Текст книги "Анатомия скандала"

Неужели так поступают все мужья? Сперва ощущаешь боль, потом приходит гнев? Так не должно быть. Их брак не такой, как другие, он основан на любви, доверии и сексе, которым Софи занимается со всем старанием.

За свою жизнь она не раз шла на компромиссы и, видит бог, совершила настоящий подвиг веры, когда они с Джеймсом снова сошлись, но к чему все это, если отношения теряют прочность? На глазах у нее выступили слезы. Джеймс поднял голову и перехватил ее взгляд, о чем Софи немедленно пожалела.

– Есть и еще кое-что, – сказал он.

* * *

Ну еще бы, он бы не признался в измене просто так.

– Она беременна? – Эти два слова, циничные, но необходимые, вытянули все краски из разделявшего их пространства.

– Нет, конечно!

Софи невольно выдохнула: значит, никаких единокровных братьев-сестер у Эмили и Финна, никаких доказательств внебрачной связи мужа. Ей не придется ни с кем делить Джеймса.

И тут его лицо исказилось гримасой. Ногти Софи впились в ладони острыми полумесяцами. Она впервые заметила, что костяшки пальцев похожи на шарики из слоновой кости, прорывающиеся через розовую кожу. Что может быть хуже того, что другая женщина родит его ребенка – или сделает аборт, уничтожив его ребенка? Пойдут слухи, ведь интрижка – самая пикантная тема для сплетен. Сначала слушок пронесется в кафетериях палаты общин, но быстро выйдет за пределы «избранного круга». Кто уже об этом знает? Коллеги Джеймса? Премьер-министр? Жены других замминистров? И что теперь скажет Элли? Софи представила глупое пухлое лицо и плохо скрываемую жалость: может, соседка угадала истинную подоплеку ее эсэмэс и уже сочувствует Софи?

Она задышала глубоко и ровно. Роман на стороне они переживут, он останется в прошлом. Интрижка – не преступление, ну мелькнет где-нибудь в разговоре и быстро забудется, люди переключатся на что-то другое… Но после слов Джеймса опасность многократно возросла, угрожая все погубить. Софи задохнулась, словно от удара под дых, представив себе возможный сценарий развития событий. Такого она предусмотреть не могла.

– Эта история вот-вот появится в газетах.

Глава 3

Софи

22 октября 2016 года

Историю слили «Мейл», и им пришлось ждать свежих выпусков газеты, чтобы понять, насколько плохи дела.

Начальник службы премьер-министра по связям с общественностью Крис Кларк нервно мерил шагами гостиную. Телефон то был прижат к его уху, то будто прилипал к пальцам. Крысиное лицо осунулось от напряженного ожидания. Сузились маленькие глазки, посаженные близко к острому носу, сальному от постоянного фастфуда. Кожа у него посерела от ранних подъемов и недостатка сна.

Софи не выносила этого Кларка: ей были противны его гнусавый эстуарный выговор, самомнение, походка коротышки (при своих пяти футах девяти дюймах рядом с ее мужем Кларк казался карликом) и сознание собственной незаменимости для британского премьер-министра.

«Кларк способен найти общий язык с кем угодно. Мы все у него в кулаке: он наизусть знает наши недостатки и то, как их нейтрализовать», – сказал Джеймс, когда Софи заикнулась о своем инстинктивном недоверии к нему.

У нее нет барометра, чтобы измерить этого бывшего корреспондента «Мировых новостей» из Баркинга. Он холост и бездетен, но не гей, это точно, просто политика поглощает его целиком. В свои неполные сорок он являет собой олицетворение клише «женат на своей работе».

– Вот черт, – сказал Кларк, читая статью на айпаде в ожидании, пока доставят толстый субботний выпуск «Мейл». Рот у него скривился, как от кислятины.

Софи еле сдержала раздражение при виде заголовка «У министра интрижка с помощницей» и первой строки: «Близкий друг премьер-министра назначает свидания в коридорах власти».

Софи начала читать, но слова сливались в нечто неудобоваримое: «Самый сексапильный замминистра Британии занимался любовью со своей помощницей в лифте палаты общин! Эксклюзивный репортаж об этом в «Дейли мейл». Джеймс Уайтхаус, заместитель министра внутренних дел и конфидент премьер-министра, крутит роман с парламентской референткой непосредственно в Вестминстерском дворце. Женатый человек, отец двоих детей, Уайтхаус уединялся с 28-летней блондинкой Оливией Литтон даже во время партийной конференции».

