Текст книги "Право на месть"

– Ма, какого хрена!

Я вдруг вздрагиваю, Ава упирается в переднюю панель, а снаружи – из тусклого и далекого места, принадлежащего другим людям, за рамками моей паники, – доносится скрежет тормозов и гудение клаксонов. Машина останавливается, когда я слишком быстро торможу, мои ноги нажимают на педали, дыхание тяжело вырывается из груди, а я изо всех сил тащу себя в настоящее.

Ава смотрит на меня широко раскрытыми глазами:

– Ты что делаешь?

Я остановилась на полпути к развязке и в своем тумане вижу только ненависть в искаженных лицах водителей, проезжающих мимо.

– Ты что – не смотрела?! – орет Ава.

– Я… я не… я думала, все чисто.

Фрэнки Вейн продолжает петь, отчего у меня пульсирует в висках; я хочу выключить радио, но не могу допустить, чтобы Ава видела мои дрожащие руки.

– Нужно было мне дождаться этого чертова автобуса, – бормочет Ава.

Вот она, мой непримиримый подросток. Ее пренебрежительность выводит меня из состояния ступора, я заставляю себя действовать, поворачиваю ключ в зажигании, еду дальше, теперь слежу за каждым съездом. Слава богу, школа совсем рядом. Песня наконец смолкает.

– Отличная песня, – произносит бесплотный голос Стива. – Где она теперь?

У меня не получается сразу же выключить радио. Где она теперь? От этого вопроса мое лицо заливает краска, я вжимаюсь в спинку кресла, словно пытаюсь спрятаться нем.

– Удачи, – говорю я, слова вязнут у меня во рту. Ава выходит. Она смотрит на меня, и я жду новых упреков, но вижу озабоченность на ее лице.

– Ты езжай поосторожнее, ладно?

Я киваю и чуть улыбаюсь ей. Моя дочь беспокоится обо мне. Беспокоится или боится? Я напугала ее? Конечно напугала. Я чуть не разбила машину. Все эти мои тайные страхи могли привести к тому, что я бы ее покалечила. Как только Ава закрывает дверь, я отъезжаю, стараясь не мчаться по «лежачим полицейским». Сворачиваю за угол и еду, пока не чувствую, что здесь уже не попадусь на глаза любопытных родителей, останавливаюсь у тротуара. Я открываю дверцу – и меня начинает рвать, просто выворачивает наизнанку, а дождь хлещет безжалостно. Меня рвет горячим, обжигает грудь, я освобождаюсь от завтрака, кофе и желудочного сока и, лишь почувствовав, что уже совершенно пуста, захлопываю дверцу.

Боль пронзает мое тело, меня всю трясет. Я очистилась, но это обманчивая пустота. Рвотой не прогонишь страх. Мой ужас никогда меня не покинет. Как и скорбь, которую я храню, точно драгоценность, твердый бриллиант из черного углерода моего выжженного сердца.

Игрушечный кролик.

Песня.

Чувство, будто что-то не так.

Сколько во всем этом совпадений? Случайностей? Ни одного? Все? Я схожу с ума?

Я смотрю в окно на мир вокруг и думаю, сколько косметики осталось у меня на лице. На работе я должна выглядеть презентабельно. На мне жакет, так что блузка не очень промокла, а в волосах недостаточно жизни, чтобы растрепаться после дождя. В офисе я могу засунуть голову под сушилку и собрать волосы в хвостик.

Наконец я отметаю в сторону все мысли о прошлом – но только в сторону, а не в небытие, – смотрю на свое отражение в зеркало заднего вида. Не так плохо, как я опасалась. Можно не ехать домой, чтобы все переделывать.

По крайней мере, я не плакса, думаю я, заводя машину. Никогда не была такой. В тишине у меня в голове звучат слова песни, и я знаю, что они останутся там на весь день. Нужно скорее добраться до работы. Меня не волнует Джулия и деньги. Меня не волнует Саймон Мэннинг. Я хочу только оказаться там, где буду чувствовать себя в безопасности.

