Текст книги "Дом Евы"

Мы оба захихикали.

Музыка вздымалась и падала, а мы так много говорили, что не заметили, когда она наконец утихла.

Шимми первым обратил на это внимание.

– Наверное, антракт.

Мы с минуту помолчали, но это была хорошая тишина. Наконец я спросила Шимми, кем он хочет стать, когда вырастет.

– Бухгалтером, как папин брат. Он меня готовит, показывает всякое. Но я буду не так богат, как ты, когда ты станешь врачом, – улыбнулся он.

– Сначала надо получить стипендию. Все остальное будет потом.

– Получишь. Не могу себе представить, чтобы в твоей программе нашелся кто‐то умнее тебя.

– Ты милый.

Мы одновременно посмотрели друг на друга. Наши взгляды встретились, и это было так интимно, будто мы поцеловались. Он задел пальцами мои пальцы на сиденье между нами, а потом положил ладонь так, чтобы мы касались друг друга мизинцами.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем Шимми глянул на часы на приборной панели, прервав наше зачарованное молчание.

– Черт, мне пора домой. Если я вернусь после десяти, мама закричит «Фе!», – сказал он, взмахнув кулаком.

– Вот это явно значит, что она очень злится.

Шимми кивнул.

– Я на всякий случай перелезу на заднее сиденье.

– Ты слишком беспокоишься.

– Фе! – сказала я с улыбкой. – А ты недостаточно. – Я потянулась к дверной ручке.

– Молодец, акцент отлично получился. В следующий раз еще кулаком потряси, – сказал он. – Так, посиди еще минутку. – Шимми вышел из машины, обошел ее и открыл мне дверь. Я вышла в ночь. Все ощущения у меня обострились, как никогда раньше.

– Спасибо, что пришла. – Он шагнул поближе ко мне. Между нами подул свежий холодный ветерок. Шимми взял мою руку, нежно поднес к губам и поцеловал. В животе у меня будто электричеством кольнуло, а потом это ощущение пошло вверх, до кончиков ушей.

– Мне понравилось, – сказала я хрипловато. Мы все еще держались за руки. Я держалась за руки с мальчиком. С Шимми.

– И мне тоже, – прошептал он, потом поднял сиденье и помог мне сесть.

Обратно мы ехали молча. Я все еще чувствовала на коже влажный след его губ.

После того, как Шимми высадил меня в переулке, я принялась прокручивать в памяти все то время, которое мы провели вместе. Но, распахнув дверь квартиры, я с ужасом обнаружила, что тетя Мари не на работе в «У Кики». Она сидела на тахте, одетая в домашнее муумуу, и изучала свой блокнот со ставками.

– Ты где была? – резко поинтересовалась она.

Рядом с ней стояла стопка с выпивкой – что‐то золотистое, за ухо она заткнула карандаш. По радио передавали бейсбольный матч – «Мемфис ред сокс» вышел на подачу в матче против «Детройт старс».

Я ошарашенно застыла на месте. Тетя сделала радио потише.

– И что это ты тут крадешься в дом с улыбочкой, как у Чеширского кота?

– Я просто…

– С мальчиком гуляла, похоже. Если ты у меня живешь, это не значит, что можешь гулять как вздумается. С кем ходила?

– А почему ты не на работе?

– Девочка, за квартиру эту плачу я. Не меняй тему.

Я опустила голову и пробормотала:

– В магазин ходила.

– Ты еще попробуй мне голову морочить, доморочишься. С кем? – Она уставилась на меня в упор.

Я сглотнула.

– С Шимми.

– С каким Шимми? Погоди, ты хочешь сказать, что гуляла с Шимми – сыном хозяина? Девочка, ты что, головой стукнулась? – громыхнула она.

– Мы просто друзья.

Она отпила из стопки и впилась в меня взглядом.

– Я вот что тебе скажу. Ты ввязалась в игру, которую выиграть не можешь. Кончай с этим немедленно.

– Да, тетя.

– И не смей больше уходить без моего разрешения, поняла? Для созревающей девушки вроде тебя эти улицы опасны.

