Текст книги "Знак «фэн» на бамбуке"

На длинных верёвках, перекинутых через потолочные балки, раскачивались и крутились девять мешков, туго набитых песком. Посредине бегал, подпрыгивал и крутился обнажённый по пояс, загорелый и мускулистый юноша лет семнадцати. Его крепкий кулак бил сплеча то в один, то в другой мешок, придавая им новую силу вращения. Мешки налетали спереди, сзади, сбоку. Ловкость, с которой юноша увёртывался от запущенных им же самим снарядов, казалась позаимствованной у горного барса. Вдруг юноша увидел стоявшего на пороге гостя. На мгновение он замешкался, и один из мешков, словно обрадованный возможностью отомстить за все предыдущие неудачи, с тупой яростью толкнул его в спину. Юноша упал, перекатился к стене, быстро вскочил и с поклоном пробормотал извинение.

– Кто этот юноша, с которым не каждый отважится вступить врукопашную? – спросил гость, возвращаясь в первое помещение.

На маленьком столике возле жаровни уже дымились плошки с рассыпчатым рисом. В чашках под крышками настаивался заваренный на травах душистый чай.

– Простите, что неуклюжий малый невольно обеспокоил вас. Верно, удальцы из вольного люда укрывались в обители от непогоды и подвесили к балкам мешки, чтобы упражняться в силе и ловкости. Малый увидел и также решил испытать свою силу. И хотя разговор о лице столь незначительном недостоин вашего внимания, я отвечу на ваш вопрос. Его имя Ванлу. Деревню, где он родился, сожгли, всех жителей уничтожили из-за подозрения в сочувствии «Красным повязкам». Долгое время я надеялся передать Ванлу все тайны предсказания по лицу, но у него оказалось неразвитым чувство цвета. Чтобы проверить его возможности, я не раз предлагал ему посмотреть подольше на солнце, а потом отделить в темной комнате красные бобы от чёрных. Он каждый раз ошибался, не меньше, чем три раза из десяти.

– Такая задача вряд ли под силу даже художнику.

– Нельзя толковать судьбу, если не чувствуешь тонкой связи всех выпуклостей и впадин лица с их окраской. Ванлу честен, вежлив и справедлив. Он умеет хранить тайны, к тому же вынослив и ловок. Может успешно перевязать рану, излечить головную боль.

– Немало достоинств сошлось в этом юноше. Должно быть, вы, достопочтенный отец, воспитали своего ученика по заветам, оставленным предками.

– Преданный делу воин из малого выйдет, предсказатель судьбы – никогда, – заключил разговор старик и положил перед гостем бамбуковые палочки для еды.

Глава II
ОЗЕРО ЧАО

На рассвете все трое – предсказатель, его ученик и гость – покинули монастырь и двинулись на восток, в сторону озера, куда торопился гость. Гость теперь был одет в просторный халат из грубой холстины, отчего казался дородней и толще. Куртка лежала в коробе, который нёс на бамбуковом коромысле ученик предсказателя. По-прежнему моросил дождь. Капли скатывались с широкополых травяных шляп и повисали на кончиках травинок, торчавших, как иглы ежа. Идти было трудно. Размокшая земля с каждым шагом становилась всё более вязкой и болотистой. Из-под ног то и дело выпархивали вспугнутые утки. Тростниковые заросли предвещали близость воды.

Перед бамбуковой рощей, куда привела едва различимая среди кочек тропинка, путников остановил дозор. Пять человек, одетых пестрей, чем актёры на подмостках, преградили дорогу. Что за странную смесь составляло их одеяние. Шёлковые халаты и расшитые кофты явно знали лучшую участь, теперь же покрытые дырьями, из которых торчали клочки грязной ваты, вынуждены были мириться с соседством крестьянских стёганых шапок и грубых сапог на верёвочной толстой подошве.

– Говорите без промедления – кто такие и куда держите путь? – вышел вперёд огромный детина в полосатом военном халате с оборванными полами. Ладонь детина держал на рукояти торчавшей вперёд кривой сабли в дорогих ножнах.

– Несём господину Ли зёрна горчицы для соусов, а также пучки полыни, чтобы отгонять наваждения и дурные сны, – ответил старик.

– Верно, дождь смыл с ваших халатов всю пыль и грязь, – расхохотался детина. – Проходите, уважаемый отец, и проводите ваших дружков, вы нам и без пароля известны. Эй, Сморчок, доставь всех троих к берегу. Ли Головорез знает.

Тот, кого назвали Сморчком, взмахом руки пригласил путников следовать за собой. Вчетвером они двинулись по краю рощи, в обход болотистой топи. Вскоре в просветах между стволами открылось озеро, вернее, несметное множество лодок и кораблей. Вода была не видна. Куда ни обращался взор, всюду высились мачты. Казалось, что рощу бамбука сменил новый лес. По палубам, как по мосту, можно было добраться до противоположного берега, не замочив ног. Вместо бурливых волн вздымались бочонки кают, сплетённых из гибкой кленовой лозы и обтянутых грубой холстиной. С ярко раскрашенных, местами облезлых, бортов не мигая смотрели огромные, выведенные кистью глаза. Пусть знает Повелитель воды – Дракон, что судно идёт не вслепую и способно увидеть все мели и перекаты и всякие другие ловушки, расставленные на пути.

– Озеро Чао, – сказал провожатый и взмахнул треугольным флажком.

С лодок и кораблей замахали ответно.

– Ли Головорез на самом большом корабле. Направление уважаемому отцу известно.

Провожатый исчез.

Сходни, переброшенные с борта на борт, и широкие палубы привели троих путников к кораблю, стоявшему на якоре посередине озера. Это был крупный цейлонский парусник огненно-красного цвета. Высоко задранный нос и нарисованные глаза придавали ему сходство с морским чудовищем. Длинная надпись, помещенная на корме, провозглашала славу Дракону: «Сверху он ведает Небесами и Землей, снизу управляет реками и каналами». Без покровительства Повелителя воды тем, кто плавает, не обойтись.

На корабле гостя ждали – флажки разнесли весть о его прибытии, едва он появился на берегу. Два обвешанных оружием человека, одетые так же причудливо, как их товарищи на берегу, предложили ему не мешкая отправляться в каюту. Предсказатель с учеником остались под навесом на палубе.

Каюту, куда пришёл гость, нетрудно было принять за лавку, торгующую дорогим товаром. Вещи сошлись здесь случайно и скорее свидетельствовали о богатстве хозяина, чем об его вкусе. Рядом с медными светильниками, закрученными, словно бараньи рога, высилась золотая жаровня в виде девятиглавой священной горы. Переливчатые шелка, известные под названием «павлиний глаз», висели вперемешку с пёстро раскрашенными циновками. Повсюду стояли резные ларцы, эмалевые чаши, высились вазы из бронзы. Лаковых и шёлковых ширм с избытком хватило бы перегородить большой зал императорского дворца.

На возвышении в кресле с высокой спинкой, уперев кулаки в колени, недвижный, как изваяние, восседал сам предводитель вольного люда, прозванный в народе Ли Головорез. Это был человек лет тридцати пяти, с сумрачным узким лицом, слегка изъеденным оспой, чёрными без блеска глазами и орлиным носом. Одно имя Головореза обращало в бегство купеческие корабли. Слева и справа от предводителя, словно духи времени года по сторонам верховного бога – Нефритового владыки, – такие же недвижные, как Ли Головорез, восседали четыре его ближайших приспешника. Плечи пиратов обхватывали шёлковые халаты с опушками из чёрного соболя или белого горностая. Высокие головные уборы пришлись бы под стать важным дворцовым сановникам. Голову Ли Головореза венчала лохматая медвежья шапка на широком золотом обруче.

Неизвестный художник. Лодки на озере. Живопись на шёлке. XIV век.

Поистине жалкое зрелище представлял собой гость в промокшем холщовом халате и травяной шляпе. Недаром не предложили ему почетного гостевого места, а оставили стоять возле дверей. Но и гость не утрудил себя особо почтительным приветствием. Не отвесил земных поклонов, тем более не опустился на колени, чтобы коснуться лбом пола. Он лишь приставил кулаки к подбородку и склонил низко голову, отчего его жалкая шляпа совсем закрыла лицо.

– Меня уведомили в послании о вашем высоком визите, господин… не имею чести знать вашего имени, – заговорил Ли Головорез. – К счастью, на корабле находился старик-гадатель. Он лечил моих удальцов от болезней и по собственному почину предсказывал им самую горестную судьбу. Почтенный старик хорошо знает здешние места и вызвался встретить вас, чтобы доставить к нам на корабль. Я не противился. Хотя долг и обязывал меня выехать к вам навстречу, но дождь заставил остаться под крышей. Прошу простить мою неучтивость.

Пираты расхохотались. Сказанное означало: «Мы тебе нужны, ты и мокни, а мы в тепле посидим, послушаем, кто ты и с чем явился».

– Позвольте же узнать, из каких достославных краёв вы родом и каково ваше драгоценное прозвание? – продолжал Ли Головорез, довольный произведённым на товарищей впечатлением.

– Ни в пути, ни на привале я не скрываю своего имени, – ответил гость. – Однако я не успел снять дорожное платье. Простите, что сделаю это в вашем присутствии.

Гость сбросил холщовый халат, взмахом руки сорвал с головы шляпу. Под верхней одеждой оказалась чёрная с красным, отливом кофта и пламенно-жёлтый длинный набедренник, обхватывавший бёдра и ноги, свисавший до самых ступней. Отдельным полотнищем спускался спереди ярко-розовый шёлковый фартук. Краски играли, переливались. Но особое великолепие придавало наряду шитьё. Под воротом кофты, вышитый в пять разноцветных нитей, нёсся среди облаков Повелитель дождя – Дракон. Он грозно и весело скалил клыкастую пасть и играл с изрыгающим пламя шаром-жемчужиной – как гроза с шаровой молнией. Вдоль фартука кружились волнистые линии, завитки и спирали – знаки раскатов грома и блеска молний. Сам государь-император мог бы явиться в подобном наряде на храмовый праздник. Разница заключалась лишь в том, что лапы императорского дракона оснащены пятью когтями, здесь же летел дракон рангом пониже – с лапами по четыре когтя. И вместо высокой императорской шапки, обвешанной нитями бус, голову гостя обвивал кусок красной ткани, завязанной на висках узлами.

– Ничтожного вашего слугу зовут Юаньчжан, его род прозывается Чжу, – спокойно сказал гость.

Сказанного оказалось достаточным, чтобы прекратился смех. Имя Чжу Юаньчжана гремело по всем уездам, чуть ли не с тех самых пор, как оборванным, изголодавшимся деревенским парнем он вступил в отряды повстанцев, сделавших своим отличительным знаком красные головные платки. Крепкая хватка оказалась у новобранца. За самый короткий срок он изучил восемнадцать приёмов владения оружием. Одинаково хорошо держал в руках боевую секиру, молот, лук, меч, боевые цепи, пику, палицу, боевой хлыст. Умел сражаться одновременно двумя мечами, без промаха метал стальной дротик. Через два месяца его назначили начальником десятки, через два года он дослужился до звания командира отряда. Об отважных набегах Чжу Юаньчжана слагались легенды. Его душевные качества – благородство и справедливость – снискали ему любовь простых воинов, а полководческая смекалка выдвинула из числа других военачальников, храбрых в бою, но плохо разбиравшихся в боевой обстановке.

– Каждому известно, кто командует войском «Красных повязок» на юге, на берегах Янцзы, и вы оказали нам великую честь своим посещением, господин Чжу Юаньчжан, – почтительно наклонив голову, проговорил Ли Головорез.

Слуги поспешно вынесли из-за ширмы резное тяжёлое кресло и поставили, обратив на юг, как полагалось для почётного гостя. Чжу Юаньчжан сел, подобрался. Он знал, что беседа предстоит трудная. Никому он не смог доверить переговоров, от которых зависел прорыв кольца. Но само его появление на корабле раскрывало пиратам, насколько нуждалось войско «Красных повязок» в немедленной помощи. Он не стал таить истины и хитрить, хотя пираты ждали коварных ходов, чтоб уличить его и начать торговаться. Он обманул их ожидания, заговорил открыто и просто, как на военном совете.

– Войско «Красных повязок» сосредоточило главные силы в Хэчжоу. Город хотя и порт на Янцзы, но сам по себе невелик. Запасы муки и риса в хранилищах иссякают. Тем временем к Хэчжоу стягиваются императорские войска, и уже не раз делались попытки атаковать город. Штурмы мы отобьём, но длительной осады без продовольствия нам не выдержать.

– Мятеж оборванцы на дамбе подняли пять лет назад, и почти все эти пять лет по берегам Янцзы гремит ваше достославное имя, – осторожно и вкрадчиво проговорил немолодой пират, сидевший по правую руку Ли Головореза, по всей видимости его главный советник. – Трудно поверить, что командующий многотысячным войском явился к вольному люду искать совета.

– Я явился за помощью. На другом берегу Янцзы расположены склады и хранилища риса. Постройки видны из Хэчжоу. Но как переправиться через реку без кораблей? Дни и ночи я советовался с полководцами, и мы не нашли иного выхода, как заручиться поддержкой на озере Чао. Это правда, что восстание подняли бедняки, согнанные на строительство дамбы.[3]3
  Восстание против монгольского ига в Китае подняли в 1351 году крестьяне, согнанные на строительство дамбы.


[Закрыть] Они объединились в отряды и двинулись по стране освобождать города и земли из-под власти захватчиков-мэнгу. Оружием им служили мотыги и палки. Халаты и куртки из серой холстины заменяли доспехи. Головы, вместо шлемов, покрывали повязки, алые, словно кровь, вывязанные по-крестьянски узлами возле висков. Красные повязки сделались знаком борьбы и свободы. Люди в красных повязках срывали запоры с хранилищ и раздавали голодающим рис, выпускали из тюрем невинных. Народ поверил в великое дело. Крестьяне, ремесленники и даже владельцы земель присоединяются ныне к повстанцам. Здесь, на озере Чао, около тысячи кораблей. Большинство из них мелкие лодки, и нам известно, что десять тысяч лодочников, бывших крестьян, готовы бросить неверный разбойничий промысел и вступить в войско «Красных повязок».

Чжу Юаньчжан решил раззадорить невозмутимых пиратов и это ему удалось.

– Он, верно, вздумал искать своей смерти, если осмеливается нам угрожать. – Свирепого вида пират с плоским багровым лицом и чёрными усами и бородой, свисавшими в виде трезубца, разъяряясь, рванул ворот халата, тёмно-синего, как грозовая туча. Кожаные чешуйчатые доспехи, покрытые синим лаком, блеснули на груди.

– Повремени, Синяя Смерть, – остановил разошедшегося товарища Ли Головорез.

Синяя Смерть в чём-то прав, – вмешался советник. – Господину командующему, должно быть, невдомёк, что лодок, хотя и тысяча, а наших посудин – горстка, только наши посудины выстроились на передней линии и закрывают выход из озера. А о том, что каждый корабль размером с дом, что к бортам привязаны шлюпки, а на палубах установлены метательные машины, – о таком пустяке нечего и говорить.

– Я не был бы полководцем, если б не оценивал расстановку сил, и не пришёл бы к вам просить помощи, если бы рассчитывал на владельцев лодок. Но и вы не должны забывать о бедствиях Поднебесной. Сто лет бесчинствуют в нашей стране преступники, захватившие кормило правления. Чужеземцы распоряжаются нашей жизнью и смертью, раздают земли, дворы, пахотные угодья, и жители Поднебесной ничем не отличаются от рабов. Я шёл по стране и видел разграбленные города, сожжённые деревни, разрушенные монастыри. Я видел, как старики в белых холщовых рубахах, с непокрытыми головами на коленях молили владыку дождя Дракона послать с небес влагу раскалённой земле. Но ни единого облачка не притянули молитвы, и жителям деревень предстояла голодная смерть, потому что чиновники считают ненужным проводить каналы через поля бедняков. Зло порождает зло. Император-мэнгу погряз в пороках и знать ничего не хочет, кроме пиров и травли зверей. Начальники ведомств захватили власть. Лихоимство чиновников беспримерно. Самочинно устанавливают они налоги. Строят заграждения на дорогах и взыскивают подать с любого товара: с мандаринов, хвороста, уток, гусей, зерна. Перевозишь на лодке рис – плати, лодка плывёт порожней – снова плати. Разве не подати и поборы довели до отчаяния лодочников?

Голос Чжу Юаньчжана нарастал и усиливался, потом вдруг утих, словно разлившаяся река вернулась в обычное русло.

– Из всех ходов в игре бежать от игры – не всегда самое лучшее. Как только императорским войскам удастся разбить «Красные повязки», следующий удар они обрушат на озеро Чао, где скопились мятежные судна, – проговорил Чжу Юаньчжан спокойно и буднично.

Пираты обменялись быстрыми короткими возгласами на придуманном языке, понятном лишь посвящённым.

– Пусть будет по-вашему, господин полководец, – проговорил Ли Головорез. – Поможем вам взять Тайпин. Город богатый, у купцов вдоволь золота, драгоценных изделий, шёлка. Найдётся чем поживиться моим молодцам.

– Нет, – решительно возразил Чжу Юаньчжан. – «Красные повязки» очищают Поднебесную от насилия. Грабить и убивать мирных жителей в нашем войске запрещено. Тот, кто нарушит запрет, согласно нашим законам, будет немедленно обезглавлен.

– Долго ли мне терпеть угрозы этой сухопутной черепахи? – вскричал Синяя Смерть. Он вырвал из ножен кинжал и бросился на Чжу Юаньчжана.

Хотел ли пират его напугать или в бешеной злобе ринулся, чтобы убить, – Чжу Юаньчжан выяснять не стал. Он прыгнул навстречу, как разъярённый барс. Ногой выбил клинок, одновременно выбросил вперёд правую руку, вложив в удар всю свою силу. Синяя Смерть отлетел к стене.

– Я пришёл к вам без оружия и без охраны, – гневно сказал Чжу Юаньчжан, и в знак презрения вытер правую руку о край шёлкового полотнища, висевшего на стене.

– Простите Синюю Смерть, господин командующий. Взрывается попусту, словно порох, попавший в жаровню, – стали извиняться пираты.

– Не считайте нас негодяями без благородства и чести, – присоединился к товарищам Ли Головорез. Он успел обменяться быстрым взглядом со своим советником. – Мы готовы переправить войско «Красных повязок» на другой берег. Далее наши пути разойдутся. Вы наметили двигаться к северу, мы поплывём на восток.

Всю пятую луну лили дожди. Вода поднялась выше обычного. Корабли без труда покинули озеро и вошли в Янцзы. Не нужно было впрягаться в лямку и тащить суда с берега. Все шли своим ходом, под парусами. В радужном свечении развешанных всюду флажков впереди выступал трёхмачтовый красавец парусник с высоко задранным носом и славословием Повелителю вод на корме. Следом, как конница за боевым слоном, шли одномачтовые корабли. Последними двигались лодки. У многих облезла краска с бортов, потёрлась обшивка, но раскрытые веером тростниковые паруса смело ловили ветер.

Глава III
ХУДОЖНИК НИ ЦЗАНЬ

В первый день шестой луны начального года Лунфэн[4]4
  1355 год.


[Закрыть] войско «Красных повязок» переправилось через реку. С мечами в обеих руках Чжу Юаньчжан прыгнул на берег и бросился к укреплениям, увлекая за собой остальных. Загрохотали барабаны, взметнулись знамёна. Тигры, вепри и барсы, вышитые на полотнищах, понеслись вместе с воинами. Началась одна из неукротимых атак полков Чжу Юаньчжана. Казалось, несётся лавина огня – это алели, как пламя, повязки на головах. Мечи и копья резали воздух, как молнии.

Укрепления на берегу сдались без боя. Гарнизон побросал оружие и бросился наутёк. В один миг воины сбили засовы с хранилищ и складов и вытащили наружу мешки с рисом, зерном и сушёным мясом. Но едва взвалили добычу на плечи и повернулись к реке, чтобы вернуться в Хэчжоу, как единодушный вопль вырвался из тысячи глоток!

– Ловушка! Пираты нас предали!

Было отчего прийти в смятение. Там, где только что стояли бесчисленные лодки и корабли, широко и свободно катила воды освобождённая от груза река. Последний парусник уходил на восток, отрезая путь к бегству. У берега безобразными змеями копошились обрубки причальных канатов.

– Ловушка! Путь в Хэчжоу отрезан! Все здесь погибнем.

Воины побросали мешки и бросились к берегу. Некоторые готовы были пуститься вплавь, хотя на середине Янцзы их скорее всего ждала гибель.

– Отважные и доблестные! – прогремел словно с неба голос командующего.

Воины отпрянули от воды, обернулись. Командующий стоял на груде мешков, как на вершине скалы. Горделивая выправка и весь величавый облик выражали спокойствие и уверенность.

– Доблестные и отважные, – повторил Чжу Юаньчжан, и стоявшие внизу знаменосцы замахали знамёнами. – Ваша храбрость смела первые укрепления, сила оружия одолела оборону противника. Что может остановить нас теперь? «Нападай, когда противник не готов, наступай, когда он не ожидает», – учат древние книги. Перед нами Тайпин. У кого недостанет смелости, пусть переждёт на берегу, храбрые двинутся на приступ.

– Ведите нас, господин командующий, за вами хоть в ад!

Тайпин сдался, не выдержав натиска. Жители забились в дома, ожидая, что начнутся расправа и грабежи. Но вместо этого по улицам прошли воины с барабанами, громко оповещая: «Занимайтесь своими делами, жители Тайпина. Вашу жизнь и ваше добро охраняет армия „Красных повязок“». На воротах, возле кумирен и храмов и в других людных местах воины расклеивали отпечатанные листы.[5]5
  Наборный способ для воспроизведения текста был введён впервые в Китае в XI веке, на четыреста лет раньше, чем в Европе.


[Закрыть] «Грабить и захватывать пленных запрещено. Виновных ждёт наказание согласно законам», – мог прочитать каждый.

Однако не все соглашались с подобным приказом.

– Войско не может продвигаться вперёд за счёт одних добрых дел, – высказал своё недовольство военачальник Тан Хэ. – Воинам нужно есть, пить, посылать серебро и связки монет оставленным дома семьям.

Тан Хэ входил в ближайшее окружение Чжу Юаньчжана, однако спорил с командующим чаще других.

– Ныне по всей стране смельчаки захватывают города, жгут, грабят и оспаривают друг у друга власть и старшинство. Если полководец поступит иначе и запретит убивать, грабить и жечь, то люди его признают и он утвердится во всей Поднебесной, – ответил Чжу Юаньчжан.

– Всё же золото и серебро не возместить одними речами, – продолжал настаивать Тан Хэ.

– Потерпи, доблестный друг, дождёмся вечера.

Расчёт оказался верным. Едва вечерняя стража ударила в колотушки, как в шатёр Чжу Юаньчжана, отбивая поклоны, вошли чиновники в чёрных высоких шапках и чёрных халатах, перепоясанных разноцветными поясами. Впереди выступал правитель города. Тяжёлая серебряная печать, подвешенная к его поясу, казалось, пригибала его к земле и заставляла кланяться особенно низко. Недаром среди чиновников ходила шутка: «Печать, что ребёнок, постоянно таскаешь с собой».

– Поистине, господин командующий, вы ниспосланы нам самим Небом, – проговорил правитель между двумя поклонами. – Вы решили восстановить былое могущество Срединной империи, создать устои государства, привести в порядок законы и спасти народ. Долг населения – во всём помогать войску «Красных повязок».

Правитель хлопнул в ладони. Несколько слуг втащили на коромыслах огромные коробы и тюки.

– Почтительно просим принять на нужды вашей великой армии, – проговорил правитель. – Здесь золото, серебро, изделия из кости и камней, узорные ткани. Всё это собрали преданные вам жители Тайпина. Даже бедняки принесли по связке монет. Люди с достатком тем более не поскупились.

– Вернее сказать, откупились, – произнёс с усмешкой Тан Хэ, едва чиновники во главе с правителем, пятясь и кланяясь, удалились.

– Рабы, забывшие имена своих предков, – те откупились, истинные сыновья Поднебесной готовы помочь справедливой борьбе, – возразил Чжу Юаньчжан и прощальным поклоном отпустил военачальников из шатра.

«Я до сих пор не поблагодарил старика-предсказателя за помощь при встрече с пиратами. Подобное промедление может показаться неучтивым», – спохватился Чжу Юаньчжан, когда остался один.

– Эй, стража! – крикнул он в приоткрытый полог шатра. – Разыщите достопочтенного предсказателя.

– Будет исполнено, – донеслось снаружи.

Вскоре в шатёр несмело вошёл Ванлу.

– Достопочтенный учитель просил извинить его, господин командующий, что он отправился в путь, не простившись с вами и не высказав своего глубокого уважения, – сказал Ванлу, кланяясь.

– Куда он отправился?

– Досточтимый учитель не открыл мне этого.

– Отчего же ты бросил его, ведь он тебе вместо отца?

– Мне было велено остаться при вас, господин командующий, и служить вам так же преданно, как служат человеку конь и собака.

– Хочешь быть моим оруженосцем?

– Господин командующий оказывает недостойному своему слуге великую честь.

Ни Цзань. Портрет пожилого человека. Фрагмент свитка на шёлке. XIV век.

Плоскую яшмовую тушечницу с круглой выемкой посередине Цибао пристроил на подвёрнутом колене, брусок чёрной туши зажал в правой руке. Он водил бруском по выемке и растирал тушь с таким усердием, какое редко удавалось подметить обитателям дома в своём любимце. Что там тушь или мягкая известь для белой краски? Цибао с радостью взялся бы растереть булыжник в мелкую пыль, лишь бы угодить господину Ни Цзаню.[6]6
  Знаменитый живописец Ни Цзань жил с 1301 по 1374 год.


[Закрыть] Одно то, что ему удастся увидеть прославленного художника за работой, свалилось нежданным счастьем.

Ни Цзань сидел на ковре, низко склонив бритую, как у монаха, голову в лёгкой домашней шапке. Клин шелковистой бородки упирался в ворот халата. Глаза под изломом тонких бровей неотрывно смотрели вниз. На столе с короткими ножками неярко белел лист плотной шероховатой бумаги. В шероховатой поверхности затаилась будущая картина.

– Благодарю тебя, ты потрудился достаточно, – проговорил Ни Цзань. Голос у художника был ясный, но словно надтреснутый, как драгоценный старинный фарфор в мелких разломах.

Цибао поспешно поставил тушечницу на стол. Поднял сосудик из яшмы в виде чешуйчатой рыбки и выпустил в углубление с мелко растёртой тушью несколько капель воды.

Из множества кистей, частоколом торчавших в высокой лаковой вазе, Ни Цзань выбрал кисть из щетины соболя, губами подправил собранные в конус упругие волоски, обмакнул в тушечницу и сразу, теперь уже не раздумывая, опустил кисть на бумагу. Начался великий пробег, и след, который кисть оставляла, складывался в горы и небо, землю и воду, вёл по дорогам печали и радости, знания и предчувствий. Это был путь человека, понявшего свою неразрывную связь с природой, всем миром, родиной.

Кисть двигалась от верхнего края листа к нижнему. При письме слова на страницах также располагались сверху вниз, образуя столбцы. Сверху вниз выводили каждый в отдельности иероглиф. А разве слово и изображение не служат единой цели?

Черенок из слоновой кости парил над бумагой отвесно, взлетал и кружился, словно танцор в безостановочном танце. Волоски скользили по бумаге, опрокидывались набок, изворачивались дугой – черенок оставался выпрямленным. То быстрей, то медленней совершались пробежки. Тёмным пятном в лёгких разводах или резкой подвижной линией замирал оставленный след. Вот волоски легли набок и закачались, как парусник на волнах. Но вывела кисть не волны, а горы. К далёкому небу потянулись вершины. В мягких пологих склонах ощущалась скрытая мощь. Вот кисть понеслась быстрым стрижом или ласточкой. Едва касался бумаги тонкий, в три волоска, конец. Вниз, влево, вправо, коротким отрезком снова влево и вниз. Затрепетали под ветром обнажённые хрупкие ветви, взгромоздились один на другой мшистые камни. На нижнем поле листа появился затерянный островок с проросшими среди камней деревцами. И тут же произошло чудо. Всё пространство белой бумаги, не тронутое ни разу кистью, разлилось вдруг тихим, без ряби озером. Гладь чистой незамутнённой воды протянулась до самых гор.

Как заворожённый следил Цибао за тонкими сильными пальцами, приводившими в движение кисть. Ему начинало казаться, что это он сам превращается в дерево, в горы, в напоенный свежестью воздух.

– Древние говорили: «Когда рисуешь дерево, нужно чувствовать, как оно растёт», – произнёс Ни Цзань. – Дереву можно придать сходство с разгневанным драконом, можно уподобить плывущему облаку, но в любом случае необходимо показать его главные свойства – гордость, независимость и терпение. Только тогда зритель почувствует благородную силу глубоких корней.

Ни Цзань привык работать молча. Он вёл жизнь отшельника и приехал в Цзицин,[7]7
  Цзицин – старинное название города Нанкина.


[Закрыть] уступив настоятельной просьбе давнего своего знакомого, инспектора фарфоровых мастерских господина Ян Ци. Он хотел пробыть в доме Ян Ци не больше трёх дней, но задержался из-за его сына. В двенадцатилетнем отроке, лишь недавно расставшемся с детской причёской, угадывался будущий художник. Мальчик умел слушать и хотел научиться видеть. Стоило на день или два прервать свои странствия, тем более что из одного города Ни Цзань отправлялся в другой. Его ждал начальник уезда. Он обещал побыть у него долго, до второй луны будущего года.

Городской сутолоке Ни Цзань предпочитал сельскую тишину. В одиночестве он бродил по берегам рек и озёр, поднимался на холмы.

Возвращаясь домой, он писал пейзажи, или, как принято говорить, «горы и воды». Однажды он увидел затерянный среди волн островок. Вид тонких деревьев, проросших среди камней, тронул душу глубокой печалью, как песня-жалоба родной стороны. Он много раз возвращался к этому образу.

Ветви деревьев в его картинах могли одеться листвой и выпустить звёзды жёлтых соцветий, могли оголиться и дрожать от осенних ветров. Но неизменно пустынным оставался маленький остров. Одинокими высились оторванные от берега деревца.

– Людей нет, но мне кажется, что я сам очутился внутри картины, плыву в лодке по озеру, взобрался на гору, встал рядом с деревьями. Как будто я сразу во всех местах, – проговорил быстрым шёпотом Цибао и тут же добавил испуганно: – Простите, достопочтенный учитель, что осмелился обеспокоить вас, глупыми словами. Сам не знаю, как сорвалось с языка.

– Ты напрасно просишь прощения, – отозвался Ни Цзань. – Картина удалась, если зритель вошёл в её мир и начинает творить вместе с художником. В пустотности белого ты увидел ширь озера, незаполненный верхний край домыслил как небо. В своём воображении ты рисовал вместе со мной, и картину я подарю тебе.

– Что вы, достопочтенный учитель! Ваша слава облетела все южные земли. За ваши картины расплачиваются золотом и серебром. Неужели я посмею принять подобный подарок?

– Об одном сожалею, что отъезд я назначил через два дня и не успею оформить лист должным образом. Ты сам позаботишься о том, чтобы проклеили лист плотной бумагой и сделали кайму из шёлка. Ткань мы выберем вместе. Тогда картина приобретёт законченный вид. Ты будешь смотреть на горы и воды, и созерцание научит тебя человеколюбию, справедливости и светлой радости существования.

Не нашлось таких слов, чтобы выразить благодарность. Цибао поднял к лицу сложенные свечкой ладони и четырежды поклонился.