– Ну это уже была глупость, – прорезал общее молчание голос Криса.

Софи пыталась обуздать свои эмоции и сказать что-нибудь спокойно и убедительно. Не в силах совладать с собой, она резко встала. Отвращение накрыло ее волной физической тошноты, и она поспешила удалиться на кухню. Склонившись над раковиной в надежде, что дурнота отступит, Софи ощущала под пальцами холод хромированной стали. Несколько секунд она смотрела на сияющую чистотой раковину, затем перевела взгляд на рисунок Финна, один из немногих, удостоившийся места на холодильнике. На листе четыре человечка с широченными улыбками: отец возвышается над всеми, будучи вполовину выше жены и вдвое больше сына. Взгляд шестилетнего ребенка на мир. И подпись темно-розовым фломастером: «Моя семя».

Семья Финна. Ее семья. У Софи выступили слезы, но она поморгала и осторожно коснулась мокрых ресниц, чтобы не размазалась тушь. Сейчас не время плакать от жалости к себе. Софи думала, как бы поступила ее мать. Джинни налила бы себе двойной виски и ушла гулять с собаками среди продуваемых ветром скал. Здесь нет собак и безлюдного побережья, где можно дать волю эмоциям и скрыться от газетчиков, которые, судя по опыту «неблагоразумных поступков» других членов правительства, скоро будут кружить у их дверей.

Как все объяснить детям, которые ждут не дождутся, чтобы пораньше поехать на балет и плавание? Фотоаппараты. Репортеры. Финна еще можно обмануть, но Эмили? Вопросам не будет конца. «Почему они здесь? У папы что, неприятности? А кто такая эта леди? Мама, а зачем они хотят нас фотографировать? Мам, ты что, плачешь? Мам, а ты почему плачешь?» От мысли о предстоящем публичном позоре, всеобщем пристальном внимании и о том, что ей, Софи, придется успокаивать детей, пока не кончатся вопросы, ее вырвало.

Будут слова, брошенные ей вслед на игровой площадке, будут жалостливые взгляды или едва скрываемое злорадство других мамаш. На секунду Софи захотелось затолкать детей в машину и отвезти к своей матери в Девон, где высокие крутые берега изрезаны бесчисленными тропами. Но бегство означало бы признание вины и отсутствие согласия между супругами. Ее место здесь, рядом с мужем. Софи налила себе стакан воды из-под крана, через силу сделала пару глотков и вернулась в гостиную – посмотреть, как можно укрепить их брак и спасти политическую карьеру Джеймса.

– А что, она действительно типичная отвергнутая любовница? – Крис Кларк, ссутулившись, подался вперед, всматриваясь в Джеймса, будто ища вразумительное объяснение. Софи подумала: может, Кларк асексуален? От него веяло холодом, будто человеческие слабости были для него непостижимы, не говоря уже о безумствах, совершаемых под влиянием страсти.

– Я ей сказал, что наша связь была ошибкой и все кончено. Ее же нигде не цитируют, значит, в газеты обратилась не она?

– Она работает в Вестминстере и знает, как грамотно слить информацию.

– Через друзей?.. – Джеймс с мученическим видом опустил взгляд на кипу печатных страниц.

– Ну конечно. «Он ее использовал. Она думала, у них настоящий роман, но он обошелся с ней просто гнусно», – сообщает особа, близкая к мисс Литтон».

– Я уже это читал, – перебил Джеймс. – Можете не повторять.

Софи присела на диван напротив, справа от директора службы по связям с общественностью. Пусть она покажется мазохисткой, которой нравится копаться в грязном белье, но оставаться в неведении она не могла. Необходимо понять, с чем она имеет дело. Софи перечитала рассказ «близкой особы» о том, через что пришлось пройти бедняжке Оливии, стараясь вникнуть в смысл текста. Джеймс вошел с ней в лифт в палате общин, но «между этажами нажал кнопку «стоп», и поездка… затянулась». Софи представила себе ухмылку автора статьи, придумавшего этот каламбур, смешки и многозначительно приподнятую бровь читающего газету. Однако, хотя грубость и недвусмысленность описанного поразили ее в самое сердце, факты в своей совокупности начали обретать смысл. Софи оторвалась от статьи, прислушиваясь к тому, что говорил Крис.

