Текст книги "У кромки воды"

Сара Груэн
У кромки воды

Sara Gruen

AT THE WATER’S EDGE

Copyright © 2015 by Sara Gruen

© Ракитина Е., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Бобу

’S tusa gradh mo bheatha[1]1
  Ты – любовь моей жизни (гэльск.).


[Закрыть]

 
Ворона – к горю,
К радости —
Коль парой пролетят,
Три – свадьбе быть,
Четыре —
Появится дитя,
Пять – к серебру,
Увидишь шесть —
Получишь золотой,
Семь – к тайне, о которой
Не должен знать никто.
 

Пролог

Драмнадрохет, 28 февраля 1942 года.

Агнес Майри Грант, Новорожденная дочь Энгуса и Майри Грант

14 января 1942

Капитан Энгус Дункан Грант, Возлюбленный супруг Майри

2 апреля 1909 – января 1942

Скромное надгробие, вытесанное из черного гранита – чего-чего, а гранита в Гленаркете хватало с лихвой даже в нынешние скудные времена.

Майри каждый день навещала крохотный холмик, укрывавший гроб ее дочери, и смотрела, как он оседает. Арчи, камнерез, сказал, что камень еще несколько месяцев будет нельзя поставить, такой мороз на дворе, но гробик был настолько маленький, что земля выровнялась за пару недель.

Едва поставили камень, Майри получила телеграмму про Энгуса, и Арчи снова снял надгробие. Он хотел дождаться, пока не станет известна точная дата смерти, но Майри нужно было, чтобы все сделали сразу, чтобы было место, где можно плакать о них обоих, и Арчи не смог отказать. Он выбил имя Энгуса под именем его дочери и оставил место, чтобы потом добавить дату смерти, когда узнает. Добавить для отсутствующего, поскольку Энгус, не то что ребятенок, под этим камнем не лежал и уж точно сюда не ляжет.

Они пришли на кладбище вдвоем, когда Арчи ставил надгробие на место. Мужик он был крепкий, гранитную плиту ворочал только так.

Над Майри скользнула тень, и она поглядела вверх. Высоко над могилами кружила одинокая ворона, казалось, вовсе не шевелившая крыльями.

 
«Ворона – к горю», —
к ней присоединилась еще одна, потом еще пара.
«К радости —
Коль парой пролетят,
Три – свадьбе быть,
Четыре —
Появится дитя».
 

Арчи снял шапку и стоял, ломая ее в руках.

– Если мы с Мораг можем что сделать, хоть что-то…

Майри попыталась улыбнуться, но у нее получилось только сдавленно всхлипнуть. Она вытащила из кармана платок и прижала его к губам.

Арчи помолчал, словно хотел еще что-то сказать. Потом в конце концов надел шапку, произнес:

– Ладно тогда. Пойду я.

Твердо кивнул и направился к своему фургону.

Телеграмму доставил Уилли-почтарь, в самый Валентинов день, через месяц после рождения ребенка. Майри как раз нацеживала пинту пива за барной стойкой, когда подошла Анна, бледная как полотно, и прошептала, что на крыльце стоит Уилли, а заходить не хочет. Уилли был завсегдатаем, так что Майри сразу все поняла, даже к двери не успела подойти и взглянуть ему в лицо. Он уставился из-под нависающих век ей в глаза, потом перевел взгляд на конверт, который держал в руках. Покрутил его, словно решая, отдавать ли – будто не отдай он конверт, то, что в нем лежало, станет неправдой. Пару раз конверт подхватывало ветром, и он начинал биться. Наконец решившись протянуть послание Майри, Уилли держал его бережно, словно только что вылупившегося цыпленка. Она вскрыла телеграмму, повернула бланк нужной стороной и позволила взгляду задержаться на фиолетовом штампе с датой – 14 февраля 1942 года, – который Уилли своей рукой поставил меньше получаса назад.

МИССИС МАЙРИ ГРАНТ ХАЙ-РОУД 6 ДРАМ ИНВЕРНЕССШИР ГЛУБОКИМ СОЖАЛЕНИЕМ ИЗВЕЩАЕМ ЧТО ВАШ МУЖ КАПИТАН ЭНГУС Д ГРАНТ СИФОРТ ХЛ 4 БТ 179994 ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ ПРИЗНАН ПОГИБШИМ ВОИНСКОЙ СЛУЖБЕ 1 ЯНВАРЯ 1942 ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ ОЖИДАЙТЕ

Она осознала только три вещи: Энгус, погиб и дату. И этого было довольно.

