Текст книги "Дом Евы"

– Нормально.

Просто унижена, а так все нормально, подумала Элинор. Ансамбль снова заиграл.

– Уильям, давай потанцуем! – Грета схватила его за руку. Уильям посмотрел на Элинор.

– Я схожу в женскую комнату приведу себя в порядок, а вы развлекайтесь, – сказала она и ушла прежде, чем они успели ей что‐то ответить.

Посмотрев на себя в высокое зеркало, Элинор увидела, что намок весь перед платья Надин. Придется оплатить химчистку. Грета не просто так въехала локтем в ее бокал, а специально. Неужели мало было не принять ее в АБХ?

Элинор попыталась замыть горловину влажным бумажным полотенцем – хорошо еще, она не чай и не кока-колу пролила. Но вечер испорчен – лучше всего вернуться в общежитие. Если уехать прямо сейчас, она успеет еще прочитать несколько глав по философии.

По пути к выходу Элинор оглянулась на танцплощадку, на то, как Грета покачивалась, обняв Уильяма за шею. Красивая пара, как на фото из журнала.

В детстве нас практически вместе купали.

Ну и хорошо. Уильяма Прайда, будущего врача, никак не могла интересовать девушка вроде Элинор. Пока они танцевали, он, можно сказать, прямо заявил ей, что она скучный книжный червь. Элинор порадовалась, что ее не слишком увлекла легкость, с которой Уильям обнял ее за талию, и его добрый голос. Уильям проявил вежливость, подойдя к ней, но это ничего не значило.

Она последний раз оглянулась на танцпол. На одном его конце отплясывала Надин, а на другом Грета наклонилась к Уильяму и сказала что‐то, что заставило его усмехнуться. Элинор направилась к двери. Только оказавшись на улице и ощутив прикосновение прохладного ночного воздуха, она поняла, что так и держит в руке платок Уильяма.

Глава 5
Гадкое поведение
Руби

Квартиру заливало солнце и мешало мне спать. Я перекатилась на вытертом раскладном диванчике и увидела, что тетя Мари сидит за столом и прижимает к лицу замороженный кусок мяса.

– Что случилось? – Я приподнялась, и с меня сползло шерстяное одеяло.

– Перед закрытием пришлось врезать одному придурку, который набрался и начал нести чепуху.

– С тобой все в порядке?

– Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Просто сама на себя злюсь, что не увернулась. – Тетя поморщилась. – Не знаю, кто его впустил, но ясно было, что это плохо кончится, уже по тому, как он всю программу сидел и кривил рожу. Менеджеру надо бы лучше фильтровать гостей. «У Кики» – это наш безопасный угол.

«Наш» – это она не столько про негров говорила, сколько про таких людей, как она. Которые одевались как хотели и целовали кого хотели. Тетя отняла от лица мясо, и я увидела черные и синие разводы вокруг ее левого глаза.

– Чем‐нибудь помочь?

– Сбегай на Тридцать первую улицу и купи кое-что.

Я опустила босые ноги на холодный деревянный пол, и меня сразу пробрала дрожь. Печка погасла, но запах углей еще чувствовался. Я чихнула от холода, потом еще и еще, пока глаза у меня не заслезились.

– Прими-ка ложечку рыбьего жира, он в том шкафчике над раковиной, – скомандовала тетя Мари.

– Да со мной все в порядке, – ответила я, стараясь отвертеться от необходимости пить гадкую жидкость с рыбным запахом. Из-за нее у меня изо рта пахло и живот болел.

– Милая, я тебя не спрашиваю. Ты у меня болеть не будешь, не под моим присмотром.

Я в своей жизни достаточно часто гостила у тети Мари, чтобы знать, что спорить с ней бесполезно, поэтому взяла бутылку и ложку и проглотила дозу гадкого рыбьего жира. В животе у меня забурлило, а вкус остался на языке даже после нескольких глотков воды.

– Молодец. – Тетя Мари снова приложила отбивную к глазу. – Оденься как следует.

Я кивнула и постаралась сдержать очередной чих – вдруг она заставит меня еще что‐нибудь принять. Копаясь в бумажных пакетах, где лежали мои вещи, я будто слышала эхом из каждого пакета слова Инес – «из молодых да ранних». Она и правда упаковала все до единой мои вещи.

