Текст книги "Счастливый каллиграф Тайдзан"

Санэацу Мусянокодзи
Счастливый каллиграф Тайдзан

Я благодушествовал, витал в облаках, когда ко мне пришел Гохэй Ямадани и рассказал эту историю.

…До недавних пор каллиграф Тайдзан чувствовал себя прекрасно. Настолько хорошо, что казалось, нет на свете человека более счастливого, чем он. Да и сам Тайдзан по уставал твердить о своем счастье. Он говорил, что ему даже страшно порой становится от такого полного счастья Я ему возражал: «Ну что вы, сэнсэй, вам страшиться нечего. Вы ведь никому ничего дурного не сделали».

Но Тайдзан словно бы чувствовал внутреннюю ответственность за свое счастье. Словно бы стыдился собственной радости, потому что очень уж много несчастных на свете. Однажды он сказал, что нехорошо быть неблагодарным, если судьба посылает человеку счастье. Тайдзан был со мной откровенен. Со мной он говорил обо всем. С легким сердцем рассказывал он мне такое, что не рискнул бы поведать никому другому. Видно, он не сомневался в моем хорошем к нему отношении. Потому и говорил со мной о самом сокровенном. И он был прав, ибо я действительно испытывал к нему только добрые чувства и принимал его слова без тени иронии.

В общем, его радость была моей радостью.

Помню, как-то Тайдзан сказал: «К сожалению, судьба человека не определяется совершенным им добром или злом. Лишь в дешевых романах и кинофильмах добродетель всегда вознаграждается, а зло наказуется, но в жизни это не так – порою хороший человек погибает в огне пожара или от ножа убийцы. Правда, человек, преднамеренно сеющий зло, редко становится счастливым, во всяком случае реже того, кто опасается творить злодеяния. Но все же человеку очень трудно сделать себя счастливым, а стать несчастным, – пара пустяков. Ведь бывают в жизни такие горести, перед которыми человек бессилен. Порой добродетельный человек трясется от страха, а закоренелый негодяй наслаждается блаженным покоем. Примеров множество. Взять хотя бы самоубийство по сговору, когда целая семья решает уйти из жизни. Подумать только, какая трагедия! Но злодеи редко на это идут. Обычно кончает самоубийством семья высокопорядочная, все члены которой люди добродетельные, но малодушные». А в другой раз Тайдзан сказал, что никто его так не выводит из себя, как человек добродетельный и малодушный.

«Чтобы прожить жизнь достойно, надо быть скромным, по отнюдь не трусливым. Да, да, лишь скромный и в то же время смелый человек живет правильно. Конечно, такие люди – большая редкость, но именно таким я верю».

Теперь я часто вспоминаю эти слова, которые Тайдзан не раз повторял.

Если перебрать всех моих знакомых, то семья Тайдзана была самой благополучной, самой счастливой, да и сам он казался мерилом неколебимого счастья.

В последние годы у него было много способных и зажиточных учеников, его каллиграфические работы получили определенное признание, его засыпали заказами, он не бедствовал, как раньше, и не нуждался в материальной поддержке старшего брата Хакууна, тоже каллиграфа, он мог тратить деньги как хотел и порой даже приобретал работы тех каллиграфов, которых уважал и любил, и мне случалось видеть, как Тайдзан любуется какой-нибудь из них, украшавшей его токонома. Не думал я, говорил Тайдзан, что достигну такого благополучия, не зря, значит, прожил долгую жизнь.

Бывая у него, я часто встречал одного из его учеников, молодого человека по имени Кэйсукэ Накада. Очевидно, этот молодой человек сумел завоевать сердце Тайдзана. В его присутствии старик оживлялся и становился более веселым, чем обычно. Когда Накада уходил, Тайдзан начинал превозносить его до небес.

– Этот – настоящий! Мой наследник! – говорил он с искренней радостью.

Накада действительно был очень приятным молодым человеком. А как светилось его красивое лицо, когда он наблюдал за работой учителя! Мне в эти моменты казалась, что нет на свете другого человека, который так бы понимал всю прелесть искусства Тайдзана.

Накада мне однажды сказал:

– Я удостоился чести видеть учителя за работой, и это определило всю мою жизнь. Я по-настоящему понял, какая красота скрывается в письменах. Понял, что каллиграфия не ремесло, а творчество, которому можно отдаться всем сердцем. Думаю, ни один самый талантливый актер не мог бы изобразить вдохновение моего учителя, когда он пишет. Лишь благодаря учителю я постиг красоту каллиграфических работ древних. И кроме того, я воочию увидел, что значит жить полной жизнью.

Накада, как только речь заходила о Тайдзане, увлекался до самозабвения. Естественно, что Тайдзан любил этого ученика. Ведь он приобрел верного последователя, человека, сумевшего по достоинству оценить его работы.

Мне кажется, я должен рассказать еще об одном ученике Тайдзана или, вернее, об ученице. Это была Тогам Фуруминэ, девушка лет восемнадцати-девятнадцати, удивительно красивая, милая и обаятельная. У Тайдзана были и другие ученицы, но ничем особенным они не отличались. При виде их я не испытывал ни удовольствия, не неудовольствия. Зато когда появлялась Токиэ, я бывал просто счастлив. Ее любили все без исключения. Тайдзан особенно. Его жене она тоже пришлась по душе. Токиэ часто засиживалась у нее в комнате, а мы тщетно пытались выманить ее в кабинет Тайдзана. Меня абсолютно не интересовали другие ученицы, но я расстраивался, если мне не удавалось увидеть Токиэ хотя бы па несколько минут. И это я, старик! Нечего и говорить, каким успехом пользовалась она у молодежи.

По словам Тайдзана, Токиэ была несчастной, но почему и в чем, он не говорил. Жена Тайдзана, по-видимому, прониклась сочувствием к девушке.

Потом уже я узнал, что Токиэ в раннем детстве потеряла отца, а совсем недавно мать и жила одна. Жена Тайдзана давала ей различные поручения, помогала заработать на жизнь.

Я открыл одну тайну: Накада и Токиэ часто гуляли вместе. Я понял, что они любят друг друга и в то же время словно бы боятся, что кто-нибудь узнает об их любви. И я никому ничего не говорил. Мне они казались прекрасной парой, я радовался их счастью и мечтал, чтобы они поженились.

Поистине все отлично складывается для Токиэ Фуруминэ, думал я. Девушка постепенно менялась. Ее лицо, озаренное счастьем, стало еще прекраснее. Я считал, что их тайна известна только мне одному, и ужасно этим гордился.

Но кажется, я уже говорил вам как-то, что Накада умер. Умер нелепо, попав, под машину. Почему-то – не знаю уж, о чем, он думал, – перейдя улицу, он вдруг повернулся и пошел назад. Тут на него налетел грузовик на полной скорости, и Накада не стало.

Я впервые увидел, как Тайдзан плачет. На похоронах, когда его попросили сказать что-нибудь о своем ученике, он разрыдался.

А на седьмой день после похорон Накада Токиэ Фуруминэ-сан тоже покинула этот мир. Покончила с собой, приняв большую дозу снотворного. В записке, которую она оставила для супругов Тайдзан, было написано: «У меня нет больше сил жить. Я пыталась заставить себя, но ничего не вышло. Простите меня!»

Говорят, Тайдзан, прочитав записку, сказал: «Глупышка! Глупышка!.. Глупышка!..» – и захлебнулся слезами.

Но жизнь шла своим чередом. Оправившись от этого жестокого удара судьбы, Тайдзан вернулся к каллиграфии.

Как-то он сказал мне:

– Умри я месяц назад – и можно было бы утверждать, что умер самый счастливый человек на свете…

Смерть этих молодых людей была слишком жестоким ударом для престарелого учителя.

И еще он сказал мне однажды, сидя за работой:

– А я-то думал, что постиг жизнь… Но все в мире так быстротечно, так ненадежно!

Потом Тайдзан заявил, что вскоре приступит к работе, которая станет завершающей в его творчестве. По просьбе почитателей Тайдзана в одной из провинций должны были установить его обелиск, и старый каллиграф ужасно мучился, сочиняя текст для надписи.

Он придумывал одну фразу за другой, но ни одна из них его полностью не удовлетворяла. Ему казалось, что в них отсутствует нечто самое важное. Тайдзан без конца писал, делал черновые наброски и уничтожал их.

Однако меня волновало другое. С Тайдзаном творилось что-то неладное. Он постепенно начал сдавать. Это почувствовал не только я, но и его жена. Почувствовала и боялась, чтобы он не заметил ее тревоги. Тайдзан, наверно, и сам понимал свое состояние. На их дом, еще недавно такой счастливый, легла мрачная тень.

Я пытался избавиться от дурного предчувствия, но ничего не мог поделать. Смерть сначала наложила лапу на Накада, потом на Токиэ. Ограничится ли она двумя жертвами? Не является ли для нее Тайдзан самой желанной жертвой?

Мне очень хотелось убедить себя, что все это вздор, больное воображение. Ведь я не верю ни в каких богов – ни в бога смерти, ни в прочих. Почему же теперь я вбил себе в голову, что бог счастья отвернулся от Тайдзана? В другие времена я бы посмеялся над самим собой, но сейчас мне было совсем несмешно. Скажу только одно: над домом Тайдзана, некогда таким безоблачным, нависла черная туча.

И у Тайдзана, и у его жены лица были хмурые. Порой оба они бодрились, но мне казалось, что они делают страшное усилие, пытаясь не выставлять своих чувств напоказ. Иногда, когда я бывал у них, мне вдруг начинало чудиться нечто совсем уж несуразное – я слышал тихий, едва слышный смех бога смерти.

Однако на людях Тайдзан держался хорошо. Да это и понятно – ведь он был Тайдзан. Многие считали, будто он окончательно пришел в себя и даже окреп.

– Ну как, – спросил я его однажды, – сочинили текст для обелиска?

– Нет еще. Не стоит торопиться… Я ведь пока не собираюсь умирать.

И он рассмеялся своим тайдзановским смехом, в котором, однако, чувствовалась некоторая нарочитость.

После этого у меня появилась уверенность, что Тайдзан вопреки всему остался прежним Тайдзаном. Он не сдастся. Придет в себя, выздоровеет.

Да, бодрость к нему вернулась. Во всяком случае – внешне. Он снова стал усиленно работать, брать заказы. Но текст, который должен был стать кульминацией его творчества, никак не получался.

И вот как-то раз Тайдзан сказал мне:

– Когда они умерли… так внезапно… так страшно, мы с женой пришли в отчаяние… Да нет, отчаяние не то слово. Даже и не знаю, как передать все, что с нами происходило. У нас были свои планы, своя тайна. Никто этого не знает. Но тебе, если хочешь, я расскажу…

– Да, расскажите, пожалуйста! Прошу вас!

– Понимаешь… Мы же бездетные… Вот мы и решили усыновить их, как только они поженятся. Пусть неофициально, они же оба взрослые были… Но это не имеет значения… Мы с женой без конца о них говорили. Какие они оба хорошие. И как нас любят, удивительно просто, как они к нам привязались. Понимаешь – дети! Дети, дарованные нам небом! Радость наша была безгранична. Не говоря никому ни слова, мы присмотрели и купили участок земли, думали построить им дом. Они бы жили рядом с нами… Нет, это действительно был перст божий! Как раз в последнее время мы с женой горько сожалели, что у нас нет детей. И вдруг произошло чудо – появились они, один за другим.

Ты не знаешь, наверно, что у Токиэ не было ни отца, ни матери. А Накада был третьим сыном в семье. Вот мы и размечтались. Буквально с ума сходили от радости. Они – юные, влюбленные друг в друга и привязанные к нам, как настоящие, родные дети!.. Да, да, мы с женой с ума сходили от радости! Представляли – да так ясно, так реально! – каких чудесных внучат нам подарят посланные небом сын и дочь, мы только и говорили о них. И все думали, какой дом им построить. И радовались… Жена удивлялась, что Токиэ взаправду кажется ей родной дочерью. А как они любили друг друга, как счастлива была эта девочка!.. Как она привязалась к моей жене!.. А уж мы… О нас и говорить нечего. Такой подарок судьбы на старости лет!.. И вдруг все рухнуло. Моя жена… Нет, она не жалуется, ни о чем не говорит… Но я понимаю, каково ей. И мне ее нестерпимо жалко… Ладно, не будем больше об этом. Такова жизнь. Поманит счастьем, обожжет нестерпимой радостью и все разрушит одним ударом. У жизни и смерти свои законы. Смерть не знает милосердия. Но я ей не поддамся…

– Прошу вас, умоляю, не поддавайтесь! Что тогда будет со мной, со всеми нами?!

– Я и не собираюсь. Но откуда у человека, такая стойкость, такая уверенность?

– Откуда? Нельзя поддаваться – и все!

– Не поддамся…

Мы пожали друг другу руки. Не знаю, как это получилось. Тайдзан всхлипнул. А я разрыдался.

– Смотри, сам держись! – сказал Тайдзан, улыбаясь сквозь слезы.

И я подумал, какой удивительный, какой настоящий человек Тайдзан.

И все же состояние Тайдзана внушало мне тревогу.

После этого разговора я стал опасаться и за его жену. Но она, по-видимому, на себя не обращала внимания и всецело была поглощена заботами о муже. Во всяком случае, со стороны казалось, что внешне она нисколько не изменилась. Я удивлялся ее мужеству и не раз думал, что женщины гораздо сильнее мужчин. Но улыбалась она редко. А раньше с Фуруминэ-сан она частенько смеялась. Я ужасно мучился, ужасно страдал, видя ее молчаливое горе. И прекрасно понимал, что творится в глубинах ее души. Но когда я смотрел на Тайдзана, меня охватывало настоящее отчаяние. Он стал жаловаться на головокружение. Внезапно прерывал работу, уходил в спальню и ложился спать. Даже когда я приходил, его жена нередко говорила:

– Простите, он сегодня плохо себя чувствует, так что…

И я уходил, не повидав его. Раньше такого не бывало. Иногда, правда, мне везло – он принимал меня. Но госпожа Тайдзан на пороге спальни говорила:

– Только, прошу вас, не очень долго. И разговаривайте с ним поменьше…

Я входил и сразу успокаивался – передо мной был прежний Тайдзан. Но проходило несколько минут, и он старел па глазах. В его каллиграфических работах исчезло прежнее неуемное буйство. Порой он выпускал из рук кисть и погружался в раздумье.

Когда я окончательно впадал в уныние, он улыбался и говорил:

– Не беспокойся, все в порядке! Я же сказал тебе, что не сдамся.

Но от этих слов мне становилось еще тяжелее. Я понимал, что он меня утешает.

И однажды мне пришла в голову мысль: пойду к мастеру Мари. Пойду и посоветуюсь.

Сказано – сделано. Не успела эта мысль до конца сформироваться, как я уже шагал к Мари. Он, как всегда, был дома читал что-то. Принял меня с искренней радостью.

Когда я рассказал ему про Тайдзана, он задумчиво произнес:

– Да, плохо, очень плохо. Надо пойти его проведать. Только боюсь, что мой визит не принесет пользы…

Я очень обрадовался и тут же договорился с Мари, что зайду к нему завтра в десять утра и мы вместе пойдем к Тайдзану.

Разговор с мастером Мари немного успокоил меня. Мне казалось, что этот человек обладает какой-то таинственной внутренней силой.

На следующее утро, как было условлено, мы вместе отправились к Тайдзану.

Встретив нас в передней, жена Тайдзана не могла скрыть своего удивления.

– Ты даже и представить не можешь, кто к нам пришел! – сказала она Тайдзану. – Знаешь, кто? Мастер Мари-сан!

Тайдзан поспешно вышел в переднюю и, поклонившись нежданному гостю, воскликнул:

– Как хорошо, что вы пришли!

Мастер Мари, как всегда улыбаясь, проследовал вместе с хозяином в его кабинет.

Тайдзан до прихода гостя работал. Мари сразу понял это, взял кисть, мелко написал па работе Тайдзана: «Иногда, сдаваясь, побеждаешь», улыбнулся и взглянул на Тайдзана.

Оба они рассмеялись.

Мастер Мари сказал:

– Ты-то никогда не сдаешься. А я частенько чувствую себя побежденным.

Тайдзан усмехнулся.

– Как сказать, как сказать…

– По-всякому, конечно, бывает, – продолжал мастер Мари. – Порой мне кажется, что я держусь, а на самом деле терплю поражение. Сегодня, например, я прочитал в газете о младенце, сгоревшем во время пожара. Ну, и сразу сдался, раскис. В атом мире множество горестей, да таких, что руки опускаются. Казалось бы, люди должны жить в постоянной радости, ибо родились людьми. И мне бы радоваться вместе со всеми. Но не тут-то было! Как посмотришь кругом, как вникнешь во все происходящее, радость сразу улетучивается. Я каждый день терплю поражение и сдаюсь. Но, сдавшись, моментально побеждаю и начинаю жить дальше. Уж так я устроен, Честное слово, иногда хочется остановиться, застыть, замереть на месте, покончить со всем раз и навсегда… Но… не успеешь замереть, как уже делаешь следующий шаг в жизнь. И все начинается сначала. Это судьба всех живых. Сдался, вцепился в горе обеими руками, а руки-то уж разжались, незаметно, непроизвольно. Я быстро сдаюсь, но еще быстрее забываю, что сдался. Ты, видно, забыть не можешь. А я возьму да возрадуюсь, душевно возрадуюсь! Правда, временами стыдно бывает за собственную радость, но ничего я не могу с собой поделать – радуюсь и все! Есть, конечно, явления, против которых я бессилен. Но я о них не думаю. Какой смысл беспокоиться, когда ты бессилен что-либо изменить?… Знаешь, мне часто приходят на ум слова «зеркальная гладь, зеркальная ясность». Если вникнуть в их смысл, становится легче жить. Не знаю уж, хорошо это или плохо, но у меня это именно так. Как бы тебе объяснить… «Зеркальная гладь» – это и есть наш мир, не потому, что в нем все гладко да ясно, а потому, что невозможно за что-либо ухватиться. Ведь в нашем мире нельзя прикипеть к добру или злу и застыть. А коли так, то, значит, ни побед, ни поражений не бывает. Так зачем же сдаваться? И ты, живущий в этом мире, пребываешь, на мой взгляд, в отличном – в наивысшем! – состоянии здоровья душевного и телесного. Ямадани напрасно тревожится о тебе. Я, правда, тоже сначала испугался. Но теперь, повидавшись с тобой, успокоился. Ты будешь жить долго. И создашь великое произведение. Это произойдет в самое ближайшее время, поверь мне! Об этом говорит радость моего сердца. И у тебя нет никаких причин падать духом. Сердце у тебя радостное, и мое сердце радуется от соприкосновения с твоим радостным сердцем…

По мере того как мастер Мари говорил, лицо Тайдзана все больше и больше светлело. Я понял, что мой друг вновь обретает жизненные силы.

После визита Мари Тайдзан окончательно, по-настоящему оправился от перенесенного удара и стал прежним Тайдзаном.

Когда я через несколько дней пришел к нему, он был в отличном настроении. Сидел один, с чашечкой сакэ в руках, перед токонома, где висела его только что завершенная работа.

Я прочитал:

 
Мир, где человек живет и радуется жизни
Мир, где люди, встречаясь друг с другом, радуются…
Мир, где каждому из нас дано прожить тот срок, который ему отпущен…
В этом мире мне хочется заставить себя жить в полную силу.
 
 
Мне отвратительны люди, жаждущие править другими
и делающие других несчастными.
Мне дороги люди честные, не мешающие другим быть честными.
Когда живешь истинной жизнью, жизнь человеческая расцветает и приносит плоды.
 

Я молча смотрел на работу Тайдзана. Он взглянул на меня, и, улыбаясь, сказал:

– Кажется, ты не слишком восхищен… Жаль, что Накада не увидит этой работы. Но он умер, и ему нет никакого дела до нас, живых. А я пока жив и воспеваю человека, но когда-нибудь я тоже умру и мне тоже не станет дела до живых. Но люди-то будут рождаться и жить… Трудно все это охватить разумом, ибо вся жизнь человеческая, завершающаяся смертью, – тяжкое испытание. Но человек с радостью идет на это испытание, и, зная о неизбежности смерти, не желает умирать, и радуется, все равно всему радуется… Удивительная штука жизнь…

– Да, – сказал я, – люди будут рождаться, и кто-то из них, увидев ваши каллиграфические работы, почувствует радость.

– Быть может… Во всяком случае, я пока живу хочу воспевать человека и все человеческое в нем: и радость, и те муки, которые сделали его человеком. Не знаю только, удается ли мне это… Но я стараюсь, очень стараюсь. Всю душу вкладываю в работу, каждый день стремлюсь совершенствовать мое несовершенное мастерство. Иногда я даже умиляюсь над самим собой. Видно, не очень-то я умный человек. Но я человек – живой, понимаешь?! А другие уже умерли, и когда-нибудь я присоединюсь к ним. Но сейчас я еще жив, и это такое счастье, что сердце просто захлёбывается от восторга. Интересно бы заглянуть в будущее. Каким станет наш мир? Хочется верить, что прекрасным… По земле будут ходить новые, удивительные люди. Люди с честными сердцами и одухотворенными светлыми лицами. И все они будут любить друг друга. Земля превратиться в рай, люди обретут бессмертие, освободятся от болезней, победят старость… Знаешь, я все думаю, на каком возрасте они установят границу между молодостью и старостью? Молодость, бесспорно, прекрасна, но ведь и старость по-своему хороша…

Тайдзан улыбнулся, и мы вместе подняли чаши за будущее человечество.