Текст книги "Белая Лилия"

Неразлучная тройка «Л» решила чего бы это ни стоило добиваться быть вместе. Стоило это совсем ни много, так как за них уже всё решили на заседании кафедры. К всеобщему ликованию их взяла под своё крыло доцент Валентина Николаевна Бучинская, единственная женщина с учёной степенью на кафедре. Все три девушки учились довольно прилично, имели хорошую репутацию и пользовались авторитетом на курсе. К тому же иметь женский коллектив в полевых условиях было очень удобно, прежде всего, в плане ночлега и, что там греха таить, в выполнении элементарных гигиенических процедур, которые не предназначались для мужского взора. Сформированной женской бригаде предстояла интересная работа, связанная с осмотром и изучением размыва берегов среднего течения реки Днестр. Виктор же попал в ту пятёрку, что направлялась на Гуцульщину, ему предстояла совсем нелёгкая работа по рытью шурфов в каменистых горных породах Карпат. К концу июля, как геоморфологическая партия, так и экспедиции научных сотрудников кафедры вместе со своими практикантами должны были встретиться в на стационарной базе в селе Синевидное. Там для них были подготовлены палатки, которые освободили первокурсники, проходившие учебную практику. Там же надлежало заняться обработкой собранных полевых материалов, составлением предварительных рабочих карт и подготовкой образцов пород к отправке в лабораторию. Утром девушки вместе с Валентиной Николаевной совершали изыскательские маршруты вдоль речных террас, приводили в порядок полевые записи, а после обеда на рейсовом автобусе ездили в областной центр, в Ивано-Франковск, чтобы превратить плёночные негативы, сделанные во время геологической съёмки, в фотографические изображения. Вечером подруги могли там же обследовать промтоварные магазины, забежать в кинотеатр или посидеть в кафе-мороженое, чтобы обсудить события текущего момента, который, по правде говоря, не изобиловал какими-то особыми эпизодами из их сегодняшнего рутинного бытия.

Некое разнообразие внёс приезд геоморфологической партии, в составе которой прибыл и Виктор с четырьмя парнями из их курса. Одного из них звали Женя Симоненко, который слыл на факультете непревзойдённым бездельником с репутацией дон Жуана, причём в отличие от легендарного испанского распутника, дон Жуаном достаточно примитивным. Невысокого роста, плотный и широкоплечий, с блудливым и сладострастным взглядом, бесстыдно устремлённым на женские прелести, не обладавший, в отличие от Виктора, блестящей эрудицией и быстротой мышления, он производил впечатление разве что на, недавно приехавших из деревни, совсем юных девчонок-первокурсниц. Это впечатление рассеивалось даже у них после недельного общения с ним. Почему Женя Симоненко приглянулся Ляльке, чем привлёк к себе такую видную и неординарную девушку, как она, остаётся загадкой. Единственное, что их объединяло, так это непомерная страсть к пошловатым, на грани фола, анекдотам и бессмысленному трёпу, неизменными спутниками которого являлись бутылка водки и расплывчатые колечки дыма, исходящих от, приобретённых у фарцовщиков возле гостиницы «Интурист», американских сигарет «Camel». Трудно сказать, что повлияло на, искушённую в любовных романах Ляльку, при выборе такого невзрачного кавалера. Однако факт остаётся фактом. Вот и сегодня она направилась с ним к, как его назвали студенты, деревянному мосту любви. При подходе к нему они облюбовали широкую деревенскую лавочку, на которую Женька вместо традиционной «Столичной» водки водрузил бутылку мутного самогона. На немой вопрос Ляльки, мол, какой гадостью ты собираешься потчевать интеллигентную девушку, он сослался на дефицит своего платёжного баланса. По той же причине вместо качественных американских сигарет Ляльке были предложены дешёвые, скорее даже деревенские, чем пролетарские, сигареты «Гуцульские» с изображением на пачке пастушка на карпатской полонине. Они долго сидели этой прохладной ночью на берегу горной речки, согреваясь противным сельским пойлом и пьянея от его сивушного содержимого. Женька рассказывал Ляльке непристойные анекдоты и вульгарные истории, перемешивая их циничными выражениями и похабными прибаутками. Самогон разогрел не только его ненасытное нутро, а и, как это бывает по пьяному делу, вызвал обострённое сексуальное возбуждение. Женя грубо приподнял вверх Лялькин жёлтый свитер и, не обнаружив лифчика, бесцеремонно обхватил её убористые груди, страстно целуя, вызывающе торчащие, розовые соски. Оторопевшая Лялька резко оттолкнула его так, что он медленно покатился с прибрежного откоса в речку. Когда Женька, отряхивая с себя налипший влажный песок, поднялся к скамейке, Лялька заплетающимся языком выговаривала:

– Эй, Казанова чёртов, кто тебя учил так по-хамски и цинично обращаться со скромной девушкой. Потопали ко мне, и я проведу с тобой мастер-класс.

С этими словами, забалдевшая от спиртного, Лялька схватила испуганного Женьку за руку и потащила к себе в палатку. Не столько даже свидетелями, сколько немыми слушателями Лялькиного мастер-класса стали проснувшиеся Лиля и Лара. Слушателями потому, что ржавые пружины Лялькиной кровати скрипели так заунывно, что царапали их сердца в ночной тиши. К тому же с Лялькиного угла до их ушей доносились такие похотливые стоны и сладострастные хрипы, что девушки не спали уже до самого утра. Когда, наконец, Лара догадалась громко и протяжно кашлянуть, в палатке моментально воцарилась тишина, а у выхода что-то зашуршало и снова стало тихо. Утром, когда первый солнечный луч прокрался в палатку, девушки, не дав даже возможности Ляльке выйти в туалет, устроили ей такую взбучку и разнос, что она несколько дней ходила тихая и смирная, послушная и кроткая. Многие сокурсники, зная её необузданный и буйный нрав, думали, что у неё проблемы со здоровьем. Между тем подруги, продолжая выговаривать Ляльке о ночном мастер-классе, не стеснялись в выражениях. Ей безоговорочно было заявлено, что каждый имеет право, хоть это и не записано в Конституции, на жизнь, которая называется интимной. Но никто, кроме занимающихся этим интимом, не должен слышать его резкие всплески, что имело место быть сегодняшней ночью. Да и вообще ограниченное брезентовым материалом пространство палатки является общим, и никто не давал ей права вешать здесь красный фонарь, превращая это пространство в заурядный притон. В заключение обычно тихая и спокойная Лара не выдержала и гневно выкрикнула:

– Если тебе, Лялька, и твоему эротическому партнёру так уж невтерпёж, то у реки имеются замечательные кусты ракита, а в нескольких сотнях метров от палатки находится чудненький сосновый лес. Наконец, всё это, с такими же стонами и вздохами, можно проделывать в палатке, где спит маленький гигант, надо полагать, большого секса, неотразимый Женя Симоненко. Пусть его друзья терпят это.

Всегда деятельная и энергичная, не лезущая за словом в карман, Лялька на сей раз виновато молчала, пока не нашла в себе силы порывисто выдохнуть:

– Всё, девочки, поняла! Простите, виновата я-я-я!

Неизвестно, что она говорила своему ночному кавалеру, но Евгений Симоненко к злополучной палатке боялся приблизиться даже днём.

Однако не без его усилий символика красного фонаря в их палатке получила неожиданное продолжение. Так получилось, что буквально на следующий день признаки повышенного внимания к Лиле стал проявлять Женькин приятель Кеша Рыбник. Несмотря на то, что он был чуть умнее и красивее его, по большому счёту, мало чем отличался от своего друга. По вечерам он начал приглашать Лилю, выражаясь языком парижан, на рандеву. Чувства французской галантности Кеше были неведомы, да и, по правде говоря, аналогом Эйфелевой башни в селе Синевидное служила десятиметровая пожарная каланча, а вместо мопассановской Сены проворно катила свои воды горная речка Быстрица. От вселенской вечерней скуки, а скорее даже, чтобы досадить Виктору, который проживал с Кешей в одной палатке, она позволила себе несколько раз прогуляться с ним по берегу этой карпатской речушки. Неизвестно, что возомнил себе Кеша, но Лиля относилась к этим, с позволения сказать, рандеву, словно к дружеским прогулкам в пионерском лагере. Собеседник Кеша был никакой, как и его друг, в своих монологах он использовал стандартный, видимо, заранее заготовленный, арсенал скабрезных и вульгарных историй, на которые Лиля просто не реагировала, автоматически пропуская их мимо ушей. Надо заметить, что Кеша всё-таки не был окончательным идиотом, чтобы не почувствовать полную никчемность своих развлекательных опусов и отрешённое равнодушие Лили к его персоне. Он, как только мог, старался расположить Лилю к себе, но разве его вина, что природа не наделила его таким набором качеств, как, например, у его однопалаточника Виктора. Вернувшись как-то около полуночи с очередной прогулки, Кеша предложил посидеть ещё несколько минут на скамеечке у кухонного навеса. Лиля не возражала, она хотела посмотреть, как с небосклона падают шальные августовские звезды, и, может быть, даже загадать заветное желание. Сославшись на прохладную ночь, она сказала ему, что на минуту зайдёт в палатку взять тёплую куртку. Оглянувшись по сторонам, Кеша приоткрыл брезентовый полог и воровато проскользнул в палатку вслед за ней. Было тихо, Лялька и Лара уже спали. Увидев вдруг Кешу внутри, Лиля, приложив указательный палец, к губам, а другой рукой, в которой держала куртку, указала ему на выход. Новоявленный ловелас, сделав вид, что не понял этого жеста, по-хозяйски развалился на её кровати. Лиля похолодела и содрогнулась от пронзившей её мысли, что скажет ей Лялька, обнаружив Кешу в Лилиной постели. Лиля ещё раз молча напомнила ему, где в палатке выход. На настойчивый её призыв Кеша отрицательно покачал головой и, скабрезно улыбаясь и плутовато подмигивая, похлопал ладонью по подушке, как бы приглашая Лилю прилечь рядом с ним. На какое-то мгновение Лилю просто остолбенела, кровь прихлынула к побледневшему лицу и она подумала:

– Вот к чему приводят Лялькина фривольность. Понятно, что болтливый Женя, наверняка, похвастался своим друзьям, что побывал в постели у Ляльки в палатке неразлучной троицы. Поэтому туповатый и глупый Кеша и решил, что достаточно небольшого напора, и он повторит Женькин успех.

Не помня себя от нахлынувшей ярости, Лиля перестала контролировать себя и, схватив Кешу за длинные волосы, чуть ли не волоком протащила к его к выходу из палатки, благоразумно стараясь при этом не разбудить мирно посапывающих подруг.

Утром после завтрака Лиля подошла к палатке, где жили ребята, чтобы отдать коробку цветных карандашей, которую брала накануне для раскраски полевой геологической карты. Осторожно постучала в альпеншток палатки, полог приоткрылся и оттуда вышел Виктор с намыленным лицом и безопасной бритвой в руках. Увидев Лилю, глаза его широко раскрылись, в них показались огоньки плохо скрываемой злобы и неприязни. Его, и так не басовитый голос, сорвался на фальцет:

– Зачем пожаловали, мадам? Кеши нет дома, до сих пор не может отойти от бурной ночи с тобой. Надеюсь, мадам, ему, в отличие от меня, удалось разбудить в вас женщину.

– Как тебе не стыдно, Виктор, – растерянно пролепетала Лиля, – какая ещё бурная ночь, какая женщина?

– Как раз об этом я и хотел спросить вас, мадам, – продолжал звереть Виктор, – а может быть это я, а не он выходил из вашей палатки нынешней ночью.

Лиля посмотрела на Виктора, таким она его никогда не видела, он весь дрожал от накатившего бешенства, лицо побагровело, глаза горели лютой ненавистью. Обильные горючие слёзы тотчас же брызнули из её больших зелёных очей и вместо того, чтобы гневно выкрикнуть:

– А какое тебе, собственно, дело до всего этого, беги к своей Леночке и развлекайся с ней, как можешь, – она, закрыв лицо руками, рыдая, сломя голову, бросилась бежать в сторону речки. Только рассыпанные карандаши остались лежать у ног обескураженного Виктора, напоминая о незапланированном инциденте. Проплакав несколько часов в зарослях орешника на берегу реки, Лиля нашла в себе силы подняться, взяла себя в руки и вернулась в лагерь. Через некоторое время, умытая, причёсанная и накрашенная, предстала перед доцентом Бичевской, которой сказала, что обработку полевых материалов она в принципе завершила и ей необходимо срочно ехать домой. Возражений со стороны руководителя практики не последовало, и к вечеру Лиля уже переступила порог отчего дома.

Начался новый учебный год и суетливая, порой беззаботная, но всегда насыщенная интересными эпизодами, поступь студенческих буден продолжалась как во времени, бег которого никто не замечал, так и в пространстве, которое изобиловало разнообразными декорациями. Так получилось, что место в общежитии в этом учебном году Лиле не дали, и она снова переехала к милой и одинокой старушке, у которой квартировала раньше. И снова получилось, что она стала жить напротив дома, где проживал Виктор. Четверокурсники, Виктор и Лиля, по сути дела, функционировали в одном нечётко обозначенном пространстве, хаотично передвигаясь в разных его интерьерах. Пространством этим являлся не только университет, а и уличный экстерьер в котором они, помимо своей воли и даже сознания, вынуждены были сталкиваться друг с другом, Виктор опасался приближаться к Лиле, сдержанно здоровался при встрече. Лиля холодно и сухо отвечала едва заметным кивком головы. Лишь один раз на стандартный и безликий вопрос, заданный Лилей в кругу общих знакомых, – «Как дела?», – он неожиданно начал говорить о болезни отца, об операции на кишечник, которую тот перенёс. По всему было видно, что Виктор выглядит растерянным и расстроенным. Лиля не знала, что причиной тому была не только болезнь отца, а и его размолвка с Леночкой. Лиля не догадывалась, что Виктор и Лена больше не встречались и что отношения между ними были разорваны окончательно и бесповоротно. Она и понятия не имела, что в один, далеко не прекрасный для Виктора, день Леночка не пришла к нему на свидание на излюбленное ими место, в баре «Вечерний Львов» возле городской оперы.

Не на шутку встревоженный Виктор, прождав её более получаса, схватил такси и помчался в общежитие, чтобы узнать, что случилось с его пассией. Он застал свою возлюбленную возле зеркала, перед которым Лена наводила последние штрихи вечернего макияжа.

– Леночка, что случилось, милая моя, ты, куда так принарядилась, – надрывно выкрикнул Виктор.

Лена, которая была одета в элегантное чёрное платье с большим вырезом на груди и ярко-красные туфли на высоченных шпильках, вызывающе взглянув на него, разделяя каждое слово, отчеканила:

– Я, может быть, и милая, Виктор, но, увы, уже не твоя. Как говорят наши итальянские друзья, финита ля комедия. Я ухожу от тебя, и мы остаёмся просто хорошими знакомыми.

Виктор хотел было что-то возразить, но Лена, схватив его под руку, молниеносно выставила его за дверь. В коридоре сумрачно горела всего одна, ещё не перегоревшая лампочка, из дальнего его конца доносился запах жареной картошки, а в горле у Виктора застрял горький комок, который плавно перекочевал в область сердца, вызывая в нём тупую и ноющую боль. Позже он узнает, что Леночка познакомилась с одним из представителей «золотой молодёжи» города стильным и франтоватым сыном начальника городского управления торговли. У неглупой Леночки хватило ума сообразить, что в социалистическом государстве, которое исповедовало принцип «от каждого по возможностям и каждому по труду», распределение благ далеко не всегда было пропорционально затраченному труду. В большинстве случаев текущего бытия мирское процветание напрямую зависело именно от торговли, которое, как известно, является двигателем прогресса. Леночка, разумеется, совсем не возражала быть приближённым к тем, кто двигает этот прогресс. Отец её очередного избранника входил в обойму высокопоставленных партийных руководителей города, имеющий прямой доступ к ценностям, которые создавали люди, которыми он как раз и руководил и этими ценностями аккурат не обладающими. Семья нового поклонника проживала в пятикомнатной квартире элитного дома в парковой зоне города. Интерьер квартиры состоял из множества импортных мебельных гарнитуров, даже сантехника в ванной и туалете поражала искушённый взгляд городского обывателя. Всё это даже близко не могло конкурировать с тем, что было в активе у Виктора. Даже априори Леночке было ясно, что стоит затратить усилия, чтобы разбить сердце очередной жертвы, которая вскоре приобретёт статус её воздыхателя. В ход была запущена тяжёлая артиллерия, которая включала внешнее обаяние, чары, шарм, харизму, коварство и даже, в известном смысле, демонизм Лены. Понятно, что в одночасье Виктор перешёл в разряд отверженных воздыхателей, и уже не представлял для неё интереса, как в текущий момент, так и светлом будущем, которое она целенаправленно выстраивала.

Несколько месяцев Виктор не находил себе места, полагая, что потерял девушку, равная которой по красоте и интеллекту вряд ли отыщется на всём белом свете. Он не спал ночами, стал выкуривать пачку сигарет в день, употреблять крепкий алкоголь, который вызывал у него не только рвотный эффект, а и чувство непомерной тоски и непомерную депрессию. Неизвестно сколько бы Виктор продолжал ещё находиться в прострации, если бы как-то Лялька, насмешливо усмехаясь, не выпалила ему:

– Ну что, Витёк, не слышал, что твоя бывшая зазноба выходит замуж за сына какого-то крупного торгаша. Не слышал разве, как она разглагольствует, что приберёт к рукам и квартиру, и сберегательные книжки, и, вообще, всё ценное, что есть в этой семье.

Огорошенный Виктор отрешённо молчал, тупо вглядываясь в бежевый паркет университетского коридора. Безжалостная Лялька продолжала добивать его, язвительно вопрошая:

– А ты, Витёк, разве не приглашён на свадьбу, – и, не дожидаясь ответа, продолжила, – ай, яй, яй, как же Леночка тебя забыла, даже мы с Лилей приглашены, вот уж повеселимся.

Лялька, игриво виляя крутыми округлыми бёдрами, давно убежала в сторону деканата, а Виктор, как истукан, продолжал стоять посреди коридора, неистово проклиная себя и выговаривая вслух:

– Какой же я всё-таки идиот, только такой кретин, как я, мог променять верную, надёжную и покладистую Лилю на сумасбродную и вероломную Лену.

Прошло ещё несколько дней. Виктор, как бы очнувшись от кошмарного бесовского сна, стал искать встречи с Лилей. Он, будто невзначай, подходил к группе девушек, среди которых она находилась, и задавал ей какие-то незначащие вопросы, жалостливо и умилённо заглядывая ей в глаза. А иногда, разумеется, совершенно случайно, оказывался в студенческой библиотеке за столом неподалёку от неё, несмотря на то, что дома у него была отдельная комната и полный комплект необходимых учебников. Если ещё вчера, увидев Виктора издалека, Лиля переходила на другую сторону улицы, то уже сегодня в этом отношении наметился небольшой прогресс: она усилием воли заставляла себя идти ему навстречу, отводя взгляд в сторону и набрасывая на лицо как можно больше равнодушия и безучастности. Когда же они оказывались друг против друга, Виктор приветливо здоровался и заводил разговор о том, что сожалеет об их размолвке, сбивчиво просил прощения и как-то сумбурно раскаивался в содеянном. Лиля, избегая смотреть ему в глаза, выбирала на фронтоне здания заметную точку и устремляла туда свой неподвижный взор, не произнося в ответ ни единого слова. Они не понимали, что они отталкивались, словно два положительных или, возможно даже, два отрицательных заряда. В тоже время не отдавали себе отчёт в том, что в данный момент, согласно тем же законам физики, отрицательные деяния Виктора и положительный потенциал Лили имели тенденцию к взаимному тяготению. Просто не признавались друг другу и, тем более, самим себе, что их по-прежнему тянуло быть вместе. Как-то после вечерних занятий в астрономической обсерватории так сложилось, что они вышли из университета вдвоём, прошли молча рядом минут десять, распрощались и разошлись. Через несколько дней они случайно столкнулись у кинотеатра, сам бог велел Виктору пригласить Лилю в кино. Когда после фильма шли по улице вдвоём, казалось, что они только познакомились, поскольку всё время молчали или, в лучшем случае, перекидывались стандартными, ничего не значащими, фразами. В один из светлых майских дней, когда в городских парках начала цвести сирень, они возвращались вместе из университета. Отломив по дороге наиболее распустившуюся гроздь, он протянул Лиле цветок и неожиданно предложил:

– Послушай, приходи ко мне вечером, поговорим по душам, накопилось много, заодно послушаем новые записи, попробуем новое венгерское вино.

Впервые за долгое время она заглянула Виктору прямо в глаза: они излучали теплоту и нежность. Лиля, неопределённо взмахнув рукой, ничего не ответила и побежала к подоспевшему трамваю. Присев у себя в комнате за стол, она задумчиво смотрела в окно. Через него хорошо просматривалась булыжниковая брусчатка, покрывающая перекрёсток двух улочек. На противоположной стороне улицы три больших окна на третьем этаже были зашторены красивыми ажурными занавесами из белого тюля. Это были окна квартиры Виктора. Её взгляд как бы проникал сквозь толстые портьеры, гадая, что сейчас делает Виктор. Она неотрывно смотрела на эти окна, колеблясь, принять приглашение Виктора или нет. Раненое сердце её рвалась туда, как бы выстукивая аритмично, мол, время – оно всё лечит, а трезвый ум в противовес возражал, а как же быть с памятью, из неё-то ничего не стёрлось. В тоже время из самых глубин подсознания прорывался внутренний голос, который надрывно кричал:

– Ну, ладно, попробуем ещё один раз, сердцу ведь не прикажешь.

Пока она страдала, терзалась и изводила себя, настенные часы пробили девять часов вечера. Бой часов настроил Лилю радикально, она решительно набросила на себя плащ и выскочила из дому. Осталось только перебежать дорогу, приоткрыть старую решётчатую польскую браму и по скрипучей деревянной лестнице подняться на третий этаж. И вот она уже у знакомой двери, несмело нажимает на кнопку переливчатого звонка и ждёт, ждёт довольно долго, целую вечность, пока не решается позвонить ещё раз, в ответ – тревожная тишина. Лиля уже повернулась лицом к лестнице, собираясь уходить, как раздался звук открываемой двери. У порога тяжело дыша, как после бега на марафонскую дистанцию, стоял хмурый Виктор. Вид у него был какой-то растерянный и совершенно неадекватный, казалось, что он смотрел не на Лилю, а как будто сквозь неё, в дальний тупик лестничного пролёта. Вместо того, чтобы радушным голосом хозяина пригласить долгожданную гостью в квартиру, невнятно и удивлённо прошептал:

– А это ты, ну проходи, – всем своим видом показывая, что гостья пришла как-то не вовремя.

Лиля растерялась и смутилась, почувствовав неладное, складывалось впечатление, будто что-то происходит не по задуманному сценарию. Однако отступать было некуда, и она осторожно прошла в направлении комнаты Виктора. С правой стороны коридора, по которому она двигалась, располагались две двери. Одна из них, это была дверь ванной комнаты, резко распахнулась, и из неё стремительно выскочила Наташа Виноградова. Лиля сразу опознала в ней одноклассницу Виктора, с которой он её когда-то знакомил. Именно она устроила Лилю в удобную и дешёвую квартиру с очень душевной и интеллигентной бабулей, внук которой, кстати, имел статус Наташиного жениха. Жгучая брюнетка, которую всегда можно было выделить среди толпы, с выразительными искрящимися глазами, стройная и всегда ухоженная Наташа на сей раз походила на взлохмаченную курицу. Растрёпанные волосы требовали немедленного парикмахерского вмешательства, одна из пуговичек на средине блузки была расстёгнута, а слегка примятая мини-юбка была явно сдвинута на бок, на капроновом чулке на левой ноге длинной прорехой топорщилась вытянутая стрелка. Наташа, не взглянув на Лилю, быстро набросила на себя сиреневую куртку и не попрощавшись покинула квартиру. Когда дверь за ней захлопнулась, пришедший в исходное состояние Виктор, решил, что даже самое неудачное нападение лучше самой превосходной защиты. Он не стал оправдываться и, моментально ринувшись в атаку на совершенно беспомощную и уязвлённую Лилю, закричал:

– Я, понимаешь, жду тебя с шести часов вечера, накрыл стол, всё приготовил, а ты, небось, специально, заставляешь себя ждать, цену себе набиваешь, думаешь, что я из железа сделан.

Ошеломлённая, ожидавшая чего угодно, только не такой неприкрытой и ничем не оправданной грубости, Лиля молчала, глотая про себя, навернувшиеся на глаза, слёзы. Разъярённый Виктор, не отдавая себе ни малейшего отчёта в том, что он сейчас совершает, продолжал вопить:

– Не подумай только, что Наташу я приглашал специально, она сама пришла, зашла случайно. Но получается, что она намного приветливее, можно сказать, отзывчивее тебя. А, когда женщина понимающе и сострадательно относится к тебе, то всё труднее и труднее сдерживать себя.

Сейчас уже Лиля не сдерживала себя, слёзы мощным водопадом брызнули из её глаз, меняя их зелёный цвет на мутный. Несколько минут, закрыв лицо руками, она безмолвно рыдала от тупой боли, пронзившей её сердце, пока не нашла в себе силы глухо вымолвить:

– Как же так можно, Виктор, что ты такое говоришь, бог тебе судья. Мне казалось, что наши отношения стали налаживаться, только казалось, значит. Всё, с меня хватит, настрадалась, и что только в тебе такого есть, что я должна всё прощать тебе. Да что я уже совсем убогая, чтобы не найти в себе силы не покончить с этим. Всё кончено, кончено навсегда. Прощай.

С колотящимся сердцем и лихорадочной дрожью во всём теле Лиля поднялась к себе в квартиру. Она хотела незаметно проскользнуть к себе в комнату, принять снотворное, чтобы забыться от очередного вероломного и кошмарного предательства Виктора. Но не тут-то было, в дверях она столкнулась с бабушкой, которая выходила выносить мусор. Увидев заплаканную Лилю, она быстро отставила ведро в сторону и, подхватив её под руку, участливо спросила:

– Лилечка, что стряслось, да на тебе лица нет, пойдём, дорогуша попьём чайку, ты мне всё расскажешь, авось и полегчает.

Вытирая то глаза, то нос, глотая подступившие к горлу горестные комки, Лиля сумбурно и сбивчиво поведала бабуле о происшедшем. Бабушка Лиза была мудрая женщина, она, как могла, успокаивала Лилю, приговаривая:

– Успокойся, родная. Мужики, они ведь из другого теста сделаны, у них это бывает. А кто же это глаз положил на твоего Виктора, ты-то хоть знаешь её.

– К сожалению, знаю, – тяжело вздохнула Лиля, – она знакома с ним ещё с детства, они вместе учились в школе, да и живёт она здесь, на соседней улице, величать её Наташа Виноградова.

