Текст книги "Русский акцент"

Глава 10. Автопробег в Эйлат

Чтобы как отвлечься от грустных мыслей по поводу потери работы и доставить своей семье хоть какой-то «экшен», Борис решил прокатить их в Эйлат, существовавшего ещё в эпоху царя Соломона. Разумеется, совсем не поиски останков древнего иудейского царя являлось целью поездки. Смысл её Борис видел в расслабляющей нирване под нежными лучами яркого солнца у тёплого и экзотического Красным моря, где между коралловыми рифами плавают дельфины. Однако расстояние между Беер-Шевой и Эйлатом составляло около трёхсот километров. Проделать такой путь даже для опытного дальнобойщика было непросто. Для Бориса, опыт вождения которого исчислялся двумя десятками часов на курсах вождения в Москве, это было просто нереально. Но он жаждал адреналина, который возникает у водителей, выехавших на автостраду. Татьяна совершенно справедливо говорила ему, что одно дело, когда он в поисках этого адреналина, карабкался на крутые ледопады и остроконечные скалы, подвергая риску только себя. Совсем другой ракурс вырисовывается, когда опасность претерпевают его жена и любимые дочери. Таня, как всегда, была права, а Борис, в свою очередь, клятвенно заверил её, что будет максимально осторожен, понимая, какой драгоценный груз он везёт. Он с величайшей осмотрительностью выехал на междугороднюю трассу и тут же пристроился в правый, как он считал, самый безопасный ряд. Дорожный знак предписывал максимально разрешённую скорость, равную девяносто километров в час. Для продвинутого японского авто эта скорость была сопоставима с передвижением черепахи. То и дело мимо Бориса в левом ряду проскакивали машины со скоростью, как минимум в полтора раза, превышающую разрешённую. Оказывается общеизвестный слоган «Какой русский не любит быстрой езды» вполне соответствовал стилю езды еврейских водителей. Не успел славный экипаж новоиспечённой, ещё приятно пахнущей заводской краской, «Субару» преодолеть первые двадцать километров, как началась экзотика: прямо перед капотом машины появились два верблюда, которые торопливо пересекали шоссе. Борис еле успел затормозить, понимая, что столкновение с пятисоткилограммовой массой этого «корабля пустыни» ничего хорошего не сулит. Зато Светлана и Наташа захлёбывались от радостного смеха. Больше всего этой необычной поездке радовались они. Татьяна молча сидела возле Бориса, не мешая ему, ни в пример другим женщинам, сосредоточиться на вождении. Она напряжённо вглядывалась в окно, за которым со скоростью, указанной на спидометре, проплывала безлюдная, пустынная и, в какой-то степени, загадочная местность под названием Негев.

В какой-то момент Татьяна попросила Бориса остановить машину. Они находились на смотровой площадке самого большого в мире кратера Рамон. Именно здесь можно было прикоснуться к вечности, ведь этому уникальному природному памятнику более двухсот миллионов лет. Борис, Татьяна и девочки заворожено смотрели на совершенно не реальную сюрреалистическую картину. Вокруг царило просто фантастическое безмолвие и умиротворение. Со всех сторон открывался великолепный космический пейзаж кратера. Борису рассказывали, что побывать на этом земном кратере следует ночью. Ведь когда в полной темноте вспыхивают яркие звёзды, а луна как бы весело подмигивает им, местная пустыня превращается в эксклюзивный таинственный холст, на котором не чудятся, а видны фантасмагорические углубления, которые мы наблюдаем на лунной поверхности. Хотя с другой стороны, побывавший на нашем естественном спутнике американский космонавт Армстронг, заявил, что этот пейзаж более лунный, чем на самой Луне.

Проехав ещё полсотни километров, пустыня неожиданно поменяла свой равнинный пейзаж на горный. По мере продвижения к Мёртвому морю Иудейские горы всё время меняли свою окраску: с белого цвета на жёлтый, с жёлтого на коричневый, а в некоторых местах преобладал даже, немного пугающий, чёрный колер. Под стать рельефу автострада из двухрядной линейки неожиданно трансформировалась в затяжной однополосный серпантин, круто спадающий вниз. С левой стороны, как в калейдоскопе, мелькали вырубленные на прилегающих скалах цифры +400, +300, +200. Борис скорее догадался, чем понял, что они обозначают высоту над уровнем моря. Через несколько минут показалась нулевая отметка, фиксирующая этот уровень, уровень Средиземного моря. Ну а дальше за окном промчались уже отметки со знаком минус, означающие, что мы спускаемся в самое низкое место на Земле с высотой четыреста двадцать пять метров ниже того самого уровня. Борис остановил машину на смотровой площадке, откуда открывалась величественная панорама на самый солёный водоём в мире. Когда же он объяснил дочерям, что в этом море невозможно утонуть потому, что необычно высокая концентрация соли позволяет, не прилагая малейших усилий, удивительно легко держаться на воде, Наташа и Светлана в один голос закричали:

