Текст книги "Русский акцент"

– Я всё понимаю, – говорит старичок, я только не понимаю, почему евреев первыми отпустили?

Все захохотали, а Борис продолжил:

– Саша прав, евреи, действительно, повсюду были первые: и в революции, и в науке, и в искусстве. Однако, не надо забывать, что именно их первыми и громили в черте оседлости и именно их первыми сжигали в печах фашистских концентрационных лагерей. Ещё Марк Твен писал, что «все народы ненавидят друг друга, и все вместе они ненавидят евреев». Вот в этом, Саня, наверное, и состоит их первенство или превосходство.

– Бог его знает, ребята, – включилась в беседу Татьяна, – евреев, действительно, истребляли везде и повсюду, но именно они только совсем недавно дали людям то, без чего сегодня жизнь просто немыслима.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Инна.

– Да всего и не упомнишь, – наморщила лоб Татьяна, – ну, например, маленькие помидорчики «черри», которые в Перу позиционировались как дикие, израильским агрономам в результате селекции удалось получить их новый сорт, и именно с их лёгкой руки во всём мире начался бум их разведения. А ещё всего несколько лет назад в одном из кибуцев Израиля был разработан первый в мире эпилятор для удаления волос с тела.

– А вы слышали про капельное орошение, – спохватилась Инна, – говорят, благодаря именно этой израильской разработке, на удивление и зависть всего мира в пустыне растут отборные овощи и фрукты. Сегодня этот патент используется во многих странах.

– А ещё, из лекций в медицинском институте мне доподлинно известно, – подытожила Татьяна, – что вакцину от чумы и от холеры разработал русский еврей, биолог Владимир Аронович Хавкин. Вакцину от полиомиелита – американский еврей, вирусолог Джонас Солк, вакцину против гепатита – ещё один американский еврей, доктор Барух Самуэль Бламберг, немецкий еврей, бактериолог Пауль Эрлих – вакцину от сифилиса и, наконец, американская еврейка, фармаколог Гертруда Элайон разработала лекарства для лечения лейкемии, подагры и герпеса. Невозможно даже осознать и представить сколько человеческих жизней спасли только эти пять лиц еврейской национальности.

Друзья ещё долго сидели за столом, обсуждая актуальные проблемы своего бытия, пока Инна не загасила свет в салоне, загоняя всех к уходу в мир сновидений.

Глава 16. Первый день в институте

В Израиле более 320 солнечных дней в году, что составляет около 88 %. Однако, второй день только что наступившего года явно входил в оставшиеся 12 процентов. Он ознаменовался чуть ли не ураганным ветром и ливневым дождём. Дворники не успевали сметать дождевые капли с ветрового стекла, машину Бориса всё время отбрасывало к кюветной части приморского шоссе. Татьяна, сидящая рядом с ним, тщетно пыталась определить их текущее местоположение, а Саша, чтобы рассеять тревогу друзей, насвистывал шофёрскую мелодию из фильма «Там, где кончается асфальт». Но асфальт, хвала Всевышнему, не заканчивался, а только отражал дождевые брызги от колёс проезжающих машин. Александру всё-таки удалось опознать место своей высадки, после которой при въезде в Тель-Авив они попали в бесконечный и плотный поток автомашин, стремящихся доехать к месту работы. Борис нервничал, ему казалось, что пешком, пусть даже под проливным дождём, добраться до места назначения было бы гораздо быстрее. Успокаивал только грустный позыв Юрия Визбора, несущийся с автомобильной магнитолы: «Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною». Милая в лице Татьяны сидела рядом с ним, а вот встретиться с солнышком в первый его рабочий день Борису явно не светило. Отыскать больницу «Ихилов», куда уже опаздывала Татьяна, было несложно, так как впереди него мчались четыре медицинских амбуланса, торопящихся в эту же больницу. До института, в котором Борису предстояло сегодня дебютировать, оставался всего лишь километр. Тем не менее, он добирался до него почти столько же, сколько предыдущую часть пути. Дело в том, что в руках у него была мелкомасштабная карта, на которой крохотная улица Линкольн, на которой помещался институт, обозначена не была. Несмотря на своё топографическое образование, Борису пришлось изрядно попотеть прежде, чем ему удалось в лабиринте узких переулков отыскать улочку, названную в честь 16-го президента США.