12

Ава

Моя комната больше похожа на номер в гостинице. Двуспальная кровать, письменный стол с маленьким холодильником для лимонада под ним, даже диван у стены, с такой удобной спинкой, что можно полулежа смотреть телевизор. Все это появилось в моей спальне после ремонта в прошлом году. Ремонтировали только мою комнату, не мамину. Она сказала, что любит свою комнату и не хочет ее менять, а я расту и мне нужно что-то новое. Я была глупой и поверила ей. Теперь я знаю: она, вероятно, не могла себе позволить ремонт двух комнат и думала, что, если у меня будет такая шикарная комната, я буду больше времени проводить дома. А я примерно в то время стала чаще выходить из дома одна. Как то и полагается тинейджеру. В общем, ничего из этих ее планов не вышло, потому что в последнее время мы все чаще торчим у Джоди, а не здесь.

– Слаба богу, завтра нет этих долбаных экзаменов!

Лиззи вытянулась на диване, Андж кайфует на кровати со мной, лежит на боку, сплошные бедра и загогулины, а Джоди сидит у стены на старом кресле-мешке, оставшемся с тех времен, когда я была маленькой. На кофейном столике банки колы и пакетики чипсов.

– Но мы уже почти закончили, – говорю я. – А там – свобода.

На этот раз меня ждут не только долгие летние каникулы, это еще и ощущение нового будущего. Хотя мы с Андж переходим в шестой класс и остаемся в СШКЭ еще на один год, все равно чувство такое, что нас ждет что-то новенькое. Другие правила и свобода. Быть выше остальных. Пересечь новую границу. Еще один шаг во взрослый мир. Это наводит меня на мысль о субботнем вечере. Вот когда я пересекла границу. В некотором смысле год в СШКЭ будет отстой, но колледж слишком далеко, а проходной балл экзаменов второго уровня чересчур высок.

– Завтра плаваем? – спрашивает Андж. – Тренироваться нужно, даже если соревнований пока не предвидится.

– Жаль, что у них нет соревнований во время экзаменов.

Мой телефон дает звоночек. Кортни. Опять. Не хочу ли я встретиться с ним сегодня?

– Опять он? – спрашивает Лиззи, я киваю и, пожевывая нижнюю губу, думаю, что ему ответить.

Летаргия в нашей компании испаряется, и я уверена, Анджела уже мурлычет. У нас все время течка. Летом секс повсюду, и мы, как собаки, идем на него, чуем его в воздухе. Мы почти взрослые. Секс – часть этого. Он большая часть взрослой жизни. Мне не хотелось делать это с Кортни в субботу, но мне хотелось этого, и меня охватывает нервная дрожь, когда я вспоминаю ощущения, когда он был внутри меня, и звуки, которые из него вырывались, и все это казалось не похожим на то, что мы делали раньше, хотя то мне и нравилось больше. Я столько времени провожу, думая о сексе. Только не о сексе с Кортни. О сексе с ним.

– Он тебя любит, он хочет тебя поцеловать… – насмешничает Андж.

– Заткнись!

– Ты когда собираешься делать это снова? – напрямую спрашивает Лиззи. Она всегда так откровенна. – Во второй раз лучше.

– Будто ты знаешь, – поддразнивает Андж.

– Да уж получше тебя.

Наверно, так оно и есть. Лиззи на год старше нас и принимает противозачаточные. Андж думает, что Лиззи это делает, только чтобы регулировать месячные, но на Рождество, когда Лиззи уезжала с Крисом – или как его там – на два месяца, она клялась, что они занимались этим. Она изложила тогда во всех подробностях, какой график они составили, а Лиззи врать не будет. Нужно у нее спросить, что за таблетки она принимает. Так, на всякий случай. Не то чтобы я беспокоюсь. У меня месячные скоро и сиськи побаливают, как всегда бывает, так что я уверена – с этим все в порядке.

– Не могу с ним сегодня встретиться. Мать меня не выпустит, пока идут экзамены.

– Твоя мать против того, чтобы ты после восьми уходила из дома, – говорит Андж. – Как в начальной школе.

– Она уже исправляется, – отвечаю я.

И это правда. Как бы я на нее ни злилась, у меня еще случаются приступы дочерней преданности. Мы всегда были только вдвоем, а теперь я расту и отрываюсь от нее. Я сама могу ее чихвостить сколько угодно, но мне неприятно, когда это делает Андж.

– Ава! – доносится далекий, но легко узнаваемый голос через дверь.