– Папочка! Мы очень хотим не прилагать усилий, мы страшно хотим искупаться в этом необыкновенном море.

– Тихо девочки, – задорно прикрикнул на них Борис, – десять минут безмолвия и гладь самого солёного в мире моря будет держать вас в своих объятиях.

Что касается объятий, то с ними, как раз, вышла неувязочка. Как только их дружная семейка ступила на песчаный пляж самого мёртвого в мире моря, маленькая Наташа в мгновение ока скинула с себя одежды и, оставшись в одних трусиках, стремительно нырнула в солёную воду. Буквально через секунду она пулей с душераздирающим воплем выскочила оттуда. Ведь солёность воды в этом уникальном море достигает тридцати пяти процентов и можно себе представить ощущения ребёнка, которому эта соль въелась прямо в глаза. Тут же из будки выскочил израильский спасатель и со словами:

– Опять эти русские прыгают в воду, не спросив, что находится в этой воде, – подхватил Наташу на руки и быстро побежал с ней к ближайшему душу, где в течение пяти минут аккуратно промывал ей глаза, пока Наташа не выкрикнула:

– Ой, спасибо, дяденька, я уже всё вижу, а можно я всё-таки попробую полежать на воде, папа сказал, что в этом море я не утону.

– Не утонешь, девочка, конечно же, не утонешь, – заверил её усатый спасатель марокканского происхождения, – ты только не забудь напомнить своему папе, чтобы в следующий раз не разрешал тебе нырять в море с открытыми глазами.

Борис, понятно, чувствовал себя виноватым, улавливая на себе укоризненные взгляды Татьяны. Однако не он, а именно Наташа запомнит этот эпизод на всю жизнь и, когда через много лет ей придётся сопровождать делегацию бизнесменов из России, то по прибытию на берег Мёртвого моря она не забудет предупредить их, что при погружении в воду необходимо закрывать глаза. Наскоро перекусив полюбившимися девочкам питой (арабской лепёшкой), заполненной хумусом, салатами и фалафелем, и запив это ледяной кока-колой, экипаж машины боевой тронулся дальше. Через некоторое время штурман автопробега Татьяна Буткевич приказала всем, кроме водителя, повернуть голову направо. Там тянулся многокилометровый хребет причудливых остроконечных гор, образованный из чистой соли. Где-то здесь находился библейский Содом, уничтоженный вместе с Гоморрой за грехи тяжкие. Татьяна указала дочерям на высокий соляной столб, который назвали «женой Лота», именно она и была превращена в этот столб всего навсего за то, что хотела подсмотреть, как уничтожаются эти два библейских города. Постепенно горные массивы сошли на нет, плавно перейдя в занудный пустынный ландшафт. Девочки задремали, а Татьяна, не давая Борису последовать их примеру, развлекала его весёлыми рассказами из своей врачебной практики.

Неожиданно серо-бурая панорама, маячившая за ветровым стеклом, сменилась светло-зелёной окраской. Это был небольшой оазис, называемый сто первый километр. Для Бориса как бывшего москвича, это числовое клише означало лишить права советского человека жить в столичном мегаполисе. В советской действительности на 101-километр выгоняли бывших зэков, тунеядцев, диссидентов и уголовников. В сегодняшней реалии сто один километр означал всего навсего расстояние до Эйлата. И, разумеется, ни у кого даже в мыслях не было высылать туда каких-либо изгоев, отверженных властями. В тоже время своё название этот райский уголок в аравийской пустыне получил вовсе не от километража. Он являлся данью памяти героям воинской части № 101, погибших в сражении с арабами за независимость Израиля. Проснувшиеся девочки с удовольствием бродили по этому экзотическому островку в безжизненной пустыне, наблюдая в живом уголке за двухголовыми мутантами черепахой и змеёй, за диковинной жабой, которая пьёт, не раскрывая рта, а также за крокодилами, обезьянами и питонами. Дальнейшая часть пути представляла собой однообразную дорогу, слева от которой тянулись покатые холмы, находящиеся уже в государстве Иордания. Унылый пейзаж оживляли только протяжённые массивы финиковых пальм. Но вдруг из-за очередного поворота неожиданно снова показались горы. Выглядели они настолько презентабельно, что казалось, что какой-то художник именно к нашему приезду выкрасил их в красный цвет. Тут же нарисовался дорожный указатель, на зелёном фоне которого было написано EILAT. Белоснежная «Субару» въехала на территорию самого большого израильского курорта, расположенного на юге пустыни Арава. Борис приоткрыл окно автомобиля и торжественным голосом бывалого гида возвестил:

