Электронная библиотека » Самюэль Хантингтон » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 17:47


Автор книги: Самюэль Хантингтон


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Другие миры?Карты и парадигмы

Конечно, это упрощение – считать, что картина мировой политики после холодной войны и в самом деле определяется только культурными факторами и касается взаимоотношений между странами и группами из различных цивилизаций, поскольку при этом не учитываются многие факторы, некоторые вещи искажаются, а другие становятся неясными. Но для вдумчивого анализа ситуации в мире и эффективного воздействия на нее необходима какая-то упрощенная карта реальности, какая-то теория, модель, парадигма. Без таких умозрительных построений останется, как выразился Уильямс Джемс, лишь «пестрое шумное смятение». Интеллектуальный и культурный прогресс, как показал Томас Кун в своем классическом труде «Структура научных революций», состоит из замены одной парадигмы, которая перестала находить объяснения новым или вновь открытым фактам, той, которая более удовлетворительно толкует эти факты. «Чтобы быть принятой как парадигма, – писал Кун, – теория должна казаться лучшей, чем ее конкуренты, но ей не нужно – и на самом деле она никогда этого не делает – объяснять все факты, с которыми она может столкнуться» [4]. «Чтобы пройти по незнакомой территории, – мудро заметил Джон Льюис Гэддис, – нам обычно требуется какая-нибудь карта. Картография, как и само познание, является необходимым упрощением, которое позволяет нам увидеть, где мы находимся и куда мы можем пойти». Он также подчеркнул, что образ состязания супердержав времен холодной войны был подобной моделью, впервые охарактеризованной Гарри Трумэном как «метод геополитической картографии, который описывает международный ландшафт общедоступными терминами, подготавливая таким образом почву для сложной стратегии сдерживания, каковой суждено вскоре появиться». Мировоззрения и каузальные теории являются неотъемлемыми ориентирами международной политики [5].

На протяжении сорока лет в области международных отношений было принято думать и действовать в рамках крайне упрощенной, но весьма полезной парадигмы мировых взаимоотношений времен холодной войны. Эта парадигма не могла принять во внимание все, что происходило в мировой политике. Было много аномалий, выражаясь языком Куна, и временами этот традиционный взгляд закрывал глаза ученых и государственных деятелей на важные события, как, например, китайско-советский конфликт. И все же, как простая модель глобальной политики, она позволяла рассматривать больше значительных явлений, чем все ее конкуренты, была важной отправной точкой для понимания международных дел, а вследствие этого была принята практически повсеместно и формировала видение мировой политики двух поколений.

Упрощенные парадигмы, схемы и карты необходимы для человеческого мышления и деятельности. С одной стороны, мы можем ясно формулировать теории или модели и сознательно применять их как ориентиры нашего поведения. С другой стороны, мы можем отрицать необходимость подобных ориентиров и делать вид, что мы действуем в рамках каких-то «объективных» факторов, разбираясь каждый раз «по существу». Однако если примем такую позицию, мы будем обманывать себя. Потому что где-то в глубине нашего сознания сидят скрытые допущения, предубеждения и предрассудки, которые определяют наше восприятие реальности, и наше видение фактов, и наше суждение об их важности и сущности. Нужны явные (эксплицитные) или неявные (имплицитные) модели, которые позволили бы нам:

• систематизировать и обобщать реальность;

• понимать причинные связи между явлениями;

• предчувствовать и, если повезет, предсказывать будущие события;

• отделять важное от неважного;

• показывать, каким путем двигаться, чтобы достичь наших целей.


Любая модель или карта является абстракцией и будет более полезной для одних целей, чем для других. Карта дорог показывает нам, как доехать из пункта А в пункт Б на машине, но она вряд ли поможет нам, если мы летим на самолете, – в таком случае понадобится карта с указанными аэродромами, радиомаяками, летными коридорами и топографией. Однако совсем без карты мы заблудимся. Чем более подробна карта, тем более подробно она отражает реальность. Но самая подробная карта далеко не всегда самая подходящая. Если мы хотим добраться из одного большого города в другой по главной автостраде, нам не нужна будет (и мы сочтем ее запутанной) карта, на которой приведено много информации, не относящейся к автомобильному транспорту, а главные шоссе потеряются в паутине второстепенных дорог. С другой стороны, карта, на которой указана только одна автострада, будет ограничивать нас в способности найти альтернативный маршрут в случае крупной автокатастрофы и возникшей после нее «пробки». Короче говоря, нам нужна карта, которая одновременно и отображает, и упрощает реальность таким образом, чтобы это лучше всего подходило нашим целям. К концу холодной войны было разработано несколько карт, или парадигм, мировой политики.

Один мир: эйфория и гармония

Одна широко озвученная парадигма была основана на предпосылке, что конец холодной войны означал конец широкомасштабного конфликта в глобальной политике и возникновение одного относительно гармоничного мира. Наиболее широко обсуждаемая формулировка этой модели – тезис о «конце истории», выдвинутый Фрэнсисом Фукуямой[1]1
  Параллельная линия этого вопроса, которая концентрирует внимание не на окончании холодной войны, а на социальных тенденциях, приводящих к «универсальной цивилизации», рассматривается в главе 3.


[Закрыть]
. «Видимо, мы становимся свидетелями, – утверждал Фукуяма, – конца истории как таковой: это означает конечную точку идеологической эволюции человечества и универсализацию западной либеральной демократии как конечной формы человеческого правления. Конечно же, кое-где в третьем мире могут иметь место конфликты, но глобальный конфликт позади, и не только в Европе. Именно в неевропейском мире произошли огромные изменения, в первую очередь в Китае и Советском Союзе. Война идей подошла к концу. Поборники марксизма-ленинизма могут по-прежнему встречаться в местах типа Манагуа, Пхеньяна и Кембриджа с Массачусетсом, но победу с триумфом одержала всемирная либеральная демократия. Будущее посвящено не великим битвам за идеи, но, скорее, решению приземленных экономических и технических проблем. И все это будет достаточно скучно» [6].

Это настроение эйфории было широко распространено. Политики и выдающиеся представители интеллигенции развивали подобные взгляды. Берлинская стена была разрушена, коммунистические режимы рухнули, роль ООН становилась более значимой, и бывшие соперники времен холодной войны стали вовлекаться в «партнерство» и «великую сделку», актуальными стали миролюбие и миротворчество. Президент ведущей державы мира заявил о «новом мировом порядке»; президент ведущего, пожалуй, университета в мире наложил вето на назначение профессора по курсу обеспечения безопасности, потому что нужда в этом отпала: «Аллилуйя! Мы больше не проходим войну, потому что войны больше нет».

Момент эйфории по окончании холодной войны породил иллюзию гармонии, и вскоре оказалось, что это была именно иллюзия. Мир стал другим по сравнению с началом 1990-х годов, но не обязательно более мирным. Изменения были неизбежными; прогресс – нет. Подобные иллюзии гармонии ненадолго расцветали в конце каждого крупного конфликта в двадцатом веке. Первая мировая война была «войной, которая положит конец войнам» и установит демократию в мире. Вторая мировая война должна была, как выразился Франклин Рузвельт, «покончить с системой односторонних действий, взаимоисключающих альянсов и других средств для достижения цели, которые применялись в течение столетий – и никогда не давали результатов». Вместо этого нам нужно создать «всеобщую организацию миролюбивых наций» и заложить базу «долговременной структуры мира» [7]. Первая мировая война, однако, породила коммунизм, фашизм и повернула вспять движение к демократии, унаследованное от предыдущего столетия. Вторая мировая война породила холодную войну, ставшую по-настоящему глобальной.

Иллюзия гармонии в связи с окончанием холодной войны быстро развеялась – этому способствовали многочисленные этнические конфликты и «этнические чистки», нарушения закона и порядка, возникновение новых оснований для альянсов и конфликтов между государствами, возрождение неокоммунистических и неофашистских движений, интенсификация религиозного фундаментализма, окончание «дипломатии улыбок» и «политики “да”» в отношениях России с Западом, неспособность ООН и США подавить кровавые локальные конфликты и все возрастающая уверенность в себе Китая. В течение пяти лет после падения Берлинской стены слово «геноцид» слышалось гораздо чаще, чем за любые пять лет холодной войны. Парадигма гармоничного мира слишком оторвана от реальности, чтобы помогать ориентироваться в мире после холодной войны.

Два мира: мы и они

Ожидания возникновения единого мира возникают в конце крупных конфликтов, в то время как тенденция мыслить в рамках двух миров постоянно встречается в истории человечества. Люди всегда подвергались соблазну поделить мир на «своих» и «чужих», нашу цивилизацию и варваров. Ученые анализируют мир, оперируя парами Восток – Запад, Север – Юг, центр – периферия. У мусульман традиционно существует деление на дар ал-ислам и дар ал-гарб, обитель мира и обитель войны. Это разграничение было отражено и в каком-то смысле перевернуто после холодной войны американскими учеными, которые поделили мир на «зоны мира» и «зоны нестабильности». Первые включают в себя Запад и Японию – около 15 % мирового населения, последние – все остальное [8].

В зависимости от того, какое определение дается этим частям, состоящая из двух частей картина мира может в какой-то мере соответствовать реальности. Наиболее общее деление, которое проявляется под множеством названий, – противопоставление богатых (современных, развитых) стран бедным (традиционным, неразвитым или развивающимся). Историческим соответствием этому экономическому делению стало культурное разграничение на Восток и Запад, где акцент делается в меньшей степени на различия в экономическом благосостоянии и в большей – на различия в основополагающей философии, ценностях и укладе жизни [9]. Это обобщение хотя и отражает в некоторой степени реальность, но явно страдает излишней ограниченностью. Богатые современные государства имеют особенности, которые отличают их от бедных патриархальных стран, а у последних тоже есть свои особенности. Различия в благосостоянии могут приводить к конфликтам между обществами, но, как показывают факты, это происходит в основном тогда, когда богатые и более могущественные пытаются завоевать или колонизировать бедные и более патриархальные страны. Запад делал это на протяжении четырех столетий, затем некоторые колонии восстали и начали освободительные войны против колониальных держав, которые к тому моменту в значительной степени утратили стремление к сохранению империи. В сегодняшнем мире произошла деколонизация и на смену колониальным освободительным войнам пришли конфликты между освобожденными народами.

На более высоком уровне конфликты между бедными и богатыми маловероятны, потому что, за исключением особых обстоятельств, бедным странам не хватает политического единства, экономического потенциала и военной мощи для того, чтобы бросать вызов богатым государствам. Экономическое развитие Азии и Латинской Америки делает неясной простую дихотомию «имею – не имею». Богатые страны могут вести торговые войны друг с другом; бедные страны могут вести кровопролитные войны друг с другом; но международная классовая война между бедным Югом и процветающим Западом настолько же далека от реальности, как и гармоничный мир.

Разделение мира на две части по культурному признаку еще менее полезно. В какой-то степени Запад является единым. Но что объединяет не-западные социумы, кроме того факта, что они не-западные? Японская, китайская, индуистская, мусульманская и африканская цивилизации имеют мало общего в религии, социальной структуре, общественном устройстве и превалирующих ценностях. Единство не-Запада и дихотомия «Восток – Запад» – мифы, созданные Западом. Эти мифы страдают недочетами ориентализма, которые Эдвард Сэд справедливо критиковал за провозглашение «разницы между знакомым (Европой, Западом, «нами») и чужим (Востоком, «ими») и утверждение врожденного превосходства первого над последним» [10]. Во время холодной войны мир был в значительной степени поляризован в политическом отношении. Но культурного единства не существует. Существование всего двух полюсов культуры, Востока и Запада, также предполагает принятие широко распространенного и ошибочного отождествления западной и европейской цивилизаций. Вместо выражения «Восток и Запад» более уместно употреблять «Запад и остальные», что, по крайней мере, подразумевает существование многих не-Западов. Мир слишком сложен, чтобы его можно было в большинстве случаев просто разделять в экономическом плане на Север и Юг и в культурном – на Восток и Запад.

Почти 184 страны

Третья карта мира после холодной войны была порождена теорией международных отношений, которую часто называют «реальной политикой». Согласно этой теории, государства являются основными, даже единственными важными игроками на международной сцене, взаимоотношения между странами – полная анархия, поэтому, для того чтобы обеспечить выживание и безопасность, все без исключения государства пытаются усилить свою власть. Если одно государство видит, как соседняя страна наращивает свою мощь и становится таким образом потенциальной угрозой, оно пытается защитить свою безопасность, наращивая силы и/или вступая в альянс с другими государствами. Интересы и действия почти 184 стран мира в период после холодной войны можно предугадать, исходя только из этих предпосылок [11]. Эта «реалистичная» картина мира является чрезвычайно полезной отправной точкой для анализа международных дел и объяснения поведения большинства правительств. Страны есть и останутся доминирующими фигурами мировых событий. Они содержат вооруженные силы, ведут дипломатические переговоры, заключают соглашения, ведут войны, участвуют в международных организациях, оказывают влияние на производство и торговлю и во многом формируют их. Правительства государств отдают наивысший приоритет обеспечению внешней безопасности своих стран (хотя зачастую они отдают наивысший приоритет обеспечению своей безопасности от внутренней угрозы). В целом эта парадигма носит статистический характер и представляет нам ориентиры в более реалистичной картине глобальной политики, чем одно– или двухполюсные концептуальные схемы.

Но и она, однако, страдает некоторыми ограничениями.

Она предполагает, что все государства отстаивают свои интересы и действуют одинаково. Подобная простая предпосылка о том, что сила – это все, дает нам отправную точку для понимания позиций отдельных стран, но она не продвигает нас дальше. В определении государственной политики и защиты интересов принимается во внимание не только соотношение сил, но и многое другое. Конечно же, государства часто пытаются удерживать равновесие силой против силы, но если бы они делали только это, западноевропейские страны вошли бы в коалицию с Советским Союзом против Соединенных Штатов в конце 1940-х годов. Реакция следует в первую очередь на осязаемую угрозу, а западноевропейские страны в то время видели, что политическая, идеологическая и военная угрозы исходят с Востока. Они рассматривали свои интересы так, как не предсказывала классическая реальная политика. Система ценностей, культура и законы оказывают всеобъемлющее влияние на то, как государства определяют свои интересы. Интересы стран обуславливаются не только их «домашними» системами ценностей и законами, но и международными нормами и законами. Помимо своих первоочередных забот по обеспечению безопасности, различные государства определяют приоритеты своих интересов по-разному. Страны со сходными культурами и общественными институтами будут иметь сходные интересы. Демократические государства имеют много общего с другими демократическими странами, поэтому они не сражаются друг с другом. Канаде вовсе не нужно заключать союз с другой страной, чтобы предотвратить вторжение США.