– Господи Исусе, она у тебя что – телепатка? – говорит Джоди улыбаясь. В ее словах, в отличие от Андж, нет ехидства. Она чувствует. «Клуб стремных мамочек».

– Ава! Ты можешь спуститься на секунду?

Я издаю стон, закатываю глаза, словно крупнее геморроя у меня в жизни не было, но, вообще-то, я рада закрыть тему Кортни. Я знаю, что веду себя так, как они ждут от меня, поэтому пытаюсь замести следы. Я за ланчем сказала Андж о том, что он какой-то жалкий, так что, пока меня нет в комнате, она может поделиться этим с остальными. Мы лучшие подруги. Мы говорим друг о дружке почти столько же, сколько мы говорим друг с другом. «МоиСуки». Иногда название нашей группы в «Ватсапе» слишком уж напоминает реальность. Группа как пересадочный пункт, но потом мы разделяемся, чтобы обсудить слова, сказанные кем-то из нас, и это нас бесит.

Я неторопливо спускаюсь по лестнице и думаю: так ли дружат мальчишки, как мы? Волнуют ли их подробности: взгляд, комментарий, лишний фунт-другой веса – вся та фигня, которой мы так одержимы и по которой судим о себе? Не думаю. Не думаю, что они возлагают друг на друга такие же большие надежды, как мы. Мы требуем всего, а это невозможно.

И все же, если случается что-то чрезвычайное, какими бы суками мы ни были, мы стеной встаем на защиту друг друга.

– Это ты уронила?

Мама стоит у стола в коридоре, держит разбитую фотографию – на ней мы с ней несколько лет назад. Алтон-Тауэрс? Кажется, Мэрилин снимала. Стекло и рамочка разбиты.

– Нет. – Я вообще забыла о том, что она тут.

– А другую?

– Какую другую?

Мама рассержена, ее мягкое бледное лицо искривлено, кожа натянулась, и я вдруг ухожу в глухую защиту. Она никогда не сердится. Бывает разочарована, обижена и всякое такое, но сердится редко. Моя преданность, которую я испытывала к ней минуту назад, исчезает.

– Здесь была и другая фотография – твоя. На первый день после восьмилетия. Она исчезла.

– Ты, наверно, куда-то переставила. – Не понимаю, из-за чего тут шум поднимать. Старые фотографии.

– Я не переставляла! – резко отвечает она.

– Ну а я-то тут вообще ни при чем! – огрызаюсь я. Чтобы мы сцепились, не так уж и много нужно.

– А твои подруги? Никто из них не мог это сделать? Случайно? Может, кто-то кого-то толкнул?

– Нет. Они бы сказали. Они же не идиотки.

Мама смотрит сквозь разбитое стекло на наши более молодые лица, словно тут случилось нечто серьезное.

– Я уже могу идти? – непримиримо говорю я. Мое чувство вины, секс, он, вспышки, когда он не в настроении. Он мне говорит, что мама слишком назойливая. Она уже должна отпустить меня на свободу. Он прав. Он меня понимает. Она хочет, чтобы я оставалась маленькой девочкой.

– Если это ты – скажи мне, я не рассержусь.

Ну вот, пожалуйста! Умоляющий тон с патетическим выражением, при котором маленькие морщинки на ее лбу и в уголках рта становятся заметнее, углубляются.

– Да бога ради! – взрываюсь я, словно она меня обвинила в краже или чем-то таком. Я сжимаю челюсти, ярость начинает бушевать во мне. Пальцы скручиваются в когти. Я чувствую себя уже не человеком, а животным. – Я тебе уже сказала! Нет! А если бы и да – это всего лишь какие-то дурацкие фотографии; кого они волнуют?! Может, это полтергейст или еще что-то такое! – Не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь и топаю наверх. – А с экзаменами у меня все отлично – спасибо, что спросила!

Я напитываю слова, которые кидаю в маму, таким ядом, что они превращаются в отравленные стрелы, и оставляю ее там – пусть стоит, вцепившись в разбитую рамочку. Может, я от этого так взбесилась. Она тоскует по тем дням. Я знаю. И я тоже тоскую. Жизнь тогда была проще: ни тебе сисек, ни секса, ни превращения во что-то, чем ты не была раньше, но я с этим ничего не могу поделать, мое взросление не прекратится – и я хочу расти, – мама должна с этим смириться.