Автомобильные часы показывали половину девятого утра, Борис изрядно волновался, что в первый рабочий день он безнадёжно опаздывает. Однако оказалось, что тревога его была напрасной, у государственных служащих Израиля был гибкий и очень удобный порядок прихода на работу: с 6 до 9 утра. Пропускной индикатор на проходной считывал время твоего прихода, после чего «белому воротничку» оставалось добавить к нему восемь с половиной часов, чтобы знать, когда покинуть рабочее место. Но и это ещё не всё, время работы не всегда совпадало с делами житейскими: иногда требовалось нанести визит к врачу, возникали бытовые проблемы, связанные с покупками, посещениями административных учреждений, со школьными проблемами детей и т. д. В СССР, чтобы отлучиться с работы для реализации личных дел, требовалось разрешение начальства, зачастую связанное с унижением, стеснением и неким психологическим дискомфортом. Здесь же всё решалось более чем просто, чтобы не сказать разумно и логично: не надо было ни у кого отпрашиваться, можно было практически в любое время покинуть рабочее место, не забыв при этом провести своим пропуском по упомянутому устройству на проходной. Компьютер фиксировал время ухода с работы, а затем – момент прихода, и в результате промежуток отсутствия вычитывался из рабочего времени как не подлежащий оплате. Гибкость системы заключалась в том, что работник мог отработать недостающие часы в любое удобное для него время. Борис ещё не знал всех этих премудростей и топтался на проходной, не зная к кому обратиться, чтобы пересечь пост охраны. Черноусый выходец из Ирака, представитель службы безопасности Менаше, тщетно пытался узнать у Бориса, что является целью его визита на охраняемый им объект. Тот же в свою очередь на своём «лёгком иврите» с бронебойным русским акцентом безуспешно пытался втолковать бывшему жителю древней Месопотамии, что он тут работает и что ему нужен генеральный директор. Неизвестно чем бы закончился этот не очень вразумительный диалог между представителями двух разных диаспор, если бы его не прервал небольшого роста, с добродушным выражением лица европейской внешности, мужчина. Пытливо заглянув Борису в глаза, он мягко спросил:

– «Оле хадаш?» (Новый репатриант?)

Получив утвердительный ответ, он на всякий случай осведомился:

– «Ми Руссия?» (Из России?).

Борис снова кивнул головой. Тогда его визави уже на чисто русском языке поинтересовался:

– А откуда конкретно из России?

Борис, уловив у собеседника своим около музыкальным слухом тягучесть слов с буквой «о» и замену их на звук «а», что присуще коренным москвичам, весело воскликнул:

– Похоже, уважаемый, мы с вами из одной и той же белокаменной столицы.

– Меня зовут Марат, и, похоже, уважаемый, вы не ошиблись, – в тон ему ответил он, – я, действительно, ещё какие-то 22 года назад был прописан по адресу: Москва, Большой Николопесковский переулок.

– Так это на Старом Арбате, возле театра Вахтангова, – радостно выкрикнул Борис, – надо же так случиться, что были соседями.

После нескольких минут оживлённой беседы, прерываемой похлопываниями по плечам и рукопожатиями, выяснилось, что Борис стригся в прославленной на весь Арбат парикмахерской, которой заведовал отец Марата дядя Яша. Дальше – больше, Марат оказался коллегой Бориса по профессии, закончив тот же геодезический институт, только на четырнадцать лет раньше него. Он тут же схватил Бориса под руку и буквально силой потащил в сторону, противоположную к входу в институт.