– Да, мэм.

– Никакая я не мэм, девочка. – Зазвонил телефон, но она продолжила: – Но я серьезно.

Я пошла в глубь квартиры, в крошечную ванную. Мне туда не требовалось. Мне просто нужно было побыть одной, вспомнить ощущение губ Шимми на моей коже, вспомнить, как горячо у меня было внутри. Я не знала, когда еще мне будет так хорошо.

Глава 8
Приглашение
Элинор

Уильям, как и обещал, ждал Элинор у «Уэр» в конце ее первого рабочего дня. Он принес охапку розовых и белых лилий и приглашение на обед. Тем вечером он впервые поцеловал ее на скамье в парке под лучами растущей луны. После этого у них установился свой ритм. Закончив смену в университетской библиотеке, Элинор занималась рядом с Уильямом за тем же столом, за которым много месяцев наблюдала его спину. В промежутках между занятиями и ее двумя работами Уильям показывал ей свой Вашингтон, при этом часто захаживая на Ю-стрит. Они смотрели кино в кинотеатре «Репаблик», ели во всех лучших ресторанах и танцевали так, будто их тела были созданы друг для друга. Так прошли два месяца, словно слившись в один чудесный миг, полный покоя.

Потом наступили рождественские каникулы. У Элинор не было семнадцати долларов на автобусный билет до Элирии и обратно, так что Надин пригласила ее провести праздники с ее семьей в Петворте, квартале Вашингтона к северо-западу от Говарда. Когда Элинор вернулась в общежитие, Уильям опять ждал ее, на этот раз с книгой стихов Филлис Уитли в кожаном переплете. Элинор еще никогда не получала подарка, выбранного с таким вниманием.

Остаток дня они провели у него, и между поцелуями в знак благодарности за подарок Уильям, нежно поглаживая Элинор по спине, пригласил ее на бранч в дом своих родителей. Он прошептал это так небрежно, что Элинор не была уверена, правильно ли расслышала.

– Ты хочешь познакомить меня с родителями? – спросила она, отодвинувшись, чтобы лучше видеть выражение его лица.

– А что такого? – лениво улыбнулся он.

– Ну, вдруг я им не понравлюсь?

– Ерунда. – Он провел пальцем по краю ее воротника. – Им нравятся те, кто нравится мне.

И вот теперь, неделю спустя, они ехали в дом Прайдов на бранч, и Элинор в очередной раз сомневалась, достаточно ли хорошо она одета, чтобы произвести должное первое впечатление. Одним из преимуществ ее второй работы в магазине была скидка для сотрудников, по которой Элинор удалось купить несколько платьев и кожаные туфли. С помощью Надин, умевшей найти модную вещь, Элинор купила с рук шерстяное пальто с запа́хом длиной чуть ниже колена. Губы она накрасила желтовато-розовой помадой, а волосы уложила сверху с начесом, оставив сзади локоны, свободно падающие на шею. Элинор надеялась, что выглядит стильно, не хуже городских девушек на Ю-стрит.

Уильям поехал на север по Джорджия-авеню, потом на запад по Апшур-стрит, направляясь на «Золотой берег», как он его называл. Элинор никогда еще не заезжала так далеко на север и заметила, что чем дальше они ехали, тем больше становились дома, тем длиннее подъездные дорожки, тем идеальнее широкие газоны перед фасадом. Возле Бладжен-авеню Уильям притормозил и съехал на кольцевую подъездную дорожку дома, выглядевшего как шикарный английский замок.

– Добро пожаловать. – Он выключил двигатель, и Элинор заморгала, не веря своим глазам. Дом был просто огромный, на широкой дорожке стояло несколько машин поновее той, что у Уильяма.

– Ты что, здесь вырос? – Она сглотнула, потрясенно глядя на дом.

– Угу. Моя семья одна из первых сломала расовый барьер в этом квартале. А теперь многие из этих домов принадлежат негритянским семьям.

