Текст книги "Белый, как снег"

Не верь ничему, что не можешь знать наверняка.

Залитый солнечным светом, дом возвышался как мрачное строение из сновидений. Старый, трехэтажный, с одной башенкой. На самом деле по форме он удивительно напоминал уменьшенную копию домика Муми-троллей Тууликки Пиетиля[17]17
  Тууликки Пиетиля (1917–2009) – финская художница, иллюстратор книг Т. Янссон о Муми-троллях.


[Закрыть]. Не тот простой домик, знакомый по японскому мультсериалу или Парку Муми-троллей в Наантали, а треугольный, ломаных форм, с выступом, который так понравилось рассматривать Белоснежке, когда она в детстве приехала в Тампере и посетила музей в подвале библиотеки.

Но если в Муми-доме загадочность и неожиданные уголки – это восторг и призыв к приключениям, то в доме Зеленкиной семьи – странная тяжесть. Возможно, из-за плохого состояния здания, облупившейся краски, полуразрушенных балконов и грязных поцарапанных окон. Дом был в пяти минутах от того состояния, в котором, будь это в Финляндии, его постановили бы снести. Дикий плющ плотно увил стену и добрался до самой крыши. Возможно, жилище было когда-то цвета слоновой кости, но сейчас казалось грязно-серым.

Двор выглядел так, будто за ним никто не ухаживает. Трава, хоть и коротко подстриженная, была желтоватой и местами плохо росла. Единственным украшением являлись белые розы, растущие вдоль дома. Тем не менее у некоторых цветков осы́пались лепестки, другие грустно поникли головой. На задней части двора возвышалась странная каменная постройка, назначение которой было непонятно Белоснежке. Она была слишком узкой для садового домика или флигеля.

В сущности, дом и сад не выглядели дружелюбными. Этот эффект укреплялся в том числе высокой, угрожающей железной оградой, черной и массивной, окружающей двор. Ее острые пики говорили на понятном языке: даже и не вздумай лезть. Ворота были большими, тяжелыми, запертыми на замок.

Здание располагалось не в центре. Зеленка провезла Белоснежку сначала на метро, затем на автобусе, и потом они еще достаточно долго шли пешком, прежде чем оказались на месте. Вот он, дом. Других жилых строений поблизости не видно.

Зеленка, колеблясь, посмотрела на Белоснежку:

– Ты веришь, что ты моя сестра?

Белоснежка смутилась.

– Не знаю, – честно призналась она. – Все, что ты сказала, выглядит вполне вероятно и объясняет некоторые обстоятельства, но…

– Ты не сможешь встретиться с моей семьей, если не поверишь, – грубо перебила ее Зеленка.

Что за черт? Она что, зря сюда притащилась?

– У нас такое правило: через эти ворота может пройти только родственник, – объяснила Зеленка. – И это правило нерушимо.

Вдруг ее взгляд сделался решительным, как будто она обрела ту внутреннюю уверенность, которую до этого не могла найти. Как будто близость дома дала ей силы стоять с гордо поднятой головой и говорить громким голосом.

Белоснежка взвешивала свой ответ. Она не могла честно сказать, верила в это или нет. Слишком много всего произошло, чтобы проглотить за один раз. Кроме того, в своей жизни Белоснежка слышала столько лжи, звучащей как правда, что поневоле стала подозрительной. Она твердо запомнила: кто угодно может мило улыбаться и клясться в вечной дружбе – и сразу после этого плюнуть тебе в лицо.

Школьные мучительницы много раз уверяли ее, что если она исполнит их волю, они прекратят насилие и издевательства, прекратят доставать ее. Но этого не случалось. Они также подговаривали других одноклассников все время обманывать Белоснежку, врать ей по любому поводу. Что отменили завтрашнюю физкультуру… Что директор попросил ее зайти к нему… Мгновения унижения, когда Белоснежка понимала, что облажалась, навсегда отпечатались в ее памяти.

Не верь ничему, что не можешь знать наверняка.

Окна дома смотрели на Белоснежку, словно тусклые глаза. Девушка коснулась железных ворот, которые нагрелись на солнце и стали неприятно горячими. Она чувствовала себя ближе, чем когда-либо, к разгадке тайны своей семьи. Если она сейчас скажет, что не верит, потеряет ли она навсегда возможность узнать правду?

– Я… – начала Белоснежка.