Борис и глазом не успел моргнуть, как они оказались в тесном помещении одной из многочисленных фалафельных, разбросанных в этой части города, как игровые кругляшки на шашечной доске. Несколько пустовавших покрытых красным пластиком столиков ещё не успели принять своих посетителей. Первыми их них оказались Борис с Маратом. Не прошло и несколько минут, как на их столике оказалась разложенные в фигурной тарелочке дымящиеся обжаренные в оливковом масле шарики, называемые фалафелем. Этот затейливый ближневосточный натюрморт в закусочной деловой части Тель-Авива дополнили около десятка небольших розеток, наполненных разноцветными салатами и соленьями. Венцом этого скромного, но аппетитного средиземноморского яства являлась неизвестно откуда появившаяся бутылка израильской водки «Кеглевич», полюбившаяся русским репатриантам не столько из-за качества народного напитка, сколько по причине её исключительной дешевизны. Марат, отработанным годами, жестом заправского бармена откупорил бутылку и разлил её по прозрачным пластиковым стаканчикам, услужливо преподнесенными хозяином заведения.

– Ну, что ж, уважаемый коллега, – торжественно воскликнул он, приподняв пластиковую тару, – за успешное начало инженерной карьеры на святой земле.

Борис растерянно смотрел на него, теребя в руке свой пластик с бесцветной жидкостью. За стеклянной дверью моросил затяжной дождик, сопровождаемый всхлипами ветра с тель-авивской набережной. Погода по советским понятиям была явно нелётной, а ещё по тем же самым понятиям Борису, как никогда ранее, остро захотелось алкоголя. И совсем не потому, что, как говорят выпивохи, трубы горят. Внутри организма, в самом деле, что-то, если и не горело, то, по крайней мере, тлело, навевая несусветную грусть по уже сожженным мостам и по тому, что уже никогда не вернётся. А тут ещё за пальмовой ветвью, нахально спустившейся к самой двери, чудились тополиный пух, устилавший арбатские переулки в начале лета и багряные кленовые листья – поздней осенью. Борис не был столь сентиментален, чтобы в тайниках души думать о уже почти позабытых тополях и клёнах. Но ведь бывает, что и в этих тайниках что-то застопорится. Из душевного застоя его вывел, долетевший из какого «далёка» громкий баритон Марата:

– Боря! Ну, что ты там застрял? Я уже и второй тост подготовил: «За тель-авивскую прописку москвичей», а ты ещё и за первую здравицу не выпил.

Борис напряжённо вглядывался в карие глаза Марата и затем недоумённо покачал головой, будто стараясь понять, где он находится, резко взмахнул рукой вверх и вместо залпового глотка едва пригубил содержимое стаканчика. Марат протестующе замахал руками и сердито выкрикнул:

– Ну, нет, земляк! Так дело не пойдёт! Разве так пьют бывшие москвичи? Разве так куражатся настоящие геодезисты?

– Послушай, Марат, – едва слышно вымолвил Борис, – во-первых, настоящие геодезисты в данный момент не пьют, а работают. А во-вторых, ты меня просто закодировал своим радушием, и я на мгновение забыл, что у меня сегодня первый рабочий день. Разве могу я начать его в нетрезвом состоянии.

– Что сказать, – расстроился Марат, – ты, пожалуй прав. Тебя могут неправильно понять. Пойдём, Борис, проведу тебя в институт и помогу оформить необходимые формальности. С одним только условием: вечером, после работы, «Кеглевич» должен быть всё-таки распит во имя твоего же здравия.

Уже через четверть часа Борис получил постоянный пропуск, и Марат вводил его в кабинет с табличкой «начальник проектно-вычислительного отдела». Когда он представил Бориса хозяину кабинета, из-за стола приподнялся высокий грузный мужчина и, приветливо улыбаясь, протянул ему руку со словами:

– Шалом, доктор Буткевич! Мы с нетерпением ждали вашего прибытия. Добро пожаловать.

Борису, с одной стороны, льстило, а с другой, немного коробило, когда его называли «доктор». Ему почему-то казалось, что его с кем-то путают, вдобавок, при таком обращении он думал, что его по ошибке принимают за врача, каковым, на самом деле, он никогда не являлся. Слово доктор в данном случае являлось производным от докторской степени, которой Бориса в Израиле наградили взамен присуждённой в СССР учёной степени кандидата технических наук. Тем не менее, там, в Москве, никто не обращался к нему со словосочетанием кандидат Буткевич, да и учёное звание доцент Буткевич встречалось больше в официальных бумагах, чем в устной речи. А здесь, понимаешь, заладили: доктор, доктор и ещё раз доктор. Самое страшное, что это уважительное обращение надо будет не только оправдать, а и доказать на деле, что ты на все сто процентов соответствуешь ему.

