «Христианство для девочек». Поверх них боком втиснута большая Библия в кожаном переплете.

Я подхожу к полкам и извлекаю Библию. Она легкая. Слишком легкая, чтобы содержать Слово Божие. Я присаживаюсь на краешек кровати и открываю ее. Как и в моей, внутри находится тайник. Но этот тайник самодельный. Страницы внутри были вырезаны ножницами или ножом, образовав маленькое углубление, в котором может поместиться лишь несколько ценных тайных вещиц.

Я осторожно вынимаю их по очереди. Хорошенькая ракушка, превращенная в брошь. Пачка жевательной резинки «Джуси фрут». Две сигареты. И кассета с записями. Ну конечно. Закадычные подружки тогда менялись кассетами, наряду с одеждой и украшениями.

Карточка внутри вся исписана крошечными буквами. Так бывало всегда, когда ты пытался втиснуть названия песен и групп на такой маленький листок. «Вандер Стафф», Мадонна, INXS, «Зен Джерико», «Трансвижн Вамп». Я ностальгически улыбаюсь. Вот ведь было время.

Откладываю кассету в сторону и вынимаю последний оставшийся в тайнике предмет. Фотография двух девочек. Они держат друг друга под руку, улыбаясь в объектив. Одна из девочек необычайно красива – большие голубые глаза и заплетенные в длинную косу белокурые волосы. Юная Сисси Спейсек. Вторая девочка – брюнетка с короткой стрижкой, которая ей совершенно не идет. Она очень худенькая, с темными кругами под глазами и настороженной улыбкой, более похожей на гримасу. На шее у обеих серебряные цепочки с кулонами в виде букв. «М» – Мерри, «Дж» – Джой.

«Пятнадцатилетние подростки. Закадычные подруги. Бесследно исчезли».

Снизу доносится скрип отодвигаемого стула. Я вздрагиваю, складываю все обратно в Библию-тайник и возвращаю ее на свое место на полке.

Фотография осталась на кровати. Я смотрю на нее.

Мерри и Джой. Джой и Мерри.

Я беру снимок и прячу его в карман.

– Ты же знаешь, что, когда исполняется шестнадцать, можно уйти из дома. Уже никто не может тебе помешать.

Они сидят на кровати в комнате Джой. Мерри не часто сюда приглашают. Но мама Джой ушла в магазин.

– До этого еще почти целый год.

– Я знаю.

– Куда мы могли бы отправиться?

– В Лондон.

– Все едут в Лондон.

– Тогда куда?

– В Австралию.

– Там вода в сливе закручивается в обратную сторону.

– Правда?

– Ага, я где-то об этом читала.

Джой делает громче звук на своем маленьком стереомагнитофоне. Они слушают записи, которые сделала для нее Мерри. Поет Мадонна – «Как молитва».

– Я люблю эту песню, – говорит Джой.

– Я тоже.

– Ой, – Джой внезапно отворачивается в сторону. – У меня что-то для тебя есть.

– Что?

Джой вытаскивает из книжного шкафа тяжелую черную Библию. Внутри она вырезала тайник. Мерри знает, что Джой прячет в нем вещи, которые не должна увидеть ее мама. Та открывает Библию и извлекает из нее маленький бумажный пакет. Протягивает его подруге. Мерри берет его и вытряхивает содержимое на покрывало. На кровать падают две серебряные цепочки. На одной болтается буква «М», на другой – «Дж».

– Цепочки дружбы, – поясняет Джой.

Мерри берет свою, глядя, как переливается на свету буква.

– Они очень красивые.

– Давай их наденем.