Бабушка Лиза вдруг переменилась в лице, с горечью выдавив из себя:

– Вот стерва, да как же так можно к парням на шею вешаться. Внук-то мой, Сашка, невестой её называл: она же обещала из армии его дождаться. Вот я завтра всё ему и напишу, открою глаза на эту благоверную.

Несмотря на две таблетки принятого снотворного, Лиля всю ночь не сомкнула глаз. Она чувствовала себя не только безвозвратно обманутой, брошенной и никому не нужной в этой жизни, она ощущала себя чужаком на этой старинной улочке, где в крайнем окне третьего этажа дома напротив угрюмо бледнели тюлевые занавески комнаты Виктора. Но что было делать, если её понятия о достоинстве, чистоте и искренности взаимоотношений не соответствовали взглядом человека, которого она любила и которого, кажется, несмотря ни на что, ещё продолжала любить. Утром следующего дня Лиля не нашла ничего лучшего как сложить свои нехитрые пожитки в, видавший виды ещё интернатовский, чемодан, заплатить добродушной старушке за квартиру и, сославшись на то, что ей неожиданно предоставили место в общежитии, покинуть эту тихую улицу, чтобы до максимума уменьшить вероятность пересечения с Виктором. Она, действительно, вернулась в общежитие с той лишь разницей, что проживала там «зайцем», по партизански деля по ночам с Лялькой, не очень широкую и явно не предназначенную для двоих человек, одинарную кровать. В общежитии было веселее, да и время там текло намного быстрее. Среди девчонок оно тянулось не так медленно, как в отдельной комнате бабушкиной квартиры. Пришлось, правда, заново привыкать к очередям по утрам, чтобы добраться до туалета, умывальника и даже до кухни в конце коридора. Там голубоватым пламенем горели четыре газовые конфорки, на которых покоились, видавшие виды, закопчённые кастрюли и сковородки. Запах, исходивший от них, меньше всего напоминал ароматы изысканной французской кухни. А, когда на революционные праздники, студенты из братского Вьетнама жарили там просоленную селёдку, то аборигены из Украины плотно задраивались в своих комнатах и молча проклинали своих соседей, не мешая им готовить свой национальный деликатес исключительно из-за обострённого чувства пролетарского интернационализма, воспитанного на семинарах по научному коммунизму. Бытовые неудобства с лихвой компенсировались душевным покоем, который был сейчас Лиле намного важнее, чем мелочи жизни, доставлявшие дискомфорт, когда кто-то стучал в дверь туалета с настойчивой просьбой освободить его в то время, когда ты ещё не справился с тем, что надлежало совершать в отхожих местах.

Очень кстати грянула летняя сессия, напряжённый ритм которой давал возможность не только не вспоминать предательство Виктора, а и, пожалуй, забыть хоть на время о его существовании. Чего лишь стоит экзамен по курсу «Геоморфология СССР», за два семестра доцент Зарицкий начитал им столько материала, что при конспектировании он едва уложился в две толстые тетради. На своих насыщенных лекциях он неоднократно подчёркивал, что после экзаменов его подопечным предстоит преддипломная практика в разных уголках СССР и они, студенты, должны чётко представлять особенности геологии и форм рельефа каждого из этих регионов необъятной страны, достойно поддерживая добрую репутацию старейшего вуза страны – Львовского университета. Результатом сессии Лиля осталась довольна: ни одной «тройки», правда и «пятёрки» отсутствовали, но пять «хороших» оценок в зачётной книжке гарантировали на следующий семестр, как стипендию, так и общежитие. Но сейчас не это было важно, после сдачи последнего экзамена замаячили горизонты будущей практики. Причём, эти горизонты были настолько близки, что надо было уже сегодня отправляться в городское агентство единственной авиакомпании СССР «Аэрофлот» с тем, чтобы приобрести билет на самолёт, следующий транзитным рейсом: Львов – Москва – Усть-Каменогорск.