Выводы, сделанные на основе допущений статистической теории «реальной политики», не раз подтверждались историей. Но эта многоцентровая модель не поможет нам понять, насколько глобальная политика после холодной войны будет отличаться от глобальной политики во время и до холодной войны. И все же очевидно, что отличия существуют и страны по-разному преследуют свои интересы в различные исторические периоды. В мире после холодной войны государства все больше определяют свои интересы с учетом цивилизаций. Они сотрудничают и заключают союзы с государствами, имеющими схожую или общую культуру, а конфликтуют намного чаще со странами с другой культурой. Страны определяют угрозу в зависимости от намерений других государств, и эти намерения – а также способы их реализации – в сильнейшей степени обуславливаются культурными соображениями. Общественные и политические деятели в меньшей мере склонны видеть угрозу в людях, которых, как им кажется, они понимают. Они склонны доверять им из-за родства языка, религии, системы ценностей, законов и культуры. И те же политики куда более предрасположены видеть угрозу в странах с чуждой культурой, и, таким образом, они не доверяют им и не понимают их. Сегодня, когда марксистско-ленинский Советский Союз уже не угрожает свободному миру, а Соединенные Штаты больше не представляют ответной угрозы для коммунистического мира, государства все чаще видят угрозу в обществах с другой культурой.

Но и оставаясь ключевыми игроками на поле международной политики, отдельные страны все же утрачивают суверенитет, государственные функции и власть. Сейчас международные институты отстаивают право судить о том, что государства могут делать на своей территории, и ограничивать их в этом. В определенных случаях (наиболее это заметно в Европе) международные институты обрели важные функции, ранее принадлежавшие государству. Были созданы мощные международные бюрократические образования, которые могут влиять напрямую на жизнь отдельных граждан. В мировом масштабе сейчас имеет место тенденция утраты власти центрального аппарата государственного управления из-за передачи оной субгосударственным, региональным, провинциальным и местным политическим образованиям. Во многих странах, включая государства развитого мира, имеются региональные движения, требующие значительной автономии или отделения. Государственные власти в значительной мере утратили возможность контролировать входящий и исходящий финансовый поток и сталкиваются со все большими трудностями в контролировании потока идей, технологий, товаров и людей. Короче говоря, государственные границы стали максимально прозрачны. Все эти изменения привели к тому, что многие стали свидетелями постепенного отмирания твердого государства-«бильярдного шара», общепризнанного как норма со времен Вестфальского мира 1648 года [12], и возникновения сложного, разнообразного и многоуровневого международного порядка, который сильно напоминает средневековый.

Сущий хаос

Ослабление государств и появление «обанкротившихся стран» наводит на мысли о всемирной анархии как четвертой модели. Главные идеи этой парадигмы: исчезновение государственной власти; распад государств; усиление межплеменных, этнических и религиозных конфликтов; появление международных криминальных мафиозных структур; рост числа беженцев до десятков миллионов; распространение ядерного и других видов оружия массового поражения; расползание терроризма, повсеместная резня и этнические чистки. Эта картина всемирного хаоса была убедительно описана и отражена в названиях двух нашумевших трудов, опубликованных в 1993 году: «Вне контроля» Збигнева Бжезинского и «Пандемониум» Дэниэла Патрика Мойнигана [13].

Как и статистическая многоцентровая модель, это представление о надвигающемся всеобщем хаосе близко к реальности. Оно достаточно наглядно объясняет многие явления, происходящие в мире, но при этом делает акцент на значительных изменениях в мировой политике. Например, на начало 1993 года по всему миру велось около 48 этнических войн, а на территории бывшего Советского Союза имели место 164 «территориально-этнических притязания, связанных с границами», из них 30 привели к той или иной форме вооруженных конфликтов [14]. И все же эта парадигма еще в большей степени, чем парадигма государств, страдает от излишней приближенности к реальности. Картина всеобщей и недифференцированной анархии дает нам мало ключей к пониманию мира и не помогает упорядочивать события и оценивать их важность, предвидеть тенденции в этой анархии, находить различия между типами хаоса и их возможными причинами и последствиями, а также разрабатывать руководящие принципы для государственных политиков.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 3.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации