Текст книги "Скифы в остроконечных шапках"

Глава VI
Город «счастливая»

Устал с дороги, Арзак? Хочешь спать? – быстро спросил Филл, как только слуга унёс опустевший столик.

– Скиф устаёт не раньше, чем валится под ним конь.

– Хорошо сказано. Ксанф, тебе такой ответ должен понравиться. Мне он, во всяком случае, по душе. И раз лошадка цела и крепко стоит на своих белых ножках перед яслями с зерном, то что нам мешает показать гостю агору?

– Агору посмотреть надо, – подтвердил Ксанф. – Недаром у нас говорят: «Агора – сердце города».

Мысли Арзака были в степи, кружили вокруг белой кибитки. Но разве достойно гостю перечить хозяевам?

– Я буду рад увидеть всё, что вы мне покажете.

«Поворот на закат, поворот на юг, снова на закат. – Арзак запоминал дорогу. Если понадобится, он быстро отыщет дом, где оставил коня. – Опять на закат, теперь прямо. Верно, птицам, глядящим сверху, Ольвия кажется сетью. Улицы тянутся ровными нитями, они не сворачивают, как тропа, а пересекают одна другую. Опять повернули на юг. Стены здесь ещё выше».

– Обрати внимание, Арзак, как широка наша Главная улица. Колесницы и всадники свободно едут навстречу друг другу, и ещё остаётся место для пешеходов. Ты заметил, что мы идём по гладким камням, не трудя своих ног неровностью почвы?

– Не горячись, Филл, – сказал Ксанф. – Наш гость привык к просторам степей. Улицы, наверное, кажутся ему ловушкой.

– Ах, Ксанф, вечно ты так. Что из того, что степь? Разве люди перечат природе? Они подражают ей, только при этом беспорядочным формам придают разумную правильность. Зодчий скалу превращает в храм, деревья в колонну. Художник рябь волн превращает в орнамент, сочетаниям красок он учится у цветов, плетению узора – у виноградных лоз.

– Следуя твоей мысли, улицы придётся сравнить с реками.

– Правильно, Ксанф, и агора, главная площадь, питает их, как полноводное озеро или Понт.

Смысл разговора показался Арзаку тёмным, он спросил:

– Чем закрыта земля на ваших улицах? Белоног шёл с опаской, было на самом деле похоже, что он собирается плыть.

– Видишь, Ксанф, наш гость всё замечает. Даже его лошадка отличила вымостку от земли. Как славно назвать лошадку по цвету. Белоног – белые ноги. Сегодня же сообщу своей Звёздочке, что она превращается в Черногривку.

– Ты забыл дать ответ. Разреши, это сделаю я. Ради заработка мне не раз приходилось обтёсывать известняк и мостить улицы. Вымостка состоит из осколков битой посуды и щебня. Стоит рассыпать осколки и щебень вдоль улиц, как люди и кони втопчут их в землю, и земля станет твёрже камня.

– Вот и пришли! – воскликнул Филл. – Много людей, Арзак?

– Очень. Словно три или пять кочевий собрались вместе.

Улица кончилась. Линии стен сменили ряды прилавков, столиков и плетёных кибиток. И хотя близился полдень – час, когда торговля кончалась, – и большинство горожан уже успели запастись свежей снедью и свежими новостями, ряды всё ещё были заполнены. Торговля шла весело, с криками, прибаутками.

– Ножи-ножички, дому помощнички!

– Амфоры, пифосы, привозные, расписные!

– Мясо вяленое, сушёное, копчёное, на огне мочёное!

– Без ножа в хозяйстве брешь – без посуды как поешь?

Скобяные изделия, глиняные бочки-пифосы, в каждую из которых мог поместиться воин с копьём и щитом, остроносые амфоры – кувшины для вина и оливкового масла, килики – кубки.

– Без посуды дому худо. Купи, хозяин!

– Пирожки на меду! Булочки с изюмом!

– Вода, вода! А вот кому воды? Вода, вода!

– Рыба свежая, чешуя серебряная!

Огурцы, связка лука и чеснока, рыба, мясо, орехи – всё это летело с лотков в корзины – их несли рабы или слуги. Торговцы взамен получали монеты с изображением богини земледелия Деметры. Монеты были литые, крупные.

