Текст книги "13 минут"

8

Взято из

МАТЕРИАЛОВ, СОБРАННЫХ ИНСПЕКТОРОМ КЕЙТЛИН БЕННЕТ:

ВЫДЕРЖКА ИЗ ДНЕВНИКА НАТАШИ ХОУЛЕНД

Я просматривала местные газеты, лежащие на кровати, когда появились Хейли и Дженни. Было так странно читать все это, напечатанное черным по белому, подаваемое как сенсация. Видеть свое лицо, смотрящее на меня со страницы. Наверное, мама дала им это фото (я бы точно выбрала другое). Оно было сделано в прошлом году на семейном обеде. Я на нем выгляжу пухленькой. Еще было фото места, где меня вытащили из реки, и странное фото человека, который спас меня, Джейми Мак-Махона, которого камеры явно застигли врасплох, когда он выходил из дома. Он жил в Лондоне, работал в адвокатской конторе, но потом решил сменить род занятий – так было сказано в одной из газет. Почему, черт возьми, ты приехал сюда после жизни в Лондоне? Они прозвали его «герой-собачник». Музыкант-отшельник спасает «мертвого» подростка. Часто ли, говоря о смерти, используют кавычки? Он мало рассказывал – стандартное «любой поступил бы так же». Все мы знаем, что большинство так не сделало бы. Он сказал, что в то утро вышел поздно и просто счастлив, что не опоздал.

«Ты счастлив? – размышляла я, глядя на его нечеткое фото. – А как ты думаешь, что я чувствую?» Я отложила газеты. Я просматривала их уже в третий раз и, перечитывая, обращала внимание на детали. Меня удивляло то, что они говорили обо мне. Интересно, что доктор Харви и ее пустые глаза увидят в этом? Будто я когда-нибудь позволю ей прочитать этот глупый дневник!

Мне скучно и меня раздражает то, что все время приходится валяться в постели, я хочу на свежий воздух. Болят ушибленные места, и мышцы тянет почти постоянно. Такое ощущение, будто я долго бегала по пересеченной местности или что-то вроде того. В последнее время я много бегала, и это стало чем-то бо`льшим, чем просто пробежки. Чем-то более мощным. Я никогда не буду настолько быстрой, как Хейли, но я стала быстрее и крепче, чем была. Думая об этом, я смотрю сквозь оконное стекло в никуда. Я очень хочу домой.

Сейчас только пять вечера, но на улице уже совсем темно. Пустая, холодная темнота. Обычно никто не закрывает занавески, и я не против. Моя палата находится на самом верхнем этаже. Никто не заглянет в окно. Мне нравится смотреть на темноту за стеклом, даже если она напоминает мне о той, другой темноте внутри леденящего холода. Той, которая отняла у меня дыхание и остановила мое сердце. Если я буду достаточно долго смотреть в темноту, я смогу бросить вызов страху. Я его больше в себя не впущу.

Хейли и Дженни обе улыбались, когда вошли, но от этого сразу же возникла неловкость, будто мы вдруг стали чужими. Может, это больница так на нас действует. Такие места могут так влиять на людей.

Что ни говори, это было странным ощущением, и они в дверях выглядели такими скованными, но я им улыбнулась (потому что, если честно, мне так наскучили визиты родственников, и даже если на первый взгляд это было странно, они все равно в миллион раз веселее моей бабушки) и поправила свои светлые волосы, теперь почти такие же, как у них. Атмосфера разрядилась, когда мы обнялись и они запищали от восторга, радуясь моему спасению, и поняли, что я тоже рада их видеть. Они сняли свои пальто и шарфы, и я даже физически ощутила, как они расслабляются в жарком помещении.

Мама Дженни сохранила все газеты. Дженни сказала мне об этом, закатив свои красивые оленьи глаза, когда увидела их у меня на кровати. Судя по всему, они теперь в альбоме для вырезок, куда попадали и неудачные фотографии Дженни. Это выглядело так, будто всем хотелось взять себе частичку переживаний из-за того, что я чуть не погибла. Хотя это вызвало у меня улыбку. Мама Дженни не от мира сего. Она бедная, по крайней мере, если сравнивать с достатком среднего класса, в том числе и с нашими с Хейли семьями, и слишком часто выпивает. Она беднота, жалкая провинциалка, и Дженни очень сильно старается отмыться от этого – в переносном смысле. Но иногда ты все равно можешь почувствовать этот запах, исходящий от нее. Легкий аромат отчаяния. Я знаю, это недостойные мысли, но это правда.

– Я что, через много лет буду смотреть на эти вырезки и думать: «О-о… а ведь Таша однажды чуть не утонула! Как мило!» – покашливая как старушка, сказала Дженни.

Я отметила техническую ошибку в ее заявлении. Я утонула. Там не было никакого чуть не. Но я промолчала.

Затем настала очередь Хейли. Она не смотрела на меня. Сложив газеты и заправив идеальные волосы за уши, она небрежно сказала:

– Я писала тебе.

Она держалась настолько бесстрастно, что я поняла: ее очень обидело то, что я не ответила на ее сообщение. Я все еще их лидер. Даже после всего этого. Может, сейчас даже в большей мере.

– Меня навещала бабушка, и телефон был в беззвучном режиме, – пояснила я, нагло соврав. – Тут не особо приветствуют телефоны в палатах. – Это было правдой, но я могла им пользоваться, потому что медсестры меня жалели.

Они сидели близко друг к другу у изножья кровати, две мои лучшие подруги. Наблюдали за мной. Им хотелось расспросить меня о случившемся, но они не знали, с чего начать.

– Итак, – сказала Хейли, когда Дженни достала шоколадку и чипсы из сумки, – ты уже что-нибудь вспомнила?

Я ничего не помнила. И я покачала головой. Так странно. Я ничего не помню, начиная с обеда в четверг и до того момента, как я очутилась здесь. Я пожала плечами, и какое-то время Хейли молчала. Она просто изучающе смотрела на меня, затем слегка улыбнулась этой своей загадочной улыбкой. Я всегда знала, что происходит у нее в голове, но теперь могла лишь строить предположения на этот счет.

Дженни по-прежнему была увлечена содержимым своей сумки, в которой всегда трудно было что-либо найти, и я не видела ее лица, пока наконец она с улыбкой не вытащила три шоколадных батончика. Мои любимые.

Я взяла их, но сразу отложила в сторону. Как говорит моя мама, надо считать каждую калорию, а все, чем я здесь занималась, – это лежала в постели.

– Со мной все будет в порядке, – сказала я. – Я уверена, в какой-то момент воспоминания вернутся.

Затем мы немного поговорили об этом и о том, что я делала в тот день. Пошла в школу, вернулась домой, затем по непонятной причине ушла. Все это звучит так скучно – до момента, когда я оказалась в реке.

– Мы так боялись за тебя! – изливала чувства Дженни, перед тем как сообщить, что все в школе только и говорят обо мне, будто я еще этого не знала.

У нее это от мамы, эта привычка внезапно что-то ляпнуть. У нее получаются фразы-обрывки. Она не может контролировать себя, и это просто порывы чувств, облеченные в слова. Пока она говорила, ее лицо покраснело, а взгляд метался по комнате. Выглядело это так, будто она нервничала, но я думаю, она просто не знала, как вести себя в подобной ситуации. Может, она чересчур старалась вести себя нормально. В конце концов Хейли ее оборвала, в противном случае, я думаю, она бы рассказывала о школе всю ночь.

– Эта женщина-полицейский вообще подумала, что ты, возможно, пыталась покончить с собой. – Хейли ухмыльнулась, сказав это. – Но это же бред!

Меня это тоже рассмешило. Я рассказала им о докторе Харви, о том, что мне нужно ходить к ней на консультации, и, закатив глаза и посмеиваясь, о том, какая она пресная и скучная (она действительно такая). Но я не рассказала им об этом дневнике. О том, что я должна все записывать. Во-первых, это личное, и я делаю это только потому, что мне очень скучно, а во-вторых, я не хотела, чтобы они думали, будто я записываю все, что мы говорим и делаем тут, и что кто-то еще может захотеть это прочесть. (Этого не произойдет! Доктор Харви может даже не пытаться залезть в мою голову.) Я не хочу, чтобы они из-за этого беспокоились.

– Ты правда в порядке? – спросила Хейли.

Это прозвучало настойчивее, чем предполагалось, и с их лиц внезапно исчезли улыбки. На какое-то мгновение я смогла увидеть, что у них под масками, потому что маски – это то, в чем мы, все три, так сильны. И я увидела, что они встревожены. Мы оказались на новой территории – в неизведанных водах. Я чуть не умерла. Я фактически умерла, и не помню почему. Это все меняет.

Я ответила:

– Да. – Мой голос уже не похож на глухое рычание, но все еще звучит так, будто у меня ужаснейший тонзиллит.

Я добавила, что очень хочу выйти отсюда, и Хейли сказала, что понимает меня, потому что тут везде пахнет стариками.

Это действительно так, мы все рассмеялись, и напряжение спало. Хейли не часто шутит, да и получается это у нее суховато. Все изменилось, но наш старый дух товарищества не так-то легко истребить, он жив – как и я.

Дженни вытащила из сумки экземпляр сценария «Сурового испытания». Наверное, взяла его у мистера Джонса. Она призналась, что пыталась найти мой экземпляр, когда они искали «iPod» и другие вещи, чтобы принести мне, но не смогла. Она слегка покраснела, говоря об этом. Я подумала, что они на самом деле основательно порылись в моих вещах. Сколько ящиков вы проверили? Все? Коробки у меня под кроватью?

Экземпляр сценария, который она мне вручила, был сильно потрепан, но мне понравилось ощущение прикосновения к бумаге. По-видимому, теперь прослушивание будет в пятницу. Они упросили мистера Джонса его перенести, чтобы и я могла поучаствовать.

– Из тебя получится замечательная Эбигейл, – сказала Дженни.

На самом деле она думала, что замечательная Эбигейл получилась бы из нее, но никогда бы этого не сказала. Она не делала этого раньше и точно не сделает сейчас. Даже если ей предложат эту роль, могу биться об заклад, она убедит мистера Джонса отдать ее мне. Дженни так любит угождать. Во всяком случае, большую часть времени. Но дело в том, что она, скорее всего, ее получит. Я, конечно, хороша – намного лучше, чем думает мистер Джонс, – но Дженни просто блистает на сцене. Хотя она этого не осознает. Не вполне. Я думаю, что на самом деле она милая. В своем роде. Мы можем быть непохожими, три лучшие подружки, но всем нам нравится театр – в жизни и на сцене. Нам всем нравятся школьные спектакли. И тут мы правим.

– Может, он предложит Джеймсу Энсору роль Джона Проктора, – пошутила Хейли.

Мы рассмеялись. Я два раза ходила на свидание с Джеймсом, после того как по пьяни поцеловала его на вечеринке. Самый горячий парень в школе – так о нем говорят. Мне показалось, что его язык похож на мокрую рыбу, а руки у него какие-то неуклюжие и трясутся. Отношения так и не зашли дальше, но Джеймс с тех пор волочился за мной. Я никогда не говорила этого Хейли и Дженни – даже у нас есть свои секреты, – но я не совсем понимаю, в чем прикол секса. Я хихикаю и визжу вместе с ними, когда мы говорим об этом, но я, наверное, единственная девочка в школе, делающая вид, что все зашло дальше, чем на самом деле. Я остаюсь равнодушной при мысли об этом. Возможно, я в некотором роде как та река. Может, мне нужно быть Элизабет Проктор, а не Эбигейл.

Но это было бы не в стиле Барби, как нас называют в школе, а я Барби.

Я сказала, что мистер Джонс может сам сыграть эту роль и что не представляю, как с ней справится подросток, даже Джеймс. Для этого нужна более грубая кожа и крепкие руки. Затем я посмотрела на подруг. Они обе думали об одном – непрошеная фантазия о голом мистере Джонсе, который занимается этим; неправильность этой мысли делала ощущения даже сильнее. Эбигейл, Джона Проктора и все остальное заслонил образ всеми обожаемого преподавателя актерского мастерства. Я даже ощутила, как накаляется температура в комнате.

– Но, надеюсь, не предложит, – добавила я наконец. – Это было бы странно. И даже немного противно. Я имею в виду спать с кем-то такого возраста. Даже просто изображать это. – Я сделала вид, будто меня сейчас вырвет. – Жуть.

Они издали соответствующие звуки отвращения – конечно, они так сделали, но выглядели виноватыми. (Иногда они так предсказуемы!) Несмотря на это, я подумала о них с теплотой. Может, мне не стоит так много с ними играть?

– А что насчет того, кто тебе писал? – спросила Дженни, снова заговорив о моей истории – моем событии, чтобы перебрать все до последней детали. – Инспектор спрашивала нас об этом номере, но мы его не знаем.

Она пыталась говорить непринужденно, но я на это не купилась. Я сказала, что тоже его не знаю и что, должно быть, кто-то ошибся номером, и это не имеет никакого отношения к тому, что произошло со мной.

– Она и Бекку спрашивала, – сказала Хейли. Она перелистывала книгу, но смотрела на меня сквозь прямые волосы, спадающие на глаза, и я заметила, что ее брови изогнуты просто идеально. Мне тоже нужно подправить свои. – Будто Бекка могла что-то знать.

– Она была здесь, – тихо произнесла я. – Она читала мне, пока я была без сознания.

– Ты ее слышала? – спросила Дженни. Ей не было дела до Бекки. Она не участвовала в моем с Хейли предательстве. И она никогда не дружила с Беккой. – Это было бы странно.

– Я не знаю, – ответила я и, немного помолчав, продолжила: – Возможно, но как сквозь сон. – Я не была в этом уверена, но это то, что они хотели услышать.

– Как насчет… – Дженни наклонилась ближе, -…когда ты… ну, знаешь…

– Умерла? – закончила я.

Хейли шокировало это слово. Она ненавидит смерть. Как и все мы, когда осознаем, что однажды это случится с нами, хотя, наверное, я достигла этого момента немного быстрее, чем мои подруги. Мы ее ненавидим и восхищаемся ею, но Хейли испытывала настоящий ужас при мысли о смерти. Я думаю, она действительно это осознавала.

Несмотря на свою идеальность, она была хорошо осведомлена о хрупкости своей плоти. Я видела, как она переживает из-за веснушек, когда думает, что никто на нее не смотрит. У нее умер кто-то из близких, когда она была ребенком? Не помню. Возможно. Может, это было то, о чем она не хотела говорить, но из-за чего перестала лазить по деревьям и взбираться на стены и строительные леса, – нечто большее, чем появление груди.

– Ну, это же правда, – помолчав, произнесла я.

Я улыбнулась, но могла думать только о темноте и подавляюще грандиозном страхе в том воспоминании, когда пыталась дотянуться до веток. Будто темнота ждала меня. Будто она надо мной смеялась. От этого у меня слегка перехватило дыхание. Но я не могу позволить этому проявиться. Я хочу выбраться отсюда в ближайшие несколько дней. Я должна. Мне необходимо оставаться нормальной. Я сказала им, что ничего не помню. Смотря на лицо Хейли, я не поняла, как этот ответ отразится на множестве ее страхов. Может, она хотела услышать историю про яркий свет, туннель и ангелов.

Когда пришла медсестра, чтобы сообщить, что мама Хейли приехала за ними, я на секунду задумалась о том, откуда она знает, кто из них кто, а затем вспомнила, что они все выходные прорыдали у моей кровати. Странно, что я была одновременно и здесь и не здесь. Я все еще вздрагиваю, думая об этом, несмотря на то, что в палате тепло. Это выглядело так, словно они справляли по мне поминки, а я была кем-то вроде вампира, восставшего из мертвых.

Подруги были разочарованы, но медсестра сказала, что мне нужен отдых (мне так надоело отдыхать!), и посмотрела на меня с такой теплотой, будто искренне меня любила. Она, должно быть, хорошая медсестра.

– Скоро уже принесут твой обед, – сказала она мне, а затем, прищурившись, посмотрела на чипсы и шоколад. – Если после всего этого в тебя еще что-то влезет.

Она была крупной, полной женщиной, но это не мешало ей чувствовать себя комфортно. Сомневаюсь, чтобы она когда-нибудь не доела шоколадный батончик. Она хоть раз чувствовала давление идеалов внешности? Да, я хочу шоколада. Такая, как она, съела бы сладкую вкусняшку, не раздумывая. Я ей почти завидовала.

Хейли и Дженни обняли меня, и мы превратились в сплетение волос, пальто и горячего дыхания. Поджарые руки сжимали меня крепче, и я знала, что это была Хейли. Когда они отстранились, я почувствовала, что кожа лица стала влажной от нашего дыхания.

– Пиши нам, – сказала Хейли. Она выглядела грустной. Помедлив, она добавила: – Мы правда тебя любим, Таша. Ты перепугала нас до смерти.

Дженни кивнула:

– Быстрее возвращайся в школу. Нам тебя не хватает.

Прошел всего день. Интересно, как они могли по мне соскучиться, если, без сомнений, все время говорили обо мне? Я знаю, что это плохая мысль. Я должна радоваться, что мы снова друзья.

В конце концов, именно этого я и хочу. В последнее время в наших отношениях появились трещины.

– Мне тоже вас не хватало, – сказала я.

В этой фразе я использовала прошедшее время, но они этого не заметили. Я скучала по ним по-своему. Они были моими лучшими подругами.

Может, сейчас все будет по-другому.

9

18.20

Дженни

Это было слишком странно. Не думаешь?

18.21

Хейли

Ты серьезно будешь писать мне с заднего сиденья?;-)

18.22

Дженни

Хочу об этом поговорить. Ррррр, твоей маме. И что это за дерьмовая музыка?

18.23

Хейли

Отстой из девяностых.

18.24

Хейли

Да уж, было странно. Она и правда ничего не помнит.

18.24

Дженни

Думаешь, вспомнит? Мне страшно.

18.24

Хейли

Мне тоже. Я позвоню тебе позже.

18.25

Дженни

Я хотела, чтобы она умерла.

18.25

Хейли

УДАЛИ! Все будет в порядке.

18.25

Дженни

Удалить весь разговор или только это?

18.26

Хейли

Разговор.

18.26

Дженни

Это такое идиотское дерьмо.

18.26

Хейли

Не волнуйся. Давай, удаляй.

10

Эйден скручивал косяки быстрее, чем кто-либо из знакомых Бекки, и они у него получались ровные. Его косяки были чертовски хороши, заключила Бекка, глубоко затягиваясь и наблюдая, как бумага тлеет оранжево-красным, а маленькие семена травки трескаются внутри. Три, пять или семь листов бумаги для самокруток – все они всегда были одинаковыми: идеальный баланс травки и табака, – и тебе не нужно было тянуть слишком сильно, и никакая хрень никогда не попадала в рот, как в случае, если самокрутка свернута слишком слабо.

Она хихикнула и закашлялась, когда ее начало накрывать, согревая лицо, которое все еще покалывало от холода, хотя в комнате было очень жарко. Мама Эйдена не экономила на отоплении. И да здравствует она хотя бы только за это. И еще за пиццу, которую она им купила.

– Хорошая дурь? – спросил Эйден.

Бекка, положив голову ему на плечо, смотрела в потолок.

– Хорошая дурь, – сказала она и улыбнулась. – А теперь покорми меня пиццей.

Он вытащил большой кусок из коробки и поднял его у нее над головой. Она потянулась, чтобы откусить, и он отодвинул его так, что она не могла достать.

– Меняемся.

Она поводила перед его лицом косяком, а затем с усилием поднялась, не обращая внимания на разлохматившиеся волосы. Улыбаясь ему, она откусила большой кусок гавайской пиццы, сыр вытянулся в длинную нить и, оторвавшись, мокро шлепнулся на ее подбородок.

– Сексуальненько.

Она пожала плечами:

– Я не Барби. Какая мне разница?

– Барби? – Эйден выдул ей в лицо полные легкие сладкого дыма, и она вдохнула его, убрав в сторону вредную пищу.

– Ну, знаешь, как Наташа и ее банда. Такое впечатление, что они никогда не едят. И, наверное, вызывают у себя рвоту. Как же это чертовски печально!

– Я думаю, что ты страдаешь булимией и амнезией, – задумчиво произнес Эйден. Он усмехнулся. – Ты объедаешься, а потом забываешь выблевать это.

– Засранец! – Она произнесла это не совсем отчетливо, потому что ее рот был набит ананасами и сыром. Бекка доела кусок и забрала у него косяк.

– Послушай, а почему ты вообще сейчас о них заговорила? Какое тебе до них дело? С Наташей все в порядке. Вся эта хрень скоро уляжется.

– Знаю, – ответила она. – Я думаю, что эта ситуация просто все вернула. Воспоминания о том, как хреново они со мной обошлись. – И даже более того, хотела сказать она, это вернуло мысли о том, как сильно я хотела быть с ними. Что я позволила бы им быть со мной стервами, если бы только могла оставаться в их кругу. Я такая неудачница! Правда, о некоторых унижениях лучше не распространяться, если хочешь удержать парня. Никому не нужно знать, какой тряпкой она могла быть, а особенно Эйдену.

– Джейми ходил ее навестить, – сказал Эйден, – но она, по-видимому, очень устала от всего этого. Думаю, поэтому он почувствовал себя идиотом. Он и в лучшие времена не очень-то ладил с людьми. – Она протянула ему косяк, но он покачал головой: – Докуривай. Мне скоро нужно будет поиграть на гитаре.

Это было единственным, что раздражало Бекку в работе Эйдена с Джейми Мак-Махоном, – они записывались по вечерам, с семи или восьми и до полуночи, а иногда и дольше, если сроки поджимали. Это означало, что иногда она не видела Эйдена по нескольку дней. А если бы они работали днем, как все нормальные люди, то он был бы свободен по вечерам.

– Если бы он спас меня, я бы захотел его увидеть, – продолжил Эйден. – Хотя бы просто чтобы поблагодарить.

– Она и Хейли не отвечает на сообщения. Может, ей не настолько хорошо, как все думают. Когда я читала ей в больнице, она была такой неподвижной. Было трудно поверить, что она не умирает. Она была как мертвая или что-то вроде того. Наверное, не так уж легко оправиться от подобного.

Почему она вдруг начала защищать Наташу? Как долго умирают старые привычки?

– Все равно странно. И это очень в ее стиле – наплевать на то, что он проделал такой путь, чтобы повидать ее. Она могла уделить ему хоть пять минут.

– И правда, – согласилась Бекка. – Ее мама звонила моей. По всей видимости, Наташа мало что помнит. А из того дня вроде как вообще ничего.

– Все больше оснований думать, что ей было бы желательно увидеться с ним.

– Да, но это Таша. Я не уверена, что свидания в больнице – это для нее.

Эйден вопросительно смотрел на нее.

– Без макияжа. Без выпрямителя для волос. Без бюстгальтера пуш-ап.

– О, мяу. – Эйден рассмеялся, притянув ее к себе. – Ты можешь быть такой стервой, – произнес он почти ласково и запустил руку ей в волосы, наклоняясь, чтобы поцеловать.

Ей нравилось, как он целуется. Трепетное и сладкое ощущение. Под кайфом было еще лучше – а так они проводили большую часть времени, если честно. Покалывание языка, и вот наркотик уже в венах, и всего через пару секунд все ее тело начинало пульсировать. Она никогда не уставала от Эйдена. Никогда. Наташа сглупила, отказав ему.

Она подобрала Наташины объедки. Бекка пыталась не думать об этом. Эйден любил ее, Бекку. Он бы никогда не полюбил Наташу, по крайней мере, так. Она бы не стала его второй половинкой. Но ее все еще беспокоило то, что он хотел Ташу, считал ее красивой. Она действительно красивая. От осознания этого Бекке было только хуже. Но даже если бы они стали встречаться, это продлилось бы недолго. В конце концов он нашел бы Ребекку. Как только с Таши стерлась бы сияющая позолота и под ней проявился дешевый металл, он бы понял, что Бекка – его бриллиант. Конечно, он бы это понял.

– Что? – спросил он, отстраняясь, будто почувствовав ее отвлеченность. Его глаза были мутными и красными, а улыбка – мягкой.

– Ничего, – ответила она. – Ерунда.

У них оставалось всего полчаса или около того, прежде чем он отвезет ее домой, а потом отправится работать над очередным саундтреком, который записывал мистер Мак-Махон. Она не хотела провести это время, думая о Наташе Хоуленд. Она была частью ее прошлого, пусть там и остается. Даже если Таша приползет к ней – чего она никогда не сделает, – Бекка не захочет иметь с ней ничего общего. Если бы это Бекка оказалась возле реки, кто знает, вытащила бы она свою лучшую подругу? Вот тебе и навечно. Только умереть можно навечно. От этой мысли у нее похолодело внутри. Умереть и любить Эйдена. Она еще крепче обняла его за шею. Это – навсегда. Она была уверена в этом.