Вблизи дом выглядел еще более впечатляющим. Справа над крышей возвышалась башенка, и Элинор представила себе, как юный Уильям с братом играют тут во взятие крепости. Передний двор был достаточно большой для хороших догонялок.

От входной двери в обе стороны расходились слюдяные ступени. Когда Уильям с Элинор поднялись в вестибюль, их приветствовал искренней улыбкой немолодой мужчина в сером жилете и белоснежных перчатках.

– Мастер Уильям, рад вас видеть.

Коротко представив их с Элинор друг другу, Уильям спросил, как дела у его сына.

– Бьет по бейсбольному мячу, как следующий Сэтчел Пейдж.

– Вот это, я понимаю, новости! – Уильям хлопнул его по плечу, потом протянул ему пальто Элинор.

– Очаровательно выглядишь, – прошептал он, оглядев ее темно-бордовое платье с пышными плечами и высокой талией. Элинор сжала его руку, надеясь, что у нее перестанет сосать под ложечкой. Она давно так не нервничала. Элинор знала, что семья Уильяма гораздо богаче ее собственной, но не представляла, что они богаты как белые.

А оказалось, что в доме полы из сосновой древесины, стеклом блестевшие у нее под ногами; потолок над головой взмывал ввысь, хрустальная люстра ловила лучи дневного солнца. Они зашли в гостиную, где над камином висела картина Джейкоба Лоуренса – из серии про Великую миграцию [4]4
  Массовое переселение афроамериканцев с юга США на север, начавшееся в двадцатом веке.


[Закрыть]. Элинор ее опознала только потому, что миссис Портер, показывая ей статью о творчестве Лоуренса, недавно опубликованную в популярном журнале, говорила, что хочет добыть что‐то из его работ для «своей коллекции». Элинор склонила голову набок, гадая, оригинал ли это.

Ее отвлек Уильям, подошедший с двумя бокалами.

– Тебе апельсиновый сок или что покрепче?

– Сок, пожалуйста. – Она взяла бокал, гадая, не стоило ли взять «что покрепче», чтобы успокоиться.

Ее отцу никогда не требовался повод для выпивки, а мать отвергала алкоголь лишь в воскресенье, Господний день. Самой же Элинор редко доводилось выпивать. Она боялась выглядеть несдержанной в присутствии всех этих светских гостей. Элинор пила свой сок и разглядывала четырех белых женщин, которые сидели в пушистых вельветовых креслах с бокалами шампанского и хихикали. Уильям их познакомил, и женщины оказались довольно милые, но их присутствие Элинор озадачило. Может, из-за того, что она столько времени провела в Говарде среди исключительно темнокожих людей, ей даже в голову не пришло, что на бранче соберется смешанная компания.

Уильям повел Элинор дальше по дому. В каждой комнате, в которую они заходили, на потолке была красивая лепнина, а на стенах резная обшивка. Повсюду висели тяжелые зеркала, стояли вазы с распустившимися экзотическими цветами желтых, сиреневых и мятно-зеленых оттенков. Элинор разглядывала элегантный декор, от стеклянных столиков до персидских ковров, невольно ощущая, что попала туда, где ей не место.

Уильяма такие мысли не тревожили. Он ожил, с каждым разговором держась все более прямо и гордо. Уильям представил Элинор еще нескольким белым, а она все продолжала высматривать людей, похожих на нее. Почему у его семьи нет друзей-негров? Для города, в котором такую важную роль играли законы Джима Кроу, это было странно. Кто вообще его родители?

В следующей комнате фонограф играл струнную музыку, а на ее фоне смеялись и громко спорили гости. Двое немолодых джентльменов, оба белые, напряженно дискутировали, сжимая полупустые бокалы.

– Эти сельские негры вечно нас тянут вниз своей ерундой насчет поколений рабства, – сказал один.

– По-моему, важно помнить, где наши корни.

– А по-моему, важно забыть и идти дальше.

У Элинор буквально чуть челюсть не отвисла. Белые вот так разговаривают о неграх прямо у них дома? Потрясенная, она обернулась к Уильяму.