Тут она увидела, как к окну второго этажа подошел мужчина и посмотрел вниз на девушек. Ему было где-то около пятидесяти. Низкий рост, узкие плечи. На лбу жесткие морщины. Темные глаза смотрят враждебно. Белоснежка вздрогнула, против своей воли. Зеленка тоже посмотрела наверх, затем достала из сумки ключ и сжала его в руке. Она ждала ответа Белоснежки.

В этот момент открылась дверь и на крыльцо твердыми шагами вышла женщина, на вид лет шестидесяти, на которой была такая же льняная одежда, как и на Зеленке. Простая длинная юбка и блузка с длинными рукавами. Седые волосы связаны в аккуратный узел. Еще издалека она быстро начала говорить с Зеленкой на чешском, периодически бросая взгляд на Белоснежку. Во взгляде ее была та же враждебность, что и у мужчины, выглянувшего из окна. Зеленка пыталась отвечать; по интонации ее голоса было слышно, что она объяснялась и оправдывалась. Она крепко сжала ладонь Белоснежки, подняла их сцепленные руки, как будто показывая женщине, что они одна плоть и кровь. Белоснежке хотелось выдернуть руку. Она ненавидела быть яблоком раздора.

Женщина не унималась. Ее голос становился громче. Она открыла ворота и так сильно сжала руку Зеленки, что та вскрикнула от боли и ослабила хватку, которой держала руку Белоснежки, успев крикнуть:

– Ты не можешь пройти!

Это она и сама поняла. Прием не был холодным. Он был ледяным – посреди жаркого дня…

Женщина затащила Зеленку внутрь и захлопнула дверь перед носом Белоснежки. Затем совершила руками отгоняющее движение и прошипела какое-то слово, состоящее, как казалось, из одних согласных. Этого было вполне достаточно. Белоснежка и так видела, что ей здесь не рады.

Зеленка покорно опустила голову, и женщина повела ее в дом, сжимая руку девушки крепко, словно щипцами. Зеленка вдруг показалась Белоснежке маленькой девочкой, которую наказывают и которая знает, что ее накажут еще сильнее. Она даже не оглядывалась. Белоснежку трясло от страха. Ситуация была очень странной. Совершеннолетняя девушка в один миг смирилась, никак не сопротивляясь такому обращению. Белоснежке и до этого было ясно, что с Зеленкой не все слава богу, но настолько полное ее подчинение говорило о неумеренном домашнем диктате.

Белоснежка не могла смириться с тем, что одни люди заставляют других подчиняться. Это выводило ее из себя.

– I morgon klockan sjutton i slottets trädgård![18]18
  Завтра в пять в саду замка! (Шв.)


[Закрыть] – крикнула она Зеленке, надеясь, что женщина не знаток скандинавских языков.

Девушка не оглянулась, но Белоснежка видела, как ее тело вздрогнуло. Слова дошли по адресу.

Когда дверь захлопнулась, она еще некоторое время смотрела на дом. Он оставался таким же загадочным, каким представился ей в самом начале. Белоснежка решила, что прежде, чем закончится ее путешествие в Прагу, она пройдет за эти ворота и разгадает тайну дома.

18 июня
Суббота
Ночь

Они с Огоньком пронырнули все обычные уровни знакомства и общения – и сразу очутились на такой глубине, что у Белоснежки перехватило дыхание. Она наверняка испугалась бы, если б успела…

Белоснежка чувствовала руки, опускающиеся сзади на плечи. Она не шелохнулась, не издала ни звука. Это игра под названием «ты – не ты». Суть ее в том, чтобы продержаться как можно дольше, оставаясь тихой, пассивной, неподвижной. За движениями другого можно следить, но самой ничего не предпринимать. Пока хватит сил.

Ладони нежно гладили плечи. Они двигались медленно, вдоль рук, вниз и снова наверх. Белоснежка чувствовала, как после них остается ощущение тепла. Руки переместились на ее голую шею и слегка погладили ее. Волны жара и холода сбежали вниз вдоль позвоночника Белоснежки. Она уже готова была повернуться, но сдержалась. Волны превратились в пламенные потоки, когда шеи Белоснежки коснулись губы. Внутри ее уже назревал мучительный стон, но она стиснула зубы и молчала.

Ладони продолжали опускаться вниз вдоль ее боков, а губы оставались на шее, щекоча ее мучительным перышком. Руки внезапно нырнули под рубашку и на мгновение остановились на животе Белоснежки, как будто размышляя, куда двинуться дальше.

«Не останавливайся», – хотелось просить ей. Вверх или вниз. Не важно куда.

После недолгой паузы руки двинулись вверх и достигли ее обнаженной груди. В это же мгновение находящиеся на шее губы начали ее пощипывать, сначала легко, потом сильнее. Белоснежка прикладывала всевозможные усилия, чтобы продолжить игру. Она знала: чем дольше продержится, тем больше это возбудит их.

Сначала ладони гладили грудь сбоку, затем начали массировать ее целиком, сильнее, целенаправленнее. Пальцы достигли сосков, которые, выдавая Белоснежку, сразу затвердели. Губы двинулись, целуя, посасывая и пощипывая шею, и она почувствовала себя тающей, испаряющейся, светлой, пульсирующей желанием.

Когда одна рука ласкала грудь Белоснежки, вторая двигалась ниже, через живот, за края трусиков, между ног. Девушка застонала от наслаждения. Она знала, что проиграла.

Какое же наслаждение и радость доставил ей этот проигрыш!..

Белоснежка проснулась в поту, вся мокрая. Взглянула на часы, которые показывали три ночи. Простыня, укрывавшая ее, была влажной, и она отбросила ее в сторону. Легче не стало. Жар ночи и ощущение только что увиденного сна крепко держали ее.

Почему это не кончается? Почему не проходит?

Белоснежка не жаловалась на погоду – что есть, то и есть, ничего не поделать. Но почему ее не покидает грусть? Почему дразнят сны? Почему тоска заставляет ее вздыхать, хоть это и бессмысленно? Прошел уже год. Все длилось не дольше одного лета. Разве воспоминание длиной в одно лето не должно было уже потерять краски? Или измениться, стать менее назойливым, стать легким?

Когда воздух как следует прогрелся, а новое лето прокралось к двери и прошмыгнуло внутрь, стало только хуже. Тепло разбудило каждую клеточку ее естества и заставило вспомнить прошлое. Легкая волна нежного ветра на голой руке как ласка. Солнце согревает, как влюбленный взгляд. Тело, разбуженное летом, тосковало по прикосновениям, которые год назад чувствовало ежедневно.

Тоска – это чувство, с которым трудно смириться. Оно не спрашивает разрешения. Не считается ни с местом, ни со временем. Неумеренное и требовательное, жадное и эгоистичное. Оно или затуманивает мысли, или делает их слишком явными, слишком острыми. Тоска хочет, чтобы ей безоговорочно отдались. Белоснежка не хочет тосковать – и все равно тоскует. Она не хочет вспоминать, но сны и тело помнят – и постоянно напоминают…

Грусть физическая, осязаемая. Бурная. Это схватки в животе. Это необходимость обхватывать себя руками в кровати, когда никто другой не может этого сделать. Тоска ощущается на кончиках пальцев, которые хотят гладить, прикасаться, ласкать. Тоска вынуждает пальцы неустанно двигаться, теребить молнию кофточки, веревочки капюшона, ощупывать подворачивающиеся под руки мелкие предметы. Тоска заставляет зубы кусать нижнюю губу, обветренную и потрескавшуюся, из которой скоро пойдет кровь. Белоснежка знает, что ведет себя глупо. Она знает, что скучать становится все более и более бессмысленным.

Jag längtar till landet som icke är[19]19
  Я скучаю по земле, которой нет (шв.).


[Закрыть].

Так оно и было. Белоснежка скучала по чему-то, чего не существовало, где она никогда не была. Она тосковала по человеку, который не хотел ей принадлежать. Утверждающему, что не может ей принадлежать. Человеку, который ушел из ее жизни, не оглянувшись назад. Разумно ли тосковать по тому, чего не было? Белоснежка скучала по близости, доверию, дарению – хотя ей уже давно должно быть понятно, что от ее тоски человек не почувствует к ней то же самое, что и раньше никогда этого не чувствовал.

Она так только полагала. Она так представляла. Она хотела, чтобы так было.

– Огонек, – слышит в ответ Белоснежка, когда спрашивает имя. – Все называют меня Огоньком.

– Все?

– Все.

Это понятно. «Огонек» подходит ему больше, чем настоящее имя. А что же там такое с настоящим именем? Это не так просто и однозначно. «Огонек» приравнивается к настоящему имени. Пылающий, горящий, всегда в движении, неустойчивый, меняющий форму, согревающий, обжигающий, прекрасный на вид, но пробуждающий неопределенное чувство опасности…

– Только не говори, что у тебя есть какая-то крайне личная, уникальная, изображающая огонь или пламя татуировка, – подкалывает его Белоснежка на первом свидании.

– Хуже.

– То есть?

– Да. У меня вытатуирована целая груда огромных огненных шаров.

Огонек смотрит на Белоснежку пристально, через кофейную чашку. Взгляд голубых, как лед, глаз такой пронзительный, что Белоснежка чувствует, что краснеет, хотя для этого нет причин. По крайней мере, никакой другой причины, кроме той, что она тут же задумывается, на какой части тела скрыты эти огненные шары, если их не видно. Рубашка без рукавов обнажает руки, но там их нет. На спине, на животе?..

Огонек широко улыбается, ничего не говоря.

– Что такое? – не может не спросить Белоснежка.

– Твое выражение лица.

Девушка чувствует, как краснеют ее щеки. Она не может ничего с этим поделать, хотя это безумно бесит ее.

Огонек нагибается над столом и показывает свой затылок. Белоснежка сразу же понимает.

– Созвездие Близнецов, – говорит она.

– Откуда ты знаешь?

– Это мое любимое созвездие, – отвечает Белоснежка.

Они замолкают. Казалось, какое-то странное существо прокралось к ним и сказало, что происходит что-то уникальное, что-то особенное. Но дело даже не в этом, а в том, что они, ничего не зная друг о друге, взяли по большой чашке черного кофе, что на их ногах красные тканевые тапочки и что им нравится созвездие Близнецов. Белоснежка уже тогда почувствовала, что Огонек, должно быть, именно тот человек, который поймет ее с полуслова.

Первый такой человек в ее жизни.

Предчувствия не обманули Белоснежку.

Они с Огоньком пронырнули все обычные уровни знакомства и общения – и сразу очутились на такой глубине, что у Белоснежки перехватило дыхание. Она наверняка испугалась бы, если б успела. Но она не успела. Все случилось слишком быстро. Ее защитный барьер рухнул в одно мгновение, взорвался от нереальности происходящего. Белоснежка оказалась полностью обнажена и уязвима; все слова и поступки Огонька врывались в нее как пули, проникали в самую ее глубину – и там взрывались, расплескивая радость, тепло, свет. Никогда еще Белоснежка такого не испытывала. Это смущало ее, заставляло дрожать, мешало жить.

Они знали друг о друге вещи, которые никому до этого не рассказывали. Знали – на самом деле не зная. Они угадывали любимые блюда друг друга. Они могли назвать любимые книги друг друга. Они знали, что может заставить другого плакать от радости и что – от горя. Они, не сговариваясь, говорили хором, заканчивали друг за друга предложения, в их головы приходили одновременно одни и те же мысли. Они слушали одни и те же песни. Они неслись на одной волне, хотя Белоснежка никогда не думала, что такое возможно. Это казалось чем-то сверхъестественным, чудесным.

Сейчас Белоснежка думает, что в этом контакте нет ничего сверхъестественного. Просто с первой же встречи они почувствовали друг в друге сильную схожесть, которая взаимопритягивала их. Они могли читать выражение лица друг у друга, угадывать жесты, чувствовать потаенные настроения, которые нельзя выразить словами, но которые рождаются в их сознании. Все, что они когда-либо в жизни увидели, услышали, почувствовали, прочитали, съели, понюхали, – все оставило свой след. И все прожитое превратилось в знания. Эта схожесть обусловила моментальный и сильный контакт. Когда такое случается, невозможно устоять. Этому надо просто отдаться.

Так думала Белоснежка. И даже не пыталась защититься. Она полностью открылась Огоньку. Дала ему войти, согреть, осветить. Белоснежка предчувствовала, что может сгореть, но она приняла этот риск. Мгновенно и без колебаний.

С самого начала она полагала, что физическая близость принесет в их отношения лишь проблемы. После нескольких лет школьных издевательств в ней остался страх прикосновений, даже ненависть к ним. Она держала других людей на безопасном расстоянии. В основном не особо знакомых. Она хотела сама решать, кому, когда и как будет разрешено прикасаться к ней. Она очень редко чувствовала желание сама касаться кого-то другого. Иногда Белоснежка думала, что никогда не сможет с кем-то встречаться или в кого-то влюбиться, потому что ей была противна сама мысль подпустить кого-то физически близко, тем более поцеловать.

Но с Огоньком… Когда духовное расстояние сократилось, физическая дистанция стала казаться невыносимой. Белоснежка удивилась, какой жесткой необходимостью может быть желание быть рядом с другим человеком, на уровне «кожа к коже». На третьем свидании они оказались у Белоснежки – снова пили кофе, привычно, как будто они делали это уже много раз, сидели за столом, болтали и смеялись. Кофе успел остыть, прежде чем они допили его до конца.

Белоснежка сжала свою чашку обеими руками, чтобы не потянуться и не потрогать руку Огонька, не погладить его щеку, не пробежаться пальцами по коротким волосам цвета капучино. Она крепко прижала губы к краю чашки, хотя хотела прижать их к губам Огонька. Она никогда раньше не испытывала подобного. Ее пульс бешено бился. Внутри ее все дрожало, и главным для нее было не выпустить эту дрожь наружу.

Белоснежка пыталась продолжать болтовню, как будто ничего не произошло. В любом случае она не могла сосредоточиться на том, что ответит Огонек. Была способна думать только о поцелуях этих губ. О том, как она возьмет его за подбородок, нежно, но решительно, посмотрит в глаза цвета чистого льда – и поцелует. Белоснежка никогда ни с кем не целовалась, но ее желание, ее жажда были столь сильны, что она даже не могла думать о том, знает ли, что при этом надо делать.

У чувств и техники нет ничего общего. Чувство – это чистое пламя, огонь.

Щеки Огонька вдруг покраснели. Он взъерошил свои волосы и улыбнулся как мальчишка. Больше Белоснежка не могла терпеть. Она вскочила с места. Кофе выплеснулся через края чашек. Через мгновение они уже сплелись друг с другом – сначала на стуле, потом стоя; стул шатался и грохотал об пол. Белоснежка крепко обнимала Огонька, каждую его клеточку, до которой могла дотянуться. Их губы слились воедино. Они пылали жаром друг друга. Руки искали новые места, которых могли коснуться, приласкать…

Все произошло. Частично Белоснежка находилась в центре событий, а частично – вне, где-то снаружи. Она не контролировала свои движения, свое желание. Она не могла приказать себе двинуться дальше. Она была не в состоянии перестать целоваться, даже если бы в это мгновение взрывался мир. Но мир не взорвался. Вместо этого взорвалось все внутри Белоснежки.

Они торопились – и при этом им принадлежало все время на земле. По совместному негласному договору они знали, как долго это должно длиться. Хотя они претендовали на чужое друг в друге, они умели также и сохранять свое. Они были в состоянии оставить часть своего опыта на следующий раз. И еще на следующий. Они словно пустились в экспедицию без карты и компаса, и никто не хотел, чтобы цель этой экспедиции была достигнута слишком быстро. Всему свое время.

Когда они лежали рядом на Белоснежкином матрасе и пытались отдышаться, Белоснежка подумала, что их путешествие только началось. И, по ее мнению, это замечательно, что она не знает, к чему это приведет.

Лишь спустя долгое время ей стало казаться, что она жутко ошиблась. Что путешествие ее и Огонька оборвалось посередине. А тогда Белоснежка думала о том, что им надо еще так много показать друг другу, научить друг друга, попробовать вместе…

Белоснежка открыла глаза, подняла руку и посмотрела. Серебряная брошь, на которой был изображен прекрасный дракон, свернувшийся клубком.

– Это тебе. У каждого должен быть свой собственный дракон, – тихо сказал Огонек.

Конечно же, Белоснежка все знала. С самого начала. С самой первой встречи, когда ее взгляд надолго приковался к небесно-голубым глазам Огонька. После она не могла назвать ни одной детали, ни одной черты в нем, по которой могла узнать это. По дуге подбородка? По плечам, которые, несмотря на мышцы, не казались широкими? По голосу, глубокому и приятному, но не слишком низкому? По пальцам, красивым и узким? По походке, в которой было что-то слишком расслабленное, мальчишеское?

Причина крылась не в чем-то конкретном. На первый взгляд Огонек определенно был еще абсолютным мальчишкой. Но все же не полностью. Уже нет. Или еще нет. Физическая оболочка пока не обрела единства с внутренним содержанием – Белоснежка сразу это поняла, – но это и не важно. Ей было с первого взгляда ясно, что Огонек не мальчик. И в то же время не промежуточное звено, а целостная личность.

Поэтому казалось таким странным, что Огонек с трудом, заикаясь, рассказывает об этом. Белоснежке хотелось, чтобы он замолчал, потому что о таком не рассказывают. Для нее такие слова, как «транссексуальность», «изменение пола» или «процесс», кажутся чужими. И не потому, что они пугают, приводят в ужас – не в этом причина. А потому, что они идут откуда-то извне, из чуждых установок, из желания определять категории, ставить диагнозы, размечать границы, раскладывать по пронумерованным ячейкам.

Для Белоснежки Огонек – это Огонек. И вместе с тем – Лаура, семилетняя девчонка, которая улыбается раскованной улыбкой с фотографии, найденной Белоснежкой на даче родителей Огонька, когда влюбленные скрылись там вдвоем на целую неделю.

Огонек рассердился, когда увидел фотографию:

– Ты можешь убрать ее? Мне неприятно смотреть, как мне насильно заплетали косички, хотя я ненавидел их и хотел короткую стрижку.

– Ты тут такой милый…

– И естественный, как какой-то пудель, которому завязали бантик… Унизительно.

Белоснежка убрала фотографию. Но она осталась в ее памяти, поэтому Огонек был для нее Лаурой с той фотографии, с косичками, широко улыбающейся.

В то же время он был Лаури – новое официальное мужское имя после процесса. Для Белоснежки эти три личности умещались в одном человеке легко, безо всякого противоречия. Для нее это не было странным или трудным, не доставляло проблем. Для Огонька же все было не так просто.

– С детства понял, что во мне что-то не так. Что у меня неправильное имя и неправильная одежда и что выгляжу я тоже неправильно. Веду себя неправильно. Что люди смотрят на меня и предполагают что-то, а я не такой, как они предполагают.

– Тебе не следует обращать внимание на других.

– Да уж… Оказывается, в этом мире есть и другие люди. И с ними надо иногда уживаться. Работать. Общаться. Жить, в общем. И не у всех взгляды совпадают с твоими. Мне казалось, что уж ты-то это знаешь. Кто же еще…

Огонек смотрел мимо Белоснежки. Она видела, как дрожит его подбородок, как он сжимает зубы. Похоже, неуместно будет рассказывать ему о насилии, которому она подвергалась в школе. Кроме того, в данном случае нельзя говорить о наличии или отсутствии у мучителей терпимости и интеллекта. Или о том, что все, что бы ни сказала или ни сделала Белоснежка, было, по мнению издевавшихся, неверным. Она была выбрана их жертвой по жестокой случайности. Насилие – это просто насилие, просто желание причинять боль, разрушать чужое сознание.

Обмен репликами перерос в дискуссию, а дискуссия – в ссору. И все по обычной схеме. По мнению Огонька, Белоснежка не понимает или слишком холодно и пренебрежительно относится к нему. Она каждый раз обещала исправиться, что бы ни случилось, но Огоньку казалось, что она никогда не сможет понять эту муку, боль, пустоту, которые он испытывает.

– Для тебя твое тело всегда было именно твоим. Тебе не надо было думать об этом, – утверждал Огонек.

Белоснежка отвечала, что это возможно, но не понимала, почему это мешает ей быть рядом с Огоньком.

– Я, видимо, стал совсем хреновым собеседником после процесса. И, честно говоря, не знаю, смогу ли еще терпеть себя. Но точно знаю, что больше не могу быть ответственным за счастье и благополучие другого. Лучше мне быть в одиночестве. Зря я тебя раздражаю.

Белоснежкины контраргументы не помогали. Он так решил. Он уже это понял. Он сделал свой выбор – и не в пользу Белоснежки…

Она перевернулась на живот в кровати отеля и ударила по подушке, уже давно потерявшей форму и пышность. Черные мысли вновь прокрались в ее голову, выбравшись из темных уголков сознания, куда, как казалось Белоснежке, она окончательно и бесповоротно их загнала.

Где же сейчас Огонек? С кем? Появилась ли у него новая девушка, которая может нагишом лежать на дачной пристани, защищенной от взгляда соседей? К которой он подкрадется и легко опустит на живот одновременно мягкую и грубую руку, и будет смотреть, как девушка сначала улыбается, закрыв глаза, затем потихоньку кусает нижнюю губу и дышит быстрее. Хотя он не делает ничего, только держит руку на одном месте, на гладкой коже живота…

Может ли кто-то другой рассмешить Огонька? После того как она зажигала огонь в его глазах цвета синего льда, пламя цвета радости… Белоснежке сложно смириться с этой мыслью. Невозможно смириться с нею. Она разрывает ее изнутри, и во рту становится горько. Белоснежка понимает, что ее чувства безумны, но ничего не может с ними поделать.

Вот это она ненавидела больше всего. Что она ревнует к человеку, который вычеркнул ее из своей жизни. Белоснежка совсем не хотела знать, есть ли сейчас в его жизни другая, – и тем не менее от ревности аж туман глаза застилал. Впрочем, неизвестность хуже всего. Если б она знала это наверняка, то могла бы злиться или грустить, – а так остается лишь ворочаться в кровати, и колотить подушку, и думать, а что, если вдруг…

Белоснежка могла представить себе самое плохое. К примеру, прекраснейшую девушку, мудрейшую и остроумнейшую, способную на самые смешные шутки и самые мягкие движения. Способную дать Огоньку так много счастья, страсти и любви, что он даже не вспомнит, что у него когда-то была девчонка по имени Лумикки Андерссон…

Белоснежка знала, что совершенно напрасно мучает себя бестелыми фантазиями. Утром черное снова будет казаться блеклым, бесцветным, вздорным и глупым. Она удивится, почему снова замучила свою голову подобными глупостями. И снова решит больше не ревновать человека, который уже давно не является частью ее жизни.

Но она также знала, что когда-нибудь опять наступит ночь, когда черным мыслям ничто не помешает, – и они ворвутся в ее голову, окутают ее целиком.

Их последняя встреча была в Нясинкаллио, где предвещающий прохладу осенний ветер срывал листья с деревьев. Часть их была уже желтой. Перед Сяркянниеми поднимались волны.

Det är en blåsig sommar vi har[20]20
  Какое ветреное лето у нас выдалось (шв.).


[Закрыть].

Эти слова Бирка из «Рони, дочери разбойника» вспыхнули в голове Белоснежки. Не ветреное лето. Лето прошло. Кончилось. Ветер-озорник вцепился в волосы Огонька, взъерошил их. Белоснежка мучительно ясно понимала, что больше не может протянуть руку и пригладить его волосы. У нее отняли право касания к нему. Между ними выросло расстояние, холоднее скалы Нясинкаллио и шире озера Нясиярви. И Белоснежка ничего не могла с этим поделать. Она не могла уничтожить расстояние. Она не могла зачерпнуть свое тепло и отдать ему. Огонек закрыл двери. Он больше не смотрит в ее глаза.

Во время их последней встречи они обменялись парой фраз, но лучше всего Белоснежка запомнила тишину. Это была не добрая, спокойная тишина, в которой безопасно находиться; такая случалась у них много раз. Нынешняя тишина глуха, обволакивает холодом, сжимает легкие. Она кричит, требует, чтобы ее пустоту заполнили слова, но этих слов нет. Они кончились. Проглочены. Обещания, которые никогда не были озвучены, но которые все же связывали их, нынче разбиты.

Вдруг Огонек протянул свою руку и схватил руку Белоснежки. Та непроизвольно вздрогнула. Прикосновение отправило миллионы электрических импульсов от ладони до плеча. И в низ живота. Черт! Почему у Огонька такая власть над нею и ее чувствами? Белоснежка инстинктивно закрыла глаза и пожелала, чтобы он сделал то, что делал когда-то: поднял ее руку, развернул запястье и сдавил кожу губами, одновременно нежно и требовательно. Ничто так быстро и неодолимо не будоражило Белоснежку.

Но Огонек не сделал этого. Она почувствовала что-то металлическое в его ладони. Почувствовала, как он вложил в ее ладонь какой-то предмет – и убрал свою руку. Белоснежка открыла глаза, подняла руку и посмотрела. Серебряная брошь, на которой был изображен прекрасный дракон, свернувшийся клубком.

– Это тебе. У каждого должен быть свой собственный дракон, – тихо сказал Огонек.

Слезы наполнили глаза Белоснежки. Она ничего не сказала. Просто не могла. Даже поблагодарить.

Украшение она сохранила, хоть и не смотрела на него. Но запомнила каждый его изгиб, запомнила, как ощущается в ладони его вес; запомнила каждую чешуйку, вплоть до самой маленькой, холод металла, который согревало тепло ее тела.

Ее собственный дракон.

Но что она будет делать с драконом, если в ее жизни погас огонь?