– Все в порядке? – спрашивает Андж, когда я плотно закрываю за собой дверь.

– Да, экзамены – вся эта ерунда. – Я вымучиваю улыбку. Я лгу, и у меня такое чувство, что Джоди это знает, потому что, когда я прохожу мимо нее, она смотрит на меня сочувствующим взглядом, которого не видят другие. «Клуб стремных мамочек». Либо так, либо они слышали, как я кричала.

– Джоди рассказывала нам, как она любит старых мужчин, – фыркает Лиззи, когда я хлопаюсь на свою кровать. – Стыдоба.

– Я сказала – мужчин старше меня, а не стариков.

– Не думаю, что такая уж стыдоба. – Я стараюсь говорить невозмутимым тоном. – Многие мужчины постарше – такие крутые.

– Ну, я не думаю, что она говорит о тридцатилетних.

– И я тоже. Брэд Питт все еще крутой, а ему уже полтинник.

– Мне все равно, что вы говорите. – Джоди направляет их шутливое отвращение на себя. – Но так оно и есть. В мужчинах постарше что-то есть.

– Опыт! – хихикает Лиззи. – И зелененькие.

– Твой отец вполне себе крутой, Лиззи. – Джоди подается вперед, она наслаждается этим разговором. – Сколько ему? Сорок четыре? Сорок пять?

– Боже, ты отвратительна! – взвизгивает Лиззи.

– Но он в прекрасной форме. – Джоди вскидывает брови. – Он наверняка неплох в голом виде.

Лиззи приходит в такой ужас, что мы все вскоре съезжаем с катушек, пытаемся превзойти друг дружку, описывая, как Джоди могла бы трахаться с отцом Лиззи, пока у нас бока не начинают болеть от смеха, от которого слезятся глаза и перехватывает дыхание. Мы так смеемся, что я забываю отправить эсэмэску Кортни, и мне все равно. Мне никто не нужен, кроме этих девчонок. «МоиСуки». «Великолепная четверка».

13

Лиза

День был явно не мой.

Эта мысль настолько комична, что я истерически хихикаю. «Такие слова», – сказала бы я прежняя. До всего этого. До Даниеля. В те времена, когда я была смешливой. Смех переходит в сдавленный всхлип, и, хотя мне жарко, я натягиваю одеяло по подбородок, словно испуганный ребенок в ночи.

 
Мы с тобой вместе умчимся в ночь.
Договорились, да, решено?
Что нам воду в ступе толочь?..
 

Слова эти снова и снова крутятся в моей голове весь день.

На работе передышки тоже не получилось. Мэрилин не пришла – у нее случилась одна из ее мигреней, и она не ответила, когда я послала ей эсэмэску, отчего мне стало еще хуже, – с ней что-то происходит, а она мне не говорит. Потом Джулия ушла на первую встречу с клиентом, а вернулась самодовольная, раскрасневшаяся, всем принесла печенье. Я опять вспомнила про деньги – как мне не хватало Мэрилин.

У меня состоялась встреча с Саймоном – нужно было окончательно обговорить кое-какие детали, и я вдруг ответила согласием на его предложение поужинать с ним, когда Ава сдаст экзамены, потому что я оказалась так слаба – так слаба в коленях, – что не могла ответить ему «нет». Проще было сказать «да». Не столь непримиримо. Так я ответила самой себе. Так было проще. Но это неправда. Я согласилась, потому что хотела этого. Потому что я одинока. Потому что у меня от него так в висках стучит – я думала, память потеряю. Потому что, когда я рядом с ним, я словно сдираю слои тонкой гофрированной бумаги, в которую когда-то завернула сокровище, потом где-то спрятала, чтобы было в безопасности, и забыла о нем.

Живой – с ним я чувствую себя снова живой.

Но потом я пришла домой, увидела разбитую рамку с фотографией, не нашла другую и подумала: «Вот это научит меня не пытаться больше быть счастливой». С тех пор у меня сводит живот. Резкие кислотные боли, словно стенки желудка склеили и кто-то пытается их разодрать, чтобы стало как прежде. Мне пришлось выждать пять минут, согнувшись пополам, только после этого – я дышать едва могла, а говорить и вовсе не получалось – я смогла позвать вниз Аву.

Серый потолок надо мной вращается, как опасные речные водовороты. Я хочу, чтобы он засосал меня наверх, утопил, вышвырнул в никуда.

Ни Ава, ни ее друзья не имеют никакого отношения к тому, что одна фотография разбита, а другая пропала. После того как я резко с ней поговорила и она унеслась наверх, я лихорадочно обыскала сумочки, оставленные девчонками на кухне, – они явно искали что-нибудь перекусить. Ни стекла, ни рамочки – ничего. Ничего я не нашла ни в мусорном ведре на кухне, ни в бачке во дворе. Я даже заставила себя сходить к контейнеру, куда выбросила Кролика Питера. Хотя я и знала, что мусор из него вывезли несколько дней назад, я все же питала надежду увидеть мокрую, грязную игрушку, укоризненно смотрящую на меня. Его там не было. Как не было и поспешно спрятанных свидетельств разбитого стекла или украденных фотографий.

«Уедем со мной, детка, уедем прочь…»

Может, я схожу с ума?

Когда девчонки уходили – на всех одежда в обтяжку, под ней ничего не спрячешь, – я спросила Джоди, не останется ли она на чай. Я ее знаю меньше, и, хотя она старше всех, мне не нравилось думать, что вот она сейчас вернется в пустой дом и будет есть еду из микроволновки. И еще мне больше не хотелось ссориться с Авой. Я подумала, что, может, моя нервозность портит ей настроение, а если я продемонстрирую расположенность к ее друзьям, она успокоится. Но Джоди поспешила прочь, опустив голову, и мне стало еще хуже при мысли о том, что им могла наговорить про меня Ава.

Я приготовила обед, руки при этом действовали автоматически, а мозг онемел, но взгляд мой все время возвращался в коридор – к пустому пространству на столике, Ава все еще в раздражении от моих обвинений, а я в тисках параноидального страха. В результате я испытала облегчение, когда дочка взяла тарелку и ушла в гостиную смотреть что-то по МТВ, а я осталась смотреть на собственное отражение в кухонных окнах.

Одна фотография пропала, друга разбита. Не оставили ли разбитую для того, чтобы привлечь внимание к пропавшей? Может, это своего рода послание? Фотографию моей девочки забрали, а ту, на которой мы стоим со счастливыми лицами, разбили. Не нужно быть гением, чтобы прочесть смысл этого послания.

Ава. Моя детка. Я не могу допустить, чтобы с ней что-то случилось.

Дыхание у меня горячее и кислое, я пытаюсь подавить в себе нарастающую истерику. Я проверила все окна и двери. Нигде никаких попыток взлома. Кухонная дверь была заперта. Как кто-то мог проникнуть в дом, не оставив следов?

Может быть, все-таки Ава? Эта мысль – как маленький спасательный круг в океане страха. А улика спрятана где-то в ее комнате? Это единственное место, которое я не смогла обыскать. «Может быть, это Ава?» – снова и снова повторяю я, но не могу себя убедить. Передо мной все время возникает ее лицо на лестнице. Она была сбита с толку. Не могла понять, о чем я говорю.

Глаза у меня жжет, я устала, а мысли продолжают метаться. Глаза хотят закрыться, отдохнуть, уснуть, но я не могу им этого позволить. Я боюсь снов. Я не хочу увидеть Даниеля – по крайней мере, сегодня ночью.

А я знаю: он придет, потому что я никак не могу его отпустить. Да и как я могу это сделать?

«Ты должна научиться жить в настоящем. Каждым днем. Сосредоточься на Аве».

Сразу же, как только психотерапевт сказал мне это, я подумала, что это все безумная дребедень, но я пыталась, Господь свидетель, пыталась, но это невозможно. Прошлое – моя тень, оно всегда со мной, цепляется за меня.

Может быть, позвонить Элисон? Она бы выслушала меня. «Выслушала что?» – издевательски спрашивает мой внутренний голос. У меня непонятные ощущения? Фотография пропала? Я слышала песню по радио? Знаю, что` она ответит. Я в последнее время ей уже столько звонила. Она, наверно, думает, что я рехнулась. Это все мое воображение. Дыши глубже. Забудь об этом. Нужно отменить ужин с Саймоном. Может, тогда все это прекратится. Глупо было с моей стороны думать, что я способна пойти на свидание. Нужно было головой думать.

Я ухожу, улитка прячется в свою ракушку.

 
Мы будем жить свободно, как хотим,
Я и ты всегда в пути.
Решено, все теперь решено;
Едем, детка, едем…
 

Может, все это ерунда? Может, я просто схожу с ума? Может, это я разбила рамочку? Может, это я разбита?

14

Ава

В моей комнате темно, только светятся айфон и айпад, словно две луны в ночи. На айпаде открыт «Фейсбук», и я смотрю на него, жду. Я всегда его жду, это как зуд под кожей – мне туда не проникнуть. Я все время про него думаю. И еще больше, когда он вот такой – в спешке или занят чем-то в своей скучной жизни. Он сказал – вернется через десять минут, а его нет уже двадцать.

А если я его отшила, нажаловавшись на мать? Это какой-то детский, подростковый комплекс? Нижняя губа болит – я ее все время кусала. Он, казалось, не возражал. Напротив, с пониманием отнесся к тому, что я испытала смущение, когда мама пригласила Джоди остаться на чай. Она не пригласила других, так что было абсолютно ясно: это потому, что я ей рассказывала, что матери Джоди вечно нет дома. Мне Джоди по-настоящему нравится, и у меня возникло ощущение, что я каким-то образом предала подругу, рассказав о поведении ее чокнутой мамочки моей мамочке. Слава богу, Джоди не возражала. А если и возражала, то ничего не сказала и казалась вполне себе нормальной.

Я смотрю на наш последний обмен в «Ватсапе» на телефоне.

Значит, он учитель? Твое слабое место?

Я ответила:

Типа того.

Больше она ничего не спрашивала. Вот что мне нравится в Джоди. Она знает, когда не нужно пережимать. Если бы мы поменялись ролями, я бы не дала ей покоя, пока она мне все не рассказала бы. Я завязываю еще один узелок на память в моем бесконечном списке «как стать лучше»: постарайся не вымучивать из человека секрет, если он у него есть. Во многих смыслах от такого ее поведения мне как раз хочется рассказать ей больше. Я хочу поделиться с кем-нибудь. Меня переполняет это желание.

У меня в «Ватсапе» еще три неотвеченных послания от Кортни, хотя он, вероятно, уже видел, что я онлайн. Я одно ему отправила раньше, сказала, что мать просто грудью встала – не выпускает меня, пока экзамены, и он, кажется, поверил.

Я от этого себя неважно почувствовала, потому что Кортни такой милый, но я не хочу здесь никого по вечерам. Приблизительно с девяти или десяти, когда он может быть свободен и захочет поболтать.

Сейчас полночь. Джоди легла спать час назад, и Кортни сдался – уже не ждет ответа, поэтому я выключаю мой айпад и даю мышцам расслабиться, опускаясь на подушку, открываю мессенджер на айфоне. Как-то раз некоторое время назад я отправила Лиззи текст, предназначенный Анджеле. Слаба богу, там ничего такого не было, но я теперь никогда не открываю на одном девайсе много чатов одновременно. Не хочу, чтобы другой читал то, что не ему писалось.

В тишине дома ловлю себя на том, что прислушиваюсь к звукам в коридоре. А если мама опять придет в мою комнату, как это сделала на днях ночью? Может, лучше забраться под одеяло?

Ты здесь, красавица?

Все посторонние мысли тут же гаснут, я сажусь на кровати, сердце бьется как сумасшедшее. Он вернулся.

Здесь. У себя в постели. Жду тебя.;-)

Меня бросает в жар, слова становятся неуклюжими, но я все равно жму «отправить». Я пытаюсь выглядеть сексуальной и кокетливой, но в то же время не хочу заходить слишком далеко – к фотографиям, видео и всякому такому. Он просил об этом на прошлой неделе, но я сказала «нет». Я была слишком застенчива. С тех пор он ничего не просил и извинился. Он сказал, что выпил немного, думал обо мне и размечтался. Но мне тогда понравилось. То, что он вот так думал обо мне. Интересно, я у него тоже все время в голове, как он у меня?

И все же, может, послать ему что-нибудь? В нижнем белье. Но без лица, конечно, – я же не такая идиотка, как Мэг. Но что-нибудь такое, чтобы он убедился: я женщина, а не девочка. Но я ненавижу свое тело и не могу представить, чтобы на селфи оно выглядело хорошо с любого ракурса, как у всех этих девиц в бикини в «Инстаграме». Бедра у меня будут выглядеть ужасно. Может, это меня и останавливает. Мое собственное чувство неловкости.

Не могу долго болтать. Просто хотел сказать спокойной ночи.

Меня сжигает разочарование, пламя, пожирающее закручивающуюся бумажку.

У меня всего несколько минут. Извини, что такая фигня. Но я выкрою больше времени, обещаю. Настанет день, и у нас впереди будет целая вечность.

Я ничего не отвечаю. Не хочу показывать, что расстроена, и мне нужна минутка – надо привести себя в чувство. Он всегда говорит, что еще найдет время и в будущем все будет по-другому, но как насчет «сейчас»?

Я думал, ты сегодня будешь с Кортни. Рад, что ты не с ним.

Кожу у меня щиплет, я чувствую, что маятник качнулся в его сторону. Я ему говорила, что у меня на дне рождения был Кортни. Он знает, мы с Кортни типа дружим, хотя я и писала, что, вероятно, вскоре с ним закончу.

Я думала об этом, – набираю я. – Кортни все шлет мне эсэмэски. Он меня действительно хочет увидеть. Не знаю, что мне делать.

Я ни о чем таком не думала. Я не отвечала на послания Кортни, но ему это знать необязательно. По крайней мере, пока он – совершенно очевидно – переживает из-за этого. Я, когда была маленькой, совсем иначе представляла себе любовь. Я думала, люди влюбляются – и все идеально. Мне бы следовало догадаться, что в моей собственной семье все было совсем не так, но мне никто не говорил, как эгоистична любовь. Она тебя просто поедает. На скольких струнах нужно сыграть, чтобы добиться своего.

Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась, это несправедливо с твоей стороны.

Мое сердце скачет в груди.

Почему? Ты ревнуешь?

Это слишком уж откровенно.

Я злюсь на себя, но я должна знать. Не хочу, чтобы он думал, будто я пыталась вызвать у него ревность, хотя именно это я и делала.

Немного. Он, похоже, слишком юн для тебя. Ты чересчур зрелая для мальчишки вроде него. Он не сделает тебя счастливой.

Не сделает, – отвечаю я. – Счастливой меня сделаешь ты. Но тебя здесь нет. Мы ни разу не встречались. А Кортни – он здесь.

Я горжусь собой. Всю вину валю на него.

Нам нужно встретиться.

Его слова настолько потрясают меня, что экран на какое-то время мутнеет в моих глазах. Ладони у меня вспотели от притока адреналина.

Когда?

Не слишком ли я настойчива? Но я хочу знать. Я хочу увидеть его сейчас! Я встану и поеду в любое место, какое он назовет, чтобы увидеть его во плоти, поговорить с ним и все остальное.

После твоих экзаменов. Дней через десять, ладно? Я выберу время и место и дам тебе знать. Но это только вечером. Тебя устроит?

Устроит? Улыбка у меня такая огромная, что лицо вот-вот треснет.

Да, да, да! хххххххххх

Я слишком возбуждена, не хочу больше играть. И пусть знает, как я рада.

Только никому ни слова, ладно? Только мы вдвоем. Будет классно. Никто не давит.

Мое сердце взрывается.

Обещаю – никому ни слова.

И я это на полном серьезе. Никому. Может, потом скажу девчонкам – если будет, кому говорить, – но это только потом. А то ведь захотят поехать со мной, а это исключено.

Он несколько секунд молчит. Потом:

Извини, мне пора. Скучаю по тебе, красавица. До скорой встречи. xх

Я выписываю с сотню поцелуев и падаю на подушку. Мы встретимся! Мы на самом деле встретимся!

Ничего лучше этого со мной никогда не случалось.

15

Лиза

Уже неделя прошла, и, хотя каждый день у меня начинался со страшной тревоги: что он может принести? – больше не было ни Фрэнки Вейна, ни мокрых кроликов на улице, ни пропавших фотографий. Несколько ночей я принимала таблетки от бессонницы, погружалась в темноту, а по утрам уходила из дома с туманом в голове, но теперь клей в моем желудке, кажется, понемногу растворяется. Погода тоже улучшилась, вместо дождя светит яркое, теплое солнце. В этом летнем свете и радости легче убедить себя, что все случившееся – сплошные совпадения.

Жизнь устоялась и на работе с новыми людьми в ПКР. Даже странно, как быстро группа людей может выстроить отношения. Те, кто ушел в новое отделение, уже стерлись из моей памяти, и теперь обстановка спокойно-приятная – как легко можно забывать людей!

Смешок – быстро смолкший – проносится по офису. Несмотря на мое первоначальное впечатление, что Стейси слишком умна, чтобы купиться на пустую болтовню Тоби, похоже, я ошиблась: их флирт становится слишком очевидным. Пространство между ними разогрето; если проходишь рядом, ощущаешь теплое океаническое подводное течение. Но я тут вряд ли имею право что-то комментировать – я сегодня вечером ужинаю с Саймоном.

Ужин с Саймоном Мэннингом. Нервы у меня напряжены. И не только в нервах дело. Но еще и в возбуждении. В том, что я смогу позабыть о страхе, который держал меня. Но теперь у меня страх другого рода. И еще все это, все эти волнения. Не привыкла я к такому. Я жила полужизнью. Так мне было проще.

Я еще не сказала Мэрилин о Саймоне, а нужно было. Скажу. Просто знаю, как она обрадуется, а это лишь усилит мои ожидания, хотя я убеждаю себя, что это просто дружеское приглашение на ужин. Кроме того, мне меньше всего хотелось бы, чтобы кто-то из коллег пронюхал. Я не то чтобы храню это в тайне, просто никому не говорю. Думаю, он тоже никому не говорил.

Смотрю на часы. Почти два. У Авы сегодня последний экзамен – и тогда аттестат о неполном среднем у нее в кармане. Мне все еще трудно поверить, что моя детка уже переходит на последний уровень. Представляю себе, как после этих нескольких дней она ждет не дождется, когда же пролетят и последние два года учебы в школе. Неделя выдалась для нас далеко не лучшая. Я слишком цеплялась к ней – эта песня все повторялась и повторялась у меня в голове, натягивала мои нервы, как тетиву, и я впадала в панику каждый раз, когда дочка уходила из дома. Попыталась было посмотреть ее телефон и айпад, но она и то и другое запаролила. А в ответ только набрасывалась на меня. Но вряд ли я могу ее за это винить. Я достаю телефон и отправляю ей на скорую руку послание:

Надеюсь, последний экзамен прошел нормально. У меня есть для тебя кое-какие деньги, если захочешь пойти отпраздновать с девочками. Напомни мне, когда вернусь. хх

Дам ей пятьдесят фунтов. Деньги смешные, я знаю, поэтому пытаюсь заглушить внутренний голос, предупреждающий меня, что в ее возрасте она, скорее всего, потратит все на водку. Но сначала она с друзьями хотя бы смажет стенки желудка дешевой пиццей. Как бы там ни было, они девицы спортивные, не будут рисковать плаванием, сделав что-нибудь совсем уж вредное для здоровья. Это я себя убеждаю. Соломинка, за которую я цепляюсь в буйном бесконтрольном потоке жизни моей дочери.

Завтра фестиваль. Ава, вероятно, отложит бóльшую часть денег на него. Я пойду с Мэрилин и Ричардом – дни, когда дочка держала меня за ручку, давно прошли, – с нетерпением жду этого. Живая музыка, ярмарка с аттракционами, солнце, хот-доги и сахарная вата. Все, что мне нужно, чтобы прогнать остатки беспокойства.

– Печенье?

Я, немного испуганная, поднимаю голову. Джулия держит пластиковый контейнер с грубо нарезанными шоколадными квадратиками.

– Сама сделала? – Мой голос звучит недоуменно, слова вырываются слишком быстро – я не успеваю скрыть, насколько несовместимой представляется мне эта идея с тем, что, как мне кажется, я про нее знаю.

– Люблю печь – меня это успокаивает, – отвечает она.

У меня не остается выбора – только взять квадратик печенья.

– Спасибо. Возьму кофе и через минуту попробую.