– Не обращай внимания, – сказал он, махнув в сторону мужчин, которые уже раскраснелись от спора. – Это очень старые друзья отца. Они вместе в Говарде в общежитии жили, и каждый бранч спорят об одном и том же.

– В Говарде?.. – Элинор невольно обернулась и снова взглянула на мужчин. Вот эти двое одной с ней крови? Она напрягла зрение и мозг, но так и не разглядела в их лицах ничего, что выдавало бы негритянское происхождение. Возможно, насчет женщин в гостиной она тоже ошибалась. Но не успела Элинор задать Уильяму уточняющий вопрос, как он приветственно раскинул руки.

– Папа! – Уильям обнял мужчину с таким же бежеватым цветом кожи, как у него. Они были очень похожи, только у старшего уже появился небольшой животик, а в волосах и усах проглядывала седина.

– Элинор, это мой отец, доктор Уильям Прайд-старший.

– Очень приятно.

– Это мне приятно. – Отец Уильяма тепло пожал ей руку, и Элинор сразу вздохнула свободнее.

– Уильям, а ты мне не говорил, что ты второй в семье с таким именем!

– Мне казалось, что говорил.

– Я бы такого не забыла. – Она игриво хлопнула его по руке. К ним подошла плотная светлокожая женщина в снежно-белом платье, расшитом стразами, и удивленно приподняла брови, переводя взгляд с Элинор на Уильяма.

– Мама.

– Уильям, я тебя не видела уже… не скажу точно, сколько времени.

– Неделю, мама. – Он наклонился и чмокнул ее в щеку. Она вытерла воображаемую пушинку с его лацкана, но глядела при этом на Элинор.

– А кажется, что дольше. По тебе можно подумать, что Ледройт-Парк на другой стороне планеты.

– Я занимался.

– Только вот чем занимался, интересно. – Она посмотрела на Элинор в упор.

– Приятно познакомиться, миссис Прайд. У вас чудесный дом.

Элинор представилась, улыбнувшись и протянув матери Уильяма руку, но та по-прежнему плотно сжимала накрашенные красной помадой губы.

– Куорлс? – Она оглядела Элинор с ног до головы. – Вы из тех Куорлсов, что в Маклине?

– Прошу прощения? – Элинор оглянулась на Уильяма.

– Мама, Элинор из Огайо.

– А-а. – Роуз Прайд еще раз ее оглядела, потом переключила внимание на темнокожую женщину в форме служанки, которая подошла и что‐то прошептала ей на ухо. Роуз кивнула и подняла два пальца.

– А из какой вы части Огайо? – спросила она, склонив голову набок, будто хотела расслышать получше.

– Из маленького города к юго-западу от Кливленда.

Выражение лица у Роуз сделалось такое, будто она съела что‐то горькое.

В этот момент служанка зазвонила в серебряный колокольчик.

– Бранч подан!

Элинор и Уильям двинулись за его родителями в столовую, которая находилась по соседству. Стол был накрыт пышно, с золотистыми подставками под тарелки и столовым бельем цвета слоновой кости. По центру стола на шелковой дорожке стояли зажженные свечи и рассыпаны были лепестки магнолии. Тарелки были из красивого костяного фарфора с рисунком. За столом свободно расселись шестнадцать человек. Уильям отодвинул Элинор стул с высокой спинкой, потом сел рядом. Она посмотрела на двух женщин, которых она раньше приняла за белых, – те как раз усаживались рядом с краснолицыми мужчинами. Приглядевшись, она заметила, что у одной из них был широковат нос, у другой полноваты губы.

И тут Элинор поняла, что вокруг нее сплошь светлокожие негры. Поглядев на свои руки, она пришла к выводу, что за этим столом у нее самая темная кожа. Темнее были только две служанки, подававшие на стол, и человек, открывший им дверь. Она стала слушать, как гости разговаривают – произношение у них было не чисто белое, но и не вполне такое, как говорили люди вроде нее. По мере того, как Элинор наблюдала, она начала замечать негритянское в их внешности – выражение лиц, форму губ, ширину носов и громкость смеха. Ее первое впечатление оказалось неверным.

Мистер Прайд начал молитву.

Как раз когда они склонили головы, в коридоре зацокали каблуки. Когда Элинор подняла голову, то увидела, как в комнату входит в сопровождении немолодого джентльмена не кто иная, как Грета Хепберн. Грета прошагала прямо к Роуз Прайд и расцеловала ее в обе щеки.

– Мама очень извиняется. У нее сегодня с утра ужасно болит голова. Она обещает позвонить вам, чтобы договориться пообедать на этой неделе.

Элинор удержала на лице нейтральное выражение, но подмышки у нее взмокли. Грета прошествовала вдоль стола, здороваясь со всеми. Ее чудесное сапфирово-синее платье с широким бантом на поясе выглядело дороже, чем весь гардероб Элинор. Когда Грета наконец села за стол, то выбрала место прямо напротив Элинор и Уильяма. Она коротко кивнула им, потом отец Уильяма благословил еду. Когда начали подавать первую перемену, весенний салат и томатный суп, Грета с интересом взглянула на Элинор.

– Элинор, правильно? Не ожидала тебя тут увидеть.

– Я тоже рада увидеться, – ответила Элинор, прекрасно зная, что Грета помнит ее имя.

Грета переключилась на Уильяма.

– Уильям Прайд, ты мне задолжал теннисный матч. Я тебя сто лет не видела в Херитедж-клаб, – заявила она, перекрывая шум ложек и вилок.

– Да, давненько.

– Давай уже сыграем. Как насчет завтра? – жизнерадостно предложила она.

Уильям положил руку на спинку стула Элинор.

– Сейчас я немного занят, давай попозже уточним.

Грета поглядела на Уильяма, потом на Элинор и сказала:

– Я тебе напомню.

Бранч закончился фруктовым салатом и мятным мороженым, потом все стали расходиться из-за стола. Несмотря на то что был январь, кое-кто из мужчин вышел на задний дворик выкурить сигару у костровища; женщины же курили сигареты в гостиной. Элинор не знала, куда себя приткнуть, и пошла в дамскую комнату на первом этаже, обдумывая все, что увидела в этом доме. Когда она вышла, за дверью ждала Грета.

– Что у тебя с Уильямом? – спросила она сквозь зубы.

Элинор вспомнила пролитый лимонад.

– А тебе‐то что?

– Просто любопытно – наши семьи давно дружат. – Грета глянула на нее, потом открыла пудреницу и стала пудрить нос.

– Да, ты говорила.

Грета обратила взгляд на Элинор.

– Хочу тебе кое-что посоветовать, так, между нами, девушками. Лучше тебе с ним расстаться. Не тратить время зря. – Элинор изумила ее наглость, но не успела она ответить, как Грета продолжила: – Я помню твою заявку в АБХ с описанием того, как ты активно работаешь в библиотеке, а тут еще увидела тебя за витриной «Уэр», ты свитера складывала. Не представляю, откуда у тебя время на кавалеров со всеми своими работами. – Слово «работа» она произнесла так, будто это ругательство.

– Ты что хочешь сказать? – процедила охваченная яростью Элинор.

Грета закрыла пудреницу и убрала ее в сумочку.

– Я о тебе же забочусь. Он не твоего поля ягода, милочка.

– Ты меня не знаешь.

– Слушай, – Грета шагнула к ней, – ты хочешь в следующем семестре в Альфа Бета Хи? Тогда лучше следуй моим советам.

Элинор тоже пододвинулась ближе, так что они оказались нос к носу.

– Это угроза?

– В университете полно мужчин, с которыми ты можешь гулять, сколько хочешь. Уильям принадлежит нам, – сказала Грета раздраженно, и Элинор показалось, что она разглядела искорку отчаяния в ее светло-карих глазах.

– Это пусть он сам решает.

Элинор развернулась на каблуках и пошла искать Уильяма.