– Уважаемые дамы! Прямо перед вами простирается экзотическое Красное море. Слева от вас на расстоянии менее одного километра, за прерывистой линией роскошных пальм вы видите Иорданию, а справа за дугообразной подковой уже виден Синайский полуостров, на территории которого находится Египет. И если вы продлите свой взгляд по морской акватории, то на её изгибе уже простирается Саудовская Аравия.

– Как здорово! – восторженно воскликнула Татьяна, – подумать только за полдня мы побывали на берегах двух диковинных морей: Мёртвого и Красного.

– Мамочка! – восторженно вторила ей Светлана, – ты не представляешь, что ещё в Москве на уроках географии нам рассказывали про эти моря и эти страны и мы искали их на карте, а сейчас я вижу всё это наяву.

Но больше всех радовалась Наташа, когда в тот же день всё семейство посетило подводную обсерваторию. На шестиметровой глубине через стеклянные стены она с восхищением любовалась одной из главных красот Эйлата – коралловым рифом, наблюдая за экзотическими обитателями морских глубин в их естественной среде. А разве можно было забыть заповедный аттракцион дельфинов, морскую прогулку на яхте со стеклянным дном, морской велосипед и водный катамаран и даже дайвинг (подводное плавание с аквалангом). Два дня, проведенных в Эйлате были для Бориса отдушиной от нелёгкой повседневности, незабываемым праздником души и тела, проведенным вместе с семьёй.

Глава 11. Вадим и Вера

По приезду из Эйлата «Субару» Бориса притормозила, немного не доезжая до их беершевской обители. Остановиться возле дома мешала большая фура, из которой выгружался всякий домашний скарб. Стройная блондинка, прогибаясь чуть ли не до тротуара, волочила неподъёмный баул. Борис, поравнявшись с ней, помог дотащить этот груз до раскрытой двери квартиры на третьем этаже, расположенной напротив его съёмных «хоромов». Оттуда послышался сочный мужской баритон:

– Верочка! А куда запропастился чемодан с моими монографиями?

Не успел Борис подумать, что, сколько же нужно сделать научных исследований, изложенных в книгах, называемых монографиями, чтобы их содержимое поместить не в портфель или сумку, а в большой чемодан, как появился обладатель баритона, высокий представительный мужчина средних лет с роговыми очками на переносице.

– Спасибо за помощь моей жене. А вы, наверное, наши соседи, – радостно воскликнул он, увидев, идущих за Борисом Татьяну с дочерьми.

Татьяна, не отрывая взгляда от больших полиэтиленовых пакетов, заполненных какими-то чертежами и схемами, оживлённо пропела:

– Похоже, что да. Давайте знакомиться, меня зовут Таня, моего мужа Борис и наши девочки: Светлана и Наташа.

Блондинка тут же радостно откликнулась:

– Очень приятно! Я – Вера, а мой благоверный – Вадим. Маклер, который помог снять нам эту квартиру, говорил, что в качестве компенсации за неказистую квартиру у нас будут интеллигентные соседи из самой Москвы.

– Этот же маклер сообщил, что нам повезло не только с соседями а и с самой квартирой, поскольку это последняя квартира в Беер-Шеве. Все остальные уже арендованы новыми репатриантами, – весело добавил Вадим.

В это время из кухни выскочил рыжий кокер-спаниель. Вера, погладив его по холке, ненавязчиво приказала:

– Ада, ну-ка быстро беги знакомиться с девочками, смотри какие они симпатичные.

