Текст книги "Салагин. Книга о любви"

Глава 5. Хелп

Однажды отец решил внести в нашу семейную жизнь новые краски и неожиданно для всех купил катушечный магнитофон. То, что он был катушечным, можно было бы и не уточнять: других в ту пору не было. Магнитофон, или, по-народному, «маг», назывался загадочным словом «Соната», после которого стояли три палочки – римское «три» и имел специфический запах новой электротехники – смешанный аромат разогретого металла, пластика и резины. «Соната III», как потом выяснилось, оказалась надёжной машиной и служила целое десятилетие, пока морально не устарела и пока не ослаб её натяжной механизм. Для меня магнитофон был чудом, надолго запершим меня в доме, отгородив от дурного влияния улицы. На магнитную ленту можно было сохранять голоса любимых людей, записывать понравившиеся песни из теле– и радиопередач, вдобавок магнитофон легко дополнялся небольшой схемой, о которой я вычитал в журнале «Радио», после чего он мог работать и как приёмник. Я тут же спаял такую схему, подключил её к усилителю «Сонаты», и из динамиков магнитофона заиграла музыка. Я был рад этому безмерно, а папа настолько удивлён открывшимися способностями сына, что не стал наказывать за несанкционированную разборку абсолютно новой аппаратуры. Как известно, победителей не судят.

Слушали мы тогда наивную и безобидную советскую эстраду. Палад Бюльбюль-оглы, к примеру, был весьма популярен. «В мире много музыки, – думал я, – вот бы собрать ее всю», – безумная страсть собирательства снова разжигала пожар в моём сердце. С появлением «Сонаты» для меня открывался таинственный мир доселе неведомого зарубежного рока. И понеслась бесконечная череда катушек с записями английских и американских групп, которые мы, счастливые обладатели бытовых магнитофонов, переписывали друг у друга: «Битлз» и «Роллинг стоунз», Маккартни и «Кактус», Хендрикс и «Дорз»… Мы росли вместе с зарубежой музыкой. А ещё был Высоцкий с неожиданным голосом, не укладывающимся в советские стандарты пения, — не Лещенко и не Кобзон. И даже не «Весёлые ребята». Он выворачивал привычный мир наизнанку:

Мне так бы хотелось, хотелось бы мне

Когда-нибудь, как-нибудь выйти из дому —

И вдруг оказаться вверху, в глубине,

Внутри и снаружи, – где все по-другому!..

Отец не одобрял мои предпочтения, посмеивался над тем, что я слушаю, иногда даже ругался, когда громкость музыки начинала превышать порог допустимого. Маме было все равно, а бабушке безразлично, что, в принципе, одно и то же. Одобрял мой выбор один лишь братишка, и это нас неимоверно сближало. Он, хотя и был совсем ещё маленьким, понимал, что вместе с «Сонатой» в наш санаторский мир врывалась новая роковая эра. Странное дело, когда и я был совсем мал, то ни от кого не ждал помощи. Не было в ней необходимости. Возможно, потому, что и так был достаточно защищён, находясь в семье, в родном доме. Но чем старше я становился, тем чаще в ней нуждался – в помощи родных, друзей и абсолютно незнакомых людей. «Хелп!» – орали дружно битлы, – и во мне тоже потихоньку зрела острая необходимость кого-либо спасти, вызволить из беды, непременно помочь и сострадать.

Такая возможность выдалась очень скоро. Под влиянием Шаха, я вовсю читал учебники по физики для старших классов и знал много тайн, связанных с электричеством. Я, например, понимал, что электроны, бегущие по проводам и несущие заряд, весьма коварны, неосторожного человека они могут наказать и даже убить. Однажды, когда мне было всего три года, мы с приятелем Андрейкой обнаружили прекрасное укромное местечко для наших детских игр – большую трансформаторную будку, которую беспечные взрослые оставили незапертой. В ней было довольно просторно, для того чтобы разместить наши машинки и устроиться в ней самим, как в уютном домике. В общем, мы дружно веселились рядом с высоким напряжением, гудящим в мощных обмотках трансформатора, пока встревоженная нашим исчезновением бабушка не бросилась на поиски и не обнаружила нас. Электрический бог тогда сжалился над маленькими недоумками, возомнившими себя диэлектриками, и не выказал праведного гнева. Но бабушка была в шоке. И ещё долго приходила в себя и рассказывала потом, что ей пришлось пережить, услышав голос любимого внука, доносящийся из трансформаторной будки.

Фактически бабушка была моей спасительницей. А я, неблагодарный, приносил ей одни огорчения. Это было несправедливо по отношению к ней. Такое положение надо было немедленно исправить.

Если сильно хочешь кого-то спасти, то случай обязательно представится. Так и случилось. Во время каникул в мои обязанности входило разогревать чайник, перед тем как бабушка придёт на обед. С бытовым газом тогда были перебои, и приходилось пользоваться старой электрической плиткой. На таком устройстве чайник разогревался довольно-таки долго – минут двадцать, наверное, а то и больше. Однажды, ожидая бабушку на обед, я обратил внимание на то, что пружина накаливания включённой плитки, раскалённая докрасна, выгнулась и соприкасается с металлической поверхностью чайника. Но ведь по пружине идёт электрический ток! Если бабушка схватится за чайник, то её наверняка убьёт, а если первым до металлической ручки дотронусь я, то сам стану жертвой безжалостного потока электронов. Можно, конечно, плитку выключить. Но покинет ли чайник коварное электричество? Этого я не знал, и в учебнике физики ответа на, казалось бы, простой вопрос, увы, не было. Пока вода закипала, меня потихоньку охватывал ужас. Что делать? Допустить, чтобы любимая бабушка погибла, было нельзя. И тогда я решился: пусть лучше стукнет током меня. Выключив плитку, я долго смотрел на чайник, по моим представлениям, доверху заполненный электрическим зарядом, а потом, решившись, – будь что будет – схватился за его металлическую ручку. По жизни я был счастливчиком, повезло и на этот раз: электричество уступило моей отваге и ушло обратно в пружину, а я перенёс чайник на стол – в безопасное место. Он был чуть тёплым, и вода напрочь остыла к приходу бабушки. Она расстроилась и долго ругалась за то, что осталась без горячего чая. А я слушал её ворчание и молча улыбался: если победителей и не судят, то им порой здорово достаётся. «Если б она знала, какой опасности подвергалась! Один-то раз как-нибудь переживёт и без чая, – думал я. – Главное, что живой осталась». Бабушка так и не узнала о таинственном ангеле-хранителе, этот секрет я хранил долго и раскрываю его только сейчас.

Тогда же идея спасения захватила мой юный ум целиком и надолго. Мне грезилось, что Оля в депрессии стоит у раскрытого окна и хочет броситься вниз с самого высокого – четвёртого – этажа стройки, у неё истерика, и никто не может остановить её, лишь я один пробиваюсь сквозь испуганную толпу, протягиваю руку и говорю ей: «А ты читала „Над пропастью во ржи“?» Разве можно умереть, не прочитав Сэлинджера? И тогда она оборачивается ко мне, её ладонь ложится в мою, и мы уходим вместе. Куда, я так и не додумал, это не столь важно. Но уж, конечно, не в избу-читальню. На свете много других романтических мест.

* * *

Бабушка снова ушла на работу, а я включил «Сонату» на полную громкость и примостился на диване с томиком Лермонтова: Синие горы Кавказа… вы взлелеяли сердце моё… Ринго Старр барабанил на ударных – в его игре можно было уловить и выстрелы поджигала у водокачки, и взрывы бутылок на стройке, и даже ощущались запахи горелой серы и карбида. Битлы просили помощи, но я, слава Богу, ни слова не понимал по-английски, поэтому в моей голове складывались совершенно иные образы – высокие снежные горы и люди, пробивающиеся сквозь ледяную пургу к жилью, теплу и свету. Им сейчас трудно в пути, они рискуют заблудиться и замёрзнуть, но это ничего, что трудно, я готов отдать им самую драгоценную вещь – светящийся в темноте компас, а с ним-то им наверняка не будет страшно: они обретут уверенность и получат новые силы для преодоления маршрута. Жаль, что битлы никогда не узнают, о чём они пели с катушки лампового мага в далёком от них санаторском посёлке.

Глава 6. Тюремщик

Честно говоря, с компаса-то всё и началось. Отец купил мне его для уроков географии, и я был счастлив. Ни у кого из мальчишек не было такой дорогой вещи. С компасом я никогда не расставался, и поэтому всегда точно знал, где север и где юг, где запад и восток. Даже ночью светящаяся фосфорная стрелка указывала точно на север и полярная звезда довольно подмигивала, совсем не догадываясь, что на самом-то деле меня давно уже тянет с милого севера в сторону южную – и тому виной индийские фильмы, просмотренные мной в последнюю неделю.

Учительница географии научила меня ходить по азимуту. «Азимут» – слово, так и оставшееся для меня загадочным, до конца не разгаданным, но, тем не менее, я по нему старательно ходил. По маршруту, конечно, а не по слову. Теперь, увы, всё не так: старый школьный компас с белым ободком куда-то запропастился, а сам я давно сбился с курса и, где оно, верное направление, давно не представляю вместе со всей обновлённой страной. Так и брожу по свету много лет, и бессмысленное плутание порядком поднадоело. Порой мне кажется, что нужно срочно раздобыть новый компас или, на худой конец, приобрести старый в антикварной лавке. В 73-м же году моя неосознанная тяга к путешествиям постепенно стала опредмечиваться и приобретать реальные образы. Именно тогда появился тюремщик.

Я не поленился заглянуть в словарь: в современном литературном языке «тюремщиком» называют надзирателя в тюрьме или того, по чьему распоряжению кто-нибудь отправлен в заключение. В моём детстве тюремщиком называли отсидевшего зэка. Один такой жил в соседнем доме и был старшим братом Рината. Он был молод и не менее Ипполита любил общаться с ребятнёй. Загибал нам байки про монотонную тюремную жизнь, части которой регламентированы и расставлены строго по отведённым местам, как цифры в таблицах Брадиса. Мне запомнилась история о том, как однажды во время ужина он обнаружил морковь в тарелке с баландой. Это было большой редкостью и небывалым везением. Казалось, ничего вкуснее он никогда не ел. Несколько дней ходил счастливым и рассказывал сокамерникам, как ему повезло. Понятно, что тюремщику безмерно завидовали. «Где растёт морковь? – спрашивал он нас и сам же отвечал: – В земле. А в земле, пацаны, – сила. Держитесь родной земли, и если вдруг выйдет отлучиться, оставляйте шанс вернуться. Смысл любого путешествия в возвращении и ни в чём ином. Если не верите, почитайте „Одиссею“ Гомера». Он был неплохим воспитателем, этот тюремщик. Не удивительно, что и я с самого детства люблю варёную морковь и могу съесть её в огромном количестве. Не удивительно, что и я из любого путешествия возвращаюсь домой, как бы хорошо ни было в чужих землях.

Тюремщик работал киномехаником в санатории «Юматово». По вечерам он приносил киноаппарат к себе домой и с наступлением темноты проецировал с окна второго этажа на стену соседнего дома душещипательные индийские фильмы: «Любимый раджа», «Бобби», «Дорога к счастью», «Хамраз», «Моё имя – клоун»… Весь санаторский посёлок собирался на эту халяву. «Сын прокурора» – последний фильм, который мы смогли увидеть в свободном прокате: за незаконную просветительскую деятельность тюремщик снова отправился топтать зону. Больше мы его не видели. Наверное, у тюремщика не было компаса, поэтому ему так и не удалось вернуться из негаданного путешествия: где он блуждал и где окончил жизнь, одному богу ведомо. И за что ему такая судьба?

Индийские фильмы, наполненные пронзительными душевными песнями, – похлеще наших дворовых, что, хрипя, выдавливал из себя наш бард Хамит, – вызывали в сердцах зрителей сострадание к героям, много претерпевшим от козней злодеев. И так хотелось, чтобы наконец справедливость восторжествовала, чтобы негодяй получил по заслугам, а обиженный был оценён по достоинству и награждён за великое терпение и мужество. Иногда кажется странным, что такой благородный огонь в тёмных душах санаторцев смог разжечь именно тюремщик. Ринат рассказывал, что, уходя, он не выглядел особенно расстроенным, был даже легкомысленно весел. Возможно, подобно героям индийских фильмов, решил покориться судьбе в надежде, что правда и природная человеческая добродетель стоят того, чтобы принять на себя незаслуженные муки. На всю жизнь запомнилось мне его утверждение, полное безысходного пессимизма, брошенное как-то в сердцах: «Когда ловишь кайф от жизни, не забывай, что мир несправедлив именно к тебе».

Я не мог тогда сообразить, что означала эта тирада, да и не стремился понять. Но слова тюремщика, словно компьютерный вирус, пролезли в мозги и сделали своё гнусное дело. «Если мир устроен неразумно, значит, нужно самому создавать его таким, каким он и должен быть, – думалось мне. – Свободным и прекрасным. Чтобы зло, если и появлялось бы в нём, легко пресекалось человеческим разумом. Нет, не совсем легко, конечно. Оле, например, будет интересен герой, страдающий во имя добра и справедливости. И она даже потихоньку всплакнёт, прочитав о его славной гибели в какой-нибудь книжке или даже газете, и пожалеет о том, что не обращала на него внимания. И этим героем, конечно же, буду я – тот самый путешественник, который понимает, в чём смысл любого длительного передвижения по земному шарику. Поэтому в то самое мгновение, когда она совсем отчается от переживаний, я вдруг появлюсь перед ней, чудесным образом спасшийся от неминуемой гибели, и спою задорную песню Раджа Капура.

Таинственные истории сочинялись в моей голове одна за другой, и в такие моменты я осознавал, что выдумывать собственные секретики не менее увлекательно, чем разгадывать чужие тайны. Главное, чтобы они не были примитивными и состояли из нескольких уровней. Так подспудно созревала во мне мысль о том, чтобы самому писать книги, создавая мир из внутренних побуждений, из собственных представлений о нём.

Когда тюремщика забрали, вечерами стало непривычно скучно. «Пойдём в кино, поржём», – звали меня мальчишки и шли в санаторский клуб. «Смотреть кино невозможно, – говорила учительница русского языка Клавдия Андреевна, – можно смотреть только фильмы. Говорите правильно!» Я ей верил, но слова всегда влияли на меня таинственным образом. Я понимал, что и «ходить в кино» – звучит не совсем грамотно, но «пойти в клуб» звучало прозаично, словно всё сводилось к какому-то незначительному разовому мероприятию. А вот «пойти в кино», по моим представлениям, означило жить, пусть недолгое время, в нереально красивом, волшебном, фантастическом мире. Большинство моих друзей относилось к кинематографу легкомысленно, как к доступному развлечению. Вечерние показы, часто неинтересные, были обычно для взрослых, но мальчишки, усевшись в зале кучкой, дружно хохотали над актерами, над нелепыми ситуациями, в которые те попадали. Мне это напоминало «глухонемые» фильмы с Чарли Чаплином, когда не смешно, а смеяться, вроде как, нужно. Так санаторцы спасали себя от скуки. Я этого не понимал и сидел дома за книжками, доставать которые становилось все труднее и труднее.

Глава 7. НТНЗЧ

Долгое время меня угнетало то, что в моей жизни не было приключений. Угнетала скука странных взаимоотношений с ребятами, многие из которых считались друзьями. Вот Ринат, например, был двоечником и выглядел нелепым клоуном, стремясь внешне во всём подражать старшим. Были тогда в моде брюки-клёш, и считалось, что чем шире клёши, тем круче. Ринату удалось уговорить мать сшить в доме быта брюки-колокола из синего крепдешина. И он гордо рыскал по Санаторке, подметая улицы широкими штанинами, в жажде одобрения и восторга у местных девок. Но его старания были напрасны – те лишь смеялись над ним. И было от чего: в нелепых «колоколах» низкорослый Ринат походил на Карандаша из цирка. Петра был тоже смешон, хотя бы потому, что звали его, по нашим представлениям, неправильно: не Пётр и не Петя, а именно Петра. К тому же у него были оттопыренные уши и длинная прямая чёлка на стриженой голове – на взгляд современного стилиста, сплошная нелепость и недоразумение.

Постепенно я стал приходить к мысли, что по-настоящему развлекается тот, кто сам умеет создавать игровые сюжеты. Игры, которые придумывал я по мотивам прочитанных книжек, были намного интереснее тех, в которые играли во дворе мальчишки и девчонки. Расскажу только про одну. Однажды мне купили книжку Николая Бадеева «Принимаю бой», содержащую увлекательные истории о кораблях и морских сражениях. В ней я неожиданно вычитал, что «салага» – вовсе не обидное слово, как предполагали ребята. Оказывается, салагой называли юного моряка, и это открытие неожиданно наполнило сердце гордостью. Рассказы о храбрых моряках настолько захватили моё воображение, что я стал строить собственный флот.

Корабли, конечно, были из бумаги, но они вмещали в себя команды матросов, нарисованных на крохотных кусочках бумаги, шлюпки, были оснащены тяжёлым вооружением в виде нарисованных по бортам пушек, а на самой высокой точке корабля гордо реял Андреевский флаг. К новой игре я привлёк и Марата. Когда родителей не было дома, мы набирали ванну, спускали корабли на воду и начинали сражение. Для того чтобы корабли стреляли по-настоящему, были изобретены специальные снаряды. Одни из них представляли собой спички с пластилиновым наконечником на конце. Пластилин поджигался, и горящий снаряд сбрасывался с установленной правилами высоты на плывущий корабль противника. Если он загорался, то выбор был небольшой: или приходилось сдаваться и гасить пламя – тогда флаг доставался противнику в качестве трофея, или матросы спасались на шлюпках, а корабль сгорал вместе с гордо реющим флагом и капитаном, не имеющим права покидать мостик. Со временем было изобретено более мощное, реактивное оружие: это был стержень шариковой ручки, который неплохо горел, при этом капли пылающего полиэтилена с шипением поражали «врага». Правда, скоро выяснилось, что полные стержни здорово загрязняют окружающую среду, поэтому пришлось принять конвенцию об их запрете. Допускалось применение лишь очищенных от пасты стержней. Всякое сражение заканчивалось перед приходом родителей, которые и не подозревали, что квартира в их отсутствие подвергается опасности быть спалённой в огне яростных битв, но игра продолжалась, поскольку строились новые корабли взамен утраченных, набирались новые команды матросов, а знаки доблести и трофеи с гордостью демонстрировались в музее.

Этот опыт создания ролевой игры вскоре привёл меня к неожиданной мысли: если я не могу отправиться в дальние страны за опасностями и приключениями, что мне мешает придумать их здесь и сейчас? И тогда я решил включить ничего не подозревавших друзей в игру, которая называлась «Найди то, не знаю, что». Как-то я набросал загадочные аббревиатуры НТНЗШ случайно оказавшейся у меня красной пастой на обыкновенном тетрадном листочке в линейку. Сложил его пополам, потом свернул в трубочку, обмотал нитками и проклеил сверху канцелярским клеем. Улучив момент, затолкал бумажный цилиндр в ранец Рината. Тот сильно удивился, обнаружив у себя тайное послание, и поделился находкой с Петрой. Петра, как обычно, недопетрил, и закадычные друзья обратились за помощью ко мне как к известному дешифратору загадочных букв.

Я сидел и читал учебник по электротехнике, когда они, запыхавшиеся, ворвались в нашу квартиру.

– Салагин, секи сюда, – выдохнул Ринат и протянул мне листочек. – Ты можешь объяснить, что это?

Я многозначительно промолчал, согнувшись в позу роденовского «Мыслителя». В это время подъехал катавшийся на трёхколёсном велосипеде братишка, заглянул в листок, и заявил озадаченному Ринату:

– Ты что, не видишь? Это буквы. Такой большой, а глупый!

– Ну-ка, малёк, кати отсюда, – рассердился Петра на Марата. – Мы и сами видим, что буквы. Но в чём их смысл?

– Ну это же просто, – небрежно бросил я. – Понятно, что НТНЗШ значит «нужно тебе немедленно зайти в школу».

– Немедленно… То есть прямо сейчас? – спросил растерявшийся Ринат.

– Нет. Немедленно – это сегодня в полночь, – съязвил я, но Ринат не заметил сарказма, он всецело доверял моей интуиции.

– Сегодня… А кто мог написать записку?

– Догадайся с трёх попыток. Она же написана красной пастой!

– Думаешь, учительница?

– И тетрадка в линейку.

Рината озарило:

– Клавдиша?!

Петра недоверчиво взглянул на меня:

– Пойдёшь с нами?

– Шутите? Вы-то двоечники, вам можно, а меня родители не отпустят ночью. Да и идти предлагается только Ринату. Ты на шухе постоишь. Думаю, и один вполне справишься.

– На шухе?

– Да. Типа на шухере. Расскажете мне потом, что будет, ладно?

Ринат с Петрой ушли озадаченные, а я порадовался, что друзья клюнули на «наживку» и первый, самый простой уровень пройден. Надо было придумывать нечто более серьёзное. С энтузиазмом принявшись за дело, я за пять минут спаял аналог «шаховской» бомбы и пошёл к Ваське за бензином.

– Зачем тебе бензин? – Вася с сомнением посмотрел на меня.

Я стоял, насупившись, молча. Он был не дурак и понимал, что секреты не выдают.

– Дело-то стоящее? – спросил он. – Надеюсь, не будешь поджигать соседей, как некоторые?

Я кивнул – и получил столь желанную бутылку бензина.

Ночью, тайно пробравшись к школе, я вкопал бутылку с бензином у крыльца, отвёл провода запала к ближайшим кустам, присоединил один проводок к клемме батарейки, а другим приготовился замкнуть цепь, когда настанет время припугнуть недотёп-приятелей. Я представлял, как они рванут прочь от школы, напуганные неожиданным взрывом, и в предвкушении сладостного эффекта уже втихаря посмеивался над ними, когда появилась тень. Это была тень сторожа, совершавшего обычный ночной обход. Я напрягся, и тут появились абсолютно беспечные Петра с Ринатом. Они, дураки, всё-таки пришли в назначенное время.

О существовании сторожа я как-то не догадывался, он вообще не вписывался в мой план. Было понятно, что нужно немедленно сматываться. А ребята? Они ж сейчас попадут прямёхонько в лапы охранника, и грянет грандиозный скандал. Как же! Ученики ночью пробрались к школе. Понятно зачем. Не за знаниями же они туда попёрлись. Разумеется, чтобы свистнуть журнал в учительской и стереть в нём «двойки». А если ещё и бензин обнаружат? Наверняка вызовут в директорский кабинет вместе с родителями и пропесочат как следует. Надо было каким-то образом предупредить друзей. Взволнованный, я замахал им издалека руками, но они не заметили меня в темноте. «Что же делать?» – пронеслось в голове, но додумать я не успел. Случайно рука с проводом коснулась клеммы батарейки, ток радостно выпрыгнул из неё и побежал к бутыли с бензином. Полыхнуло так, что сторож с матюгами бросился бежать прочь. Бензин выплеснуло на деревянное крыльцо, и оно, к моему великому ужасу, занялось огнём.

Я слишком поздно понял, что натворил, и поспешил сбивать пламя тем, что оказалось под рукой, а рядом была лишь голая земля. Единственное, что пришло на ум, – сгребать руками сухой чернозём и забрасывать им огонь. Слава богу, что друзья не струсили и пришли на помощь. Ринат, снял с себя плотную рубаху и лупил ею по огню что есть силы, Петра же, не долго думая, разбил окно и вытащил из школьного коридора бак с водой. Её хватило, для чтобы спасти от пожара деревянное здание школы. Наконец мы смогли отдышаться и только тут начали осознавать, что произошло. Ребята вопросительно смотрели на меня, а я совсем не знал, как им объяснить моё неожиданное появление.

– Бежим! – предложил Петра, но было поздно.

К школе, что-то крича, бежали встревоженные люди, нас заметили, и скрываться было бессмысленно и глупо. Ринат вовремя обнаружил куски обгоревшего провода и, видимо, смекнув что к чему, отбросил их в кусты.

На другой день в школе состоялась линейка по поводу чрезвычайного происшествия, пришёл участковый, вызвали родителей. Рината и Петру выставили на позор и клеймили страшными словами. Они были признаны виновниками ночного происшествия и стояли, опустив головы, как раскаявшиеся грешники на исповеди. Меня почему-то не ругали, никому и в голову не приходило, что подобное мог учинить отличник учёбы, образец для подражания нерадивым двоечникам. Мне было стыдно перед ребятами, я порывался встать с ними рядом, но Ринат на меня шипел:

– Не лезь, нам-то что. Подумаешь, дома в очередной раз поругают.

– Надо поставить их на учёт в милицию, – предложил кто-то из родителей.

Ринат с Петрой вообще сникли, плачевный исход был неизбежен. И тогда из уст директора прозвучал вопрос, который нужно было задать сразу:

– А что вы делали возле школы поздней ночью?

– Нас учительница позвала, – наивно признался Ринат.

– Какая учительница? – Директор был ошарашен.

– Клавдия Андреевна.

Все уставились на Клавдишу, стоявшую задумчиво у дальнего окна.

– Это правда?

Стало совсем страшно: придуманная мной игра не предполагала такого исхода.

– Да, правда, – откликнулась Клавдиша. – Я думала, что задержусь до ночи с проверкой контрольных работ, и попросила ребят прийти и проводить меня до дома. Но вот получилось так, что не дождалась и ушла раньше.

– Разве нельзя было позвать тех, кто постарше? – удивился директор.

– Я обратилась к самым смелым, – отрезала учительница. – Кстати, если б не их мужество, школа бы давно сгорела. По-моему, их не ругать надо, а награждать. А вот почему сбежал наш бравый сторож, который, честно говоря, и должен отвечать за безопасность, мне не понятно.

Участковый обернулся к директору:

– И правда, где сторож?

– Уволился, – ответил директор. – Испугался последствий. Если помните, раньше он работал на водокачке в лесу. Там в него стреляли, и он устроился работать сторожем в школу. Говорит, что на дверях была оставлена угроза и взорвать хотели именно его.

– И что за угроза?

– НТНЗШ. Расшифровывается как «Ночью тебя накажем, злобный Шалбан».

«Это совсем не так расшифровывается!» – неожиданно вырвалось у меня, и я растерялся.

Участковый подозрительно посмотрел на меня – я почувствовал, что краснею.

* * *

Таким вот образом закончилась моя первая ролевая игра. Расследование зашло в тупик, я отделался испугом, Петра и Ринат стали героями, а Клавдиша получила строгий выговор. Я осознал, что не справился со сценарием, плохо продумал варианты развития действия, и оно, увы, вышло из-под контроля. Однажды, будучи уже взрослым, я спросил при встрече мою учительницу, почему она тогда соврала и взяла удар на себя. Она ответила: «Меня бесили постоянные приводы наших учеников в милицию. Словно мы кадры для тюрьмы готовим». Надо признаться, что Клавдиша была права: много моих тогдашних товарищей по играм со временем безвозвратно ушло в тюремщики.

Но в тот день герои спланированных мною событий в опасной ситуации повели себя благородно и даже спасли от позора горе-автора. Мне было стыдно, стыдно и стыдно… Почему-то все вокруг выгораживали меня: Шах, Петра с Ринатом, Клавдиша… Промолчал даже участковый. Мент! Я не нашёл ничего умнее, чем покаяться в неблаговидном проступке перед Олей. Наверное, это было глупо. Вместо ожидаемого понимания, сочувствия и поддержки, я получил неожиданный удар ниже пояса.

– Они жалеют тебя, потому что ты салабон и салага. А я думаю, что ты просто трус! Ты же читал мои книги и до сих пор не понял, что настоящие люди жертвуют собой ради спасения товарищей, а не прикрываются ими. Ты придумал плохую игру и не можешь признаться в этом. Ты ещё салага, нигде не был, ничего не видел и не испытывал себя в трудностях, поэтому ты мне совсем не интересен. – Она отвернулась от меня и торопливо ушла за голубую калитку – в заветный яблочный сад.

Я был ошарашен и подавлен. Девочки умеют бить в самое уязвимое место. Так больно мне никогда ещё не было. Если б меня побил Хамит, было бы намного легче. Весь вечер никак не мог успокоиться. Ночью не мог заснуть и, ворочаясь в кровати, думал: «Зашибись! Теперь ты навсегда покрыл себя позором. Никто и никогда больше не станет играть с тобой». Действительно, жизнь моя бледна и скучна: я не летал на воздушном шаре, не замерзал во льдах Антарктики… Я даже никогда не видел горы. Оле со мной наверняка неинтересно.