Текст книги "На грани"

Отсутствие – Пятница, утром

Она кончила говорить и положила трубку. Под кухонным окном во внутреннем дворике женщина вешала белье, на блоках подвигая его подальше, к солнцу. Картина напомнила ей один старый итальянский фильм, черно-белый, 50~60-х годов. Название она позабыла.

– Все в порядке? – крикнул он из соседней комнаты.

– Патриция не отвечает. Я позвонила Полу на мобильник и оставила сообщение.

– Ну а твоя дочка?

– Я и для нее оставила сообщение. Она помешана на телефонах, особенно – на мобильниках. Обожает нажимать кнопочки.

– Ну и хорошо. Значит, сейчас мы сможем позавтракать.

– Должно быть, Патриция уже уехала в Ирландию. Надо было мне с ней поговорить до отъезда. Она станет волноваться.

– Ты должна была предупредить их, что можешь опоздать.

Он стоял в дверях, приодевшийся для выхода, в льняных брюках и мягкой хлопчатобумажной рубашке, что придавало ему продуманно-небрежный вид. Если сейчас подойти к нему и погладить материю, она ощутит ее дороговизну. А за материей – его тело. Частью своего существа она стремилась опять оказаться с ним в постели. Но, угомонив ее тревогу, утро вновь пробудило в ней прежний страх – она боялась своего желания и того вредоносного, что оно несло с собой для них обоих, что могло испортить жизнь и ему, и ей. Он вдруг почувствовал к ней жалость.

– Разве ты не говорила мне, что этот парень – как его зовут?..

– Пол.

– Что этот Пол, так или иначе, в пятницу заберет Лили из школы?

– Говорила.

– Ну вот... Сейчас он уже получил сообщение и сам скажет все няньке, когда та позвонит. Что ты сказала в сообщении?

– Что опоздала на свой рейс и приеду на днях, как только смогу достать другой билет.

– Тогда идем. Кризис миновал. И давай побыстрее. Я умираю с голоду, идем поедим.

– Сначала я забронирую билет.

– Анна, – со смехом возразил он, – при том, что отношения наши носят сугубо плотский характер, одну вещь касательно меня ты должна была уже усвоить прочно. Ты должна знать, что функционировать на голодный желудок я не могу. Голод делает меня безрассудным и склочным.

С самого начала, с первого его телефонного звонка она поняла, что одной из самых привлекательных его черт является юмор. Ей нравилось, как юмором своим умеет он снимать напряжение, утихомиривать все ее тревоги.

– Только не говори мне, что должен еще пойти на футбол.

Он пожал плечами.

– Зачем, ты думаешь, я выбрал Флоренцию? Подальше от миланского футбола, а?

– Ясно. Типичный пример неверности.

Кафе было на главной площади. Ей хорошо запомнились холмы Фьезоле по прежней ее поездке двадцатилетней давности. Особенно нравились ей эти места зимой, когда туманы и непогода разгоняли туристов. Здесь находился старинный монастырь, в который она часто захаживала, монастырь не действующий. В нем можно было побродить, посидеть в кельях – тесных каменных мешках с подслеповатыми окнами, прорубленными в толще стен, в кельях, где вся меблировка ограничивалась лишь койкой и деревянным столом и все сохранялось в точно таком виде, как это было испокон веков. Ей нравилось тогда представлять себе в этих кельях монахов, проводящих год за годом в неусыпных молитвах и согреваемых лишь любовью к Творцу до тех пор, пока душа не выпорхнет за окно, маленькое, как замочная скважина. Что в восемнадцать лет казалось романтичным, теперь впечатляло суровостью. Но с рождением Лили плакать ее могли заставить даже проявления доброты. Вот до какой сентиментальности доводят дети – прибавить к списку того, как они калечат и ослабляют характер.

За столом он целиком погрузился в заботы о желудке. Она смотрела, как он изучает меню – вот так же изучал он его в первый их вечер вместе. Он предупредил ее тогда о своем увлечении гастрономией. Вначале это ее раздражало, потом стало забавлять. Теперь это было для нее лишь привычно, что даже пугало: как быстро происходит привыкание. А ведь оба они были так уверены в себе, штурмуя волну уверенности, исходящую от партнера. Там, где он видел хороший секс, ей мерещилось увлекательное приключение. Не больше. Приключение вполне безобидное, без всякого риска. Легко и просто. Что же изменилось?

Как-то произошло, что без ее ведома человек этот смог проникнуть за барьеры с надписью «Не входить», которыми она огородила свою жизнь. За шесть с лишним лет, прошедших с рождения Лили, она смирилась с тем, что, как она думала, ей не суждено больше это испытать. И не то чтобы она была сумасшедшей матерью. Напротив – она и хотела, и умела иногда радоваться жизни вдали от дочери, раскинуть карты игрока во взрослой игре. Но не в этой. Не так. Она постепенно уверилась в том, что горькая сладость чувственной любви навсегда и с корнем вырвана из ее сердца или трансформирована в страсть более глубокую – материнскую. Те немногие мужчины, с которыми за эти годы она спала, были заведомо второсортными, выбранными больше по принципу доступности, чем из-за своей харизмы – так запускают двигатель, чтобы не заржавел. Насытившись, она возвращалась к Лили обновленной. Большего она и не желала. Для этого ей не хватало энергии. Порою она, конечно, сокрушалась, что уже не та, но тут же сознание вновь заполняла мысль о Лили, вытесняя ностальгию. Как могла она остерегаться того, что не надеялась больше испытать? По его словам, никто не виноват. Чувствовать можно что угодно, важны поступки.

– Так вот разреши мне поделиться с тобой моими планами на этот уик-энд, – сказал он, макая в оливковое масло кусок хлеба – импровизированная закуска перед тем, как принесут заказ. – Посетим твой монастырь, а затем, я считаю, прочь из города. Поедем в горы, подальше от жары и толпы.

– Куда поедем?

– Может быть, в Казентино? В восточной стороне... Там, по-моему, горы, леса... Мой друг, тот, кому принадлежит квартира, говорит, что это одно из наименее посещаемых мест. Слыхала о нем?

– Название знакомое. Но столько времени прошло...

– Туристский справочник утверждает, что в долине там обилие романских церквей, а повыше, в горах, есть монастырь, построенный на том месте, где истязал себя Франциск Ассизский. Скальная церковь, и в ней ряд фресок Делла Роббиа. Как говорят, одно из самых внушительных собраний.

– Уж не хочешь ли ты попутно еще и делом заняться?

Он пожал плечами.

– Не можем же мы беспрерывно трахаться! По-моему, ты утверждала, что любишь искусство.

– Я и люблю.

– В таком случае, я уже взял напрокат автомобиль и забронировал для нас номер а городке под названием Бибиена. В справочнике есть картинка с видом. Место производит впечатление совершенно не тронутого.

Она откликнулась не сразу.

– Ты был до такой степени уверен, что я соглашусь остаться, да?

Он опять пожал плечами.

– Я был до такой степени уверен, что мне этого хочется. Не думаю, что это одно и то же. В чем дело, Анна? В Лондоне ты ни в чем не сомневалась. Что же произошло?

В не совсем еще рассеявшемся тумане ей почудилось, что на полу дрожит и клубится болотная трясина. Не успеешь оглянуться – и тебя затянет. – Может быть, ты дашь мне время подумать? – У него жена, ребенок, работа. Полной откровенности там нет ни с чьей стороны и, наверное, лжи нагорожено достаточно. Она откинулась в кресле, позволив солнечным лучам жарко ласкать кожу левой руки. Все за то, чтобы принять предложение. И не обязательно видеть в этом компромисс, это можно расценить и как проявление независимости. – Ну а как насчет обратного рейса?

– Я уже все сделал. Тебе зарезервировано место на самый ранний самолет из Пизы в понедельник утром. Можем потом прямо поехать в аэропорт и оставить там машину. Ты даже сможешь забрать ребенка из школы. И приятелю своему успеешь сообщить до отлета номер рейса и все такое.

– Ну а ты?

– Мне надо по делам в Женеву. Я вылечу позже.

– Твоя жена, наверное, считает, что ты уже там?

Он помедлил с ответом, словно, спросив так, она его удивила.

– Да, что-то вроде этого. Я, кажется, предупреждал тебя против подобных вопросов друг другу. Так или иначе, разговор этот неуместен. О семейных делах мы друг с другом не говорим, помнишь? Согласно твоему же условию.

Когда в свое время она познакомилась с Крисом, он не сказал ей, что женат. Почти две восхитительные недели они провели в совместной работе, сближаясь все больше духовно и телесно, но ни словом не обмолвившись ни насчет пеленок, ни насчет прошлых романов. Когда наконец он удосужился ей рассказать, он так нервничал и чувствовал себя таким виноватым, что ей пришлось чуть ли не утешать его. Ее реакция, помнится, удивила тогда даже ее саму. Надо было уметь прочесть предупредительные знаки: осторожно, сильное течение, в воду погружаться только умелым пловцам. Но себя-то она считала пловцом умелым. Как считают большинство, а после тонут. Интересно, сколько раз потом он прибегал к подобной уловке. Кристофер. Она и думать о нем забыла. Странно, что он всплыл в памяти именно сейчас, когда вокруг все зыбится угрозой и надеждой.

Ресторан был полон, а официант не настолько хорошо владел английским, чтобы понять, что лучше ему не вклиниваться в этот напряженный момент. Они молчали, пока он хлопотал вокруг. Паста и салат постепенно заполнили пустоту между ними. Наполнив их бокалы, официант поспешил прочь.

– А можно взглянуть на это и по-другому, – сказал он. – Ведь три дня – большой срок. Мы можем надоесть друг другу. Или даже поссориться и тогда вернуться раньше.

Он улыбнулся. Она ответила ему улыбкой и, улыбаясь, ощутила, насколько к чувству ее примешивается острое ощущение вины, делающее чувство еще пронзительнее. Сколько лет она присыпала этой специей будни существования. Но с рождением Лили, она думала, вкус ее к этому притупился навсегда. А выходит – нет.

Ладно, – сказала она. – Когда едем?

Кончилось тем, что выехали они лишь на следующее утро. В монастырских кельях на фьезоланском холме царила прохлада, такая отрадная в иссушающем полуденном зное, но камни там хранили память о целибате, отрешенности, повествуя о них, и окружающее бесстрастие опять бросило их в жаркие объятия друг друга. Казалось, они только и ждали найти себе оправдание. Отринув жертвенность во имя плотской страсти, они до самого вечера занимались сексом, и ночью тоже, и встали потом еще затемно, чтобы в рассветном тумане покатить на восток и вверх по длинному серпантину, поднимаясь все выше в горы.

На полпути вьющаяся змеей дорога и бессонная ночь сделали свое дело, и ее укачало; чтобы заглушить тошноту, она вспоминала полузабытые легенды этого края. Двадцать лет назад во время своего итальянского путешествия она два месяца прожила в семье одного флорентийского доктора в качестве прислуги-иностранки, работающей за стол, жилье и языковую практику. У детей доктора была книга, которая ей сейчас вспоминалась, книга была старинная, еще бабушкина – истории о ведьмах и чертях, водившихся в лесах Казентино, истории невероятные, где властвовали рок и темная ярость. Среди них была одна, где говорилось о девушке, отказавшейся ходить в церковь и за то потерявшей душу – душа ее провалилась в расщелину скалы, и чтобы обрести ее вновь, девушке пришлось совершить путешествие к самому центру земли. Шестилетняя Валерия вновь и вновь просила ее прочесть эту историю, захваченная ее содержанием, этим хитросплетением непокорности и расплаты.

Она забыла эту историю на долгие годы, но обрывистость дороги, то, как резко, словно удар ножа, врезалась она в скалы, заставило вспомнить историю теперь. Но чем она окончилась, благополучно ли, в памяти не сохранилось.

Дома – Суббота, утром

Прежде чем вернуться к фотографиям, мне надо рассказать об Анне и Крисе. Дело в том, что он постоянно вспоминался мне, не давая покоя, что, возможно, и неудивительно, если учесть, что другая «самовольная отлучка» Анны происходила после того, как завершился их роман, но образ Криса остался в душе у Анны, как крючок во рту сорвавшейся с лески рыбы. Мне он не кажется достойным подобных мук. Но, по моим представлениям, никто из них этих мук недостоин.

Познакомились они за год до моего переезда в Амстердам, когда она работала над разоблачительной статьей о злоупотреблениях в одном из детских приютов. Он был модным репортером скандальной документальной программы на телевидении, вознамерившимся поболтать на эту тему, но так как всю черновую работу сделала она, было решено объединить усилия и, соответственно, разделить лавры. Каким же добросердечным либералом представлялся Кристофер, как он болел душой за всех обиженных, как пекся о положении дел в мире, как уверял, что без ума от Анны, вот только на телефонные звонки ее он мог отвечать, лишь когда жена его выходила из комнаты. Анна считала, что влюблена. Я же считала, что это только увлечение. Это явилось причиной, кажется, единственной нашей крупной ссоры.

Роман длился полтора года. Все это время она была сама не своя, такой я ее еще не видела – ее бросало то в жар, то в холод, сегодня она счастлива, завтра – несчастна, сегодня веселая, завтра – в полном отчаянии. Казалось даже, что она купается в страданиях, которые он доставляет ей. Ее отец за год до этого умер, и меня даже посещала мысль, что Анна каким-то образом искала мужчину, который мог бы заменить ей отца, но, боясь оказаться предательницей, выбрала такого, которому тоже суждено было вскоре сгинуть. Она понимала, что сходит с ума. Порывала она с ним столько раз, что я сбилась со счета. Но стоило ему щелкнуть пальцами – и она опять оказывалась рядом, ожидала в пабах окончания вечерней телехроники, бронировала номера в сомнительных отелях, расположенных бог знает где, уединяясь с ним по будням. Но если все взвесить, могло быть и хуже. Он мог бросить ради нее жену и детей, и она мучилась бы своей виной или спилась бы. Думаю, обе мы понимали, что это было бы поистине невыносимо и гораздо хуже того, что последовало.

В конце концов сделать решительный шаг предоставили ему, он его и сделал – шаг верный, но обставленный самым идиотским образом. В один прекрасный день она позвонила ему в офис, и его помощник (работники массмедиа секретарей не имеют, а вместо них имеют помощников) сказала ей, что на разговоры с ней у него нет времени. Не было ни прощания, ни «спасибо за память», ни «как жаль, что не сложилось» – лишь гудки в телефонной трубке.

Возможно, ночью перед тем он услышал глас Божий. Или жена его услыхала что-то, но уже от людей. Как бы там ни было, но он превратился тогда лишь в лицо, глядящее с телеэкрана, она же, колючая, жесткая Анна, некогда умевшая глотать мужчин, не закусывая, совершенно потеряла над собой контроль.

Никак не предвидя этого, я поначалу даже ничего не заметила. Я тогда лишь недавно переехала и еще не распаковалась, не обжилась, так что, может быть, и не сумела проявить должной проницательности. К тому же я сама никогда не испытывала ничего подобного. Наблюдая то, что происходило с Анной, не могу сказать, чтобы я сожалела об этом. В мое отсутствие она, по-видимому, не спала, не ела и занималась лишь тем, что глядела по телевизору вечерние новости. Примерно в это же время я каждый вечер звонила ей из своего дома на канале, звонила лишь затем, чтобы отвлечь ее от мерцающего экрана: «Ну, как дела? Что поделываешь?» – «Да ничего», – обычно отвечала она.

Но в трубку до меня долетал его голос – он что-то бубнил об очередном кризисе в Бурунди, о крахе медицинской страховой компании и реакции на это в правительстве. Говорил так, будто знает все на свете. Как-то раз я даже позвонила на телевидение и нажаловалась на то, как он ведет репортажи, посоветовав им побольше привлекать к этой работе женщин. Но что значит одинокий голос среди всеобщей апатии телезрителей?

Анна все продолжала горевать. А через две недели вдруг исчезла. К тому времени я уже звонила ей по два-три раза на дню в целях проверки. И однажды утром она не ответила. Ее не оказалось дома, и никто не знал, где она. На работе тоже никто ничего не знал, как не знал и Пол. Дело кончилось тем, что, не на шутку обеспокоенная, я прибыла на поиски. Найдя наконец у нее в столе клочок бумаги с телефоном отеля, я позвонила. Мне сказали, что она на прогулке. Вечером она мне перезвонила почти веселым голосом. Думаю, что она боялась, будто со смертью отца и уходом возлюбленного до нее нет теперь никому никакого дела, а скоропалительный отъезд был формой проверки моих чувств к ней. Да что же это с нами, бабами, происходит? Какими бы современными, умными и храбрыми мы ни были, все равно единственной нашей душевной пищей будет мясорубка любви, и мы суем в нее наше сердце, вытаскивая его потом кровоточащим и истерзанным, и терзаемся, увидев это, плачем и терзаемся. Все, только не я! Если когда-нибудь мне это и было свойственно (в чем я сильно сомневаюсь), то уж история с Анной, которой я оказалась свидетельницей, навсегда излечила меня от подобных глупостей. За что, наряду с некоторыми другими неожиданными вещами, я буду ей всегда благодарна.

Вернувшись в Лондон спустя несколько дней, она казалась волшебным образом исцеленной, словно внезапно пришла к пониманию, что жизнь даже и без него – штука весьма и весьма стоящая. Через какие бы горнила ни прошла она, какое бы пламя ни опалило ее душу, нервы ее лишь закалились от этого. К ней частично вернулась даже ее прежняя бесшабашная веселость, хотя у меня явилось подозрение, что она лишь храбрится и веселость ее деланная, но никак не искренняя. Насколько я знаю, больше они не общались до их самого последнего свидания, когда он отыскал ее, чтобы попрощаться, а ей наконец-то удалось получить от него хоть что-то постоянное и существенное. Потом, разумеется, я стала гадать, не было ли это заранее запланированным. Как утверждает старинная поговорка, относящаяся ко времени, когда о политкорректности еще не слышали, случайной беременности не бывает.

И тем не менее в энтузиазме, с которым Анна встретила этот случай, было нечто такое, что мешало мне задать ей вопрос в лоб. А потом, после рождения Лили, вопрос этот и вовсе стал неуместен, потому что ответом на него обязательно было бы «да», так как в появлении Лили на свет усматривалась абсолютная непреложность, словно девочке уготовано было заполнить нишу в пространстве, предназначенную ей одной, а двоим ее родителям оставалось лишь склониться, повинуясь необходимости заполнить эту нишу.

Таким образом, Кристофера затмил его отпрыск – поделом мужчине с комплексом нарциссизма, а Анна вырвалась наконец из его зубастой пасти. С тех пор я не переставала задаваться вопросом, что было бы, если б она или он встретили в жизни кого-нибудь, к кому могли бы отнестись серьезно.

Однако мне всегда казалось, что Анна такой возможности сопротивляется – уж слишком любит она Лили, чтоб влюбиться в кого-то постороннего.

Я сидела за столом в ее кабинете, стараясь вообразить себя на ее месте. В один из дней в конце прошлой недели она решила отправиться во Флоренцию. Я еще раз с большей тщательностью обыскала стол. Такая работа как раз по мне – она требует упорства, неспешности, методичности. Попадались счета, наброски черновиков, газетные вырезки, некоторые из них были такими старыми, что протерлись на сгибах. Хаос, всегда окружавший Анну, был ее непременным атрибутом и нес отпечаток ее личности, так же, как нес этот отпечаток запах ее одежды. В годы, когда мы жили вместе, пространство, занимаемое каждой из нас, было строго разграничено. Я вечно завидовала ее способности жить и действовать среди вихрей и ураганов.

Потом в кипе других бумаг я нашла старый конверт с записями касательно путешествия: на обороте – номера рейсов, цены – неразборчивые каракули. Так пишешь, одновременно разговаривая по телефону. У Анны был знакомый в аэропорту, к услугам которого она прибегала, отправляясь в Амстердам, – услужливый парень, за эти годы нередко, наверное, ее надувавший. Я отыскала его телефон, но, дозвонившись, выяснила, что в последние месяцы они не общались, а это означало, что билет она покупала через кого-то другого. Я перелистала ее записную книжку. Возможно, у Анны существуют какие-то неведомые мне знакомые во Флоренции. Странно было наткнуться на мой собственный адрес, записанный наспех, карандашом, с позднее добавленным к нему номером факса. Меня вдруг осенило – если она попала в беду, о которой по той или иной причине не может сообщить домой, разве не мне первой она позвонит? Но когда я проверила свой автоответчик, там оказалось только два сообщения – одно от коллеги, приглашавшего меня на пикник на речном пароходике по случаю его сорокалетия, а второе от Рене – он сообщал мне, что задержался в Стокгольме, и обещал по приезде позвонить.

Возобновив поиски, я под конец еще раз осмотрела ящик с рекламными брошюрами и фотографиями. Последние я разложила на столе, как раскладывает редактор журнала, выбирая подходящий снимок на обложку. На меня смотрело с полдюжины улыбающихся Анн – решительных, спокойных, хладнокровных. Рядом я положила стопку еженедельников «Гардиан» с рекламными объявлениями. Три или четыре номера из них были двухмесячной давности. Если сведения в них безнадежно устаревают на следующий же день после выхода еженедельника, так зачем же их хранить? Я пролистала самый свежий номер. Он открылся на объявлениях. Я глядела на убористый шрифт страницы с объявлениями, по-видимому, частного характера. Текст был разнесен по колонкам, и три-четыре объявления были обведены синим фломастером. Я взглянула на заголовок: Ищу родственную душу. Душу? Потом я прочитала отчеркнутое.

Интеллигентный мужчина, увлекается искусством, музыкой. Любит жизнь во всех ее проявлениях, ЖЗЗ с жизнерадостной женщиной ОЧЮ для совместного времяпрепровождения и бесед, а возможно, и большего. Номер абонента 32657.

Честный взыскательный мужчина желает встряхнуться. Если вам больше тридцати, но вы еще не перебесились, звоните. Номер абонента 457911.

Успешный обеспеченный романтик ищет родственную душу для совместного просмотра видео. Женщин до сорока ОЧЮ тех же склонностей приглашаю позвонить. Номер абонента 75964.

Я заглянула и в другие еженедельники. Каждый из них содержал несколько отчеркнутых объявлений на одну и ту же тему – требовалась женщина, желающая развлечься, возраста до сорока. Я глазам своим не верила – Анна, занимающаяся поисками любовников по объявлениям? Просто невероятно. Ведь я же досконально знаю личную жизнь подруги, разве не так? После рождения дочери у Анны случилась парочка скоропалительных романов – оба во время ее заграничных командировок, и относительно недавно она провела с кем-то ночь, когда Пол возил Лили на субботу-воскресенье в Брайтон. Этой последней связи она настолько не придала значения, что уверяла, будто не помнит даже, как его звали. Мы еще смеялись с ней над подобной амнезией. Но секс по объявлениям? Это все-таки совсем другое. Даже от слов этих веет одиночеством. Какую тоску надо испытывать, чтобы не пожелать смотреть видео в одиночестве! И обратиться за помощью в прессу. Я бы так не могла. Возможно, поэтому она и скрыла это от меня.

Мужчина. Может, и дело-то все только в этом?