По пути обратно в университет Элинор молчала, снова и снова прокручивая в голове свой разговор с Гретой. Да кем она себя возомнила? И что она имела в виду под «он принадлежит нам»? Светлокожим неграм? Или неграм с несчетным количеством денег?

– Я пойду немножко позанимаюсь в библиотеке. Не хочешь со мной, малышка? – Уильям погладил ее по колену и только потом взялся за рычаг переключения передач.

Она отказалась, сказала, что голова болит.

Когда Элинор влетела в комнату, Надин красила ногти.

– Ну как?

И тогда она рассказала Надин все. Про дом, похожий на замок, про слуг, про то, что она сначала приняла всех за белых и только потом поняла, что они светлокожие негры, про вопросы его матери и, наконец, про угрозы Греты.

– Типичная старая вашингтонская гвардия. Семья Уильяма занимает центральное положение в обществе, а Роуз Прайд, по сути, всем этим вертит. Заседает в каждом комитете и хозяйничает на всех важных мероприятиях.

Элинор молчала. Она знала, что Уильям из важной семьи, но не представляла, насколько его семья отличается от ее окружения.

– Не бери в голову, Огайо. Если Уильяму ты нравишься, остальное не имеет значения. – Она махнула щеткой и занялась пальцами на ногах.

Элинор надела старую толстовку и вытащила шпильки из волос. Она вовсе не испытывала такой уверенности, как Надин. Раскрыв учебник, она попыталась начать готовиться к завтрашнему утреннему занятию, но головная боль, которую она изобразила для Уильяма, вдруг стала реальной.

Глава 9
Попалась
Руби

Первая половина десятого класса подходила к концу, и к середине января мама так меня и не забрала обратно. Я видела ее у Нини на нашем традиционном рождественском обеде, но она со мной особо не разговаривала – просто пила наш маисовый ликер для особых случаев, который тетя Мари держала под раковиной, и они с Липом играли в карты с Пышкой и ее очередным дружком. Она даже подарка мне не принесла. Я для себя ничего особенного не ожидала, но на деньги, которые мне давала тетя Мари, купила ей три треугольных пластиковых браслета. Лучше б я их себе подарила – она‐то их даже не примерила.

Я ожидала, что к этому моменту она уже перестанет злиться. Обычно она приходила к тете Мари через несколько дней после того, как выселит меня, приносила в качестве утешительного подарка новую щетку для волос, клипсы или свитер, доставшиеся ей от одного из работодателей. Потом они с тетей выпивали по паре баночек «Шлица» и посылали меня к Процессу Уилли за сэндвичами с жареной рыбой и соусом тартар. Сыграв пару партий джин рамми, она говорила: «Ну, иди за вещами», я обнимала тетю на прощание и прятала ключ подальше до следующего раза, когда меня выгонят.

Но этого не случилось. Дни сменялись месяцами, у нас с тетей Мари выработался свой распорядок жизни. Она поменяла свой график в «У Кики», чтобы сидеть с Нини по пятницам и чтобы я вовремя успевала на занятия в субботу. С тех пор мне ни разу не ставили опоздания и я, как велела миссис Томас в нашу последнюю встречу, работала на полную.

Для «Взлета» нас полагалось тестировать в конце каждой четверти, чтобы убедиться, что мы и правда хорошо успеваем и можем продолжать. До экзамена за вторую четверть оставалось меньше недели. Один экзамен был по английскому, а второй по математическим уравнениям. Язык мне легко давался, а вот с математикой были проблемы. Часто, когда цифры в заданиях по математике начинали сливаться у меня перед глазами в единое целое, я жалела, что мне хорошо даются искусство и английский, – уж лучше естествознание и математика, если я собираюсь быть оптометристом.

Но вне зависимости от моих сильных сторон, чтобы не вылететь из программы, надо было получить на экзаменах B+ или выше, так что я весь день сидела за тетиным кухонным столом, решала тренировочные задачи по тригонометрии и слушала, как дождь размеренно стучит по оконному стеклу. Из-за дыма из печи я все время чихала, а нос у меня был красный от постоянного сморкания.

В дверь легонько постучали, но я не пошевелилась. Тетя Мари принимала ставки в «У Кики», и кое-кто из клиентов, живших по соседству, заглядывал со своей ставкой к ней домой. Если ее не было дома, они заворачивали пятаки или десятицентовики в тонкую бумагу и пропихивали под дверь. Я сидела тихо, ожидая, пока посетитель уйдет, но под дверь ничего не просунули, а стук так и продолжался.

– Кто там? – спросила я намеренно низким голосом.

– Руби?

Услышав свое имя, я встала, отперла все три замка, сняла цепочку и открыла дверь. В коридоре стоял Шимми, мокрые темные волосы у него налипли на лоб. Поколебавшись, я впустила его, достала полотенце из кухонного ящика и протянула ему.

– Что ты тут делаешь?

– Я тебя уже несколько недель ищу. Тебя нигде не видно, я уж думал, ты к своей маме переехала.

Я подошла к окну-фонарю и закрыла его, чтобы дождь не намочил мои холсты. Меня не просто так нигде не было видно. Я не ходила никуда, где могла бы столкнуться с Шимми. Я перестала ходить за покупками на 31‐ю улицу в те дни, когда он работал, не задерживалась на крыльце и специально ходила из школы и в школу долгим путем на случай, если он станет меня искать. Тетя Мари была права – влюбляться в белого мальчика к добру не приведет, особенно в еврейского белого мальчика. Чтобы попасть в колледж, мне нельзя было отвлекаться от учебы, а Шимми никак не вписывался в уравнение моего будущего.

Но теперь он стоял передо мной весь мокрый и дрожал, глядя на меня в упор этими своими глазами, и моя сила воли куда‐то делась.

– Снимай пальто, оно же все мокрое, – скомандовала я, а потом вытерла ему волосы полотенцем. Мы встретились взглядами, и как я ни старалась, мне сложно было отвернуться, до того зеленые у него были глаза.

– Извини, что я так вломился, мне просто нужно было знать, что с тобой все в порядке.

– Да ничего. Тетя Мари ушла на работу.

Он посмотрел на мои тетради, рассыпанные по пластиковому кухонному столу.

– Чем занимаешься?

– Готовлюсь к экзаменам по программе «Взлет», я тебе про нее рассказывала. С английским‐то все в порядке, а вот математика сводит меня с ума.

Он сел на тахту.

– Дай посмотрю.

Я взяла тетрадь с заданиями и карандаш, отнесла к тахте и протянула ему. Шимми внимательно прочитал задания.

– Я уже полчаса бьюсь над одной задачей, просто сил уже нету. Так сложно, – сказала я, плюхнувшись рядом.

– Вообще‐то не очень. Как у тебя с вычислением синуса, косинуса и тангенса?

– Еле-еле.

– Ну смотри, проще всего это запомнить, если разбить на блоки. Синус – это отношение противолежащего катета к гипотенузе, С-Про-Г; косинус – отношение прилежащего катета к гипотенузе, К-При-Г; а тангенс – отношение противолежащего катета к прилежащему, Т-Про-При. Мне легче, если придумать мнемоническую схему.

– Это что такое?

– Ну знаешь, когда придумываешь слова на какие‐то буквы или сочиняешь стишок, чтобы запомнить порядок чего‐нибудь.

– А, ну да. Я таких затейливых слов никогда не употребляла, но знаю, о чем ты, – усмехнулась я, задев его коленом, а потом так и оставив наши колени рядом.

Шимми продолжил:

– Для этих тригонометрических формул у меня придумано, допустим, «Старушка прогуливалась в галерее, котенка придется гладить, теперь прочти пристально». Понимаешь?

Я на мгновение задумалась.

– С-Про-Г, К-При-Г и Т-Про-При.

– Вот так и запомни. – Он взял у меня из руки карандаш. – Можно здесь писать?

– Да, конечно.

Шимми прошел со мной три следующие задачи, спокойно объясняя соотношение между углами, и затор у меня в мозгу начал потихоньку расчищаться.

– Кажется, поняла.

– Чем больше практикуешься, тем проще. Математика – это как мышечная память. – Он положил тетрадь мне на колени, а потом легонько коснулся рукой моего колена. От тепла его пальцев все в комнате словно поплыло.

– Понимаю, почему ты хочешь быть бухгалтером. У тебя хорошо получается, – сказала я негромко.

– Числа просто логичные. – А потом он наклонился ко мне, и время остановилось. Когда он задел носом мой нос, а потом прижался к моим губам, я потеряла способность думать. Это была чудеснейшая секунда в моей жизни, но потом у меня перед глазами возник Лип, и это Лип прижимал меня к себе – Лип, Лип, Лип, и я рывком отодвинулась от Шимми.

– Извини, – озадаченно произнес он.

– Нет, это ты извини, просто… – Я не договорила.

– Просто ты такая красивая.

Еще ни один мальчик не называл меня красивой.

– Не могу ни о чем думать, кроме тебя, – прошептал он, и эти слова лишили меня всякого желания сопротивляться. Я прогнала образ Липа, забыла, что он первый меня поцеловал, и вдохнула запах Шимми, притворяясь, что считается только поцелуй с ним.

Он взял меня за правую руку.

– Не исчезай так больше. Я чуть с ума не сошел.

– Не буду.

Потом он взял меня за подбородок, и я прижалась к нему. Язык у него был на вкус как двойная мятная жвачка «Риглис», и глаза я закрывать не стала, чтобы видеть, что это Шимми прижимается ко мне губами, а не Лип.

Я целовалась с мальчиком. С мальчиком, которому я нравлюсь.

Снаружи послышался треск, потом грохот, и свет отключился. Мы отдернулись друг от друга, и Шимми вскочил на ноги.

– Просто электричество отключилось. В шторм такое случается. – Я встала, пошарила в кухонном ящике тети Мари, нашла спички и зажгла стоявшую над раковиной свечу. Шимми подошел ко мне сзади, развернул и прижал к себе. Мы смотрели друг на друга в мягком неверном свете. Он наклонился меня поцеловать, и тут на лестнице снаружи послышались громкие неуклюжие шаги.

– Черт, это папа, наверное. Он наверху пил с мистером Лероем. Мама меня убьет, если мы опять опоздаем. – Шимми отодвинулся и шагнул к двери. – Можно я завтра вечером за тобой заеду?

– Не знаю, смогу ли вырваться.

– Ну, я буду в переулке в восемь и подожду пятнадцать минут. – Он поцеловал меня в щеку, а потом, стоя в двери, я услышала, как он кричит: – Пап, ты как там?

Выглянув на лестницу, я увидела, что его отец сидит на лестничной площадке, привалившись к стене и широко раскинув ноги. Весь коридор пропах виски, а может, джином. Шимми густо покраснел и покачал головой. Я наблюдала, как он берет отца под мышки и поднимает на ноги.

– Ну, пап, пошли, мама ждет. Ты ушибся?

– Все нор-рм, – ответил отец заплетающимся языком и потрепал Шимми по щеке. – Хороший парень.

Шимми приобнял отца за талию и осторожно повел вниз по последнему лестничному пролету. Я закрыла дверь квартиры и подошла к окну. Дождь превратился в мелкую изморось; я вытерла рукавом запотевшее окно.

На улице Шимми открыл отцу пассажирскую дверь автомобиля, прикрыл ему голову ладонью, чтобы тот не стукнулся, и осторожно помог сесть. Делал он это так ласково, будто укладывал в постель младенца. Судя по всему, Шимми часто этим приходилось заниматься. Хороший он парень. Хороший парень, которому я нравлюсь, несмотря на то что мы такие разные. Шимми остановился у водительской двери дорогой машины своего отца и поднял голову. Он помахал мне, а я прижала ладонь к стеклу.

И в этот момент я почувствовала, что больше всего на свете хочу дать шанс чувству, которое расцветало между нами. Несмотря на все препятствия и на предупреждение тети Мари.