– Вы знаете, доктор Буткевич, – снова резанул слух Бориса голос его нового начальника, – я, надеюсь, что у меня, да и у всех нас, будет чему поучиться от вас.

Алекс Зильберштейн, так звали начальника отдела, оказался на редкость приятным собеседником. Почему-то его иврит оказался для Бориса лёгким для восприятия. К тому же выяснилось, что родился Алекс в Польше в городке Сарны, который на сегодняшний день располагается на западной Украине. История его прибытия в Израиль в искажённом виде, с характерными для художественного произведения вымыслами, выдумками и измышлениями, была описана в романе американского писателя Леона Юриса «Эксодус». В прямом переводе с греческого это слово переводится как «эмиграция». Массовый выход евреев из Египта в современном понимании тоже, своего рода, эмиграция, которая описана во второй книге Торы и Библии под названием «Исход». Именно так и назывался корабль, предназначенный для переправки еврейских беженцев в Палестину. Взяв на свой борт более четырёх с половиной тысяч пассажиров, 11 июля 1947 года он отплыл с берегов Франции. Большинство из этих пассажиров были оставшиеся в живых после Холокоста беженцы, у которых не было разрешения на въезд в Палестину от мандатных властей. После выхода из французских территориальных вод судно стали сопровождать шесть британских военных кораблей, которыми впоследствии оно было атаковано. Захваченный британскими солдатами пароход был доставлен в порт Хайфы. Английский министр иностранных дел принял решение отправить уже достигших святой земли пассажиров обратно во Францию. Сообщив депортируемым, что их везут в лагерь для интернированных на Кипр, их разместили в антисанитарных условиях в железных каютах без окон и элементарного проветривания на транспортных британских кораблях. 30 июля 1947 года корабли вернулись во Францию, причалив недалеко от Марселя. В знак протеста против депортации пассажиры отказались подчиниться приказу сойти на берег. Информация о происходящем попала в прессу и стала известной всему миру. 22 августа корабли с беженцами покинули Марсель и к началу сентября прибыли в Гамбург, где английские власти, применив силу, высадили беженцев с кораблей и переправили их в лагеря для перемещённых лиц. В конце концов, через несколько месяцев большинству пассажиров «Исхода» путём тягот и лишений по поддельным документам удалось перебраться в Палестину. Среди этих пассажиров был шестнадцатилетний еврейский мальчик с польского местечка Сарны, которого звали Алекс Зильберштейн, который в данный момент и рассказывал Борису эту страшную историю.

Перескакивая с событий более чем сорокалетней давности к нашим дням, Алекс, пряча широкую улыбку в усы, проронил:

– Я ведь не зря сказал, доктор Буткевич, что мне надо будет учиться у вас. Мне не очень удобно об этом говорить, но я руковожу отделом, который называют мозговым центром нашего института, не имея на это достаточного образования.

– Что вы имеете в виду, Алекс? – недоумённо пожал плечами Борис.

– Дело в том, – оправдывался Алекс, – у меня всегда были способности к точным наукам. Но по приезду в Израиль денег на учёбу в Технионе у моих родителей не было. А тут прямо напротив моего дома открылось вполне приличное учебное заведение под названием «высшая геодезическая школа», проучившись в которой три года, я получил квалификацию геодезиста.

Борис, тут же прикинув про себя, что по советским понятиям полученное Алексом образование соответствует топографическому техникуму, вслух произнёс:

– Мне представляется, Алекс, что вы получили не такое уж и плохое образование. А недоученные теоретические премудрости при желании можно добрать и при самостоятельном изучении.

Алекс благодарно взглянул на Бориса, который сам того не сознавая, негласно утвердил то, чем он руководствовался в ежедневной работе и спросил:

– Ну, так что, доктор Буткевич, если нет вопросов, пойдёмте я вас представлю работникам отдела.

– Извините меня, Алекс, есть только одна просьба – смущённо пробормотал Борис, – очень прошу вас, не называйте меня, пожалуйста, доктор Буткевич: у меня есть имя – Борис.

– Как вам будет угодно, – улыбнулся Алекс, – договорились!

Дверь из кабинета Алекса выводила в огромный холл, больше напоминающий лобби звёздочной гостиницы, чем офис инженерного назначения. Борису казалось, что где-то он уже видел подобное. Чуть позже он вспомнил, что это помещение сильно смахивает на статистическую контору, подсмотренную им в рязановском фильме «Служебный роман». Только там сотрудники ютились в огромном зале в хаотичном порядке, чуть ли не касаясь друг друга локтями. Здесь же холл разделялся стеклянными перегородками на вместительные отсеки, в каждом их которых были встроены четыре удобных стола, на которых помещался компьютер и другая оргтехника. Борису казалось, что по замыслу авторов этого современного интерьера, лёгкие натяжные потолки, продуманное мягкое освещение, современный дизайн мебели, матовая цветовая окраска должны были поддерживать у сотрудников деловой настрой в течение всего рабочего дня. В одном из отсеков собрался весь отдел, все дружески улыбались, пожимали Борису руку и желали удачи. Самым парадоксальным оказалось, что из двадцати двух работников отдела двадцать говорили на русском языке, все они были новыми репатриантами и все были приняты на работу менее года назад. Один из них, невысокого роста с короткой стрижкой коренастый мужчина, подошёл к Борису вплотную и, глядя на него в упор, спросил:

– Если не ошибаюсь, передо мной товарищ Буткевич собственной персоной? Не узнаёте своего коллегу?

Борис никак не мог вспомнить, где он встречался с ним, пока тот укоризненно не произнёс:

– А ведь я присутствовал в Москве на защите вашей диссертации. Как сейчас помню, прекрасная была работа. Недаром же за вас единогласно голосовало 15 из 15 членов Учёного Совета.

То что он не получил ни одного чёрного шара на своей защите, Борис помнил хорошо, а вот этого человека не припоминал. Тогда тот, игриво подмигнув ему, патетически воскликнул:

– А натуральную блондинку Сонечку Сергееву из солнечной Одессы помнишь.

Глава 17. Защита диссертации

Южную красавицу из «жемчужины моря» Борис помнил отлично. Они защищали свои диссертации перед одним и тем же столичным Учёным Советом в один день: он утром, а она после обеда. Соня приехала в Москву за неделю до защиты, и Борис помогал ей оформлять ворох различных документов, требуемых от соискателей учёной степени. Поскольку защищались они в один день, то вместе ездили на московские вокзалы и аэропорты встречать приезжих членов Учёного Совета с последующим устройством их в гостиницы. Дело это было достаточно хлопотным, требовало сноровки и расторопности, хорошего знания столичной атрибутики и наличия необходимых связей. Борис, впитавший с самого рождения московские нормы и заповеди повседневного функционирования, неведомые приезжим, легко ориентировался в этой сложной урбанистике. Однако, когда в аэропорту Внуково они встретили седовласого профессора из Киева и привезли его в гостиницу «Москва», где для него был забронирован номер, случилось непредвиденное. Администратор, вальяжный, одетый в идеально отглаженный чёрный костюм, представительный мужчина, сообщил расстроенному Борису, что в Москве начался очередной съезд КПСС, и все номера заняты партийными работниками, съехавшимися со всей страны. Борис моментально осознал, что в момент сходки высшей партийной власти государства спорить с администратором и качать свои права просто бесполезно. Как на грех, это не понял киевский профессор. Он судорожно швырнул свой портфель на стойку гостиничного «ресепшн» и благим матом заорал:

– Вы, что себе позволяете, товарищ! Да вы знаете, кто стоит перед вами? Я доктор технических наук, профессор, проректор Киевского университета, депутат горсовета и, к тому же, ветеран Великой Отечественной войны.

Перечисленные регалии взволнованного профессора не произвели на администратора никакого впечатления. Делегат партийного съезда, секретарь какого-нибудь провинциального райкома партии в текущий момент значил для него больше, чем киевский учёный. Он, не меняя холодного и надменного выражения лица, взглянул в его паспорт и небрежно пропел:

– Единственное, что я могу сделать, уважаемый профессор, это зарезервировать для вас номер в одной из гостиниц комплекса ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства).

Профессор видимо знал, что гостиничный комплекс ВДНХ, в отличие от элитной гостиницы «Москва», из окон которой была видна Красная площадь, находился далеко от центра и представлял сервис на несколько порядков меньше. Поэтому, навязчиво теребя красный галстук администратора, он продолжал голосить:

– Участника войны выгоняют из забронированного номера! Я буду жаловаться!

Администратор, вежливо улыбаясь и отстраняя руку профессора от своего галстука, холодно отчеканил:

– Пройдите, пожалуйста, к выходу, я вызвал такси, которое отвезёт вас на ВДНХ.

И тут произошло нечто, незапланированное протоколом. С кресла поднялась стройная, ноги от ушей, элегантная блондинка, каковой являлась Соня Сергеева. Она взяла под руку презентабельного администратора и что-то горячо зашептала ему на ухо. Борис не слышал, что говорила Соня, зато ему было хорошо видно, как по продвижению её страстного речитатива трансформировались оттенки лица администратора, сменяясь с ядовито бледных на устойчиво красные. В финале этой неотрепетированной заранее мизансцены, как в пристойном театре, администратор чуть ли не со слезами на глазах вручает профессору ключи от номера. Позже Соня расскажет Борису, что уже и сама не помнит, какую абракадабру наговорила администратору. Она безапелляционно уверяла его, что она дочь посла СССР в Ватикане и лично знакома с римской папой, что профессор близкий друг первого секретаря московского городского комитета КПСС и что, в конце концов, она приглашает его ближе к полуночи на бокал шампанского в удобном для него месте. Последнее, пожалуй, сыграло решающую роль в получении профессором заветных ключей от номера. Когда же ошарашенный Борис спросил:

– Соня, ты что, в самом деле, собираешься в ночь перед защитой диссертации пить шампанское с этим клерком?

Она, приложив наманикюренный пальчик к губам Бориса, обиженно буркнула:

– Ещё чего не хватало? Какие же вы, мужчины наивные. И, вообще, как говорят у нас в Одессе, не делай мне, Боря, беременную голову: я личность творческая, хочу – творю, хочу – ытворяю.

– Понял, – почему-то обрадовался Борис, внося чемодан профессора в завоёванный номер, – значит, шампанское ты будешь пить со мной.

– Конечно, дорогой, – засмеялась Соня, – но только после защиты.

– Никаких после защиты, – неожиданно запротестовал профессор, услышав последнюю фразу Сони, – шампанское будем пить сейчас.

Не успели Борис с Соней переварить сказанное, как киевский проректор вытащил из недр своего портфеля бутылку шампанского и одним махом откупорил её. Они хотели было отказаться от искрящегося напитка, мотивируя это неординарностью события, предписывающего доказать Учёному Совету актуальность, научную новизну и практическую ценность научных исследований, которые они произвели в течение нескольких лет. Но профессор не унимался, требуя выпить с ним «Советское игристое». Пока он разливал благородный напиток, Соня успела шепнуть Борису на ухо:

– Боря, делать нечего, надо пить, он ведь член Совета, ведь нам защищаться, а не ему.

Дальше события развивались, как в киностудии при ускоренной съёмке. Через несколько минут бутылка шампанского сиротливо отливала своей пустотой на узком гостиничном столике. Профессор же продолжал демонстрировать свою креативность в неординарности свершаемых деяний. Он снова стал что-то торопливо искать в своём портфеле, затем, потеряв терпение, перевернул его вверх дном. Оттуда высыпались какие-то брошюры, книги, блокноты, чертежи и таблицы и, наконец, выкатилась бутылка коньяка, которая и являлась предметом его поиска. Меньше минуты потребовалось ретивому профессору, чтобы разлить её по фужерам. Дело принимало уже не шутейный оборот. Борису пришлось робко выдавить из себя:

– Простите, профессор, мы больше пить не будем. Вы сами понимаете у нас завтра защита и нам надо быть в форме.

– Всем надо быть на защите, – ухмыльнулся профессор, – только вас, молодой человек, никто и не держит, а вот эта милая блондиночка остаётся со мной в номере, который я заслужил не без её усилий.

Борис взглянул на Соню, её зелёные газа в миг приобрели темноватый оттенок, однако она справилась с собой и, сделав подобие вымученной улыбки, весело проворковала:

– Ой, не надо меня уговаривать, как говорят у нас в Одессе, я и так соглашусь.

– Вот это другое дело, – засмеялся киевский учёный, – будет хорошо сегодня, будет хорошо и завтра.

– Вы меня не поняли, профессор, – надрывно крикнула Соня, – я сказала, что соглашусь, но не сегодня, может завтра, а может и никогда.

– А вот это вы зря, милочка, – заверещал профессор, – мне ещё никто не отказывал.

Он крепко схватил Соню за руку и чуть ли не поволок её вглубь комнаты. Борис, который до этого не понимал, как себя вести, вдруг встрепенулся, ударил профессора по руке и потащил Соню к выходу из номера. Вдогонку им вторил разгневанный голос профессора:

– Завтрашний день, молодые люди, вы запомните на всю жизнь, это будет день провала вашей защиты.

– Ой, Боря, даже не знаю, что сказать, – сквозь навернувшиеся слёзы выдохнула Соня, когда они вышли на улицу, – ты просто спас меня, вырвав из лап этого сексуально озабоченного академика.

Борис просто поразился произошедшей в ней метаморфозе: из дерзкой, весёлой и немного циничной одесситки она в одночасье превратилась в простую женщину, над чувствами которой хотели надругаться.

– Боря, это хорошо, что ты вызволил меня, – продолжала всхлипывать Соня, – но что же будет с нами завтра.

Не успел Борис придумать, что они будут делать завтра, как к ним подошёл небольшого роста симпатичный мужчина, который тут же, вытащив из кармана носовой платок, стал утирать Соне слёзы.

– Молодой человек, – обратился он к Борису, – что произошло с моей аспиранткой? Что случилось? Почему за полдня до защиты я вижу у неё слёзы на глазах?

Он схватил Соню за руку и, поманив за собой Бориса, завёл их в близлежащее кафе, где заказал для всех кофе и заварные пирожные. Там Борис, предварительно представившись, и поведал ему о том, что произошло в гостинице «Москва». Его собеседник нахмурился и, на мгновение задумавшись, отрывисто провозгласил:

– Вот видишь, Соня, толковал же я тебе, что написать диссертацию в нашем отечестве – это только полдела, её ещё и необходимо подготовить к защите. Получается, что любую хорошую диссертацию можно успешно провалить, а любую плохую, не менее успешно, защитить.

Эдуард Абрамович Гомельский, так величали руководителя Сониной диссертации, доктор технических наук, профессор, заведующий кафедрой геодезии Одесского инженерно-строительного института, не оставляя Борису времени на размышления, порывисто пророкотал:

– Значит так, молодые люди, в данный момент будем мыслить категориями не научными, а житейскими. Ситуация скверная, но не критическая. Будем работать на опережение.

Пришедшая в себя Соня, нервно улыбаясь, тихо спросила:

– Кого же мы будем опережать, Эдуард Абрамович?

– Как это кого, – воскликнул он, – твоего несостоявшегося ухажёра. Я хорошо знаком с ним, он и в научном плане очень бесчестный и подлый человек, способный на любые гадости.

– Послушайте, Борис, – спохватился Гомельский, – в афише о вашей защите диссертации, которую я читал сегодня, написано, если я не ошибаюсь, что ваш руководитель, это ректор института, который одновременно является председателем Учёного Совета. Я с ним хорошо знаком. Что если мы, не теряя времени, вместе пойдём к нему и всё расскажем.

Уже через час Борис и Эдуард Абрамович выходили из кабинета ректора, который заверил их, что нет поводов для беспокойства, и он гарантирует, что на защите не будет места ненужным эксцессам.