Рыжая Ада быстро подбежала к Свете и Наташе, подав каждой из них свою мохнатую лапу. С этого момента эти три особи женского пола стали неразлучными, впрочем, как и семьи Буткевичей и Шендерович.

Уже буквально через неделю получилось так, что Борис и Вадим вместе вернулись домой. Вадим пригласил соседа выпить какой-то особый чёрный кофе, зёрна которого он по случаю купил на арабском базаре. Когда они вошли в квартиру Вадима, их взгляду открылась картина, напоминающее небезызвестное полотно живописца Василия Перова «Охотники на привале». В роли охотников в данном случае выступали Вера и Татьяна. Они лежали в обнимку на диване и нестройными голосами пели отрывок из хита Аллы Пугачёвой «Всё могут короли, всё могут короли, но что не говори, жениться по любви не может ни один, ни один король». На столе, на фоне тарелки с крупно нарезанной кошерной колбасой и маринованными огурцами сиротливо маячила на три четверти опустошённая матовая бутылка водки «Кеглевич», пользующаяся большим спросом у репатриантов. Если бы у Бориса была бы вставная челюсть, она, наверняка бы, выпала бы в тесное пространство кухни, где он находились в настоящий момент. Ещё ни разу в жизни ему не приходилось видеть свою Танюшу в таком расслабленном, мягко говоря, состоянии, ведь она на дух не переносила крепкие спиртные напитки. А сейчас она, пошатываясь из стороны в сторону, нетвёрдой походкой подошла к Борису и раскатисто выкрикнула:

– Боренька, как здо-о-оро-о-ов-о-о, что ты не ко-о-ро-о-ль и женился на мне по любви.

Вадим пристально посмотрел на свою жену, улыбнулся, схватил водочную бутылку и, разлив остатки крепкого напитка, медленно, подбирая слова, провозгласил:

– Давай, Борис, в качестве аперитива перед обещанным кофе, выпьем за наших жён. Не знаю, что явилось поводом для этого женского бенефиса, надеюсь, завтра мы об этом узнаем.

На следующий день, когда только первый розовый блик утренней зорьки заглянул в окно, Татьяна разбудила Бориса и стала рассказывать ему о том, какая Вера прекрасная женщина, что между ними возникла небывалая химия, позволяющая не то чтобы с полуслова, а пожалуй с полувзгляда понимать друг друга.

– Всё хорошо, Танюша, – перебил её Борис, – но как это связано с тем, что вы с Верой напились.

– А вот это я даже, как врач, который лечит нервную систему, объяснить не могу, – обиженно оправдывалась Татьяна.

– Понимаешь, Боря, – продолжила она, – так получилось, что я стала вспоминать старый Арбат, Чистые Пруды и Садовое кольцо, а Вера – Невский проспект, Мойку и Фонтанку. И такая нас захлестнула ностальгия по местам, где родились, выросли, учились и работали, что сами не заметили, как на столе оказалась эта водка, которую Вера держала для компрессов и растираний.

– Да уж нечего сказать, – согласился с ней Борис, – а мы с Вадимом, после того, как уложили тебя и Веру спать, ещё долго сидели и разговаривали, правда, без алкогольных возлияний.

– Я уверена, что Вадим тоже хороший человек, – прервала его Татьяна, – не знаю, кто он по специальности, но создаёт впечатление очень образованного и интеллигентного мужчины.

– К тому же ещё и очень скромного, – добавил Борис, – ты только представь себе: мы уже три недели знакомы, а он не более, как вчера, не то, чтобы сказал, а просто проговорился, что он профессор, доктор технических наук.

Борис поведал жене, что, на его просвещенный взгляд, есть просто профессора и есть настоящие профессора, понятно, что Вадима следует отнести к последним. Оказалось, что кроме перечисленных регалий, он был начальником исследовательской лаборатории одного из крупных Ленинградских НИИ, заведующим кафедрой и деканом факультета, председателем специализированного Учёного Совета по защите диссертаций на соискание учёноё степени докторов наук.

– Помнишь, Таня, когда мы помогали переносить им вещи, – вспомнил Борис, – Вадим спрашивал Веру о каком-то чемодане с его монографиями.

Ты понимаешь, – взволнованно продолжил Борис, – именно вчера я и спросил Вадима, сколько монографий поместилось в его чемодане. Оказалось немало немного – всего двенадцать.

