Электронная библиотека » Самюэль Хантингтон » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 17:47


Автор книги: Самюэль Хантингтон


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Взаимодействия: полицивилизационная система

Таким образом, в двадцатом веке взаимоотношения между цивилизациями перешли от фазы, характеризующейся однонаправленным влиянием одной цивилизации на все остальные, к этапу интенсивных, непрерывных и разнонаправленных взаимоотношений между всеми цивилизациями. Обе характерные черты предыдущей эры межцивилизационных отношений начали исчезать.

Во-первых, как любят говорить историки, завершилась «экспансия Запада» и началось «восстание против Запада». Неравномерно, с паузами и «отыгрываниями», снижалось могущество Запада по сравнению с влиянием других цивилизаций. Карта мира образца 1990 года мало чем похожа на карту мира в 1920 году. Баланс военного и экономического могущества, а также политического влияния изменился (что более подробно рассматривается в следующей главе). Запад продолжал оказывать значительное влияние на другие общества, но взаимоотношения между Западом и другими цивилизациями все больше обуславливались реакцией Запада на развитие этих цивилизаций.

Уже не являясь просто объектами создаваемой Западом истории, не-западные общества быстро становились движущими силами и создателями как своей собственной, так и западной истории.

Во-вторых, в результате этих изменений, международная система вышла за рамки Запада и стала полицивилизационной. Одновременно с этим конфликт между западными странами, которые доминировали в системе на протяжении столетий, угас. К концу двадцатого века Запад перешел от фазы воюющего государства как этапа развития цивилизации к фазе универсального государства. К концу нашего века эта фаза все еще не завершена, поскольку страны Запада состоят из двух полууниверсальных государств Европы и Северной Америки. Эти две целостности и их составляющие объединены тем не менее невероятно сложной сетью формальных и неформальных институтов. Универсальные государства предыдущих цивилизаций – империи. Однако поскольку демократия является политической формой правления в западной цивилизации, зарождающееся универсальное государство является не империей, а, скорее, целостностью федераций, конфедераций, международных уставов и организаций.

Основные политические идеологии двадцатого века включают либерализм, социализм, анархизм, корпоративизм, марксизм, коммунизм, социал-демократию, консерватизм, национализм, фашизм и христианскую демократию. Объединяет их одно: они все – порождения западной цивилизации. Ни одна другая цивилизация не породила достаточно значимую политическую идеологию. Запад, в свою очередь, никогда не порождал основной религии. Все главные мировые религии родились в не-западных цивилизациях и в большинстве случаев раньше, чем западная цивилизация. По мере того как мир уходит от господства Запада, сходят на нет идеологии, олицетворяющие позднюю западную цивилизацию, и на их место приходят религиозные и другие формы культурной идентичности. Вестфальское разделение религии и международной политики, идиосинкратический продукт западной цивилизации, подходит к концу, а религия, по словам Эдварда Мортимера, «все чаще вмешивается международные дела» [32]. Внутрицивилизационное столкновение политических идей, порожденное Западом, сейчас вытесняется межцивилизационным столкновением культур и религий.

Глобальная политическая география, таким образом, изменилась: вместо одного мира в 1920 году на карте появилось три мира в 1960-м и с полдюжины миров в 1990-х годах. Глобальные западные империи соответственно сжались до более ограниченного «свободного мира» в 1960-х годах (понятие, которое включало множество не-западных государств, противостоящих коммунизму), затем до еще более узкого «Запада» в 1990-х. Это изменение было отражено семантически между 1988 и 1993 годами снижением употребления идеологического термина «свободный мир» и все более частым появлением цивилизационного понятия «Запад» (см. таблицу 2.1). Это подтверждается также более частым употреблением слов «ислам» (как культурно-политический феномен), «Большой Китай», Россия и ее «ближнее зарубежье», а также «Европейский союз» в качестве терминов с цивилизационным значением. Межцивилизационные отношения в этой третьей фазе намного более часты и интенсивны, чем они были во время первой фазы, и более равноправны, чем во время второй. Кроме того, в отличие от времен холодной войны, уже нельзя сказать, что международную ситуацию определяет одна линия разлома между Западом и не-Западом, сейчас в равной степени влияние оказывают несколько линий межцивилизационных разломов.