Семь лет. Вот сколько времени Инес продержалась как моя мать. С рождения и до третьего класса она была для меня просто дочь Нини. Красивая дама, от которой пахло жимолостью; она носила босоножки на каблуке и приходила по выходным пить пиво с кузиной Пышкой. А потом глаукома Нини стала хуже, она упала и повредила бедро. Через два дня ее официально признали слепой.

Через неделю после диагноза я почувствовала – что‐то не так, уж слишком у Нини дрожала нижняя губа, когда она прижимала меня к груди.

– Если б я могла тебя оставить, милая, я бы оставила. Но Нини совсем состарилась, а Инес единственная мать, которая у тебя есть. Будь с ней терпелива.

Вот так я и выяснила, что эта Инес моя настоящая мать и что мне надо переехать в ее квартиру в нескольких кварталах от Нини, где она жила со своим тогдашним дружком.

Но Инес явно меня никогда не хотела. Я сильно скучала по Нини и нашей с ней привычной жизни. А Инес бесило все, что я делала на новом месте. Если я выливала на блинчики слишком много сиропа, получала пощечину. Если задавала вопрос в присутствии ее мужчины, она на меня набрасывалась. И боже упаси, если кто‐то из ее ухажеров отвлечется от нее и заинтересуется мной, – тогда меня ждала встреча с толстым кожаным ремнем, который висел у нее на двери спальни изнутри. Большая часть ее приступов бешенства завершалась тем, что она отвозила меня к тете Мари, пока не «придет в себя».

Но Инес еще никогда не выселяла меня со всеми вещами. До этой истории с Липом – ни разу. Меня вывернуло от отвратительного вкуса рыбьего жира так, что горло заболело.

– В горшке кукурузная каша на завтрак. – Голос тети Мари привел меня в чувство.

Я кивнула. Черные брюки гладить не требовалось, так что я надела их, клетчатую блузку, свободный кардиган и туфли без каблука. Когда я только переехала к Инес, она принялась шутить, что лоб у меня большой, как сковородка, и на нем можно яичницу пожарить. Она не уставала над этим смеяться, и с тех пор я не выходила из дому без челки до самых бровей. Челку я разглаживала так, чтобы она лежала прямо на лбу, а остальные волосы убирала в пучок.

К тому времени, как я собралась идти, переодевшаяся в цветастый халат тетя Мари стояла в коридоре у зеркала и наносила на синяк зубную пасту.

– В гастрономе Сандлера не иди к злобной продавщице с родинкой. Она любит нашим давать жесткие куски мяса. Иди к продавщице в светлом парике; даже если у нее клиент, подожди.

Тетя Мари протянула мне вязаную авоську, список покупок и три доллара, завернутые в платочек. Деньги она заставила меня приколоть изнутри к блузке, возле сердца – там вор до них доберется, только если повалит меня и будет удерживать.

– Считай там мои денежки, ладно?

Я отперла все три замка на ее передней двери. Был октябрь, но погода стояла приятная, и я удивилась, что на улице теплее, чем дома у тети. По ту сторону улицы была заправочная станция, и когда я проходила мимо нее, бородатый мужчина высунулся из окна своей машины и уставился на меня.

– Детка, ты слишком шикарная, чтобы гулять в одиночку. Давай я тебя подвезу. – Он мне в отцы годился, а во рту у него была такая же золотая коронка, как у Липа.

Я перешла на другую сторону, напряглась, услышав, как он что‐то кричит мне вслед, и повернулась проверить, не идет ли он за мной. Убедившись, что не идет, я прошла два квартала до 31‐й улицы – там по обеим сторонам на четыре квартала выстроились еврейские магазины и компании. Здесь можно было купить все что угодно – от свежего хлеба до овощей и фруктов, сладкого и ювелирных украшений. По субботам вся улица закрывалась. Местные жители в основном делали покупки в воскресенье, до или после церкви. Тетя Мари церковью не интересовалась, да и Инес тоже не особенно. Мы туда ходили, только когда кто‐то умирал или женился.

Я шла вдоль улицы из магазина в магазин, покупая все по списку, и у меня даже осталось в конце концов пять центов. Выйдя на 31‐ю улицу, я все время косилась на кондитерскую Гринуолда и размышляла, не стоит ли зайти. Кондитерская находилась посреди квартала, по сторонам двери стояли красно-белые столбики, похожие на карамельные трости. Внутри я никогда не была. Насчет некоторых белых магазинов на Тридцать первой у меня всегда было ощущение, что туда лучше не соваться, – кондитерская относилась к их числу. До того, как Нини ослепла, она сама делала нам мороженое, или мы покупали три конфетки за пенни в магазинчике на углу.

