Текст книги "Не говори ни слова"

– Своих партнерш в фильмах… ты целуешь… так же?.. – пробормотала наконец Лори, расслабленно улыбаясь. Она буквально таяла под его поцелуями; казалось, еще немного, и она окончательно потеряет всякую волю к сопротивлению. И уж конечно, Лори не ожидала, что шутливый (и вполне невинный, с ее точки зрения) вопрос может вызвать какую-то иную реакцию, кроме столь же шутливого и остроумного ответа. К ее огромному изумлению, Дрейк вдруг побледнел, а его глаза, в которых плескался жаркий изумрудный огонь, потускнели и сделались холодными, непроницаемыми и чужими. Ладони, которыми он ласкал ее лицо, опустились; широкая грудь, которой он с силой прижимал ее к стене, отодвинулась сразу на несколько дюймов, и Лори ощутила холод в тех местах, где только что соприкасались их тела. Чувствуя себя ограбленной, она потянулась было к нему, чтобы снова привлечь к себе – и тут ее взгляд упал на его лицо. Его кожа стала пепельно-серой, словно он вдруг увидел призрака, на лбу бисеринками выступил пот, а черты исказила такая мука, что Лори в страхе всплеснула руками.

– Дрейк, что случилось? Тебе плохо?..

Дрейк беззвучно зашевелил губами, словно был не в силах издать ни звука. Наконец он более или менее справился с собой.

– Сьюзен… говорила мне то же самое… – пробормотал Дрейк, потом с силой провел рукой по лицу, словно прогоняя наваждение. – Много раз говорила… Слово в слово.

– Сьюзен? Кто это? – проговорила Лори каким-то не своим голосом. Она, впрочем, уже догадывалась, кого мог иметь в виду Дрейк, и все же надеялась, что ошиблась.

– Сьюзен – моя жена. Она умерла.

В его голосе было столько боли и страдания, что Лори едва не замутило. Значит, подумала она, Дрейк все еще любит свою жену! Он не говорил, как она умерла, но это не имело значения. Важен был сам факт: Сьюзен ушла навсегда и забрала с собой его любовь.

– Я все понимаю… Извини… – прошептала Лори и тут же подумала, как нелепо и фальшиво прозвучали эти слова. Ничего лучшего, впрочем, она все равно не могла придумать, хотя больше всего на свете ей хотелось нарушить разделившее их холодное молчание.

Дрейк наконец выпрямился и пригладил рукой свои пепельно-русые волосы, словно избавляясь от кратковременного ступора, в который вогнала его не к месту оброненная фраза.

– Все это не важно, – отрывисто сказал он.

Но Лори видела, что это важно. Только что она блаженствовала в объятиях мужчины, который заставил петь каждую клеточку ее тела, – и вот он уже снова ведет себя как совершенно чужой человек.

А Дрейк действительно убрал руки в карманы и отвернулся. Когда же он снова взглянул на Лори, его губы были крепко сжаты, а брови – сурово нахмурены.

– Мне кажется, будет справедливо предупредить вас, Лори, что я стараюсь избегать, гм-м… глубоких привязанностей. Вне зависимости от того, что́ вы, возможно, читали обо мне в бульварных журнальчиках, я никогда не влюбляюсь в очаровательных женщин. Я был женат и до сих пор люблю… свою жену. Все мои недавние увлечения, которые столь рьяно живописала желтая пресса, имеют, так сказать, чисто физиологический характер, и… В общем, я подумал, что вам необходимо знать это, чтобы не… не впасть в заблуждение.

Каждое произнесенное им слово ударяло Лори, словно тяжелый камень, и она вздрагивала от боли, которая казалась почти физической. И все же унижение, которому он ее подверг, разбудило в ней гнев, и Лори мгновенно ощетинилась, точно рассерженная кошка. Ей потребовалось все ее самообладание, чтобы сдержаться и не выкрикнуть ему в лицо все, что́ она сейчас о нем думала.

– Я, кажется, не просила вас «увлекаться» мною, мистер Ривингтон. И тем более – «влюбляться», – проговорила она наконец, кое-как совладав с голосом, который так и норовил сорваться на визг. – Но раз уж вы сами заговорили об этом, я считаю необходимым правильно расставить акценты… Вы неверно истолковали мои побудительные мотивы, мистер Ривингтон. Во-первых, я вовсе не стремлюсь добиться от вас какой-то особой «привязанности», как не собираюсь сама «привязываться» к вам, поскольку любая эмоциональная связь может помешать моей профессиональной объективности. Ну, а во-вторых… во-вторых, вы просто самодовольное, кичливое, ограниченное… ничтожество! Когда-то я была замужем за музыкантом, и он – как и вы, мистер Ривингтон! – считал себя пупом земли и центром вселенной. И так же, как вы, Пол ожидал того же от окружающих. Вот почему я требую, чтобы впредь наши отношения были сугубо профессиональными, а наши контакты ограничивались исключительно деловыми рамками. Спасибо за ужин, мистер Ривингтон. До свидания!

И, выпалив все это прямо в его потрясенное лицо, Лори юркнула в квартиру и, захлопнув за собой дверь, прижалась к ней спиной. Тяжело дыша и глотая готовые пролиться слезы, она напряженно прислушивалась к тому, что происходило на площадке. Вот она услышала его шаги, открылись и закрылись двери лифта, и кабина с лязгом поползла вниз. Уехал…

– Черт! Черт! Черт! – выкрикнула Лори и, как в детстве, в ярости топнула ногой. Потом она швырнула сумочку на ближайшее кресло и буквально сорвала с себя жакет. – Наглый, эгоистичный, самодовольный сукин сын!..

Лори не могла бы сказать, на кого она злится больше – на Дрейка или на себя. Промаршировав в спальню, она включила свет и, с размаху плюхнувшись на кровать, наклонилась, чтобы расстегнуть ремни босоножек.

– Ты так ничему и не научилась, Лори?! Урок не пошел впрок, да?.. – яростно пробормотала она себе под нос. – Захотелось снова получить щелчок по носу? Так вот тебе! Вот, вот, вот!

Раздеваясь, она продолжала бранить себя за то, что поддалась чарам Дрейка и ответила – ну, или почти ответила – на его поцелуй. В конце концов, он – ее наниматель. Она отвечает перед ним за его ребенка, так какого черта она допустила что-то подобное? Ей ведь отлично известно, что такое профессиональная объективность, как легко ее можно утратить и к каким катастрофическим последствиям это может привести. Любые романтические отношения с отцом Дженнифер, да что там отношения – просто мечты о чем-то подобном! – могли повредить благополучию ребенка, нарушить его хрупкое психологическое равновесие, разбить доверительные отношения, которые ей удалось установить с девочкой. О каком обучении тогда может идти речь? Нет, определенно, любые сексуальные желания, направленные на отца глухого ребенка, которого ты взялась учить, были бы просто верхом безответственности!

Строго говоря, Лори беспокоил не столько тот факт, что она целовалась с Дрейком, сколько воспоминания о том, что́ при этом чувствовала она. Даже в самом начале своих отношений с Полом – на той их беззаботно-счастливой стадии, когда Лори считала, что влюблена в него по-настоящему, – она не испытывала той томной и сладостной беспомощности, которую пережила, когда губы Дрейка терзали ее губы. Он… он был особенным. Пока Дрейк ее целовал, Лори казалось, что она медленно и неотвратимо погружается в пучину невыразимого блаженства… но потом он сказал всего несколько слов, и она оказалась выброшена в холодную, неуютную реальность. С его стороны это было эгоистично и жестоко, к тому же он еще и оскорбил ее, заявив, будто это она обняла его первой! Или, по крайней мере, спровоцировала его на поцелуй.

Актеры, художники, музыканты! Все они одинаковы! Сначала им требуется самоутвердиться, утолить свои желания и капризы, но потом, когда самолюбие оказывается удовлетворено, они безжалостно топчут тех, кто был столь неосторожен, что позволил себе посочувствовать страдающему художнику.

Отправившись в ванную, чтобы умыться на ночь, Лори снова вспомнила свой брак с Полом Джексоном. Они познакомились на какой-то вечеринке, куда ее пригласила случайная знакомая. Лори жила в Нью-Йорке сравнительно недавно (прошло меньше месяца с тех пор, как она получила место преподавателя в Норвудовском институте для глухих), поэтому, не успев обзавестись близкими подругами, она чувствовала себя довольно одиноко. Кроме того, Лори скучала по родителям, которые остались в Небраске, скучала по домашнему уюту, и это тоже сыграло свою роль. Именно ощущение одиночества и потерянности и заставило ее пойти на эту вечеринку, хотя при любых других обстоятельствах Лори вряд ли захотелось бы проводить время в незнакомой компании.

Гостей на вечеринке оказалось неожиданно много. В основном это были мелкие служащие и конторские клерки, среди которых затесалось несколько молодых музыкантов, начинающих художников и сценаристов. Когда Лори вошла в комнату, Пол Джексон как раз сидел за пианино, аккомпанируя длинноногой блондинке, которая пела какую-то популярную песенку.

Лори сразу заметила, что играет он гораздо лучше, чем блондинка – поет. Невольно заинтересовавшись, она подошла к пианино поближе, и Пол, словно специально для нее, сыграл несколько композиций, которые ей очень понравились, хотя она и слышала их впервые.

Он, в свою очередь, тоже заметил рыжеволосую молодую девушку, которая внимательно слушала его игру вместо того, чтобы танцевать или пить пиво, как все. Вскоре Пол сделал перерыв и сам отыскал Лори, чтобы познакомиться. Они разговорились, и Лори совершенно искренне похвалила его игру и вещи, которые он исполнял, хотя и призналась, что они ей совершенно неизвестны (сама она не видела в этом ничего странного, поскольку приехала в Нью-Йорк из провинции, куда музыкальные новинки попадали порой с весьма значительным опозданием). Оказалось, однако, что это были композиции его собственного сочинения, что произвело на Лори сильное впечатление. Среди ее знакомых никогда не было настоящих музыкантов.

Впоследствии, анализируя историю своих отношений с Полом, Лори поняла, что даже тогда, во время их первой встречи, они говорили только о нем. О ее работе, о ее надеждах и планах не было сказано ни слова. Разговор вертелся исключительно вокруг самого́ Пола, вокруг его таланта и его творческих планов, а собирался он, ни много ни мало, сделать себе имя в шоу-бизнесе. И будь Лори более внимательной – или более искушенной в жизни, – она еще тогда могла бы понять, насколько этот человек эгоистичен, насколько погружен в себя и свои проблемы и в то же время – неуверен в себе, уязвим, обидчив.

Увы! Она была буквально загипнотизирована его серьезностью, его обходительными манерами и, что греха таить, его внешностью. У Пола были большие темные глаза и густые темные волосы – длинные, блестящие, ухоженные, как у женщины. Поначалу это казалось Лори довольно милым, но впоследствии, когда они уже жили вместе, она обнаружила, что Пол регулярно забывает постричься и от этого выглядит сущим неряхой. Ей даже приходилось мягко напоминать ему о необходимости побывать в парикмахерской, чтобы привести себя в порядок.

Ей вообще многое приходилось делать мягко, ненавязчиво, чтобы, не дай бог, не обидеть Пола, не задеть его болезненно гипертрофированное самолюбие.

В последнее время Лори все чаще думала о том, что на самом деле она не любила Пола, а, скорее, жалела, но тогда – после свиданий на протяжении нескольких месяцев – ей удалось убедить себя, что это и есть любовь. Лори говорила себе, что нужна Полу, и это было правдой. Пол нуждался в ней, точнее, нуждался в уверенности, которую обретал только рядом с ней, потому что она умела терпеливо выслушивать его жалобы на происки конкурентов и хвалить написанную им музыку. Вдохновлять, поддерживать, утешать – такова была ее роль.

– Переедешь ко мне, Лори? – спросил однажды Пол, когда после похода в кино они отправились к нему домой. – Я хочу, чтобы ты постоянно была рядом. Если бы я мог, я бы носил тебя в особом кармашке, чтобы никогда, никогда с тобой не расставаться.

Эти слова ей польстили. Кроме того, они прозвучали на редкость… романтично. Свет в комнате был притушен, а они сидели на диване, крепко обняв друг друга, поэтому Лори ни на секунду не усомнилась, что Пол ее любит.

– Ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж? – улыбнулась она, стараясь сдержать переполнявший ее восторг. Они поженятся, они будут вместе, и она сможет помогать ему во всех делах, станет его поддержкой и опорой!

– Нет, – недовольно отозвался он и, разжав объятия, встал с дивана, чтобы дотянуться до шкафчика, где хранились запасы спиртного. – Я просто хочу, чтобы ты переехала ко мне жить. – И он плеснул в свой бокал изрядную порцию виски.

Лори выпрямилась и поправила на себе одежду. Пол уже несколько раз предлагал ей переспать с ним, но она каждый раз отказывалась, что неизменно приводило к ссоре. В лучшем случае Пол самым саркастическим тоном извинялся за то, что осмелился просить ее пожертвовать своей добродетелью ради любимого человека. Все это, однако, не могло изменить отношения Лори к столь важному вопросу.

– Ты же знаешь, Пол, что я не могу этого сделать, – ответила она ему и на этот раз. – И я уже объясняла почему.

– Потому что твой папа – священник? – спросил Пол, явно начиная раздражаться. Между тем виски начинало действовать – на него оно всегда действовало довольно быстро: у Пола начал заплетаться язык, глаза заблестели, и в них появилось бессмысленное выражение.

– Не только поэтому, хотя мои родители, конечно, очень расстроятся.

– Только, пожалуйста, не начинай все сначала!.. – простонал он.

– Ты же знаешь, что я хочу спать с тобой! – воскликнула Лори. – Больше всего на свете! Но я хочу быть твоей женой, а не просто подружкой!

Пол вполголоса выругался и, налив себе еще, залпом выпил. Поставив пустой бокал на столик, он долго смотрел на нее, потом вернулся к дивану и опустился на колени.

– Моя маленькая рыжеволосая стерва, что же ты со мной делаешь?! – прошептал он и, подняв руки, коснулся ее волос. – Ты же знаешь, что я не могу жить без тебя!

И он принялся ласкать ее живот, а когда она наклонилась к нему, поцеловал ее груди прямо сквозь блузку.

– Что ж, похоже, придется на тебе жениться, чтобы заполучить наконец это сокровище!

– Ах, Пол, я так рада! – воскликнула Лори, крепко обнимая его за шею.

Через несколько дней они зарегистрировали свой брак. К вящему разочарованию ее родителей, церемония была сугубо формальной и не слишком торжественной. В качестве свидетелей выступали двое приятелей Пола – тоже музыканты. На другой день Лори перевезла к нему свои немногочисленные пожитки.

В течение следующих месяца-двух жизнь казалась Лори совершенно безоблачной – не брать же в расчет те несколько случаев, когда Пол срывался и начинал орать на нее из-за пустяков или когда он впадал в депрессию из-за того, что у него что-то не ладилось с дебютным альбомом, над которым он напряженно работал. На эти несколько песен Пол возлагал большие надежды – каждый раз, возвращаясь с работы домой, Лори заставала его за пианино. Ей приходилось самой готовить ужин, а Пол, поев, тотчас возвращался за инструмент. Поблагодарить ее за жареного цыпленка или салат из креветок ему и в голову не приходило.

И даже когда Лори ложилась спать, он лишь ненадолго присоединялся к ней в постели. Наскоро удовлетворив свое физическое желание, Пол отправлялся в гостиную и до утра шелестел нотными листами, а она долго лежала в темноте одна, пока наконец не засыпала. По утрам, уходя на работу, Лори старалась вести себя как можно тише, чтобы не разбудить мужа. Как и Пол, она надеялась, что работа над новым музыкальным альбомом будет успешной и принесет им счастье и довольство.

К сожалению, ее надеждам не суждено было сбыться. Все крупные музыкальные агенты и издатели один за другим отвергли сочинения Пола, и он погрузился в глубокую депрессию, в которой на этот раз было что-то патологическое. Целыми днями он пил, проклинал всех и вся и кричал, что его никто не понимает. Иногда он плакал, жалея себя, но, когда Лори пыталась его утешить, принимался орать. «Что, черт возьми, ты можешь понимать в музыке?! – выкрикивал он, размазывая по лицу пьяные слезы. – Ты, которая целыми днями занимается с глухими уродами, а они не только не отличают скрипичный ключ от диеза, но и вообще ни черта не слышат?! Или, может быть, ты считаешь, что это делает тебя специалистом, экспертом? Да кем ты вообще себя вообразила?!»

Этот кошмар длился довольно долго. В конце концов депрессия прошла, однако после нее Пол впал в покаянное настроение, переносить которое Лори было еще тяжелее, чем его буйные выходки. Пол часами рыдал в ее объятиях, просил прощения и клятвенно заверял, что никогда больше не будет разговаривать с ней таким тоном, а она утешала его, словно младенца. В конце концов ей все же удалось привести его в норму: Пол обрел некое подобие душевного равновесия, однако ненадолго.

В последующие восемь месяцев Пол впадал в депрессию с пугающей регулярностью. Он пил, потому что не мог писать хорошую музыку, а писать хорошую музыку был не в состоянии, так как постоянно находился в подпитии.

А Лори приходилось все это терпеть.

Сексом они теперь занимались редко – из-за своего пьянства Пол почти утратил физическую способность к интимной близости. Лишь иногда он взгромождался на нее, но это был чисто механический акт, в котором не было ни тепла, ни нежности, ни даже особенного желания. В такие минуты Полом двигала вовсе не любовь, а саморазрушительный гнев; что касалось Лори, то она была низведена им до положения объекта, на котором он вымещал свою горечь и разочарование. Довольно скоро ей стало ясно – она должна уйти, чтобы самой не лишиться рассудка. Она больше не могла выносить внезапных смен его настроения, его истерических припадков, его слезливого раскаяния. Самолюбие Пола жестоко страдало, неуверенность в себе росла с каждым днем, и Лори начинало казаться, что теперь ее муж нуждается в постоянных утешениях, которых она не могла обеспечить ему чисто физически, так как продолжала работать в институте.

В конце концов она все-таки решилась – сняла квартиру и стала жить отдельно, но на развод подавать по-прежнему не спешила, надеясь, что Пол сумеет преодолеть свою слабость и они снова смогут быть вместе и любить друг друга.

И снова ее надежды не сбылись. Всего через три месяца она узнала, что Пол умер. Его подружка, которую он завел после ухода жены, позвонила Лори и сказала, что нашла его лежащим рядом с пианино, на груде измятых и порванных нотных листов. Посмертное вскрытие показало наличие в крови летальной дозы алкоголя и барбитуратов. Вердикт коронера гласил: «случайная смерть по неосторожности», и Лори не стала оспаривать это решение. Она считала, что покончить с собой Полу не хватило бы характера.

Сейчас, с усилием расчесывая щеткой свои густые волосы, Лори сокрушенно покачала головой. Ей было жаль Пола, чья жизнь оказалась такой короткой, такой никчемной и пустой. Она хорошо помнила, что на его похороны пришло всего несколько человек – дальних знакомых и коллег-музыкантов. Даже с ее родителями он не успел познакомиться: им было трудно приехать в Нью-Йорк, так как отец Лори не мог надолго оставить своих прихожан, а сам Пол наотрез отказался ехать в Небраску, которую презрительно называл «глухоманью». Его собственная мать, впрочем, жила в Висконсине – тоже довольно далеко от центров «культурной жизни», и Пол ее, похоже, стыдился. Он так и не познакомил с ней Лори, да и за все время их брака звонил матери считаное число раз. На похороны она тоже не приехала – когда Лори позвонила ей, чтобы сообщить о случившемся и рассказать, как умер ее сын, эта далекая чужая женщина просто выслушала ее, а потом повесила трубку, так и не сказав ни слова.

В первое время Лори была склонна обвинять в смерти мужа себя. Если бы она была к нему внимательнее, если бы больше утешала и поддерживала, если бы не ушла от него, со временем Полу, быть может, и удалось бы выбраться из трясины, в которой он завяз и в которую погружался все глубже. И только после того, как прошло порядочно времени (помогли и долгие, обстоятельные беседы с отцом), Лори наконец перестала предаваться самобичеванию, поняв, что ничего изменить она все равно бы не смогла.

И все же неудачный брак оставил в ее душе глубокий след. Теперь Лори была особенно осторожна, выбирая, с кем встречаться. Молодые, амбициозные клерки, которых собственная карьера интересовала больше, чем семейная жизнь, ее настораживали: она считала, и не без оснований, что в любви нельзя быть эгоистом. Нет, разумеется, у нее были знакомые мужчины, но с ними она поддерживала чисто товарищеские отношения. Как только Лори начинало казаться, что кто-то начинает проявлять к ней особый интерес, она тут же спешила порвать с этим человеком. «Зачем мне новые проблемы? – рассуждала она. – Я еще молода, я могу позволить себе не спешить. В свое время все будет, а пока…»

Выключив свет в ванной, она вернулась в спальню и, сбросив халат, голышом забралась в постель.

«Не везет тебе с мужчинами, Лори Пэрриш!» – не без горечи подумала она, закутываясь в одеяло. Со дня смерти Пола прошло уже пять лет, и все это время Лори была предельно осторожна. Она старалась держаться подальше от мужчин, успешно разыгрывая холодность и скрывая свое подлинное «я» под маской формальной вежливости. До сих пор ни одному мужчине не удавалось пробиться к ней, запасть ей в сердце – Лори просто не позволяла, чтобы кто-то из них начал что-то для нее значить. Но сегодня что-то случилось, и это была не ошибка, не простая неосторожность с ее стороны. Каким-то образом она сделала огромный шаг в том направлении, куда запретила себе даже смотреть.

Опасность. Она заключалась не только в том, что Дрейк Ривингтон был ее работодателем и отцом ученицы. Помимо всего прочего, он был еще и актером, а, с точки зрения Лори, это было намного хуже, чем музыкант или художник. Нет, не то чтобы у нее было много знакомых актеров… По правде говоря, Дрейк был единственным, но она не сомневалась, что он ничем не отличается от Пола – пресловутый артистический темперамент, который был так хорошо ей знаком, Дрейк продемонстрировал достаточно наглядно. Он то целовал ее так, что кровь бурлила в жилах и защитные барьеры Лори рушились один за другим, то вдруг принимался холодно цедить жестокие слова – и все потому, что она случайно напомнила ему о покойной жене. Так как, скажите на милость, она должна поддерживать отношения с человеком, от которого не знаешь, чего ждать?

Но еще отвратительнее, чем внезапная холодность Дрейка, были его зазнайство, заносчивость и тщеславная уверенность в собственной неповторимости. Конечно, сказала себе Лори, Дрейк привык, что женщины буквально пресмыкаются перед ним в надежде на взгляд, прикосновение или улыбку, но его это не извиняет. Совершенно не извиняет!..

Ну и черт с ним, угрюмо подумала она, зарывшись головой в подушку. Обойдемся. В конце концов, не это главное. Главным, напомнила она себе, была судьба девочки и в какой-то мере ее собственная судьба. Обучение Дженнифер было делом далеко не простым, оно могло потребовать годы и годы нелегкого труда, и Лори прекрасно понимала: чтобы добиться хотя бы небольшого успеха, ей придется приложить все свои силы и все внимание. В таких условиях любые отношения с мужчиной могли стать серьезной помехой, а раз так, она должна забыть о Дрейке, о его самомнении и его «чисто физиологическом интересе». Она должна забыть и о его волосах, которые сверкали и переливались живым серебром, о его изумрудно-зеленых глазах, о густых темных ресницах, о его сильном, подтянутом теле, о его руках…

Беспокойно перевернувшись на другой бок, Лори постаралась не думать о том, что ее сердце снова бьется слишком часто. Теперь она вспоминала его губы – как они прижимались к ее губам и как это было приятно. Лори совершенно машинально поднесла ко рту пальцы и прикоснулась к губам, которые все еще приятно побаливали после яростных атак Дрейка, а потом провела рукой за ухом – в том месте, которое еще помнило щекочущую ласку его усов.

Приглушенно застонав, Лори повернулась на живот. Все ее тело, а не только губы, требовало ласки, любви, но она была не готова себе в этом признаться. И точно так же Лори боялась признаться себе, что ее неудержимо влечет к Дрейку Ривингтону.