– Мне так жаль, Майри, – почти шепотом произнес Уилли. – Тем более что оно так скоро после…

Его голос пресекся. Мужчина поморгал и отвел взгляд, ненадолго остановившись на ее животе, прежде чем снова уставиться себе на руки.

Она не могла ответить. Тихо закрыла дверь, прошла мимо притихших земляков в кухню. Там прислонилась к стене, одной рукой обхватив пустой живот, а во второй зажав бумажку со смертью Энгуса. Ей и вправду казалось, что в этой бумажке смерть, а не просто известие о ней. Энгуса не было в живых уже больше шести недель, а Майри об этом не знала.

За время, что прошло с прихода телеграммы до возвращения на место памятника с именем Энгуса, Майри начала винить Уилли. Почему он решил отдать ей телеграмму? Она же видела, что он колебался. Так он был бы виновен, самое худшее, в том, что сошло бы за ложь умолчания, особенно если бы это значило, что Майри может по-прежнему верить, что Энгус где-то там, живой. Пусть и занят чем-то, чего она не в силах понять, чем-то, что могло его изменить, страшно, как тех, кого уже отправили домой. Она могла бы верить, что он жив, и потому все можно исправить, ведь не было ничего, на что не хватило бы ее любви, вернись он домой.

Ей солгали про ребенка, и она не противилась.

С тех пор как Майри впервые ощутила, что ребенок шевельнулся, она остро воспринимала каждое его движение. Месяцами она дивилась холмикам, вздымавшимся на ее животе, толкавшим ее изнутри – локоть, а может, коленка, – подземной силе, постоянно менявшей пейзаж ее тела. Мальчик или девчоночка? Кто бы там ни был, он уже был упрямцем. Она помнила, как ей однажды пришло в голову, что он уже много часов не шевелится, в Новый год, подумать только. Ровно в полночь, когда Иэн Макинтош взялся за волынку, чтобы сыграть первые ноты «Auld Lang Syne», за мгновение до того, как ответный рев долетел от дверей Донни Маклина, Майри стала тыкать себя в живот, чтобы разбудить ребенка, потому что слышала, что нерожденные дети тоже спят. Она кричала на него, верещала, и, наконец, поняв, что происходит, обняла живот и заплакала. Через тринадцать дней у нее начались схватки.

Роды она помнила смутно, потому что акушерка дала ей горького чая с белым порошком, а доктор то и дело подносил к ее рту и носу эфир и в конце концов совсем ее отключил. Ей сказали, что малышка прожила несколько минут, достаточно, чтобы ее успели крестить. Их ложь стала ее ложью, она и оказалась на надгробии. На деле Майри, возможно, потеряла и ребенка, и мужа в один день.

Обещанного письма она так и не дождалась. Где он погиб? Как погиб? Не зная страшных подробностей, она осталась наедине с собственными мыслями – с чудовищными мыслями, – и, не желая даже знать, какими были его последние минуты, представляла – с внятной мучительной точностью, миллион раз, всегда по-разному. Господи, хоть бы то были и в самом деле минуты, а не часы или дни.

Воронья стая беспокойно снизилась, уселась рядком на каменной стене, нахохлилась. Иссиня-черные перья распушились, а головы втянулись, словно птицы подняли воротники пальто. Смотрели вороны укоризненно, с печалью, но, против обыкновения, воздерживались от всегдашних замечаний. Майри сосчитала птиц дважды.

Семь – к тайне, о которой не должен знать никто.

Тут она поняла, что никогда не узнает подробностей, не узнает, что случилось.

Ветер, пробиравший до костей, ворошил опавшие листья, пока они не сбились в смерчи, танцевавшие между могил. Майри присела и ощупала имена своего ребенка и мужа на черном камне.

Агнес.

Энгус.

Треть камня, у основания, была еще пуста. Оставалось место для еще одного имени, еще одной пары дат, и они-то будут точными.

Она стояла, не сводя с камня глаз. Вытерла платком глаза и нос; продолжая сжимать платок, обхватила себя руками и пошла прочь, через черную чугунную калитку, оставив ее качаться на ветру. Она направлялась к гостинице, вот только, дойдя до перекрестка, повернула влево, вместо того чтобы идти прямо.

Пошел легкий снег, но Майри, забыв про непокрытую голову и голые ноги, прошла мимо хутора Фаркаров. Ее бы там приняли, да и у Маккензи приветили бы, она видела, как светится рыжим огонь в их окнах, но шла мимо, стуча зубами, и руки и лодыжки у нее немели.

В конце концов слева от нее вырос замок, чьи величественные разрушенные башни торчали на фоне свинцового неба, словно обломанные зубы. Девочкой она играла за его стенами, знала, какие комнаты остались нетронуты, где нужно внимательно смотреть под ноги, где лучше всего прятаться, где укрывались влюбленные парочки. Они с Энгусом тоже так делали.

Снег шел все гуще, падал хлопьями, слипавшимися и таявшими на волосах Майри. Уши у нее давно перестали мерзнуть. Она натянула на озябшие руки рукава и прихватила их пальцами. Мимо караулки, мимо печи, сквозь высокую траву и сухой дрок, папоротник и чертополох, прямо к Водным воротам.

Наверху она остановилась, глядя на черное озеро. На его поверхности плясали тысячи белых гребешков, казалось, двигавшихся против течения. Говорили, что в озере воды больше, чем во всех водоемах не только в Шотландии, но и в Англии, и в Уэльсе, и что в нем есть кое-что еще. Ей всю жизнь не велели ходить на озеро, потому что глубина в нем начиналась резко, вода была страшно холодной, а на дне ждала Келпи.

Майри боком спустилась по склону, выпростав из рукавов заледеневшие пальцы, чтобы придержать подол пальто.

Когда она добралась вниз, у ее башмаков заплескалась вода. Возле берега озеро выглядело маняще мелким, оно скользило по камешкам и снова вбирало волну в себя. Майри шагнула вперед, и у нее перехватило дыхание, когда вода залилась в ее башмаки – холодная, такая холодная, и все же она ни разу не замерзла, ни разу за все время, что была здесь. Еще шаг, и снова Майри задохнулась. В воде вокруг ее щиколоток кружились осколки перламутра, маня вперед. Еще шаг, и она споткнулась, внезапно обнаружив, что вода доходит ей до колена. Шерстяное пальто Майри всплыло нелепым зонтиком, сперва отталкивавшим воду, но в конце концов пропитавшимся и потянувшим ее на глубину. Майри оглянулась на берег с внезапным отчаянием. Будь у нее шляпка, она могла бы бросить ее на колючий дрок. Будь у нее хоть что-то, что могло бы остаться на воде, возможно, все подумали бы, что все вышло случайно, и ей позволили бы лечь рядом с дочкой. Может, решили бы, что ее забрала Келпи. А потом она вспомнила, что озеро никогда не отдает своих мертвецов, и раскинула руки, чтобы обнять его.

Глава 1

Шотландские горы, 14 января 1945 года.

– Боже, вели ему остановиться, – сказала я, когда машину швырнуло на очередном повороте в кромешной тьме.

Прошло уже почти четыре часа, как мы покинули базу флота в Олтби и с тех пор неслись от поста к посту. По-моему, только там водитель и вспоминал про тормоза. У последнего поста меня обильно стошнило, я чуть не попала на сапоги часового. Он даже не потрудился проверить наши документы, просто поднял красно-белый шест и махнул нам с нескрываемым отвращением на лице.

– Водитель! Давай к обочине! – крикнул Эллис, сидевший на заднем сиденье между мной и Хэнком.

– Вряд ли тут обочину припасли, – ответил водитель с сильным шотландским выговором, роскошно раскатывая «р».

Остановился он посреди дороги.

Так и получилось. Выйди я из машины, оказалась бы по щиколотку в колючих зарослях и грязи, хотя едва ли это нанесло бы моим туфлям и одежде больший урон. Я с головы до пят пропиталась серой, кордитом и зловонием страха. Чулки мои превратились в паутину, висевшую на лодыжках, а алые ногти облупились и обломались. Волосы я последний раз укладывала накануне отплытия из Филадельфии. Никогда прежде я не доходила до такого состояния.

Я свесилась из открытой двери и блевала, пока Эллис гладил меня по спине. На затылок мне падал мокрый снег.

Потом я выпрямилась и захлопнула дверь.

– Прошу прощения. Я все. Может быть, можно снять эти штуки с фар? Думаю, мне станет лучше, если я буду видеть, куда мы едем.

Я говорила о металлических пластинках с прорезями, которые наш одноглазый водитель прикрепил к фарам, прежде чем мы выехали с базы. Они ограничивали поле зрение примерно тремя футами перед машиной.

– Нельзя, – весело отозвался он. – Затемнение же.

Когда он со скрежетом переключал передачу, голова моя болталась взад и вперед. Я согнулась и спрятала лицо в ладони.

Эллис похлопал меня по плечу:

– Мы, наверное, уже почти на месте. Как думаешь, от свежего воздуха тебе станет легче?

Я села, уронив голову на спинку дырявого кожаного сиденья. Эллис потянулся и со скрипом опустил стекло. Я подставила лицо холодному воздуху и закрыла глаза.

– Хэнк, ты не мог бы потушить сигарету? Пожалуйста?

Он не ответил, но по тому, как свистнул ледяной воздух, я поняла, что Хэнк выбросил сигарету в окно.

– Спасибо, – слабым голосом произнесла я.

Спустя двадцать минут, когда машина наконец-то остановилась и водитель заглушил мотор, мне так отчаянно хотелось оказаться на твердой земле, что я вывалилась наружу, прежде чем водитель успел открыть свою дверь, не говоря уже о моей, и приземлилась на колени.

– Мэдди! – тревожно воскликнул Эллис.

– Я цела, – отозвалась я.

За быстро бегущими облаками стояла почти полная луна, и в ее свете я впервые увидела место нашего малообещающего назначения.

Кое-как я поднялась на ноги и побрела прочь от машины, опасаясь, что меня сейчас опять стошнит. Ноги сами понесли к дому, срываясь на бег. Я врезалась в стену и сползла по ней, оказавшись на корточках.

Где-то вдали проблеяла овца.

Сказать, что я хотела бы оказаться в другом месте, было бы смехотворным преуменьшением, но даже иллюзия выбора на мою долю выпала только однажды.

– Мы должны это сделать, – сказал Хэнк. – Ради Эллиса.

Отказ был бы равносилен предательству, он стал бы расчетливой жестокостью. И вот, из-за войны моего мужа с его собственным отцом и их безумной одержимости мифическим чудовищем, мы пересекли Атлантику, в то время как настоящий безумец, подлинное чудовище, пытался захватить мир, к чему его толкали эго и гордыня.

Я все бы отдала, чтобы вернуться на две недели, в начало новогодней вечеринки, и переписать случившееся.

Глава 2

Площадь Риттенхаус, Филадельфия, 31 декабря 1944 года.

– Пять! Четыре! Три! Два!

Наши губы уже сложились в слово «один», но прежде чем оно с них слетело, раздался взрыв. Кругом закричали, и я прижалась к Эллису, плеснув на нас обоих шампанским. Он охранительно обнял мою голову – и не пролил ни капли.

Когда крики стихли, я услышала над нами звон, словно билось стекло, и зловещий скрежет. Не отрываясь от груди Эллиса, я взглянула вверх.

– Что за черт? – спросил Хэнк без тени удивления в голосе.

Думаю, он один в комнате не вздрогнул.

Все обратили взгляды наверх. В тридцати футах над нами покачивалась на посеребренной цепи тяжелая люстра, бросавшая мерцающие отсветы на стены и пол. Словно радуга раскололась на миллион кусков, и теперь они танцевали на мраморе, шелках и парче. Мы завороженно наблюдали. Я с тревогой взглянула Эллису в лицо, а потом снова на потолок.

Огромная пробка упала рядом с генералом Пью – хозяином этой, без преувеличения, самой ожидаемой вечеринки года – и запрыгала, похожая на распухший гриб. Долю секунды спустя кусок хрусталя размером с перепелиное яйцо плюхнулся с небес в коктейль генерала, почти опустошив бокал. Генерал задумчиво и нетрезво поглядел на него, потом спокойно достал носовой платок и промокнул пиджак.

Все рассмеялись, и тут я заметила официанта в старомодных бриджах, сжавшегося на вершине стремянки, – бледного, неподвижного, пытавшегося удержать самую большую бутылку шампанского, что я видела в жизни. На мраморном столе перед ним высилась конструкция из бокалов, поставленных так, что, если лить в верхний, все они в конце концов наполнятся. По бутылке в рукава официанта струился поток пузырей, и он в ужасе, с побелевшим лицом, смотрел на миссис Пью.

Хэнк оценил ситуацию и, судя по всему, пожалел несчастного. Он поднял бокал, воздел свободную руку и с чувством, на публику, как шпрехшталмейстер, провозгласил:

– Один! С Новым годом!

Оркестр заиграл «Auld Lang Syne». Генерал Пью дирижировал пустым бокалом, а миссис Пью, стоя рядом, широко улыбалась – ее вечеринка не просто блистательно удалась, на ней случилось забавное происшествие, о котором будут вспоминать годами.

 
Забыть ли старую любовь и не грустить о ней.
Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней…
 

Те, кто знал слова, подпевали. Я днем освежила текст в памяти, чтобы быть готовой к главному событию, но, когда пробка врезалась в хрусталь, слова вылетели у меня из головы. Когда дело дошло до топтания травы родных полей, я сдалась и подхватила «ля-ля-ля» Эллиса и Хэнка – так мы и добрались до конца.

Они махали бокалами вместе с генералом Пью, свободными руками обнимая меня за талию. В конце Эллис наклонился меня поцеловать.

Хэнк огляделся по сторонам, и на его лице отразилось недоумение.

– Хм. Кажется, я лишился своей дамы. Что я с ней сделал?

– Чего ты не сделал, так это не женился на ней, – ответила я и фыркнула, отчего шампанское едва не пошло носом.

Я выпила натощак по меньшей мере четыре бокала и была смела.

Хэнк округлил рот, изображая обиду, но даже он не мог притвориться, что не знал о нарастающем отчаянии Вайолет из-за казавшегося бесконечным процесса ухаживания.

– Она и в самом деле ушла? – спросил он уже немного серьезнее, снова оглядывая комнату.

– Точно не знаю, – сказала я. – Я ее уже давно не видела.

– Тогда кто же меня поцелует в Новый год? – спросил он с тоской.

– Иди сюда, дылда ты бестолковая.

Я встала на цыпочки и чмокнула его в щеку.

– У тебя всегда есть мы. И нам даже не нужно кольцо.

Эллис бросил на нас искоса веселый взгляд, жестом показав Хэнку, чтобы тот стер со щеки мою помаду.

За ним все еще балансировал на второй сверху ступеньке стремянки официант. Он согнулся пополам, стараясь нацелить бутылку в верхний бокал, и от усилия побагровел. Губы его были стиснуты в угрюмую линию. Я огляделась, не спешит ли ему кто на помощь, и никого не увидела.

– Эллис, по-моему, официанту нужно помочь, – сказала я, кивнув в сторону парня.

Эллис поднял взгляд.

– Ты права, – отозвался он, отдавая мне бокал. – Хэнк? Идем?

– Ты правда думаешь, что она ушла? – печально спросил Хэнк поверх края бокала. – Она сегодня была, словно видение. Платье цвета сумерек, блестки – завистливые звезды в галактике ее ночи, но ничто, ничто не сравнится с молочной кожей ее…

– Мальчики! Соберитесь! – сказала я.

Хэнк, вздрогнув, вернулся в наш мир.

– Что?

– Мэдди считает, тому парню надо помочь, – повторил Эллис.

– Огромная же штука, – пояснила я. – Не думаю, что он один ее удержит.

– Думаю, не удержит. Это Валтасар, – сказал Эллис.

– Это не Валтасар, – заметил Хэнк. – Это Навуходоносор.

Руки у официанта дрожали. Он начал наливать и промахнулся. Шампанское пролилось между бокалами, потекло по столу, на пол. Перчатки и рукава официанта вымокли насквозь.

– Ох ты, – сказал Хэнк.

– Еще бы не ох ты, – кивнул Эллис. – Миссис Пью будет крайне недовольна.

– Насколько я могу судить, миссис Пью всегда недовольна, – отозвался Хэнк.

По лбу официанта бежали капли пота. Было ясно, что он сейчас упадет, прямо на бокалы. Я поискала глазами миссис Пью, чтобы попросить помощи, но та исчезла. Попыталась дать знак генералу, но он царил среди гостей с обновленным коктейлем.

Я ткнула Эллиса локтем в бок.

– Идите! – поторопила его я. – Идите, помогите ему.

– О ком она? – спросил Хэнк.

Я бросила на него разъяренный взгляд, потом еще один, пока он не вспомнил.

– А! Конечно.

Хэнк попытался отдать мне бокал, но я уже держала два. Тогда он поставил бокал на пол, деловито поправил лацканы пиджака – но, прежде чем они с Эллисом тронулись с места, прибыла помощь в лице нескольких слуг, несших еще четыре бутылки, поменьше, но все-таки очень больших, и три стремянки. Миссис Пью вплыла следом за ними, чтобы удостовериться, что все идет как надо.

– Вот это Валтасары, – кивнул Хэнк с видом знатока.

Он поднял бокал с пола и осушил его.

– Нет, это Иеровоамы, – сказал Эллис.

– Уж в шампанском-то я разбираюсь, – ответил Хэнк.

– А я что, нет?

– По-моему, вы оба ошибаетесь. Это Эбенизеры, – сказала я.

Они опешили.

Я пьяненько захихикала.

– Эбенизеры! Поняли? Рождество! Праздники! А, ладно. Кто-нибудь, принесите мне еще. Я пролила свое.

– Да. На меня, – отозвался Эллис.

Хэнк повернулся и поставил свой бокал на поднос проходившего мимо официанта. Хлопнул в ладоши.

– Так, кто хочет сразиться в снежки?

Мы вывалились на улицу и изобразили снежных ангелов прямо перед домом четы Пью, машинами и водителями в форме, дожидавшимися гостей. У меня получилось слепить снежок и попасть им Эллису в грудь, прежде чем завизжать и броситься обратно в дом.

В обширном холле Эллис помог мне отряхнуть снег со спины и волос. Хэнк накинул на мои голые плечи свой пиджак. Вдвоем с Эллисом они сопроводили меня к трем богато вышитым креслам у гудящего огня. Хэнк, у которого достало ума прихватить на обратном пути мою норковую горжетку, отряхнул ее и повесил на край столика из розового дерева, стоявшего перед нами. Эллис отправился на поиски горячего тодди, а я стащила перчатки, запачканные и промокшие насквозь.

– Господи, ну и вид у меня, – сказала я, оглядев себя. – Чучело.

Шелковое платье и туфли были ни на что не похожи. Я тщетно попыталась стереть пятна от воды, потом быстренько проверила, обе ли мои серьги на месте. Перчатки значения не имели, но я надеялась, что хотя бы горжетку можно спасти. Если нет, значит, мне удалось погубить весь наряд целиком.

– Ты не чучело. Ты великолепна, – ответил Хэнк.

– Ну да, была, – пожаловалась я.

Полдня я провела в салоне Антуана, где мне делали прическу и макияж, я почти ничего не ела два дня, чтобы платье село как нужно. Оно было из прекрасного гранатового шелка, как и туфли. Великолепно сочеталось с моим рубиновым обручальным кольцом и подчеркивало зелень моих глаз. Эллис подарил мне платье и туфли за несколько дней до вечеринки, и перед ее началом я вышла к нему, как танцовщица фламенко, закружившись, чтобы юбка взлетела. Он выразил восхищение, но я ощутила знакомый укол печали, в который раз попытавшись понять, что именно он видит. Муж был абсолютным дальтоником, так что ему наряд должен был казаться сочетанием оттенков серого. Я гадала, каких именно, и сколько вообще разновидностей цветов существует, и разная ли у них густота. Мир, лишенный цвета, я представить не могла.

Хэнк плюхнулся в кресло и свесил ногу через подлокотник. Развязал бабочку, расстегнул воротник и манжеты. Он был похож на не до конца утопшего Кларка Гейбла.

Я, дрожа, закуталась в его пиджак, стянув края изнутри руками.

Хэнк похлопал себя по груди и бокам. Внезапно прервался и поднял бровь.

– А! – сказала я, поняв, что он ищет.

Вытащила из внутреннего кармана пиджака портсигар и передала Хэнку. Он откинул крышку и протянул его мне, угощая. Я покачала головой. Хэнк взял сигарету и захлопнул портсигар.

– Ну, так что? – спросил он, лукаво поблескивая глазами. – Поедем искать чудовище?

– Конечно, – ответила я, махнув рукой. – На ближайшем лайнере.

Я всегда так говорила, когда об этом заходила речь, что бывало часто, и каждый раз после того, как мы изрядно накачивались выпивкой. Такая у нас была игра.

– Думаю, Эллису отъезд пойдет на пользу. Он, похоже, хандрит.

– Эллис не хандрит, – сказала я. – Ты просто хочешь ускользнуть из когтей Вайолет.

– Вовсе нет, – возразил он.

– Ты даже не заметил, когда она сегодня ушла!

Хэнк склонил голову набок и кивнул, соглашаясь.

– Пожалуй, я мог бы послать ей цветы.

– Прямо с утра, – добавила я.

Он кивнул.

– Безусловно. Как только пробьет полдень. Слово скаута.

– И, думаю, тебе надо на ней жениться. Тебе не повредит немного воспитания, а мне нужна подруга. У меня никого, кроме тебя и Эллиса.

Он прижал руку к сердцу, раненный насмерть.

– А мы тебе что, фарш печеночный?

– Лучший паштет фуагра. Но давай серьезно. Сколько ты собираешься заставлять ее ждать?

– Не могу сказать. Не знаю, готов ли я к тому, чтобы меня воспитывали. Но как только буду, Вайолет будет предоставлена честь этим заняться. Может даже выбрать самый мерзкий сервиз.

Я поставила бокал, снова осмотрела свое платье и туфли.

– Вот думаю, не надо ли и меня воспитывать. Может, просто женишься на ней, и все?

– Это что, засада?

Он постучал сигаретой о портсигар и вставил ее между губ. Из ниоткуда явился слуга и поднес к ней огонь.

– Ммм, спасибо, – сказал Хэнк, вдохнув.

Откинулся и выпустил дым изо рта к носу вьющейся белой лентой, которую снова втянул в себя. Он называл этот прием «ирландским водопадом».

– Если я на ней женюсь, у нас с Эллисом не будет ни малейшей надежды на свободу, потому что вы, девочки, загоните нас в угол.

– У нас не получится, – ответила я. – Силы будут равны.

– Никогда они не бывают равны между полами. Ты и так уже загоняешь нас с Эллисом в капкан.

– Вовсе нет!

– Ты прямо сейчас, вот в эту минуту, гонишь меня в угол, одной рукой расставляя брачную ловушку. Говорю тебе, это тайный женский заговор. Лично я не понимаю, из-за чего весь шум.

Вернулся Эллис, ведя за собой официанта, который поставил хрустальные кружки, от которых шел пар, на столик. Эллис шлепнулся в кресло.

Хэнк положил сигарету в пепельницу и взял свою кружку с тодди. Сдул с поверхности пар и осторожно отхлебнул.

– Ну что, Эллис, наша девочка как раз говорила, что мы можем отправляться в путь, – сказал он. – Поискать плезиозавра.

– С нее станется, – ответил Эллис.

– Так и сказала. Она все продумала, – продолжал Хэнк. – Скажи ему, Мэдди.

– Ты пьян, – со смехом отозвалась я.

– Это правда, признаю, – подтвердил Хэнк. – Но я все равно думаю, что мы должны это сделать.

Он так яростно загасил сигарету, что ее фильтр сплющился, как стреляная пуля.

– Мы об этом уже сколько лет говорим. Давайте за дело. Я серьезно.

– Не выдумывай, – сказала я.

Хэнк снова прижал руку к груди.

– Что с тобой стало, Мэдди? Не говори, что ты утратила вкус к приключениям. Вайолет что, тайком тебя воспитывает?

– Конечно, нет. Ты ей не дал возможности. Но мы не можем ехать сейчас. Лайнеры не ходят с тех пор, как утонула «Атения».

Я запоздало поняла, что у меня вышло, будто она внезапно дала течь, но на самом деле ее торпедировала немецкая подводная лодка. На борту была тысяча сто гражданских.

– Было бы желание, – произнес Хэнк, кивая с видом мудреца.

Он снова отхлебнул из кружки, потом укоризненно уставился на друга.

– Хммм. Видимо, я все-таки предпочитаю виски. Вернусь через минуту. Эллис, поговори со своей женой. У нее явно появились дурные привычки.

Хэнк оторвался от кресла, и на мгновение показалось, что он сейчас упадет. Чтобы удержаться на ногах, он ухватился за спинку кресла Эллиса, а потом наконец потянулся прочь, зигзагом, как бабочка.

Мы с Эллисом сидели в относительной тишине, в коконе, образованном болтовней и смехом остальных.

Эллис медленно сполз в кресле, пока оно не стало казаться пустым, если взглянуть сзади. Глаза у него были стеклянные, лицо приобрело землистый оттенок.

У меня звенело в ушах от шампанского. Я подняла руки, чтобы понять, что у меня с волосами, и обнаружила, что локоны с одной стороны развились и свисали теперь вдоль шеи. Продвинувшись дальше, я обнаружила, что бриллиантовый гребень, подаренный свекровью, исчез. Меня хватила паника. Это был свадебный подарок, редкий случай сочувствия, проявленного ко мне женщиной, которая не скрывала, что не хочет, чтобы я выходила за ее сына, но все-таки была достаточно тронута, чтобы вручить мне его за мгновение до того, как Хэнк повел меня к алтарю.

– Думаю, надо это сделать, – сказал Эллис.

– Конечно, – весело отозвалась я. – На следующем же…

– Я серьезно, – резко произнес он.

Я подняла глаза, оторопев от его тона. У него ходили желваки. Я точно не знала, когда это случилось, но настроение Эллиса переменилось. Мы больше не играли.

Он раздраженно на меня посмотрел.

– Что? Почему нет?

– Потому что война, – мягко ответила я.

– Carpe diem, и все такое. Война – часть приключения. Видит бог, иначе я к ней не приближусь. Да и Хэнк, если на то пошло.

Он зачесал волосы назад всей пятерней, одна прядь осталась стоять торчком. Эллис придвинулся ко мне ближе и прищурился.

– Ты же знаешь, как нас называют, да? – спросил он. – Негодники.

Они с Хэнком были единственными со статусом 4F, «негоден к военной службе», во всем зале. Я подумала, не оскорбил ли его кто, пока он ходил за напитками.

Хэнк свое плоскостопие принял сразу, как почти все в жизни, но Эллиса статус «негоден» уничтожил. Ему не ставили дальтонизм до тех пор, пока он не попытался записаться добровольцем и ему не отказали. Он попробовал снова, в другом месте, и его опять не взяли. Пусть то была и не его вина, он был прав: его осуждали, и я знала, как его это гнетет. Осуждение было неумолимым и безмолвным, он даже не мог себя защитить. Его собственный отец, ветеран Первой мировой, относился к нему с неприкрытым отвращением с тех пор, как узнал новости. Эта несправедливость была тем болезненнее, что жили мы с его родителями, которые извращенно лишили нас какой-либо возможности сбежать. Через два дня после бомбардировки Перл-Харбора они на две трети урезали Эллису содержание. Моя свекровь сообщила нам об этом в гостиной перед обедом, объявив с чопорным удовлетворением о своей уверенности в том, что нам будет приятно знать, что до тех пор, пока «не кончится этот ужас», деньги будут тратиться на военные облигации. Строго говоря, деньги могли уходить и туда, но было совершенно ясно, что истинной причиной было стремление наказать Эллиса. Его мать настаивала на отмщении, потому что он посмел на мне жениться, а его отец… мы точно не знали. То ли он не верил, что Эллис дальтоник, то ли не мог ему этого простить. В итоге мы оказались словно в ночном кошмаре, вынуждены жить под постоянным присмотром тех, кого считали своими тюремщиками.

– Ты знаешь, как это тяжело, – продолжал Эллис. – Когда все глазеют, гадая, почему я не в армии.

– Никто не глазеет…

– Брось этот снисходительный тон! Ты прекрасно знаешь, что глазеют!

Из-за того, что он вспылил, все обернулись и посмотрели на нас.

Эллис рассерженно махнул в их сторону рукой.

– Видишь?

Он гневно огляделся. Все до одного отвернулись, убрав с лиц шокированное выражение. Разговор возобновился, но на пониженных тонах.

Эллис перевел глаза на меня.

– Я знаю, что с виду совершенно здоров, – продолжал он, тщательно следя за голосом. – Мой собственный отец считает меня трусом, что там. Я должен доказать, что чего-то стою. Ему, им, себе. Я думал, уж ты-то поймешь.

– Милый, я понимаю, – ответила я.

– Точно? – спросил он, растянув губы в горькой усмешке.

– Конечно, – сказала я, и я действительно понимала, хотя в тот момент сказала бы что угодно, лишь бы его успокоить.

Он пил крепкие напитки с середины дня, и я знала, что все может быстро пойти наперекосяк. То, как на нас старались не смотреть все вокруг, уже обещало очень неприятное начало года.