Когда я вошла, звякнул колокольчик. Вздрогнув от неожиданности, я почувствовала себя очень глупо – пожалела, что пришла, – и повернулась, намереваясь уйти, но тут услышала свое имя и замерла, словно приросла к полу с шахматным черно-белым узором.

– Руби?

Ну да, звал меня Шимми. Он стоял за ламинированным прилавком в полосатом, как карамель, фартуке и бумажной шляпе и махал мне, чтоб я подошла.

– Ты пришла, – сказал он срывающимся голосом.

– Тетя Мари послала меня за покупками. – Я подняла авоську как бы в доказательство своих слов, потом огляделась.

Внутри магазин выглядел меньше, чем казалось с улицы, и пахло тут тортами. Вдоль стены тянулись аккуратные полки, уставленные стеклянными банками с тянучками в обертке, желейными конфетами, жевательной резинкой, лакричными палочками, леденцами, солодовыми шариками в шоколаде, сливочной помадкой, разноцветным зефиром, арахисовым маслом, ирисками, карамелью и шоколадом. Я будто оказалась в сладком сне – мне хотелось потрогать и попробовать абсолютно все.

Шимми взял белое полотенце и протер прилавок, который и без того сиял.

– Что будешь?

Я указала на развесное мороженое в прозрачной витрине.

– Какие у вас вкусы? – Глупый вопрос, на каждом контейнере была четкая этикетка.

– С шоколадом, с орехом пекан, с ванилью, с вишней и ванилью и с земляникой. Я больше всего люблю вишню с ванилью.

Я кивнула на вишню с ванилью, и он вонзил металлическую ложку в сливочное лакомство.

– Я только один шарик беру! – попыталась я остановить его жестом, но Шимми не обратил внимания и добавил мне второй шарик.

В магазине мы были одни. У прилавка стояли три высоких серебристых табурета, но я к ним не пошла. У окна я увидела музыкальный автомат с блестящей металлической отделкой, пластиковыми трубами и яркими лампочками. За всю свою жизнь я очень редко общалась с белыми, особенно с белыми ровесниками. Были две сестры, с которыми я играла по субботам, пока Инес убирала у них в доме, но это и все. Тетя Мари страшно разозлится, если узнает, как глупо я себя веду. Я уже думала, что надо взять мороженое навынос, но тут Шимми прервал мои мысли.

– Ну как? – нетерпеливо поинтересовался он.

Я поднесла ложку к губам и дала мороженому растаять у меня на языке.

– Вкусно.

– Просто вкусно? – Он полез в витрину и положил мороженого и себе.

– А платить тебе за это нужно?

– Нет, это один из плюсов работы в этом магазине. – Он зачерпнул ложкой мороженое и поднес к губам. Часть осталась у него на верхней губе.

– Тебе салфетка нужна, – сказала я.

Он ухмыльнулся.

– Можешь сесть.

– Мне и так хорошо.

– Руби, расслабься, это практически мой собственный магазин. – Он махнул рукой на табурет.

– Ты уверен? – Я осмотрелась; мне очень непривычно было в местах, принадлежащих белым.

– Мистер Гринуолд хороший человек.

Я поколебалась, но все же залезла на табурет. Шимми наклонился ко мне через прилавок, и мы соприкоснулись серебристыми креманками.

– Твое здоровье! – сказал он, отправляя себе в рот большой кусок мороженого, так что на верхней губе осталось что‐то вроде усов.

Колокольчик на двери снова звякнул, и в магазин вошла бледная дама в красной фетровой шляпе. Ее темные глаза натолкнулись на меня, и она вздернула тонкий нос, будто учуяла внезапно скисшее молоко.

Шимми выпрямился.

– Добрый день, миссис Леви, чего изволите?

Они долго молчали; я не знала, уйти мне или достаточно просто встать, так что уставилась в креманку с мороженым. Мне так не хотелось привлекать к себе внимания, что я даже ложку в руку не брала.

– Полдюжины шоколадных черепах и горсть лакричных палочек, – сказала она, медленно и тщательно выговаривая слова.

– Сию секунду. – Он пошел набирать заказанное.

– Как поживает твоя мама, Шимми? – Я чувствовала гневные взгляды, которые эта женщина на меня бросает, и вся взмокла.

– Хорошо. – Шимми завернул ее шоколадки в вощеную бумагу, потом сверху в белую и заклеил сверток красной этикеткой кондитерской.

Держа покупки под мышкой, женщина прошла мимо меня, остановилась у двери и неприкрыто уставилась на мою пышную грудь. Я втянула шею и опять уткнулась в свою креманку.

– Не води дружбу с кем попало, Шимми. Подобные особы опасны для хороших еврейских мальчиков вроде тебя. – Женщина фыркнула и громко хлопнула дверью.

Шимми убрал деньги в кассу.

– Извини, – произнес он, но я уже слезла с табурета. От отвращения, которое излучала эта женщина, у меня пропал аппетит. Да и что вообще я тут делаю? Ну, кроме как строю из себя дуру? Я отодвинула недоеденное мороженое.

– Не уходи! – Шимми схватил меня за локоть. Руки у него были теплые и влажные.

– Это не мой мир. – Я высвободилась.

– Слушай, миссис Леви просто злится, потому что муж изменяет ей с продавщицей из гастронома.

Я остановилась.

– Я как раз туда ходила сегодня. С которой?

– С Альмой, с той, у которой родинка на подбородке.

– У нее всегда такой злой вид, я никогда к ней не подхожу.

– Это потому, что она хочет, чтобы он развелся, а он отказывается: у них с женой два сына.

– Ужас.

– Все соседи знают, и ее старший сын начал хулиганить в школе.

Я замялась, чувствуя некоторую жалость к грубой посетительнице.

– Ну же, давай я тебе что‐нибудь включу на музыкальном автомате. В воскресенье народу мало, и если ты меня бросишь, придется мне в одиночку съесть целый контейнер мороженого, – сказал Шимми, умоляюще глядя на меня зелеными глазами. Никогда еще я не видела таких ясных глаз, настолько светящихся надеждой.

Я вздохнула и подчеркнуто медленно села обратно. Он поаплодировал, потом пошел к музыкальному автомату.

– Ты тут каждый день работаешь?

– Только по воскресеньям, средам и четвергам после школы.

– Здорово, наверное, есть бесплатно столько сладкого, сколько хочешь.

– Да, это плюс. Но надо следить, чтобы все эти сласти не испортили мне фигуру. – Он поднял руку и напряг мышцу. Шимми был тощий и жилистый, сласти ему явно не вредили, а от вида его старательно напряженных мускулов я начала хихикать.

– Что, не согласна? – Он поднял другую руку и сделал то же движение. Я захихикала громче. – Что мне поставить, чтобы ты продолжила улыбаться?

Я покраснела.

– А Нэт Кинг Коул есть?

Он бросил в щель монетку, нажал кнопку, и заиграла мелодия «Упал цветок».

– Это одна из моих любимых. Как ты узнал?

– Угадал, – ухмыльнулся он.

От знакомой музыки я расслабилась, и мы доели мороженое. Мы болтали обо всем на свете – о словах любимых песен, о том, что больше всего ненавидим в школе, потом сосредоточились на еженедельных радиопередачах. И Шимми, и я считали, что «Шоу Фреда Аллена» лучше всего. Он начал передразнивать персонажей и рассказывать мне анекдот за анекдотом, а я смеялась от души. Посетителей в магазине было мало. Пришел мужчина с пятью маленькими детьми, но он так старался порадовать каждого из них любимым угощением, что на меня особо внимания не обратил. Время летело незаметно; Шимми прокрутил на музыкальном автомате все знакомые мне песни, потом поставил несколько своих любимых. Когда я сказала, что мне пора, он попросил меня посидеть еще немножко.

Тетя Мари наверняка уже меня заждалась, но я сказала ему, что еще одну песню можно.

– Это будет твой финал.

– Лучшее я приберег напоследок. – Он нажал на кнопку музыкального автомата, и зазвучал «Рок-н-ролл» Уайлд Билла Мура.

Я узнала песню только потому, что в прошлые выходные Пышка принесла пластинку и крутила ее без остановки, пытаясь научить меня танцевать джиттербаг. Я принялась пощелкивать пальцами в такт песне и пританцовывать, не слезая с табурета.

– Ты откуда знаешь эту песню? – спросила я. Уж слишком много в ней было негритянского духа, соула. – Пытаешься произвести на меня впечатление?

– А получается? – Он наклонил голову.

– Немножко. – Я стала двигать плечами, мурлыча слова песни.

 
Забирай мои деньги, забирай меня всю,
Но оставь мне рок-н-ролл.
 

Шимми наклонился вперед, постукивая длинными пальцами по прилавку. Он был так близко, что мы соприкоснулись локтями, и от его запаха у меня кружилась голова.

– Что‐то в звуке рожка и мощном фоновом ритме приводит меня в полный восторг. – Он повернулся ко мне. Под нижней губой у него было пятно мороженого.

– Согласна. – Я машинально облизнула кончик пальца и вытерла это пятно. Мы уставились друг на друга.

Тут дверь магазина открылась и вошел седеющий пузатый мужчина в такой же бумажной шляпе, как у Шимми.

– Я тебе что говорил насчет этих непристойных пластинок в магазине? – возмущенно воскликнул он, а потом увидел меня, и глаза у него потемнели, как грозовое небо. – Сидеть не разрешается! – взревел он.

Я вскочила так быстро, что чуть не грохнулась.

– Мистер Гринуолд… – пробормотал Шимми, попятившись.

– Шимми, нужно же соображать, что к чему.

Мистер Гринуолд был высокий и мощный, как медведь. Он навис надо мной, сжав зубы. Но не успел он сказать хоть слово, как я метнулась мимо него и вылетела из магазина. Я знала, на что такие мужчины способны. Я читала газету и смотрела новости. Но, пробежав полквартала, я поняла, что забыла сумку с покупками. Если я приду домой без продуктов, мне влетит. Придется вернуться, ничего не поделаешь.

Мне аж жарко стало от нервов, и у двери в магазин я остановилась. Пока я собиралась с духом, чтобы зайти, до меня донесся крик мистера Гринуолда:

– Можешь их быстро обслуживать, но нечего им тут болтаться, и уж точно не у прилавка сидеть. Ты это знаешь, мальчик. Мой старик, небось, сейчас в могиле вертится. – Он цокнул языком. – Мне уже несколько человек пожаловались.

– Она… она мой друг, – проговорил Шимми, запинаясь.

– Ты не можешь с такими дружить. Я думал, у тебя есть здравый смысл, мальчик. Не становись таким, как твой отец.

Мистер Гринуолд замолчал, услышав звонок на двери, и с улыбкой повернулся в мою сторону.

– Добро пожаловать в… – Тут он понял, что это я, запнулся и нахмурился. – Опять ты?

– Я забыла сумку, сэр. – Я бочком просочилась в магазин, не встречаясь с Шимми взглядом, схватила сумку тети Мари и поспешила прочь. Мистер Гринуолд запер за мной дверь, а потом шлепнул на дверь табличку «Закрыто».

В церкви закончилась служба, и темнокожие семьи в лучших воскресных костюмах брели по улице, чтобы пообедать дома, а потом вернуться на вторую службу. Я шагала по 31‐й улице с покупками тети Мари, стараясь прогнать из памяти слова мистера Гринуолда и его злое лицо. Я деньги платила за покупки, с какой стати он со мной обращался так, будто я грязная жвачка, прилипшая к подошве его ботинка? Я и так знала, конечно, что белые нас ненавидят – такова уж жизнь. Все мои знакомые жили в тесных крошечных квартирах, где вечно был сквозняк, а белые, получавшие за эти квартиры арендную плату, почти не пытались привести их в порядок. Окружавшие меня взрослые работали на низкоквалифицированных работах, а белые работодатели слишком мало им платили за слишком тяжелую работу. Пышка убирала офисы, моя мать прибиралась в семьях, которые не могли себе позволить служанку на полный день, а Нини раньше брала на дом стирку и готовила еду на заказ, чтобы свести концы с концами.

Глядя на них, я понимала, что меня ждет та же жизнь, и с детства приняла решение – я не буду уборщицей у белых. Я стану оптометристом, найду способ вылечить глаукому Нини и верну ей зрение. Я первая в нашей семье поступлю в колледж, а когда вернусь с учебы, заработав кучу дипломов, все увидят, что семья моего отца ошибалась на мой счет. И Инес тоже ошибалась.