Разменной мелочью служили «дельфинчики» и «стрелки» – маленькие, отлитые из бронзы фигурки.

Сделав покупки, горожане покидали ряды степенно, словно не они только что торговались до хрипоты из-за каждого «дельфинчика», мяли и нюхали снедь. Шли важно, опираясь на посох, перекинув через руку край плаща-гиматия. Чем полнее была набита корзина в руках слуги, тем больше важности приобретала походка его господина.

Покупки для дома – дело мужчин. Разноцветный хоровод женщин кружил возле столиков ювелиров. Жарким солнцем и светлой луной там сверкали изделия из золота и серебра. Тонкие пальцы перебирали браслеты, кольца, цепочки, щупали нарядные привозные ткани, развешанные на шестах. Ткани покачивались длинными полосами: белые в пёстрых разводах, тёмно-жёлтые, словно осенний мёд, пурпурно-красные, как закат.

– Смотрите, сколько сделано красивых вещей, – сказал Филл. Он тянул Арзака и Ксанфа от столиков ювелиров к тканям, к глиняным красным амфорам в силуэтах чёрных фигур. – Нас, бедных, Зевс не украсил ни пятнами барса, ни гривой льва, ни рогами оленя. Человеку пришлось самому исправлять недосмотр царя богов – одеть и украсить себя.

– Человек придумал искусство, – сказал Ксанф.

– Тебе хорошо говорить «искусство». Ты с детства из корок граната вырезал фигурки лягушек, а из пчелиного воска лепил бычков и собак. А я – то хочу быть торговцем, как был мой отец, объездивший мир, то – поэтом, чтобы суметь описать увиденное.

– Юноша хочет узнать судьбу, что с ним будет и что сбудется? – Перед Филлом вырос иссохший до черноты загорелый человек. На его правой ладони, которую он держал перед грудью, раной зиял обозначенный красной краской круг. – Смотри на круг, юноша, и не отрывай взгляда, пока я буду слушать шум твоей жизни, – гадатель поднёс к уху большую раковину, зажатую в левой руке. – Я вижу путь, – заговорил он тихо и внятно, – он связан с кистью и красками. Имя твоё будет прославлено на берегах Понта. Я слышу шум. Твоя невеста в опасности. У неё голубые глаза и волосы цвета пшеницы. Её нрав беспечен, словно у белки, но ей грозит скорая смерть.

– Всё это глупости, – сказал Ксанф, увидев, как побледнел Филл. – Возьми, – он протянул гадателю три медных «дельфинчика». – В нашем возрасте учат счёт и правописание, а не выбирают невест.

– Детство уходит в юность, юность оборачивается зрелостью. Кто назовёт тот день, когда весна стала летом? – Гадатель исчез. Его высохшая фигура растворилась в толпе.

– Филл, – сказал Ксанф, когда они двинулись дальше, – всем известно, что прыгать и громко смеяться недостойно воспитанного человека, но иметь мрачный вид, идти, хмуря брови и уставив в землю глаза, столь же неприлично. Эллин должен во всём соблюдать меру. Разве не этому учат нас философы и поэты?

– Ах, Ксанф, я думаю о моей невесте с волосами цвета пшеницы. Я хотел бы подарить ей полосатую кошечку и ручного белого журавля. Пусть гуляет с ними в саду и берёт на руки, когда качается на качелях. Или она предпочтёт мяч? Как ты думаешь, Ксанф? Может быть, больше всего её порадует птичка-сойка, приученная носить маленький щит?

– Не надоест болтать пустяки, Филл? Лучше поторопимся. Сейчас пробьют полдень и агора опустеет.

– Вот и прекрасно. Пусть горожане забьются в тень своих двориков. Никого не хочу видеть.

Сквозь быстро редевший торг Ксанф с Филлом провели Арзака на площадь. Народ разошёлся. Только в тени кипарисов священной рощи бога Аполлона ещё оставались несколько человек. Они медленно прохаживались и обсуждали что-то.

– Должно быть, глашатай читал новый указ, – сказал Ксанф, прислушиваясь к обрывкам доносившихся разговоров.

– О сточных канавах или другом столь же занимательном, – отозвался Филл. – Всё равно узнаем. У нас любят, – обернулся он к Арзаку, – устанавливать камни с указами. Да ты на площадь смотри. Вот храм Аполлона. Рядом храм Зевса – это наш главный бог, царь всех богов. А храм Деметры, от которой зависит, много ль пшеницы отправит Ольвия в Афины и Спарту, мы потом посмотрим. Её храм на острове, отсюда одна крыша видна. Вон в том длинном здании творится суд, – Филл по очереди указывал на здания, обступившие площадь полукольцом. Искоса он поглядывал на Арзака, производит ли площадь на гостя впечатление.

Арзак боялся дышать, чтобы не вспугнуть увиденное. Высокое солнце убрало тени, придав очертаниям строгую чёткость. Яркая роспись стен светилась, как праздник.

Храм Аполлона поразил Арзака больше всего. Храм казался чудом из сказки. Красные в чёрных разводах стены выступали из-за колонн, словно из-за деревьев. Треугольное поле под крышей в два ската было синим и ярким, сливалось с безоблачным небом. Крыша казалась парящей. Словно огромная птица раскинула крылья над стволами деревьев-колонн.

– Арзак настоящий художник, – прошептал Филл, дёргая Ксанфа за льняную без рукавов рубашку-хитон. – Взгляни, как он смотрит. Его заворожила красота.

– Храм Аполлона главный, – сказал Ксанф, обращаясь к Арзаку. – Аполлон – защитник нашего города, потому что он покровитель тех, кто открывает новые земли и строит новые города.

– Важнее всего, что Аполлон – бог искусства, – перебил друга Филл.

– Знаю, Миррина рассказывала, – отозвался Арзак, не отрывая взгляда от храма.

Наступило молчание.

– Ты назвал чьё-то имя? – помедлив, тихо спросил Филл.

«Проговорился, нарушил клятву! – с ужасом подумал Арзак. – Парящая крыша и колонны-деревья заколдовали».

– О чём ты? Какое имя? – сказал он вслух. – Я произнёс «мир вам», так говорят в степи, когда встречают богов.

– А-а, – протянул Филл по-прежнему тихо, – а мне показалось… Значит, у скифов тоже есть изображение богов?

– Есть. Бога войны изображает огромный меч. – Арзак был рад, что удалось отвести внимание Филла. – Огромный железный меч, он стоит на куче хвороста высотой с целую гору.

– Меч, просто меч? – воскликнул Филл. – Меч, обагрённый кровью, – бог войны получает своё. Как это точно и образно! А наши боги как люди, только красивей и лучше. Смотри.

Они приблизились к каменному изваянию, стоявшему рядом с большим алтарём.

«Аполлон», – догадался Арзак.

Каменный бог был красивый и гордый. Его обнажённое тело было развито, как у воина, и он улыбался от сознания собственной силы.

– Мы все стремимся стать похожими на него, – проговорил Ксанф, расправляя и без того широкие плечи.

– И некоторым это удаётся. – Филл обрисовал в воздухе очертание мощного торса.

– Да, удаётся, – не обратил внимания на насмешку Ксанф. – Разве не спорт помог человеку осознать свои возможности? Видишь, Арзак, две статуи слева от алтаря? Одну поставили в честь Клеонима, победителя в беге на Олимпийских играх, другую – в честь Феора, занявшего первое место на состязаниях колесниц. Разве их облик не совершенен? Если случится война, глава города скажет гражданам, собравшимся на агоре: «Будьте как Клеоним и Феор – все свои силы отдайте ради победы».

– Хорошие слова, – сказал Арзак. – Наверное, эти двое были очень богаты, если их образ перевели в камень?

– Совсем нет. Дед Клеонима тачал сапоги и шил сандалии, как мой отец. Каждый, только не раб, а свободный гражданин Ольвии, может бороться за право заслужить эту честь.

– Теперь понимаешь, почему Ксанф такой счастливый, – у него есть цель в жизни, – расхохотался Филл. – Мы здесь все счастливые, и наш город счастливый. Ольвия – значит «Счастливая».

– Ты меняешься, как небо в осенний день: то тучи, то солнце, – улыбнулся Арзак и спросил: – Куда ведут эти ступени, берущие начало у воды с каменными берегами?

– Побежали, покажем.

Ксанф, Филл и Арзак обогнули длинное здание и побежали по лестнице, идущей вдоль отводного канала, снабжавшего город пресной водой. Вниз, до самой береговой полосы сползали кривые улочки. Дома цеплялись за каждый выступ. Стены из гальки и глины нависали одна над другой.

По тропинкам с зарубками, лесенкам и мостам, несмотря на полуденный зной, сновали люди. Женщины в хитонах из небелёного полотна черпали воду в канале и, примостив высокую амфору за спиной, торопились к своим домишкам. Загорелые потные грузчики тащили пифосы с маслом и засоленной скумбрией, кожаные мешки с зерном, связки звериных шкур. Было шумно. На берегу кричали и спорили корабельщики. Пахло солью, рыбой, дубильными веществами.

– Здесь тоже «Счастливая»? – спросил Арзак.

– Наш гость в самом деле всё подмечает – и красоту, и убогую бедность, – сказал Ксанф.

– Нет, нет! – закричал Филл. – Ксанф, Арзак, давайте смотреть только на красивое. Вон вода. У берега она зелёная, как листья акаций, а дальше розовая и голубая. Хайре, вода! Бейся о берег, беги волнами в море, пригоняй в Ольвию гружёные корабли. Хайре!

Глава VII
Холм Асклепия

Утро застало всех троих в пути. Ксанф не выспался и дремал, рискуя свалиться с коня. Филл был весел, говорил без умолку, то и дело обрушивая на Арзака вопросы: «Кто научил тебя языку эллинов? Кто рассказал про Ольвию? Откуда тебе известно имя Ликамба?» Арзак отвечал коротко или отмалчивался, боясь произнести неосторожное слово, наконец, он спросил:

– Много ль пути осталось?

– Как увидишь храм бога-врачевателя Аполлонова сына Асклепия, так и конец пути.

Храм показался скоро. Он стоял на открытом месте среди виноградников и полей. Постаментом ему служил поросший кизилом холм. Яркую зелень листвы с гроздьями белых цветов прорывали соломенные в два ската крыши. По склонам, в кустах разместились постройки. В них жили больные, нуждавшиеся в постоянном приёме ванн. Врытые в землю каменные резервуары наполнялись целебной водой из источника, протекавшего под холмом.

Дом Ликамба занимал вытянутую террасу на западном склоне и вместе с деревьями был обнесён белой стеной.

– Праздник сегодня! Молодой Филл пожаловал, да не один! – воскликнул старый слуга с лицом, исчерченным множеством мелких морщин. – Входите, входите. Господин будет рад.

Слуга распахнул ворота. Филл впереди, Арзак и Ксанф следом вошли в просторный дворик с рядами белых колонн. Зелёная и голубая галька переливами волн разбегались по белому полю сверкавшей на солнце вымостки.

– Устали с дороги? Подам лепёшек и молока.

– Подожди. Дядя дома?

– Господин на холме, осматривает больных.

– Так мы туда.

– Гневаться будет, – замахал руками старик и, прищурив выцветшие глаза, посмотрел на небо. – Вон и солнце уже высоко, господин тотчас пожалует. А больные на господина, как на Асклепия, молятся, говорят: «Почему не ставят статуи в честь врачевателей? Врачеватель Ликамб столько людей спас от смерти, что не одну статую на агоре заслужил». – В глазах слуги засветилась гордость.

– Перед кем расхвастался, старый?

Из-за колонн появился плотный, среднего роста мужчина с крепко посаженной головой на квадратных плечах. В шапке чёрных волос и в завитой бороде, окаймлявшей тяжёлый подбородок, не было ни одной белой нити. Арзак приготовился встретить старца, убелённого мудростью прожитых лет. Он смутился, но его успокоил приветливый взгляд, которым окинул его врачеватель, здороваясь.

– Здравствуйте, мальчики. Здравствуй, Филл, прекрасно, что навестил родича. Надеюсь, хвори ещё не набросились ни на тебя, ни на твоих друзей. Как здоровье Мирталы?

– Мать здорова, шлёт тебе добрый привет и кусок египетского полотна чистейшего белого цвета, который так любят Асклепия, дочь Гигиея, и ты, – сказал нараспев Филл.