Как заметил Хедли Булл, «если два или более государства поддерживают контакты между собой и оказывают значительное влияние на решения друг друга, то чтобы заставить их действовать – по крайней мере, в какой-то степени – как части единого целого, существует международная система. Международное сообщество тем не менее существует только тогда, когда страны, входящие в международную систему, имеют “общие интересы и общие ценности”, считают себя связанными единым сводом правил», «принимают совместное участие в работе общих институтов» и имеют «общую культуру или цивилизацию» [33]. Как и ее шумерская, греческая, эллинистическая, китайская, индийская и исламская предшественницы, европейская международная система с семнадцатого по девятнадцатый век также была международным сообществом. В девятнадцатом и двадцатом столетии европейская международная система расширилась до такой степени, что включила в себя практически все общества в других цивилизациях. Некоторые европейские институты и традиции также были экспортированы в эти страны. И все же этим обществам пока недостает общей культуры, лежащей в основе европейской международной системы. Таким образом, выражаясь терминами британской теории международных отношений, мир является хорошо развитой международной системой, но в лучшем случае лишь весьма примитивным международным сообществом.


Таблица 2.1

Использование терминов «свободный мир» и «запад»

Источник: Lexis/News. Количество упоминаний означает количество статей о «свободном мире» и «Западе» или содержащих такие термины. Упоминания термина «Запад» проверялись на контекстное значение, чтобы убедиться, что данный термин был использован в качестве названия цивилизации или политической целостности.


Каждая цивилизация видит себя центром мира и пишет свою историю как центральный сюжет истории человечества. Это, пожалуй, даже более справедливо по отношению к Западу, чем к другим культурам. Такие моноцивилизационные точки зрения, однако, утратили значимость и пригодность в полицивилизационном мире. Исследователям цивилизаций уже давно знаком этот трюизм. В 1918 году Шпенглер развеял превалирующий на Западе близорукий взгляд на историю с ее четким делением на античный, средневековый и современный периоды. Он говорил о необходимости заменить «птолемеев подход к истории коперниковым» и установить вместо «пустого вымысла об одной линейной истории – драму нескольких могущественных держав» [34]. Несколькими десятилетиями спустя Тойнби подверг критике «ограниченность и наглость» Запада, выражавшиеся в «эгоцентрических иллюзиях» о том, что мир вращается вокруг него, что существует «неизменный Восток» и что «прогресс» неизбежен. Как и Шпенглер, он на дух не выносил допущения о единстве истории, допущения, что существует «только одна река цивилизации – наша собственная и что все остальные являются либо ее притоками, либо затеряны в песках пустыни» [35]. Бродель спустя пятьдесят лет после Тойнби также признал необходимость более широких взглядов и понимания «великих культурных конфликтов в мире и множественности его цивилизаций» [36]. Иллюзии и предрассудки, о которых предупреждали нас эти ученые, все еще живы и в конце двадцатого века расцвели и превратились в широко распространенную и ограниченную по сути концепцию о том, что европейская цивилизация Запада есть универсальная цивилизация мира.

Глава 3
Универсальная цивилизация? Модернизация и вестернизация
Универсальная цивилизация, значение термина

Некоторые считают, что в сегодняшнем мире происходит становление того, что В. С. Найпаул назвал «универсальной цивилизацией» [1]. Что означает этот термин? Термин в общем подразумевает культурное объединение человечества и все возрастающее принятие людьми всего мира общих ценностей, верований, порядков, традиций и институтов. В более узком смысле эта идея различает и признает некоторые вещи, которые глубоки, но не существенны, а также другие, которые существенны, но не глубоки, и третьи, которые несущественны и поверхностны.

Во-первых, люди практически во всех обществах принимают определенные основные ценности, полагая, например, что убийство – это зло, и некоторые базовые социальные институты, такие как семья, в той или иной форме. Как правило, люди в большинстве обществ имеют общее «чувство морали», «узкие» моральные рамки для основных понятий правильного и дурного [2]. Если под универсальной цивилизацией имеется в виду это, то это глубоко и чрезвычайно важно, но отнюдь не ново и не существенно. Если люди в течение истории разделяли некоторые фундаментальные ценности и институты, это может определить определенные константы в человеческом поведении, но не может осветить или объяснить историю, которая состоит из перемен в человеческом поведении. Кроме того, если универсальная цивилизация, общая для всего человечества, существует, то какими терминами нам тогда пользоваться для описания главных культурных общностей человечества, кроме как «человеческая раса»? Человечество разделено на подгруппы – племена, национальности и более широкие культурные идентичности, обычно именуемые цивилизациями. Если термин «цивилизация» поднять и распространить на все, что есть общего у человечества в целом, то нам придется либо изобретать новый термин для обозначения самых крупных общностей людей, за исключением человечества в целом, либо предположить, что эти большие, но не охватывающие все человечество группы испарились. Вацлав Гавел, например, утверждал, что «мы сейчас живем в одной глобальной цивилизации» и что это не более чем «легкий налет», который «покрывает или укрывает огромное множество культур, народов, религиозных миров, исторических традиций и исторически сложившихся отношений, всего того, что, в каком-то смысле, лежит «под» ним» [3]. Однако мы добьемся лишь семантической путаницы, если ограничим термин «цивилизация» глобальным уровнем и назовем «культурами» или «субцивилизациями» те самые большие культурные целостности, которые исторически всегда называли цивилизациями[5]5
  Хейворд Олкер справедливо обратил внимание, что в своей статье в «Foreign Affairs» я «преднамеренно отверг» идею о мировой цивилизации, определив цивилизацию как «наивысшую культурную общность людей и самый широкий уровень культурной идентичности, помимо того, что отличает человека от других биологических видов». Конечно же, именно так этот термин использовался большинством исследователей цивилизации. В этой главе, однако, я применил не столь строгую формулировку, чтобы допустить возможность существования в мире людей, которые идентифицируют себя с отдельной глобальной культурой, дополняющей или замещающей цивилизации в западном, исламском или синском смысле.


[Закрыть]
.

Во-вторых, термином «универсальная цивилизация» можно было бы обозначать то общее, что есть у цивилизованных обществ, например города и грамотность, то, что отличает их от примитивных обществ и варваров. Это, конечно же, узкое понимание термина в духе восемнадцатого века, и в этом смысле универсальная цивилизация действительно зарождается, к огромному ужасу антропологов и всех остальных, кто наблюдает за исчезновением примитивных народов. Цивилизация в этом смысле постоянно, в течение всей истории человечества, расширялась, и рост цивилизованности был вполне совместим с существованием множества цивилизаций.

В-третьих, термин «универсальная цивилизация» может относиться к предположениям, ценностям и доктринам, которые сейчас разделяют многие на Западе и некоторые в других цивилизациях. Это то, что можно назвать «давосской культурой». Каждый год около тысячи бизнесменов, банкиров, правительственных чиновников, интеллектуалов и журналистов из десятков стран встречаются в Швейцарии на Всемирном экономическом форуме в Давосе. Почти у всех этих людей есть университетские степени по точным наукам, общественным наукам, бизнесу, праву; они работают со словами и/или числами, довольно бегло говорят по-английски; работают на правительства, корпорации и академические учреждения, у которых сильны международные связи, и часто выезжают за пределы своей родной страны. Они, как правило, разделяют веру в индивидуализм, рыночную экономику и политическую демократию, что также широко распространено среди людей западной цивилизации. Люди из Давоса контролируют практически все международные институты, многие правительства мира, а также значительную долю мировой экономики и военного потенциала. Таким образом, давосская культура крайне важна. Однако сколько человек по всему миру разделяют эту культуру? Вне Запада ее разделяют, пожалуй, менее 50 миллионов, или 1 % мирового населения, а может быть, что и всего одна десятая мирового населения. Это далеко не универсальная цивилизация, и те лидеры, которые привержены давосской культуре, не всегда контролируют власть у себя дома. Эта «общая интеллектуальная культура существует, – как заметил Хедли Булл, – только на уровне элиты: корни ее во многих обществах неглубоки… и вызывает большое сомнение, что даже на дипломатическом уровне она охватывает то, что было названо культурой общей морали или сводом общих правил, в отличие от общей интеллектуальной культуры» [4].

В-четвертых, была выдвинута идея о том, что рост западных моделей потребления и популярной культуры по всему миру создает универсальную цивилизацию. Этот аргумент не глубок и не существенен. Культурные увлечения всегда передавались от одной цивилизации к другой. Нововведения в одной цивилизации часто перенимаются другими. Но это, как правило, либо технологии, никак не отражающиеся в общей культуре сообщества, либо мимолетные причуды, которые приходят и уходят, не изменяя базовой культуры заимствующей их цивилизации. Эти импортные штучки «распространяются» в цивилизации-реципиенте либо потому, что это – экзотика, либо они навязаны. За столетия, предшествующие нашему, западный мир не раз охватывало увлечение теми или иными атрибутами китайской или индийской культуры. В восемнадцатом веке предметы культурного импорта с Запада приобрели популярность в Китае и Индии, потому что они казались воплощением западного могущества. Выдвигаемый аргумент о том, что распространение по всему миру поп-культуры и потребительских товаров олицетворяет триумф западной цивилизации, – это опошление западной культуры. Суть западной цивилизации – это Magna Carta[6]6
  Великая хартия вольностей (1215 г.). – Примеч. перев.


[Закрыть]
, а не Magna MacDonald’s. Тот факт, что жители не-Запада могут съесть гамбургер, вовсе не подразумевает, что они примут и Хартию.

Не связано это и с их отношением к Западу. Где-нибудь на Ближнем Востоке пять-шесть молодых парней вполне могут носить джинсы, пить колу, слушать рэп, а между поклонами в сторону Мекки мастерить бомбу, чтобы взорвать американский авиалайнер. В 1970-е и 1980-е годы американцы потребляли миллионы японских машин, телевизоров, фотоаппаратов и электронных «примочек», при этом не «ояпонившись» и даже испытывая нарастающее раздражение в адрес Японии. Только наивная заносчивость могла заставить жителей Запада предположить, что представители не-Запада «озападятся», потребляя западные товары. И о чем, в самом деле, говорит миру о Западе то обстоятельство, что его жители идентифицируют свою цивилизацию с газированными напитками, потертыми штанами и жирной пищей?

Немного более усложненная версия универсальной массовой культуры фокусирует внимание не на товарах общего потребления, а на СМИ и, скорее, на Голливуде, чем на кока-коле. Американский контроль глобальной кино-, теле-и видеоиндустрии даже превосходит ее господство в авиационной промышленности. Восемьдесят восемь из ста наиболее посещаемых в мире фильмов в 1995 году были американскими, а две американские и две европейские организации доминировали в области сбора и распространения новостей на глобальном уровне [5]. Эта ситуация отражает два феномена. Первый – это универсальность человеческого интереса к любви, сексу, тайне, героизму и богатству, а также способность ориентированных на получение прибыли компаний, в основном американских, эксплуатировать эти интересы к своей собственной выгоде. Однако существует мало свидетельств (или их не существует вовсе) того, что появление всеобъемлющей глобальной связи приводит к значительному сближению точек зрения и убеждений. «Индустрия развлечений, – как заметил Майкл Влахос, – не равнозначна культурному преображению». Во-вторых, люди интерпретируют обмен информацией в терминах существовавших ранее ценностей и взглядов. «Одинаковые образы, транслируемые одновременно в гостиных самых разных точек земного шара, – полагает Кишор Мабубани, – вызывают совершенно различную реакцию. Во многих западных гостиных раздались аплодисменты, когда крылатые ракеты ударили по Багдаду. А бо́льшая часть не-западных зрителей увидели, что немедленное возмездие Запада было направлено против не-белых иракцев или сомалийцев, но не против белых сербов. И это тревожный сигнал по любым меркам» [6].

Глобальная связь – одно из наиболее значимых проявлений западного могущества. Эта западная гегемония, однако, подталкивает политиков-популистов в не-западных обществах осуждать западный культурный империализм и призывать свои народы к возрождению и сохранению родной культуры. Мера, в которой проявляется доминирование Запада в глобальной связи, является, таким образом, главным источником негодования не-западных жителей и их враждебного отношения к Западу. Кроме того, к началу 1990-х модернизация и экономическое развитие в не-западных обществах стали приводить к возникновению локальных и региональных медиаиндустрий, удовлетворяющих определенным вкусам этих сообществ [7]. В 1994 году, например, компания «Си-эн-эн интернешнл» оценила свою аудиторию в 55 миллионов потенциальных зрителей, или около 1 % мирового населения (поразительно совпадает по цифрам с количеством людей, идентифицирующихся с давосской культурой), а ее президент утверждал, что английские передачи могут со временем охватить от 2 до 4 % рынка. Так появились региональные (то есть цивилизационные) сети, которые вели трансляцию на испанском, японском, арабском, французском (для Западной Африки) и других языках. «Глобальная редакция новостей, – пришли к выводу трое ученых, – все еще сталкивается с вавилонским столпотворением» [8]. Рональд Дор являет собой яркий пример представителя интеллектуальной культуры глобализма давосского образца среди дипломатов и государственных служащих. Но даже он тем не менее приходит к достаточно сложному выводу о влиянии быстрорастущей коммуникации: «при прочих равных условиях [курсив Дора], рост более тесных связей призван обеспечить более прочную базу для взаимопонимания между народами, или, по крайней мере, дипломатами мира», и далее он добавляет, что «важными могут оказаться некоторые вещи, которые не являются неизменными во всем мире» [9].

Язык

Центральными элементами любой культуры или цивилизации являются язык и религия. Если сейчас зарождается универсальная цивилизация, значит, должны иметь место тенденции к возникновению универсального языка и универсальной религии. Такие заявления часто делаются по отношению к языку. «Мировой язык – английский», – как выразился редактор «Wall Street Journal» [10]. Это может означать две вещи, но лишь одна из них может служить подтверждением в случае с универсальной цивилизацией. Так, из сказанного следует, что все увеличивающаяся доля мирового населения говорит по-английски. Доказательств такой точки зрения не существует, и наиболее надежные из существующих источников, которые, вероятно, могут быть не очень точными, показывают обратное. Доступные данные за более чем три десятилетия (1958–1992) показывают, что общее соотношение использования языков в мире кардинально не изменилось, а также что произошло значительное снижение доли людей, говорящих на английском, французском, немецком, русском и японском языках, чуть меньше снизилась доля носителей мандаринского диалекта, а вот доля использования хинди, малайско-индонезийского, арабского, бенгали, испанского, португальского, наоборот, увеличилась. Доля носителей английского языка в мире упала с 9,8 % в 1958 году до 7,6 % в 1992-м (см. табл. 3.1). Процентное соотношение населения мира, говорящего на пяти главных европейских языках (английский, французский, немецкий, португальский, испанский), снизилось с 24,1 % в 1958 году до 20,8 % в 1992-м. В 1992 году примерно вдвое больше людей говорили на мандаринском (15,2 % мирового населения), чем на английском, и еще 3,6 % говорили на других диалектах китайского (см. табл. 3.2).


Таблица 3.1

Носители наиболее распространенных языков

(в процентном отношении от мирового населения[7]7
  Учтено общее количество людей, говорящих на языках с более чем 1 миллионом носителей.
  Источник: процентное соотношение рассчитано на основании данных, скомпилированных профессором Сидни Калбертом из Вашингтонского университета, факультет психологии, и учитывает количество людей, говорящих на языках, на которых говорит более 1 миллиона человек. Эти данные ежегодно приводятся в World Almanac and Book of Facts. Расчеты профессора Калберта включают как носителей языка, так и тех, для кого этот язык не является родным, и основаны на данных переписей населения, выборочных опросов, опросов по радио и телевидению, данных по росту населения, вторичных исследованиях и других источниках.


[Закрыть]
)


Таблица 3.2

Носители основных китайских и западных языков

Источник: процентное соотношение рассчитано на основании данных, скомпилированных профессором Сидни Калбертом из Вашингтонского университета, факультет психологии, и приведенных в World Almanac and Book of Facts за 1959 и 1993 годы.


С одной стороны, язык, не являющийся родным для 92 % мирового населения, не может быть мировым языком. С другой стороны, однако, его модно назвать именно так, поскольку это язык, который используется людьми различных языковых групп и культур для общения друг с другом, если это мировая lingua franca, или, выражаясь лингвистическими терминами, универсальный язык широкого общения (УЯШО) [11]. Люди, которым необходимо общаться друг с другом, вынуждены искать способ сделать это. На одном уровне они полагаются на специально обученных профессионалов, которые свободно владеют двумя или более языками и работают устными или письменными переводчиками. Это, однако, неудобно, долго и дорого. Поэтому в течение всей истории возникали lingua franca: латынь во времена античности и Средневековья, французский на протяжении нескольких веков на Западе, суахили во многих частях Африки и английский во многих частях света во второй половине двадцатого столетия. Дипломаты, бизнесмены, ученые, туристы и обслуживающие их службы, пилоты авиалиний и авиадиспетчеры – все они нуждаются в каком-нибудь средстве эффективного общения друг с другом, и сейчас они делают это преимущественно по-английски. В этом смысле английский является средством межкультурного общения, точно как христианский календарь стал всемирным инструментом измерения времени, арабские цифры – всемирным средством счета, а метрическая система СИ, большей частью, всемирной системой измерения. Использование английского языка тем не менее является межкультурным средством общения; здесь подразумевается существование различных культур. Это средство общения, а не признак идентичности или общности. Если японский банкир и индонезийский банкир говорят друг с другом по-английски, то это не означает, что кто-то из них англизирован или вестернизирован. То же самое можно сказать о немецкоговорящих и франкоговорящих швейцарцах, которые могут говорить друг с другом по-английски с таким успехом, как и на любом из их родных языков. Аналогичным образом, сохранение роли английского как общего национального языка в Индии, хоть и противоречит идее Неру, но тем не менее свидетельствует о горячем желании народов Индии, не говорящих на хинди, сохранить свой родной язык и культуру, а также о том, что Индии необходимо оставаться многоязычным обществом.

Как заметил ведущий исследователь-лингвист Джошуа Фишман, язык, скорее всего, будет принят в качестве lingua franca или УЯШО, если он не идентифицируется с конкретной этнической группой, религией и идеологией. В прошлом английский обладал четко выраженными связями с идентичностью подобного рода. В последнее время английский стал «деэтнизированным (или минимально этнизированным)», как это случалось в прошлом с аккадским, арамейским, греческим или латынью. «Просто счастьем для судьбы английского как второго языка стало то, что ни британские, ни американские источники не рассматривались сколько-нибудь широко или глубоко в этническом или идеологическом контексте примерно на протяжении последней четверти века (курсив Фишмана) [12]. Использование английского в качестве средства межкультурного общения помогает, таким образом, сохранять различия в культурной идентичности народов. Именно потому, что люди хотят сберечь свою собственную культуру, они пользуются английским для общения с представителями других культур.

Люди, которые говорят на английском в разных частях света, все больше говорят на разных английских. Английский приобретает местный колорит, который отличает его от британского или американского варианта английского, и различия доходят до того, что люди, говорящие на этих английских, почти не понимают друг друга, точно как в случае с многочисленными диалектами китайского. Нигерийский пиджин-инглиш, индийский английский и другие формы английского внедряются в соответствующие принимающие культуры, и они, по-видимому, будут продолжать различаться, пока не станут схожи внутри отдельных культур, точно как романские языки эволюционировали из латыни. Однако в отличие от итальянского, французского и испанского эти выросшие из английского языки будут либо употребляться небольшой группой людей внутри одного общества, либо они будут использоваться в первую очередь для общения между определенными лингвистическими группами.

Все эти процессы можно наблюдать в Индии. В 1983 году, например, там насчитывалось 18 миллионов людей, говорящих по-английски, из населения в 733 миллиона, а в 1990 году 20 миллионов из 867 миллионов. Таким образом, доля говорящих по-английски людей среди индийского населения остается относительно стабильной – от 2 до 4 % [13]. За пределами узкой элиты, использующей англоязычную документацию, английский даже не играет роль lingua franca. «Повседневная практика, – утверждают два профессора английского языка из университета в Нью-Дели, – показывает, что если вы отправитесь в путешествие из самой южной конечности Кашмира в Каньякумари, то вам будет намного проще общаться на хинди, а не на английском». Кроме того, индийский английский приобретает все больше индивидуальных характеристик: он индинизируется, или, скорее, локализуется, поскольку возникают различия между английскими языками носителей разных локальных языков [14]. Английский впитывается в индийскую культуру, точно как же, как санскрит и персидский были впитаны до этого. В течение всей истории распределение языков отражало распределение влияния в мире. Наиболее широко употребляемые языки – английский, мандаринский, испанский, французский, арабский, русский – являются или были языками империалистических государств, которые активно поощряли использование своего языка другими народами. Сдвиги в распределении влияния привели к сдвигам в распределении языков. «…Два столетия британского и американского колониального, коммерческого, индустриального, научного и финансового могущества оставили значительное наследство в высшем образовании, управлении, торговле и технологии во всем мире» [15]. Британцы и французы настаивали на том, чтобы в их колониях пользовались их языком. После обретения независимости, однако, большинство бывших колоний попыталось в разной степени и с разным успехом заменить имперские языки своими местными. В пору когда влияние Советского Союза было в зените, русский был lingua franca от Праги до Ханоя. Спад советского могущества сопровождался параллельным снижением использования русского в качестве второго языка. Как и в случае с другими формами культуры, усиление могущества порождает как лингвистическую гордость носителей языка, так и стимул для других учить этот язык. В безумные дни сразу же после падения Берлинской стены, когда казалось, что объединенная Германия стала новым колоссом, возникла примечательная тенденция: немцы, бегло говорящие по-английски, на международных встречах старались пользоваться немецким. Японский экономический взлет стимулировал изучение японского не-японцами, а экономическое развитие Китая порождает аналогичный бум в отношении китайского. В Гонконге китайский стремительно вытесняет английский с позиции доминирующего языка [16], и с учетом роли китайцев, живущих в других странах Юго-Восточной Азии, китайский стал языком, на котором ведется большая часть международной торговли в данном регионе.

По мере того как могущество Запада по отношению к влиянию других цивилизаций постепенно снижается, использование английского и других европейских языков в них или для общения между странами также медленно сходит на нет. Если в какой-то момент в отдаленном будущем Китай займет место Запада как доминирующей цивилизации, английский уступит место мандаринскому в качестве lingua franca.

Когда бывшие колонии шли к независимости и только добивались ее, поощрение развития и использования местных языков, как и борьба с языками империи, были одним из способов, при помощи которых национальные элиты отличали себя от западных колониалистов и определяли свою идентичность. После обретения независимости, однако, элитам этих стран потребовалось отличаться от простого люда своих социумов. Средство нашлось: свободное владение английским, французским и другими западными языками. В результате представителям не-западных элит зачастую намного проще общаться с жителями Запада и друг с другом, чем с народом своей страны (подобная ситуация имела место на Западе в семнадцатом – восемнадцатом веках, когда аристократы из различных дворов прекрасно общались друг с другом по-французски, но не знали своего национального языка). В не-западных обществах сейчас налицо две противоположные тенденции. С одной стороны, английский все больше используется на университетском уровне, чтобы дать выпускникам возможность вести эффективную игру в глобальной гонке за капиталами и покупателями. С другой стороны, социальное и политическое давление вынуждает все больше использовать местные языки. Арабский вытесняет французский в Северной Африке, урду занимает место английского как языка управления и образования в Пакистане, а в Индии СМИ, использующие местные языки, приходят на смену англоязычным. Такое развитие ситуации предвидела Индийская комиссия по образованию в 1948 году, когда было заявлено, что «использование английского… делит людей на две нации, тех немногих, кто правит, и многих, которыми правят, кто не может говорить на чужом языке, и эти две нации не понимают друг друга». Сорок лет спустя живучесть английского как языка элиты подкрепила это предсказание и создала «противоестественную ситуацию в рабочей демократии, основанной на праве голоса у взрослого населения… Англоговорящая Индия и политически сознательная Индия все больше отделяются друг от друга», стимулируя «напряжение… между меньшинством на самом верху, которое знает английский, и миллионами – имеющими право голоса, – которые не знают его» [17]. В той мере, в которой не-западные общества устанавливают демократические институты, а народ принимает активную роль в управлении этими обществами, использование английского снижается и все более употребительными становятся местные языки.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 3.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации