Текст книги "Колибри"

И это привело к появлению третьей трещины.

Несравненные (2008)

Кому: Джакомо – [email protected]

Отправлено – Gmail – 12 декабря 2008 г. 23:31

Тема: Несравненные

От: Марко Карреры

В сегодняшнем письме хочу рассказать тебе, дорогой братишка, как я пристроил три макета папиных поездов. Скажу прямо, это было непросто, но все-таки я преуспел. Без проблем удалось пристроить его архитектурные макеты: модель Индийского моста[28]28
  Имеется в виду мост во Флоренции, возведенный в 1972–1978 гг. через реку Арно вблизи памятника Раджараму Чатрапати – правителю индийского государства маратхов, внезапно скончавшемуся во Флоренции в возрасте 21 года в 1870 г.


[Закрыть], которую подарили ему разработчики после того, как выиграли конкурс, я подарил инженерному факультету, где его установили в актовом зале. Макет виллы Мансутти в Пунта-Але[29]29
  Знаменитое место элитного отдыха и летних резиденций, расположенное на северных склонах одноименного мыса в Тоскане на Тирренском море.


[Закрыть] я отнес Титти, жене Альдино, которая жива и в здравом уме. Я ее не видел, по-моему, лет тридцать-сорок, и хотя они давным-давно продали свою виллу, она взяла ее макет, растрогалась и даже поблагодарила. Большой макет купола Брунеллески, а не тот маленький, который папа уж не знаю кому подарил, большой купол, ты должен его помнить, поскольку тебе однажды влетело за то, что ты играл в нем в солдатики, я отнес во Флорентийскую коллегию инженеров в качестве подарка, от которого они обалдели. Взамен я попросил у них не присылать мне уведомлений и напоминаний об уплате ежегодных членских взносов. Макет знаменитой незаконной пристройки в Больгери я оставил себе, хотя он не такой уж и красивый. Ну и потом еще кукольный дом над водопадом, который папа сделал для Ирены, точная копия с Райта[30]30
  Имеется в виду Фрэнк Ллойд Райт (1867–1959) – выдающийся американский архитектор ХХ века, создатель «органической архитектуры». В 1935–1939 гг. построил загородный дом для богатого торговца из Питсбурга Э. Кауфмана в живописной местности со скалистым уступом и водопадом, так называемый «Дом над водопадом» – воплощение его романтической идеи единства архитектуры и окружающей среды.


[Закрыть], я оставил в ее комнате, когда продадим дом, решим, что делать. Короче, эти модели ничего не стоило пристроить.

Иначе обстояло дело с папиными поездами. Один состав ты даже не видел, отец его сделал, когда ты уже уехал: минималистический, чертовски хитроумный, длиной три с половиной метра, шириной всего шестьдесят сантиметров, тащит одновременно до одиннадцати вагонов, просто какое-то чудо. Хотя секрет его, в сущности, очень простой: он двухъярусный, верхний этаж виден, нижний – нет, поскольку вмонтирован в основание, поэтому вагончики, доехав до конца железнодорожного пути, въезжают в туннель, меняют направление движения и переводом стрелки спускаются вниз, исчезая из вида, а потом выскакивают обратно с другой стороны из того же туннеля, снова поменяв направление пути, наподобие Станлио в той комедии, где он появляется с лестницей на плече, потом шагает одна только лестница, длинная-предлинная, потом опять появляется Станлио, несущий ее на плече с другой стороны. Словом, бесценная вещь, которую жалко выбрасывать. Да и два других, которые ты должен помнить, – огромный поезд шестидесятых годов и тот, который взбирается в гору через ущелье Питеччо-делла-Порреттана, слишком хороши, чтобы их выкидывать. Но только хочу заметить, что дом с этими монстрами, занимающими целую комнату, мы с тобой вовек не продадим. Я стал думать, кому их подарить, где найти настоящих ценителей. Вспомнил, что незадолго до того, как отцу стало хуже, он часто говорил о каком-то выдающемся макете, созданном в подземельях Клуба железнодорожников, под Кашинами, где раньше были теннисные корты, представляешь где? Именно в этом месте. Поехал я, значит, туда, где в последний раз был, наверное, еще парнишкой, лет сорок назад. Все, конечно же, очень изменилось. Пришлось потратить кучу времени на то, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто бы понимал, о чем я вообще веду разговор. Видишь ли, мастера моделирования какие-то неуловимые, как призраки, они не собираются по установленным дням и часам, а когда их нет, подземелье закрыто, и ни один человек из других членов клуба о них ничего не знает. Я писал им в течение месяца и наконец в субботу утром застал президента ассоциации модельщиков, некоего Беппе, который резался в рамс с другими членами клуба. Стоило мне назвать папино имя, как он бросил карты и повел меня в запертое подземелье, и должен признаться, Джакомо, папа был прав: его макет, стоявший в этом зале, – это что-то невиданное. Специально для меня Беппе привел его в движение, и клянусь тебе, зрелище было умопомрачительное: это макет железной дороги размерами с комнату, с городскими домами в уменьшенном масштабе, улицами, машинами, людьми и всем чем угодно. Короче, я объяснил ему причину своего визита, и он согласился, что наши макеты не могут быть уничтожены – вот так, прямо с ходу, хотя он ни разу в жизни в глаза их не видел. Он говорил о папе с огромным почтением, это надо заметить, хотя папа наверняка общался и с ним в присущей ему манере крайней сдержанности, едва упоминая его макеты и говоря о них в основном с технической точки зрения, поэтому Беппе понятия не имел, о чем я с ним толкую. Мы договорились, что он приедет посмотреть их как можно быстрее – через месяц, не спрашивай почему. Когда пришел, он опешил, особенно от Порреттаны и от двух других тоже, и сказал, что они забирают все. Под «они» он подразумевал ассоциацию модельщиков, президентом которой он является. Один макет, которого он никогда не видел, пригодится, сказал он, для школы – прикинь, у них даже школа есть, – где молодежь обучается строить макеты поездов. Словом, этот Беппе был вне себя от счастья, вопрос теперь заключался в том, где взять большой фургон для их перевозки. Мы обменялись с ним номерами телефонов, после чего он исчез в буквальном смысле на два месяца. Я несколько раз пробовал до него дозвониться, но телефон был отключен. Я снова сходил в клуб справиться о нем – поди знай, с человеком всякое могло случиться, – но там никто ничего не знал. А тут две недели назад он сам объявился, позвонил и сказал, что нашел подходящий фургон. Мы договорились о дне, и на прошлой неделе он прибыл со своими «ребятами», всем хорошо за пятьдесят. Ты не представляешь, Джакомо, с каким уважением эти «ребята» относились к папе: их было шестеро, включая Беппе, все сняли шляпы (типа «борсалино»[31]31
  Знаменитая модель мужской фетровой шляпы, названной по имени ее изобретателя и производителя Джузеппе Борсалино, основавшего в 1857 г. в городе Алессандрия на севере Италии, в Пьемонте, одноименную мануфактуру, существующую до сих пор.


[Закрыть], бывшие одно время в моде, не спрашивай почему), застыв с блестящими глазами перед папиными работами пятидесятилетней давности. Один заверил меня, заикаясь, что для него большая честь оказаться в нашем доме и даже получить в наследство произведения Инженера, как все называли папу: это был вышедший на пенсию бывший владелец магазина, где папа покупал макеты поездов и обсуждал с ним кое-какие технические детали, он признался, что всегда мечтал увидеть папины работы, но настолько робел перед ним, что ни разу не осмелился попросить об этом. Тут я снова констатировал, что папа держал всех на почтительном расстоянии и никто не осмеливался его сократить. Хотя в них пылала общая страсть и они питали огромное уважение друг к другу, они десятки лет жили в параллельных мирах, пересекавшихся лишь в редких случаях. А Флоренция, как ты понимаешь, не Токио. Покончив с церемониями, они принялись за работу: закрепили тисками на каждом макете соответствующие – даже не знаю, как их назвать, – прокладки, что ли, которые должны были их защищать (нечто вроде гнутой фанеры, напоминающей картонки, которые в кондитерских кладут на блюдо со сладостями, чтобы не прилипали), потом обернули их в три слоя пузырчатой пленкой и взвалили на плечи. Один макет не проходил в дверь, так его спустили на тросах через окно. Полчаса на это угрохали. Наконец, растроганные, поблагодарили меня и отбыли, Беппе за водителя, двое рядом с ним, а остальные трое в кузове фургона поддерживали большой макет, выступавший на метр, чтобы он не выпал. В знак уважения к папиной сдержанности в отношениях с этими типами надеюсь, что больше никогда их не увижу. Чтобы ты понял, что это за тайная секта, послушай: вчера, в воскресенье, захожу в нашу закусочную как обычно за курицей гриль и вижу – один из местных поваров, с которым я знаком целую вечность, самый старый из них, худой как щепка, с гнилыми зубами и будто резиновой рожей, подходит ко мне и шепчет на ухо: «Я знаю, что к тебе приходили ребята». Я не понял, о чем он, и тогда он хитро подмигнул и чуть слышно произнес, словно это было секретом, который другие посетители не должны были даже краем уха услышать: «Говорят, макеты твоего отца – несравненные». Он так и сказал: «несравненные». Понятно, что у нас тут происходит? Нет, ты, наверное, не понял. Но это моя вина, что не смог объяснить. Моя и только моя. Счастливого Рождества.

Марко.

Fatalities[32]32
  Fatalities (англ.) – роковые обстоятельства, последствия. Здесь: жертвы, погибшие.


[Закрыть] (1979)

Ни одного выжившего. Таков был итог «трагедии в Ларнаке», как ее окрестили. Или хуже того, в лингвистическом смысле, «94 fatalities» – название, под которым она была зарегистрирована и встречается в отчетах руководства надзора в области гражданской авиации.

Поскольку самолет вылетал из аэропорта Пизы, большинство этих fatalities были итальянцы, поэтому газеты и телевидение набросились на них всей сворой; но другие роковые события, понимаемые в другом значении этого слова (случайности, совпадения), не замедлили ослабить внимание к «трагедии в Ларнаке», которого она заслуживала. Прежде всего другая авиакатастрофа, произошедшая буквально через пару часов, самая страшная в американской истории (самолет DC-10 компании «Американ Эрлайнз», рухнувший при взлете в аэропорту Чикаго, 271 fatalities), о которой также следовало оповестить, и она мгновенно все перепутала, подтолкнув журналистов – это к вопросу о том, как работают средства массовой информации, – к неудержимой попытке смешать два эти события в единый клубок ужаса, хотя в действительности между ними ничего общего не было, не считая марки самолетов, кстати, разных моделей. Но главное, что тремя днями позже внимание всей страны было приковано к аресту Валерио Моруччи[33]33
  Валерио Моруччи (р. 1949) – террорист из группы «Красные бригады». Один из идеологов и организатор похищения Альдо Моро (16 марта 1978), президента правящей Христианско-демократической партии. Является автором «Меморандума Моруччи», написанного в соавторстве с Адрианой Фарандой (р. 1950), также участницей «Красных бригад». Отбыв тюремное наказание, оба вышли на свободу в 1994 г.


[Закрыть] и Адрианы Фаранды из «Красных бригад», двух самых разыскиваемых преступников в Италии. Еще через пять дней состоялись досрочные выборы в Законодательное собрание Италии, а еще через неделю последовали первые европейские выборы. Прощайте и не поминайте лихом. В результате всего этого у журналистов не осталось времени на расследование деталей и сбор свидетельств крушения самолета в Ларнаке, что не позволило им выйти на Марко Карреру и Неназываемого, покинувших самолет на взлетной площадке. Было не до них, попросту говоря. Много внимания уделили «загубленным жизням», особенно юных бойскаутов, летевших на свой всемирный слет в замке Любляны, но на этом все закончилось; не успели даже как следует рассказать о похоронах погибших по прибытии на родину их тел, о «черном ящике», найденном на дне Киликийского моря, поскольку трагедия в Ларнаке через два дня была вынесена в раздел второстепенных событий, где пространство газетного листа неизбежно сжимается.

Как повернулась бы судьба Марко Карреры, если бы у средств массовой информации было больше времени, чтобы установить, что он выжил в этой трагедии, и превратить его в публичную фигуру? Как бы все сложилось, если бы его обнаружили следователи прокуратуры? Но в действительности того, что ожидал Марко утром, когда в ужасе узнал о катастрофе, – толп журналистов под окнами их дома, вызовов в прокуратуру, – не произошло. И если причины, по которым газетчики устремили свое внимание в другом направлении, нам ясны, то причины, по которым к нему и к Неназываемому так и не заявились следователи прокуратуры и Генеральной дирекции гражданской авиации Министерства транспорта, совершенно неизвестны. По крайней мере до тех пор, пока по черному ящику не установили причины аварии – речь шла о структурных неполадках, – в те мрачные времена терроризма двое сбегающих с самолета парней за два часа до того, как тот ушел под воду, были следом, который бы стоило рассмотреть. Но ничего такого не произошло. Ровным счетом ничего. Одна из многочисленных итальянских загадок – маленькая, в сравнении с другими, но решающая для будущего обоих парней.

Вышло так, что, оказавшись выброшенными из события, в которое, как они считали, будут вовлечены (ибо они в него были действительно вовлечены), ни один из них никому ничего не рассказывал. И поскольку они молчали в течение двух, трех, четырех, пяти дней, им показалось невозможным спустя столько времени неожиданно заявить, что они сошли с самолета в последнюю минуту. Была вероятность, что им бы просто не поверили.

Однако существовала и другая причина, вынуждавшая их помалкивать и удивляться в те дни, когда они опасались, что станут центром внимания: что будет с Неназываемым, если узнают об инциденте в том самолете? Даже если утаить правду о страшном проклятии, которое он наслал на этих несчастных; даже если просто сказать, что они покинули самолет из-за легкого недомогания, как после этого Дуччо Киллери сможет подойти к кому-нибудь в этом городе, чтобы тот, увидев его, не бросился наутек с криком «террористы»? Это же станет окончательным подтверждением всех россказней о его дурном глазе, и тот факт, что Марко еще находится на этом свете, станет научным доказательством теории глаза циклона. Поэтому парни не смогли договориться даже между собой: два-три раза, когда они пробовали было начать разговор, их охватывало чувство неловкости и смущение, из-за чего они замолкали. Имплицитное брало верх над эксплицитным.

Хотя, по правде сказать, случай с кем-нибудь поговорить об этом представился Марко, потому что Ирена благодаря своей нечеловеческой, как он считал, интуиции поняла все, что произошло. Скажи только честно: это был самолет, на котором вы собирались лететь? – спросила она нежданно-негаданно через несколько дней, войдя без стука в его комнату, в то время как он, лежа на кровати, слушал Laughing Дэвида Кросби. Как она это сообразила, осталось для Марко еще одной загадкой, поскольку дома он никому не говорил, что собирается в Любляну с посадкой в Ларнаке играть в азартные игры, напротив, он всем сообщил, что летел в Барселону с туристическими целями. То, что сестра постоянно за ним следила, как за всеми членами семьи, что подслушивала за дверью его телефонные разговоры или даже снимала трубку параллельного аппарата на кухне в то время, как он разговаривал с Дуччо из своей комнаты, и, значит, с самого начала была в курсе, куда и зачем он летит, Марко даже в голову не приходило. Впав в шок, он стал размышлять об особых способностях своей сестры и испугался еще больше. Испугался, а значит, стал отрицать. Ирена настаивала: почему ты не хочешь сказать? Тебе станет легче. Но Марко снова отверг ее предложение, хотя решил, что, если она его еще раз спросит, он выложит все как на духу, но вот только Ирена – тоже фатальность – не стала задавать ему больше вопросов: она развернулась и быстро вышла, точно так же, как вошла, оставив его валяться на кровати, и он был не состоянии встать и перевернуть пластинку на патефоне, поскольку Laughing закончился и иголка безжалостно царапала последнюю канавку долгоиграющей пластинки (If I Could Only Remember My Name[34]34
  «Если бы я только мог вспомнить свое имя» (англ.).


[Закрыть]).

Шиирр. Шиирр. Шиирр.

Как сложилась бы его жизнь, если бы он ответил на вопросы Ирены или если бы она задала еще один, последний? И, главное, как сложилась бы жизнь Дуччо Киллери?

В самом деле, потому что возможно, возможно, разговор с Иреной об этом безумном случае не позволил бы ему в дальнейшем говорить о нем с кем-либо другим; если бы он признался ей, единственной, умнейшей на свете, в своих сомнениях о существовании мира оккультных сил, к которому имел отношение его друг детства, возможно, это помогло бы ему их развеять. Марко ждал, что на днях сестра вернется к разговору, но напрасно – Ирену это больше не интересовало. Он ждал, что на его след выйдут, что его допросят власти и журналисты, и тогда об этом совпадении станет известно всем, неважно, хочет он того или нет, но никто в связи с этим так и не объявился. Он попробовал отыскать слова, чтобы по крайней мере поговорить со своим другом, но таких слов не существовало, и друг его перестал быть ему другом. Наконец он попробовал сам нести это бремя, но, увы, и здесь не преуспел. Перед тем как уехать на каникулы, рассказал обо всем двум старым общим друзьям – подленько и неуклюже, – ребят этих в последнее время он почти не видел, но ради такого дела как бы случайно встретил – хотя, конечно, это была не случайность. После ужина пошел специально в бар на площади Кармине, где, как он знал, они собирались, и выложил им все в каком-то исступленном восторге, как бывший наркоман, решивший вернуться на иглу. Двум старым друзьям, с которыми можно было поговорить лишь об общем прошлом, о старых забавах, о пламенных увлечениях, о давних бравадах Неназываемого… Правильно поступить он не смог, поэтому совершил ошибку. Худшую из возможных.

Что же он натворил?

Ошеломив их и даже больше – приведя их в состояние шока, – он рассказал то, что скрывал уже два месяца, чего никому не говорил; а им рассказывал запросто, словно они из одной компании, словно он был с ними всегда заодно – как будто не он неустанно боролся с их суеверием и цинизмом, превратившими Дуччо Киллери в человека с дурным глазом. Он в точности повторил слова, которые Неназываемый произнес тогда в самолете («Вы все покойники и хотите моей погибели»); с невероятным состраданием изобразил летальный вздох облегчения ничего не ведавших стюардесс, когда они выпускали их из самолета; нарисовал самого себя как человека, пережившего глубочайшее духовное потрясение – того, кто-получил-божественный-знак. Все это было на него непохоже, и действительно, он вовсе не собирался этого делать или, во всяком случае, не для этого сюда явился, но в тот вечер, разговаривая с двумя старыми друзьями и переваливая на них свою ношу, он удивлял их, как никогда еще никого не удивлял, и преуспел. Тем самым он сдал друга, спасшего ему жизнь, бросил на произвол судьбы, с которой годами боролся и которую всячески отрицал, – судьбы, от которой Дуччо Киллери не отделается с той минуты до конца своих дней.

На следующий день, ощущая себя мерзко и невероятно легко, он уехал на море, где влюбился в Луизу Латтес.

Досадная описка (2009)

ср., 20 мая

Добрый вечер, прощу прощения за беспокойство,

скажите, это по-прежнему номер

доктора Марко Карреры?

20:44

Да, это мой номер. С кем имею честь?

20:44

Приветствую вас, доктор Каррера! Это Каррадори, бывший психотерапевт вашей, надеюсь, бывшей жены. Надеюсь, что не беспокою вас спустя столько времени, но если это так, то прошу сказать мне об этом откровенно и считать, что я вам никогда не писал. Но если это не так, я бы вас очень просил указать мне удобное время, когда вам можно позвонить, завтра или послезавтра, или когда вам будет удобно, хотелось бы перекинутся парой слов

20:45

Можете позвонить мне завтра ок. 9.30,

но при одном условии

20:49

Каком?

20:49

Верните мягкий знак в слово «перекинуться»

20:50

Я по-дружески, не обижайтесь

20:50

Прошу прощения. Описка

До завтра. Спасибо

20:54

До завтра

20:54

Как оно было (2010)

– Слушаю вас.

– Здравствуйте, доктор, это звонит Каррадори.

– Здравствуйте.

– Можете сейчас говорить?

– Сейчас могу.

– Я вас действительно не беспокою?

– Нисколько. Как поживаете?

– Неплохо. А вы?

– Я тоже неплохо. Мда…

– Отлично! Я рад и счастлив.

– Скажите мне вот что, доктор Каррадори, вы вчера не обиделись на мое замечание о мягком знаке? Я пошутил, но с этими мессенджерами не разберешься, когда человек шутит и когда говорит серьезно.

– Ну что вы! Мне стало стыдно, это точно, я вообще-то грамотно пишу, а вчера невесть почему вышла ошибка.

– Бывает, ничего страшного. Я поразмышлял над своим замечанием, и оно показалось мне довольно грубым, мы ведь почти не знакомы.

– Не беспокойтесь, я даже не подумал обижаться. Вы же мне сами сказали, что это была шутка.

– Тем лучше. Чем могу быть полезен?

– Ну чтобы не тянуть кота за хвост, расскажите мне лучше, как оно было, если вы, конечно, не против.

– «Оно» что?

– Ваша жизнь. Жизнь вашей семьи все эти годы.

– Ничего себе.

– Да. Хотя, наверное, будет лучше, если я расскажу о себе. Годится?

– Да, конечно.

– Дело в том, что через несколько месяцев после того, как я… короче, после нашей встречи, десять лет назад, я бросил свою профессию. Раз и навсегда. Как ножом отрезал. Строго говоря, это называется выгоранием. Упрощая, могу сказать, что мне не удалось вписаться заново в систему правил, которые я нарушил, явившись тогда к вам на работу.

– Выходит, в этом моя вина.

– Нет, это ваша заслуга. Представляете, я больше не понимаю, как можно быть психоаналитиком. Я был несвободен. Психоанализ – это ловушка.

– Это вы мне говорите? И чем занимаетесь теперь?

– Неотложной психологической помощью. Работаю в программе ВОЗ, которая обеспечивает психологической помощью страны, пострадавшие в результате природных катастроф.

– Ничего себе! Любопытно.

– За все эти годы я очень мало бывал в Италии.

– Счастливчик!

– Только что вернулся с Гаити, к слову сказать. Через две недели возвращаюсь обратно.

– Жуткое дело – это их землетрясение.

– Мало сказать, самое страшное в современной истории, невозможно даже представить.

– Представляю. Впрочем, нет, конечно…

– Это и есть настоящая работа, доктор Каррера, она действительно приносит пользу. Люди, потерявшие все, старики, дети, оставшиеся совершенно одни, а ведь им надо как-то выжить, несмотря на такой поворот судьбы. Вопрос не только в материальной помощи, им надо помочь понять, как они будут жить. Вероятно, большей пользы, чем эта, я и не мог принести.

– Охотно верю.

– Но признаюсь вам откровенно: все эти годы, несмотря на завалы работы, трудности, лишения и обиды, потому что во многих случаях от помощи психолога отказываются те, кто больше всего в ней нуждается, – словом, несмотря на бьющую через край жизнь, я очень часто все эти годы думал о вас, клянусь.

– Неужели? С чего бы?

– Ну, во-первых, как я уже говорил, вы непосредственно связаны с причиной, по которой я оставил свою профессию. Короче, не приди я к вам в тот день, не решись нарушить установленные правила, которые до тех пор свято чтил, и жизнь моя осталась бы прежней, без перемен, но Бог свидетель, как я в них нуждался. Но главное, о чем я чаще всего думал, что ничего не знаю о вас, о вашей дочери, о жене… бывшей, верно? Вы в результате развелись? Я даже этого не знаю.

– Да, да, еще как развелись!

– Видите, доктор: вне правил, налагаемых профессией, которую я практиковал, пустота, подобная этой, невыносима. Мне необходимо знать, что случилось с вашей жизнью, поскольку я активно в нее вмешался вместо того, чтобы остаться сторонним наблюдателем, как от меня требовалось. Так что же с вами со всеми сталось?

– Как видите, она меня не убила.

– Ну это уже немало.

– Я ее тоже.

– Прекрасно. Так что же все-таки произошло?

– Эх, легко сказать, что произошло… Всякое произошло, все, что можно было… Выяснилось, что ей все было известно, а я представления не имел, и мы развелись. Лучше поздно, чем никогда. Произошло то, что она вылила на меня ведро помоев, чтобы оправдать измену, и переехала в Германию с тем типом, про которого вы, наверное, знаете больше меня.

– А девочка?

– Девочку, которой сейчас ровно двадцать один год, она увезла с собой. Но это, скажем так, не сработало, и через год моя дочь вернулась в Италию и живет со мной.

– Слава богу. Я всячески старался внушить ей эту мысль, когда она разрабатывала планы, о которых я вам тогда сообщил. Я настаивал, чтобы она оставила вам дочь и устраивала жизнь со своим мужчиной без ребенка. А другой ребенок? Который должен был родиться, когда она прервала со мной сеансы, что с ним?

– Появился на свет в Мюнхене, то есть появилась, поскольку это девочка. Грета. Она-то ее и попутала. Не считая Адели, которая тоже внесла свою лепту…

– То есть?

– То есть к ней вернулась веревочка. Помните, в детстве у нее за спиной была веревочка, Марина вам не рассказывала?

– Естественно, рассказывала.

– Потом она пропала с помощью вашего коллеги, перед первым классом начальной школы, а в Германии опять вернулась, и дочь больше не выходила из дома. Поэтому я перевез ее в Италию, к себе.

– И веревочка снова пропала?

– Разумеется. Годами я думал, что это результат ее занятий фехтованием, но оказался прав ваш коллега: с фехтованием это никак не связано, связано только со мной.

– Понятно. А как она сейчас?

– Адель?

– Да.

– Хорошо. Очень даже неплохо.

– А ваша бывшая жена?

– А вот с ней есть проблемы. Она живет в Монако, с отцом второго ребенка рассталась. Не в состоянии больше работать, периодически лежит в больницах. Проходит довольно серьезное лечение.

– Насколько серьезное?

– Честно говоря, не знаю. Но серьезное, судя по всему. С некоторых пор, например, она стала видеться с Адель, но только раз в год, летом, проводила с ней две недели в каком-то санатории в Австрии. Однако вот уже который год как они не видятся вообще.

– Значит, случилось худшее.

– Боюсь, что да. Она стала призраком. Несмотря на все, что она мне сделала, я не держу на нее зла, ибо она сама распалась на части.

– А вы? Как вам удалось в одиночку справиться с девочкой? Вы остались в Риме или переехали?

– Доктор Каррадори, как можно рассказать по телефону, что произошло за десять лет?

– Вы правы. Ответьте мне тогда на один вопрос: вы очень страдали?

– Порядочно. Мало не казалось.

– Справились? По крайней мере с глубокой болью, вы оба, с дочерью? Потому что, боюсь, у вашей бывшей жены она останется навечно.

– Доктор Каррадори…

– Скажите мне только про вас: у вас и у дочери все нормально? Мне только это хотелось бы знать.

– Ну да. Все, в общем, нормально.

– Вы победили.

– Это трудно утверждать, но, в общем-то, да, если я правильно понимаю, что вы имеете в виду: мы выстояли.

– Спасибо, доктор Каррера.

– За что?

– За все, что мне рассказали. Серьезно. И простите за назойливость.

– Какая уж тут назойливость. Рад был вас услышать. Просто по телефону невозможно рассказать про все эти годы.

– Я и не собираюсь вас больше ни о чем расспрашивать. Скажу только, что меня беспокоили главным образом вы и ваша дочь, поскольку по поводу вашей бывшей жены я не строил себе иллюзий. К моему величайшему сожалению.

– М-да.

– Могу я вас спросить еще об одном, доктор Каррера? К нашему разговору это не относится, но не выходит у меня из головы с тех пор, как мы увиделись десять лет назад.

– Ради бога.

– На самом деле это пустяки…

– Валяйте.

– Вас ведь зовут Марко, верно? Марко Каррера. Вы 1959 года, как я. Верно?

– Да.

– Вы из Флоренции.

– Да.

– И в детстве вы играли в теннис?

– Да.

– Участвовали в турнирах?

– Да.

– В Роверетто?[35]35
  Итальянский город в провинции Тренто, 40 тыс. жителей. Крупный индустриальный, культурный туристический центр.


[Закрыть] Не участвовали никогда в турнире Роверетто, в 1973–1974 годах?

– Еще как участвовал! Это был очень важный турнир.

– Тогда это именно вы. В Роверетто, в 1973-м или 1974 году, точно в каком, не помню. Первый сет. Каррера Марко выигрывает у Каррадори Даниеля 6: 0, 6: 1.

– Быть не может…

– Мне всегда думалось, что вы великодушно дали мне выиграть последний гейм, чтобы не было всухую 6: 0, 6: 0. Не помните, правда?

– Сказать по совести, нет.

– Еще бы. Между нами была большая разница. И знаете что еще? Вы меня заставили бросить теннис.

– Да вы что? Неужели?

– Поверьте. После того разгрома в первом сете с одним выигранным по милости противника геймом я понял, что с теннисом мне не сладить. Во всяком случае, на соревнованиях такого уровня. И я перестал суетиться, бросил тренировки, турниры. И это тоже было освобождением.

– Понимаю.

– Похоже, вы тот, кто высвобождает меня из ловушек.

– Я буду этим гордиться. Спортивный теннис – убийственная ловушка, я с ним покончил два года спустя, проиграв 6: 0, 6: 0 в первом сете юношеского турнира. Мой противник не уступил мне ни одного гейма.

– Черт побери!

– И знаете, кто это был?

– Кто?

– Иван Лендл[36]36
  Чехословацкий, затем американский профессиональный теннисист, легенда тенниса, первая ракетка мира. Восьмикратный чемпион турниров Большого шлема в одиночном разряде. Пятикратный победитель турнира Мастерс. Обладатель Кубка Дэвиса 1980 г. и Кубка наций 1981 г. в составе сборной команды Чехословакии. Первая ракетка мира с 28 февраля 1983 г., сохранял титул в течение 270 недель.


[Закрыть].

– Поверить не могу.

– Он был даже на год моложе меня. Сухой, как щепка, у него даже сменной формы не было, только та, в которой он играл против меня. Думаю, потом амброзианцы[37]37
  Имеются в виду члены миланского спортивного клуба Ambrosiano, где проводится знаменитый теннисный «Турнир будущего».


[Закрыть] подарили ему новый комплект, причем не один. Он выиграл тот турнир.

– Вот так история! Вы не шутите?

– Клянусь.

– Ну тогда она бросает отблеск славы и на мою карьеру теннисиста. Всего лишь одна ступенька отделяет меня от Лендла. Благодарю, что рассказали.

– Не за что, обычная история. Вопрос в том, как узнать, чем все закончится.

– Совершенно верно. Я вас благодарю.

– Стало быть, вы возвращаетесь на Гаити?

– Через две недели. Бывает работа, которую нельзя прерывать более чем на пятнадцать дней.

– Тогда желаю вам успешной работы.

– Взаимно. Благодарю вас еще раз.

– Не за что. Объявитесь, когда вернетесь.

– Если вы попросите, то непременно.

– Я только что это сделал.

– Тогда всенепременно.

– До свидания!

– До встречи!