Ликамб усмехнулся. Он действительно был одет во всё белое. Даже подошвы сандалий были привязаны к ногам белыми ремешками.

– Не забудь передать Миртале мою благодарность. – Он взял протянутый Филлом свёрток и отдал слуге. Его движения, как и речь, были размеренны и неторопливы. – Что привело тебя, Филл, в наше уединение? – спросил он. – В твои годы стремятся туда, где шум веселья и смех. Холм Асклепия погружён в тишину и печаль.

– Мой гость по имени Арзак – Медведь, скиф из племени «царских» скифов, стремился к тебе через степь, опережая ветер. Он набит тайнами, как мешок богача монетами, и на нашем языке говорит, как настоящий эллин, родившийся на берегах Понта или в самой Греции.

Ликамб внимательно оглядел чужеземца. Стройный мальчик с круглым скуластым лицом и светлыми волосами ему понравился. Особенно привлекательным показалось живое, взволнованное и неуловимо гордое выражение его лица.

– Значит, ты из племени «царских» скифов, тех, что ведут кочевую жизнь, в отличие от оседлых скифов-пахарей. Говори, мальчик, что привело тебя ко мне?

– Хайре, мудрый врачеватель, знающий скифские племена! – сказал Арзак. – Пусть не споткнётся твой конь, не пролетит мимо цели стрела. Я пришёл просить у тебя сонного зелья, от которого человек падает бездыханным, словно его настигла смерть.

По лицу Ликамба пробежала тень. Брови сдвинулись, выпуклый лоб прорезали вертикальные складки.

– Кто послал тебя, чужеземец? – спросил он быстро и глухо.

– Меня послала нужда, и заклинаю тебя мечом и твоими богами, не откажи. Вот золото. – Арзак сорвал с руки три браслета. – Возьми и дай мне взамен сонного зелья, цвета белужьей икры.

– Ты называешь цвет! Клянусь Аполлоном, отцом Асклепия, немногим случалось видеть неразведённый настой. Этот слуга, ученик и моя дорогая жена, с которой мы собирали травы, гуляя среди холмов, – вот и все, кто его видел. Ученик и слуга о настое болтать не будут. Ту, которую я любил, отняли боги. Мальчик, кто рассказал тебе обо всём?

Арзака охватила тревога. Мысли закружились с такой быстротой, что он испугался, как бы они не вырвались со словами. Нет, второй раз он не нарушит клятву. Прижав руки к груди и очень волнуясь, он сказал:

– Твоё имя в степь принесли торговцы. Они клялись, что мудростью ты превосходишь всех врачевателей, что слава твоя на вечные времена. Я отправился в Ольвию на поводу их клятв. Дай мне зелье, и я привезу тебе золотые кольца, и траву-«безымянку» для лечения ран, и целый мешок «скифской» травы – с ней можно прожить без пищи десять и даже двенадцать дней. Я сделаю всё, что ты скажешь. Дай мне зелье.

Во время этой сбивчивой речи Ликамб не отводил от Арзака горящего взгляда. Потом складки на лбу разгладились, взгляд прояснился, и Ликамб спокойно сказал:

– Не откажись, чужеземец, прогуляться со мной к источнику. Мне необходимо проверить уровень воды, и наш разговор мы продолжим в подземном коридоре.

– Слышал?! – воскликнул Филл, не успела упасть на место завеса, за которой скрылись Ликамб и Арзак.

– Говорили в голос, конечно, слышал, – ответил Ксанф.

– Ах, Ксанф, неужели ты не заметил, что Ликамб, как и я, заподозрил тайну. Побегу послушаю, о чём они говорят.

– Подслушивать стыдно!

Но Филл исчез за колоннами, прежде чем Ксанф успел его задержать. Только мелькнул полотняный хитон.

– Купцы не солгали, мальчик, – сказал Ликамб, входя с Арзаком в галерею, наклонно сползавшую в толщу холма. – Мне открыты целебные свойства трав, я знаю действие соков, которыми плачут деревья. Снотворный настой, о котором ты говоришь, способен свалить даже быка. Это сильное средство, и прежде, чем дать тебе хотя бы каплю, я должен знать, что она не послужит во вред. Здесь мы одни, и ты скажешь мне правду.

Арзак не был уверен в том, что они одни. Ему слышался шорох, он косился по сторонам, стараясь понять, откуда доносятся звуки, но взгляд упирался в глухие каменные стены.

– Ты молчишь, чужеземец?

– Я боюсь утомить тебя длинным рассказом.

– Не беспокойся, я привык выслушивать истории целой жизни. Больные рассказывают их каждый день.

– Мне было четыре года, Одатис была меньше ягнёнка, когда мать привязала Одатис ко мне на спину и сказала: «Спрячься в овраге». Я так и сделал. Одатис плакала, потом затихла. Потом мы с ней очутились у Старика. Старик сказал, что был бой из-за пастбищ и что все люди нашего кочевья убиты, мать тоже.

– Старик приходится тебе дедом?

– Нет, он сам по себе. Его зовут «Стариком» из-за боязни накликать беду, по-настоящему его имя – Гнур.

– Суеверия есть и у греков. Например, считается дурной приметой сидеть нога на ногу, скорее это должно назвать дурной манерой. Но скажи, почему твои соплеменники боятся Гнура?

– Из-за его мастерства, они думают, что в кузнечной работе Старику помогают духи земли и луна.

– Это Гнур сделал те замечательные браслеты?

– Да, только они не замечательные, они принесли беду.

Арзак настороженно посмотрел на Ликамба и замолчал. Ему снова послышался шорох, теперь совсем близко.

– Как случилась беда, мой мальчик?

– Из царского стойбища приехали пять дружинников за нетупеющим акинаком. С ними приехала царская жена. Она сказала: «Старик, сделай мне три золотых браслета на манер эллинских, каких не было ни у одной из жён». Старик сказал: «Сделаю». Потом царская жена услышала, как поёт Одатис, и спросила: «Это твоя внучка?» Старик промолчал. Тогда она спросила Одатис: «Ты любишь петь?» – «Очень-очень-очень», – ответила Одатис. «Поедем со мной в царское стойбище». – «Нет», – сказал Старик. Но царская жена кивнула дружинникам. Один из них схватил Одатис и ускакал, четверо других выхватили кинжалы. «Нет, – повторил Старик. Он сделался белым, словно вся кровь ушла под землю. – Ни одного акинака больше не будет». – «Зря беспокоишься, – сказала царская жена и повела глазами, – твоей внучке будет хорошо. Пусть повеселит меня песнями, а в следующую луну я приеду за браслетами и привезу тебе девчонку живой и невредимой». Так она сказала, и все ускакали. Пёс Лохмат убежал ещё раньше за конём, который помчал Одатис.

– Прошу тебя, продолжай, – сказал Ликамб.

– Прежде чем луна миновала, умер Савлий, а когда умирает царь, за ним в могилу уходит жена и служанка жены. Они должны быть вместе с царём там, где живут после смерти.

– Какой страшный обычай.

– Он пришёл к нам от предков, из стародавних времён. Но Одатис никогда не была служанкой, и вот теперь она едет в белой кибитке, её убьют вместе с царской женой.

В облицованный камнем проход сверху скатился Филл.

– Это моя невеста. Девочка с волосами цвета пшеницы, ей грозит смерть! – закричал он, бросаясь к Арзаку.

– Я не верю своим глазам! – воскликнул Ликамб. – Мой племянник посмел подслушивать?

– Арзак, объясни скорее дяде, что речь идёт о моей невесте, вспомни гадателя на агоре – он так всё и сказал!

– Убирайся прочь, мальчишка, наш с тобой разговор впереди.

– Я не уйду, я знал, что здесь скрывается тайна.

Но Ликамб сдвинул брови, и Филл ушёл. Он уходил, чуть не плача, оглядываясь через каждые три шага.

– Прости, Арзак. Мне в голову не пришло, что нас подслушивали, – Ликамб обнял Арзака за плечи и повёл вниз по ступеням.

– Ничего, что подслушивали, – сказал Арзак, всматриваясь в подземный проход, едва освещённый горевшим светильником. – Филл должен всё знать. Если Одатис спасётся, ей нельзя оставаться в степи. Скифы её видели в кибитке царской жены, и для них она ушла за царём в вечную жизнь.

– Конечно, мы возьмём Одатис к себе. Но как ты рассчитываешь спасти сестрёнку? Чем может помочь настой? Надеюсь, ты не думаешь заставить уснуть сразу всех скифов?

– Нет, только Одатис. Если Одатис выпьет сонное зелье и станет как мёртвая, её выкинут из кибитки.

– Всё понял, мой мальчик, ты рассчитал правильно, и да помогут тебе Аполлон и Асклепий.

Ликамб взял в руки мерцавший светильник, провёл язычком пламени вдоль стены и, отыскав железную скобу, отодвинул один из камней. Открылась тёмная ниша, уходившая в глубину.

– Снотворный настой изготовлен из трав, растущих в местностях, обильных влагой. Поэтому я храню его близ воды.

Ликамб посветил внутрь, достал небольшой, в пол-ладони сосудик из красной глины с высоким горлом и протянул Арзаку.

– Возьми, мой мальчик, – сказал Ликамб. – В этом амфориске заключён чудодейственный дар бога сна – Морфея, и, если выпить содержимое, не разбавляя водой, бездыханный сон мгновенно скуёт тело. Сон будет длиться три дня и три ночи и пройдёт сам собой. Нет, плата мне не нужна, оставь при себе своё золото, – добавил он быстро, поняв, что Арзак хочет снова сдёрнуть с руки браслеты. – Лучше скажи, кто научил тебя так превосходно говорить на языке эллинов?

– Филл и Ксанф спрашивали меня об этом.

– Что ты ответил им?

– Я рассказал про Анархасиса, брата Савлия. Он отправился в Грецию и узнал всех наших богов. Савлий убил его за это.

– А что ты ответишь мне, мой мальчик?

– То же самое, господин. Анархасис был не единственным скифом, умевшим говорить и понимать ваши слова.

– Но кто-то должен был тебя обучить этому. Может быть, твоя мать или кормилица родились здесь, в Ольвии? Может быть, рядом с тобой постоянно находился раб с берегов Понта?

Голос Ликамба звучал всё настойчивее. Светильник мигал и вздрагивал в его руке, напрягшейся от волнения. И что-то сильнее воли, сильнее торопливых бессвязных мыслей заставило Арзака опустить глаза.

– Раб научил, потом умер, – сказал он чуть слышно.

Ликамб вздохнул, унял в пальцах дрожь.

– Ну хорошо, мой мальчик, ступай, поспеши на помощь Одатис. Да облегчит её участь снотворный настой.

Он повернулся и стал спускаться в глубь галереи, туда, где бойко журчал источник. Арзак с драгоценным маленьким сосудом – амфориском побежал в дом проститься с Филлом и Ксанфом.

– Молодой господин и Ксанф уехали, – такими словами встретил Арзака старый слуга. – Велели кланяться.

– Уехали в город Ольвию?

– Нет, в другую сторону коней направили. Для госпожи Мирталы молодой господин письмо оставил, – слуга показал вощёную дощечку, исчерченную непонятными знаками.

«Должно быть, Филл устыдился, что подслушивал, иначе не уехал бы тайно», – подумал Арзак, выводя Белонога. Он не знал, что отъезду Филла и Ксанфа предшествовал такой разговор.

– Собирайся, едем! – крикнул Филл. Потерпев неудачу в подземном коридоре, он бегом вернулся во дворик.

– Далеко ли путь предстоит?

– В скифскую степь, за Арзаком. Его сестра в смертельной опасности. И если ты друг, ты отправишься вместе со мной.

– Что за глупости, Филл, пожалей мать.

– После смерти отца я в доме старший. Мать пусть воспитывает малышей, я вышел из-под опеки.

– Нет, Филл, я не могу потакать твоим безумствам, госпожа Миртала всегда так добра ко мне.

– А врачеватель Ликамб не добр? Не он ли спас твоего отца? Тогда ты говорил, что ради Ликамба жизни не пожалеешь.

– Я и сейчас готов повторить то же.

– Тогда слушай, – Филл наклонился и, хотя дворик был пуст, зашептал в самое ухо Ксанфа.

– Не может быть! – отшатнулся Ксанф.

– Может. Я об этом подумал ещё на агоре, теперь совсем уверился. Только упрямый Медведь сам ни за что не скажет, нужно его выследить. Говори, едешь со мной или нет?

– Еду.