– Боря, а что, собственно, означает слово монография, – тихо спросила Татьяна, – наверное, что-то от слово «моно» – одно.

– Монография, Таня, это не что иное, как научный труд в виде солидной книги с углублённым изучением, как ты правильно подметила, именно одной темы. Иногда это может быть изложение очень серьёзной и значимой диссертации.

Борис продолжал объяснять Татьяне, что написать двенадцать монографий это, как минимум, сотворить столько же диссертаций, связанных, если и не с глобальными, то с важными для науки исследованиями и диссертациями. А ведь подавляющее число соискателей пишут только одну диссертацию, что даёт им право носить звание профессор всю оставшуюся жизнь, не превознося больше ничего в теорию и практику своей научной деятельности. Борис не мог вспомнить ни одного профессора с института, где он преподавал, написавшего более трёх монографий. Причём все они были написаны в соавторстве и один из них, как правило, ректор или проректор, получал за это почётное звание «заслуженный деятель науки и техники СССР» или «заслуженный работник высшей школы СССР». По понятным причинам Вадим Михайлович Шендерович этих званий не удостаивался. Тем не менее, он был известным, чтоб не сказать, именитым учёным в своей области и пользовался заслуженным авторитетом среди коллег в СССР и за рубежом.

– Что меня поразило, Танюша, – чуть ли не сорвался на фальцет Борис, – что такой учёный, можно сказать, с мировым именем, бросает все свои почётные и хорошо оплачиваемые должности и едет в какой-то Израиль.

– Боря, милый, что с тобой, ты ли это, – вспыхнула Татьяна, – ты как-то неадекватно выражаешься, что значит какой-то?

– Таня, ты сама подумай, – повысил голос Борис, зардевшись краснотой на лице, – в Советском Союзе при двухсотмиллионном населении было всего пятьдесят тысяч докторов наук, что составляет менее трёх сотых процента от всего населения. Если отбросить из этого числа профессоров исторического материализма, научного коммунизма, истории КПСС, всяких филологий и лингвистик, то названная мною цифра вообще будет стремиться к нулю.

– И что с этого, – спросила Татьяна, – как это соотносится с каким-то, как ты выразился, Израилем?

– А так и соотносится, – возразил ей Борис, – что при таком, представь себе, раскладе Вадим мог бы работать в лучших университетах США и Старого Света, а ни в какой-нибудь Беер-Шеве.

– Я не совсем поняла, – взглянув в упор на мужа, осведомилась Татьяна, – разве Вадим преподаёт в университете? Но ведь он совсем не знает иврита, даже ты владеешь языком лучше его.

– Видишь, Таня, скромность Вадима не знает границ, – заверил её Борис, – только вчера он рассказал мне, что читает свой курс на английском языке. Кроме того, ему доверили возглавить комиссию по приёму студентов-репатриантов без экзаменов в Беершевский университет, которые проучились в институтах СССР два или три года.

Среди прочего, Вадим поведал Борису, что решающим критерием для принятия решения о зачислении является, в каком именно ВУЗ (е) учился студент. Если это были институты Москвы или Ленинграда, то соискатель безоговорочно принимался для продолжения учёбы. В случае, если он обучался в Ташкенте, Баку, Черновцах или Хабаровске, то практически всегда получал отказ.

– Вадим, ты, конечно, извини меня, – вспыхнул Борис, когда услышал это, – но здесь, чуть ли не дискриминацией попахивает.

– Не мне тебе рассказывать, – возразил ему Вадим, – ты же был преподавателем столичного института. Но ты никогда не был в провинциальных вузах. Мне пришлось как-то при проверке учебного процесса в Бакинском университете спросить у одного доцента кафедры математического программирования, какие он знает алгоритмические языки. И он, представь себе, ответил, что знает русский и азербайджанский. Выявилось также, что подавляющее число студентов, обучающихся на мехмате, больше знакомы с матом, чем с математикой.

– Ну а, как же быть с Ломоносовыми из провинции, – полюбопытствовал Борис.

– За свою бытность здесь, – констатировал Вадим, – я, к великому сожалению, с таковыми не встречался.

– Прости меня, Вадим, – перескочил на другую тему Борис, – мы не так давно знакомы, но мне жутко интересно, почему ты, если уже покинул Ленинград, то не поехал в Кембридж, Принстон или Гарвард?