Тетя Мари сказала мне, что, когда Инес в пятнадцать лет призналась, что беременна, Нини заплакала, а потом дала ей пощечину и сказала: «Хорошо, что твой отец уже отправился к Господу, а то бы ты его сама до райских врат довела».

Потом Нини успокоилась, смирилась с реальностью, и у нее остался только один выход: добиться, чтобы отец ребенка выполнил свой долг. Джуниор Бэнкс был симпатичный парень, а его родители владели похоронным бюро. Они жили на углу Шестнадцатой и Йорк-стрит в таунхаусе с широким передним крыльцом.

– Ну ты хоть не с простецким негром опозорилась, – сказала Нини. Тетя Мари рассказала мне всю эту историю прошлым летом за игрой в карты, слегка перебрав самогона.

Когда мать моего отца, миссис Бэнкс, открыла дверь, она даже не пригласила Нини и Инес на чай. Просто встала перед закрытой стеклянной дверью, будто не хотела, чтобы они разглядели убранство дома. Словно боялась, как бы они что‐нибудь не стащили.

По словам тети Мари, когда Нини откашлялась и сообщила новости, миссис Бэнкс посмотрела на Инес в поношенном пальто и широкополой шляпе, в которых она больше напоминала издольщицу, чем приличную молодую девушку, и рассмеялась.

– Как будто Джуниор бы на такое польстился! Иди ищи другого дурака в отцы своему ублюдку! – Даже запирая дверь, миссис Бэнкс продолжала хихикать.

Инес целыми днями не выходила из квартиры, а Нини пыталась придумать, что делать дальше. Тетя Мари сказала, что через несколько дней сама пошла к Бэнксам, собиралась набить морду тому, кто выйдет. В дверях появился мистер Бэнкс и сообщил ей, что Джуниор теперь живет в Балтиморе и никак не может быть отцом. Он протянул тете Мари конверт – «за беспокойство» – и закрыл дверь.

В конверте были деньги – где‐то два месяца платы за жилье, – и на этом дело закончилось. Через полгода после моего рождения все услышали, что Джуниор Бэнкс предложил руку и сердце некой приличной девушке.

Я знала, где жили Бэнксы, и иногда проходила мимо их дома специально, чтобы посмотреть на их ухоженное крыльцо и горшки с растениями в подвесных кашпо. Когда я заработаю диплом и стану доктором, думала я, они на коленях будут просить прощения за то, что отказались от меня. Они увидят, что я достаточно хороша. Достаточно умна. Достойна фамилии Бэнкс, которую они не дали Инес вписать в мое свидетельство о рождении.

Я твердо была намерена доказать, что чего‐то стою. Я вылечу Нини глаза – и никогда не буду нуждаться в мужчине, чтобы обеспечить себе крышу над головой, как приходилось делать Инес. Вот почему я так много сил тратила на «Взлет» и так стремилась получить стипендию. Я просто не могла себе позволить проиграть, а внезапная дружба с Шимми явно стала бы неуместной помехой на пути к моей цели. Надо забыть о нем и о его волшебных зеленых глазах. Никакому мистеру Гринуолду или той грубиянке не требовалось объяснять, что у нас с Шимми не может быть ничего общего. Я это с рождения знала.

На следующие несколько дней я погрузилась в учебу и прогнала из головы Шимми и то, как он добавил мазок желтого на мою картину и крутил Уайлд Билла на музыкальном автомате. Но в следующую пятницу, когда я сидела на крыльце тети Мари, я подняла голову и увидела, как Шимми выходит из магазина красок на углу. Один глаз у него был прикрыт падавшими на лоб волосами, а другим он уставился на меня.

Я машинально потянулась потрогать челку, проверить, что ее не сдвинуло ветром. На коленях у меня лежала «Двенадцатая ночь» в бумажной обложке – задание по классу английского языка продвинутого уровня. Краем глаза я следила, как Шимми приближается. Он шел рядом с мужчиной постарше, у которого явно были проблемы с левым коленом.

– Пап, я тебя тут подожду.

– Я быстро, – сказал мужчина, уставившись вперед, на входную дверь. Лицо у него блестело, за перила он ухватился неловко, и до меня долетел исходивший от него запах алкоголя. Я его уже видела, просто не знала, что он отец Шимми. Это был домохозяин тети Мари, он приходил брать деньги за квартиру. Все говорили, что он алкоголик, и пить он ходил к мистеру Лерою на верхнем этаже, иногда напивался там до потери сознания. При этом деньги он не забывал считать даже пьяный. Он не доверял жильцам, так что собирал с них арендную плату раз в неделю, а не в конце месяца, как обычно принято.

Шимми остановился в паре метров от железных перил.

– Привет.

Я не отрывала глаз от книги, хоть и перестала понимать, что в ней написано.

– Что читаешь?

Я повернула книжку обложкой к нему, мысленно приказывая ему уйти.

– Я это в прошлом году читал. Для Шекспира неплохо.

Тут я не удержалась.

– А какая пьеса тебе больше всего нравится?

– Наверное, «Ромео и Джульетта».

– Почему?

– Обожаю истории о запретной любви. – Он смахнул волосы со лба и улыбнулся.

Несмотря на всю свою решимость, я не смогла не расплыться в ответной улыбке.

– Не ожидала, что ты безнадежный романтик.

– Можно я сяду?

Я оглянулась посмотреть, кто на улице за нами наблюдает. Два мальчика пинали жестянку, черный пес обнюхивал помойку в поисках еды. У миссис Эдны на втором этаже было открыто окно, и хотя я ее не видела, это не значило, что она не притаилась где‐то в комнате. В этом квартале кто‐то всегда за тобой наблюдал.

– Неудачная мысль.

Он присел двумя ступенями ниже и посмотрел на меня сквозь длинные и густые ресницы – жаль, что такие достались парню, у которого и других достоинств много.

– Я не хочу, чтобы у тебя были еще какие‐то проблемы. – Я запрокинула голову, глядя в небо.

– Извини насчет мистера Гринуолда. Я не знал, что он так отреагирует.

– Мне не следовало ждать ничего иного.

Он начал багроветь – сначала шеей, потом румянец залил щеки.

– Конечно, следовало. Я хочу как‐то исправить тебе настроение после этого.

Я сжала губы, пытаясь почувствовать следы гигиенической помады, которой сегодня намазалась, но она уже высохла.

– Просто забудь об этом, пожалуйста.

Шимми достал из кармана тюбик сиреневой краски и протянул мне.

– Теперь ты сможешь добавить цветы на дерево на твоей картине.

Еще ни один парень не приносил мне подарков. Зато они вечно пытались от меня что‐то получить. Трогали меня за попу в школьном коридоре, заглядывали под юбку на лестнице, старались полапать в школьном дворе, пока взрослые не смотрят. А если вспомнить еще Липа и мужчин на улице… Шимми от них сильно отличался.

– Спасибо. Для меня это очень много значит.

– Пойдем завтра вечером послушать музыку в «Делл» [3]3
  Открытая концертная площадка в Филадельфии, в парке Ист-Фэйрмонт.


[Закрыть], – хрипло сказал он.

– Ты с ума сошел? Ты что, глухой и слепой? – рассмеялась я, вертя в руках тюбик краски. Краска была хорошая, быстросохнущая.

– Я серьезно.

– И как это у нас получится? Я даже в твою кондитерскую не могу зайти, чтоб меня не выкинули за дверь, словно мусор.

Он умоляюще сложил руки.

– Я тебе покажу как. Заеду за тобой в восемь.

Он так долго смотрел мне в глаза, что пришлось отвернуться. Надо было сказать: «Ни в коем случае», но зачем‐то я прошептала:

– А если нас кто‐то увидит?

– Я возьму папину машину. – Он шагнул ближе. От него так пахло кедром, что мне трудно было соображать.

– Шимми, ты мне ничего не должен. Мороженое было вкусное, но…

– Ну же, Руби, не заставляй меня упрашивать.

Я вздохнула. Как бы мне ни хотелось это отрицать, общество Шимми мне нравилось. Он был умный, забавный, и с ним было легко. И нам правда нравилась одна и та же музыка. В «Делл» я никогда не была. Что плохого в том, что парочка друзей послушает музыку?

Я подняла голову и снова посмотрела в окно миссис Эдны проверить, не шпионит ли она. В окне по-прежнему никого не было. Если тетя Мари узнает, мне конец.

Я выдохнула.

– Ну ладно, но не посреди улицы, где все видят. Подъезжай в боковой переулок.

– Хорошо, подъеду.