– Вопрос не так однозначен, – после долгого раздумья ответил Вадим, – я далёк как от иудаизма, так и от идей сионизма. Не знаю, поверишь ли ты мне, но ещё в Ленинграде меня обволокло неведомое биополе, призывающее приехать в вечный город, золотой Иерусалим. Это звучит мистически, но этот город снился мне каждый день и призывно манил в свою таинственную ауру.

– Почему же ты живёшь в Беер-Шеве, а в не израильской столице, – поинтересовался Борис.

– Ответ довольно тривиальный, – поспешно ответил Вадим, – кафедра, по которой я специализируюсь, имеется только в университете города Беер-Шева. Еще, будучи в Ленинграде, я списался с ними и, получив от них письменное обязательство, что они принимают меня на работу на полную ставку профессора, решил репатриироваться в Израиль.

– Выходит это является единственной причиной твоего приезда в Израиль, – подытожил Борис.

– Не совсем, это, можно сказать, третий фактор – отозвался Вадим.

– Что же представляют собой предыдущие факторы? – спросил Борис.

– Первый и, пожалуй, самый главный, это то, что я всё-таки позиционирую себя как лицо еврейской национальности, – отреагировал Вадим, – будешь смеяться, Борис, что профессор говорит такие глупости, но мне снился сон, что мой дедушка, а он был раввином в Бердичевской синагоге, настоятельно призывал меня вернуться в страну исхода.

– А ты, конечно, не мог ослушаться еврейского священника, – засмеялся Борис.

– Зря иронизируешь, Боря, – грустно промолвил Вадим, – во-первых, старших надо слушаться, а во-вторых, я и сам полагаю, если исторически так сложилось, что евреи во все эпохи были разбросаны по всему миру и жили в изгнании и если та же история предоставила им возможность жить в своей стране, то эту значимую реальность надо использовать.

– Как то слишком уж риторически ты всё это излагаешь, – неожиданно для себя перебил его Борис, – а что же делается со вторым фактором?

– Что же касается второго фактора, – не глядя на Бориса, промолвил Вадим, – то здесь я буду ещё больше амбициозен: надоело жить в стране, где верхи не знают и не понимают, что надо делать, а низы, поругивая власть, в свою очередь, не хотят ничего свершать, продолжая верить в доброго царя.

В этом месте Борис всеми фибрами своей души почувствовал, как его мысли перекликаются с концепцией, изложенной сейчас Вадимом. Если до сих пор его, на фоне непрекращающейся ностальгии, ещё одолевали сомнения, правильно ли он поступил, переезжая на историческую родину, то Вадим, сам того не сознавая, в одночасье сумел развеять их. Бориса ещё долго грело осознание факта, что если такие люди, как профессор Вадим Шендорович, с большой радостью получили израильское гражданство, то ему, бывшему доценту Борису Буткевичу, нечего роптать и следует воспринимать обретение новой родины как долгожданный и свершившийся факт. Тем не менее, он как-то нерешительно спросил Вадима:

– А что же, всё-таки прикажешь делать с таким ёмким, въевшимся во все мозговые извилины, понятием – Родина, с тихой гладью Москвы реки или Невы, с пахнущим осенней хвоей Сосновым бором или белесым оттенком плачущих берёз в Летнем саду, с традиционными курантами на Спасской башне Кремля или монументальным Зимним дворцом?

– А ты ещё спроси, Борис, – воскликнул Вадим, – что делать с незаслуженной двойкой по истории КПСС, когда меня с первого раза не приняли в аспирантуру или с моей докторской диссертацией, результаты которой сегодня применяют в США, Германии и даже в Австралии. Так вот эту диссертацию несколько лет под благовидными предлогами не принимали к защите, а когда она с невероятными трудностями и преградами, расставляемыми чиновниками от науки, всё-таки была защищена, её направили, так называемому, «чёрному оппоненту», у которого хватило совести написать, что она не актуальна и не представляет практической ценности. С невероятным напряжением сил, в конечном итоге, мне удалось доказать обратное на экспертном Ученом Совете Высшей аттестационной Комиссии при СМ СССР. Что с этим прикажешь делать?

– Да ничего я не хочу и не буду приказывать, – согласился Борис, – просто ностальгия замучила, жить по-человечески, разумеется, можно только в том месте, где мы сейчас с тобой находимся. Но как бы там ни было, хотим этого или не хотим, мы всё же своими корнями остаёмся кровинками России, и никуда от этого не денешься.