– Значит, выбираем такую линию поведения: вы глубоко сожалеете об этой короткой интрижке и о боли, которую причинили своей семье. Одной из своих основных и первоочередных задач вы видите восстановление добрых отношений с супругой. – Тут Крис повернулся к Софи. – Надеюсь, с вашей стороны сюрпризов можно не опасаться?

– Каких, например? – испуганно спросила она.

– Вы же не собираетесь объявить, что бросаете мужа? Не захотите изложить собственную версию событий или тайно уехать в неизвестном направлении?

– Об этом обязательно нужно спрашивать?

– Разумеется. – Кларк оценивающе смотрел на нее.

– Конечно же нет, – ровно сказала Софи, ничем не выдав, что ее посещала мысль сбежать, скрыться в кроличьей норе девонширской глуши, подальше от Лондона и этой кошмарной ситуации. Удалось ей не выдать и своей досады на то, что Кларк ее раскусил.

Крис Кларк удовлетворенно кивнул и повернулся к Джеймсу:

– Главная проблема в том, что а) вы занимаете ответственный пост и б) трахались в рабочее время, оплаченное из кармана налогоплательщиков.

– Партийные собрания не финансируются налогоплательщиками!

– Но ваша деятельность как министра правительства ее величества финансируется! И новость о том, что вы пускаетесь во все тяжкие в лифтах в те часы, когда должны помогать управлять страной, будет воспринята, мягко говоря, неоднозначно.

– Я понимаю.

Софи, шокированная, не удержалась и взглянула на Джеймса: он даже не пытается отрицать, он все признает! Директор по связям с общественностью улыбнулся, и Софи подумала, уж не получает ли Кларк удовольствие от их унижения. Самоутверждается, ставя их на место, подчеркивает свою незаменимость для премьер-министра? Но, похоже, это была не только радость репортера от свежей сенсации. При всей его любви к грязным политическим трюкам – а у Кларка была репутация человека безжалостного, который придержит сплетню, чтобы использовать ее в нужный момент, совсем как правительственный «кнут»[4]4
  Организатор парламентской фракции правящей партии.


[Закрыть], – он, казалось, осуждал Джеймса.

– Значит, так: отказывайтесь от любых комментариев, особенно касательно мелочей. Запомните: пока это все досужие пересуды. Не дайте себя втянуть в муссирование сплетен. В своем официальном заявлении подчеркните, что этот мелкий просчет ни в коей мере не повлиял на исполнение вами должностных обязанностей. Не позволяйте спровоцировать себя на отрицания: слово – не воробей, вылетит – не скоро отделаетесь. И вообще, не вдавайтесь в подробности. Твердите одно: вы глубоко сожалеете о мимолетной интрижке, главное для вас – семья. Уклоняйтесь от ответа, пропускайте вопросы мимо ушей, только не начинайте ничего отрицать. Вам ясно?

– Конечно. – Джеймс взглянул на жену и улыбнулся ей, но Софи никак не отреагировала. – Значит, мне не надо подавать в отставку?

– С какой стати? Премьер-министр, когда ему понадобится ваша отставка, скажет об этом прямым текстом. Но он не бросает старых друзей, а вы к тому же один из самых близких. – Крис указал на айпад и «Мейл». – Так здесь написано.

– Да. – Джеймс выпрямился.

Они с Томом Саузерном вместе учились в Итоне и Оксфорде, их жизни неразрывно переплетены с тринадцати лет. Единственное, на что можно твердо надеяться, – это что премьер-министр, известный своей почти фатальной преданностью, сделает все, что в его силах, но не бросит старого приятеля. Софи ухватилась за эту мысль: Том не оставит Джеймса, это не в его характере, к тому же он многим обязан ее мужу.

– Он так и сказал. – Джеймс кашлянул. – Выразил мне свою поддержку.

У Софи вырвался вздох облегчения.

– Так вы уже поговорили?

Джеймс кивнул, но рассказывать ничего не стал. У них с премьером эксклюзивные отношения. Традиционные пьянки, сдергивание штанов с соучеников, университетские каникулы, когда они, двадцатилетние, планировали политическую карьеру Тома, а потом и Джеймса, когда он поднабрался жизненного опыта, спаяли их дружбу настолько прочно, как не объединяют ее с Джеймсом двенадцать лет брака и двое детей. Забавно, что Том, которого Софи до сих пор не может представить самым могущественным человеком в стране (у нее так и стоит перед глазами, как он напился до поросячьего визга в последние каникулы в Тоскане), больше ищет поддержки друга, нежели Джеймс. Теперь, когда Том стал премьер-министром, это менее очевидно, но Софи знает об этой его слабости. Возможно, она одна ее и угадывает. Том обращается к ее мужу за советом, но при этом очень надеется на умение Джеймса хранить его, Тома, секреты.

– Если премьер-министр нас поддержит, все обойдется, – коротко сказал Крис. – В наши дни секс не губит карьеру, особенно если быстро решить проблему. Вот ложь – да. Вернее, если поймают на лжи… – Он вдруг брезгливо фыркнул. – Вы же не какой-то придурок, пойманный с руками в штанах за фотографированием своих причиндалов на смартфон! Многие избиратели среднего возраста сочтут абсолютно понятным ваше совокупление в лифте с молодой кобылкой, – усмехнулся Крис. – Это ваше личное дело и больше ничье, лишь бы все побыстрее улеглось и не повторялось.

– А как же служебное расследование моих отношений с референтом нашей фракции?

У Софи внутри все сжалось. От мысли о предстоящем внутреннем расследовании, которое пресса будет обсасывать, цепляясь, крича о сокрытии фактов и сетуя, что виноватых опять не нашли, ее бросило в дрожь. Это может погубить карьеру мужа и нанести серьезный удар по их браку, вновь и вновь растравляя рану.

– Премьер сам об этом заговорил? – напрягся Крис. Его бледно-голубые крысиные глазки расширились.

Джеймс покачал головой.

– Тогда в расследовании нет необходимости. Глупая интрижка, о которой скоро забудут… если вы от меня ничего не утаиваете.

Джеймс затряс головой.

– Ну тогда что ж… Вы же персона, особо приближенная к телу. Если сенсация быстро сойдет с первых полос, тогда вообще больше ничего не потребуется.

Софи хотелось смеяться: с Джеймсом все будет в порядке, ведь он такой правильный – закона не нарушал, пользуется покровительством премьер-министра. Она взглянула на книжные полки, где среди других книг заметила два романа Хилари Мантел о Кромвеле, – в ту эпоху все решала изменчивая королевская милость. С тех пор минуло больше четырех столетий, однако порядки в партии Тома до сих пор смахивают на придворные.

Софи позволила себе прикрыть глаза, отрешиться от новостей, от размышлений о том, как всех тут же охватывает стадное чувство, стоит сенсации появиться в соцсетях. Новости в наше время распространяются удивительно быстро… Но все обойдется, так сказал Крис, а он реалист и даже циник, он бы не пытался подсластить пилюлю.

Софи открыла глаза и взглянула на мужа. Его классически красивое лицо с высокими скулами, волевым подбородком и морщинками у глаз, выдававших сторонника здорового образа жизни и любителя посмеяться от души, осунулось. На нем застыло выражение, которое Софи привыкла считать своим.

Он смотрел на Криса Кларка, и в его взгляде тлел крошечный огонек сомнения, настороживший Софи.

– Очень надеюсь, что вы окажетесь правы.

Глава 4

Джеймс

31 октября 2016 года

Солнце пробивалось сквозь шторы. Софи еще спала, когда Джеймс тихо вошел в спальню. Полседьмого утра, понедельник, прошло девять дней после скандала.

Впервые за все это время Софи не проснулась в полшестого. Джеймс смотрел на ее лицо без макияжа, смягчившееся от сна на пухлой подушке. Лоб ее избороздили морщины, у виска в спутанных волосах отчетливо виднелась седина. Вообще Софи выглядит гораздо моложе своих сорока двух, но последние девять дней дались ей нелегко.

Джеймс стянул халат и тихо прилег на кровать, стараясь не разбудить жену. С пяти утра он просматривал газетные сайты: слава богу, о нем ничего. Кажется, пресса наконец смирилась с тем, что эта история развивается своим чередом. Согласно правилу Алистера Кэмпбелла, если сенсация восемь дней не сходит с передних полос, министр должен подать в отставку. Или он говорил десять дней? В любом случае Джеймс уложился в срок меньше минимума: воскресные газеты молчали. Ни малейшего намека на то, что шумиха еще не улеглась, даже в блоге Гвидо Фокса чисто. Крис тоже ничего не слышал. Все указывало на то, что таблоиды не раскопали новых подробностей.

Очень кстати подоспела очередная сенсация: раскрыт и сорван заговор террористов. Два исламских экстремиста из Майл-Энда планировали новый теракт в лондонском метро и были задержаны в момент передачи взрывчатки. Полицию охватил страх, что подробности дела просочатся в прессу и это повлияет на мнение присяжных, но газеты были заняты обсуждением потенциального ущерба от несостоявшихся терактов. Джеймсу не пришлось давить на председателя специальной комиссии, чтобы тот помог для виду затеять оживленную полемику. Малколм Твейтс, напыщенный бывший министр внутренних дел, задействовал бы свои контакты, подчеркивая явный вред британского климата для здоровья мусульманских беженцев, и разжигал бы страхи своих избирателей и всего белого населения Британских островов. Интрижка замминистра, о которой мало кто слышал за стенами Вестминстера, потускнеет в сравнении с якобы выявленным риском проникновения в страну целой орды потенциальных террористов.

Джеймс зевнул, чувствуя, как постепенно уходит напряжение последней недели. Софи пошевелилась. Он не станет ее будить, не осмелится даже тихонько обнять ее за талию, а тем более просунуть руку ей между ног. Теперь Софи обдает его арктическим холодом: идеально корректная в присутствии детей и Кристины, наедине она встречает мужа ледяной сдержанностью – и фригидностью. Это все, конечно, понятно, но долго так продолжаться не может. Секс – это энергия, которая сплавляет их воедино. Софи секс нужен не меньше, чем ему… Короче, ей как минимум нужны любовь и доказательство, что она по-прежнему желанна для своего мужа.

Именно это больнее всего задело ее в его интрижке с Оливией: Джеймс все понимает, он не дурак. Он вел себя недостойно, это даже не обсуждается, и добровольно признавался в этом в те редкие ночные минуты, когда Софи давала волю слезам. Ярость, которую ей удавалось сдерживать днем, прорывалась в коротких, мучительных рыданиях ночью. Беда в том, что Джеймсу хотелось секса чаще, чем жене. Он охотно занимался бы любовью каждый день. Это же разрядка – как на пробежку сходить или даже просто помочиться. Чисто физическая потребность. Ведь мы же чешем зудящее место, так и эта потребность должна быть удовлетворена. А Софи уже довольно давно, с тех пор, как дети были совсем маленькие, не ощущает такого всепоглощающего желания.

Джеймс осторожно придвинулся вплотную к хрупкой, худенькой Софи. Жена осталась очень стройной, став даже тоньше, чем в колледже, где она входила в основной состав гребной команды. Прекрасные ягодицы, подтянутые от регулярных пробежек ноги, правда, живот немного отвис и покрылся тоненькими растяжками после Эмили и Финна. Не то чтобы Джеймс не желал Софи – разумеется, его влекло к жене, но Оливия буквально подала ему себя, как на подносе. И она, безусловно, очень хороша собой. Даже теперь, думая о ней как об отъявленной дряни – надо же, слила историю газетчикам, оставшись при этом в тени! – Джеймс не мог отрицать ее красоты. Тело, не испорченное материнством, упругие высокие груди, тонкие ноги, блестящие светлые волосы, пахнувшие чем-то цитрусовым, рот, говоривший о жестокости (ведь Оливия отнюдь не глупа, в чем отчасти и крылось ее очарование) – и чувственности.

Джеймс впервые изменил жене – ну если считать со дня свадьбы. Период помолвки не в счет – они же были студенты! Он перепробовал всех до одной девиц в колледже – как на работу ходил. Все изменилось, когда он познакомился с Софи: подружка, гребной спорт и выпускные экзамены на время охладили его пыл. Но все равно он не собирался ничего упускать: это же Оксфорд, черт побери, а значит, проба сил во всех сферах – интеллектуальной, эмоциональной и физической.

Ему все сходило с рук, как детские проказы единственному избалованному сыночку (две старшие сестры его тоже обожали). Софи ни разу ничего не заподозрила, потому что Джеймс выбирал девиц с других факультетов, курсов, других специальностей – в общем, исхитрялся как мог. Обычно связь ограничивалась одной, максимум двумя встречами: Джеймсу хотелось разнообразия, каждый раз чувствовать разницу между одной парой грудей и другой, криками разных женщин, между мягкими, влажными влагалищами, соблазнительными изгибами локтя или шеи. Для юноши, который всю жизнь учился в частных школах для мальчиков, первый курс Оксфорда (а еще больше второй, прекрасный отсутствием экзаменов) означал безграничную, анархическую свободу.

Затем почти до тридцати Джеймс порхал по жизни мотыльком, расставшись с Софи на целых шесть лет. Он работал в Сити менеджмент-консультантом, засиживаясь в офисе до ночи, а потом шел куда-нибудь пить, и девиц у него было более чем достаточно. Но в двадцать девять лет в пабе в Ноттинг-Хилл он случайно встретил Софи. Она повзрослела в свои двадцать семь: она стала увереннее, опытнее, недоступнее – и соблазнительнее. На этот раз Софи заставила себя добиваться: в ней поселилось недоверие после его былых безрассудств и страх, что «кризис», заставивший Джеймса ее бросить (она видела Джеймса беспомощным и беззащитным, а этого он вынести не мог), разразится снова. Но, несмотря на эти метания, было очевидно, что они вновь сойдутся: как сказал Джеймс на свадьбе, не потрудившись перефразировать расхожее выражение, «это было как вернуться домой».

Ему искренне казалось, что он успокоился, обуздал свою страсть к легким победам. В период помолвки у него случилась пара эпизодов «дружбы с привилегиями» – с бывшей подружкой, решившей перед самой свадьбой отговорить его жениться на Софи, и с сослуживицей, которая начала его преследовать, не в силах понять, что Джеймсу нужен был только секс без обязательств. Это его сразу отрезвило. Навязчивость Амелии, ее дрожащие ресницы, прозрачные капли слез, выступавшие на глазах всякий раз, как он вскакивал с кровати, торопясь уйти, последний гневный телефонный звонок – ее голос визгливо шел вверх, пока Джеймс не оборвал истерику, нажав отбой, – все это заставило его подвести черту под легкомысленным поведением. Верность приходит в браке, решил он.

И ведь получилось! Почти двенадцать лет он был абсолютно верен жене, и не в последнюю очередь из-за детей. Джеймс всегда думал, что из него выйдет обычный, не особо нежный папаша, примерно как его собственный отец Чарльз, однако сын и дочь совершенно изменили его – по крайней мере на целых двенадцать лет. Пока Эм и Финн были младенцами, Джеймс испытывал двойственные чувства, глядя, как они срыгивают, лепечут или засыпают. Но когда дети научились говорить и посыпались вопросы, случился всепоглощающий любовный роман, начавшийся с Эмили и усилившийся с Финном. Джеймс почувствовал огромную ответственность и искренне захотел стать тем, кого его сын сможет уважать. Быть не только обаятельным, но и порядочным человеком.

Порой дети его раздражали: широко открытые вопрошающие глаза, крайняя наивность, полное доверие. В силу профессиональной привычки Джеймс редко бывал честен: он умел отделываться стандартными ответами, не отражавшими суть вопроса, при этом его оппоненты оставались успокоенными – или одураченными. Но со своими детьми он вел себя иначе. Джеймсу казалось, что они видят его насквозь. Ради детей он был обязан стать лучше.

И долго, очень долго ему удавалось оставаться порядочным человеком. Джеймс поступал так, как подсказывали ему долг и благоразумие, и соблюдал клятву, принесенную в церкви шестнадцатого века в присутствии отца Софи Макса, который и не думал делать тайны из своих измен. Джеймс поклялся быть лучше Макса ради жены и своих детей и двенадцать лет – до годовщины свадьбы не хватило всего одного месяца – оставался верен слову.

Но как-то в мае он допоздна засиделся в палате общин, работая над новым биллем о противодействии терроризму. После голосования он спешил по галерее к Порткаллис-Хаус: он был голоден и рассчитывал найти нормальное кафе. И тут навстречу ему попалась Оливия – она шла забрать сумку из своего кабинета, проведя веселый вечер с друзьями. Она была немножко – и очаровательно – подшофе. Проходя мимо Джеймса, оступилась и налетела на него, схватившись за рукав его пиджака. С ее левой ноги слетела туфля на высоком каблуке, и она босиком наступила на холодную сланцевую плитку пола. Ножка в прозрачном чулке оказалась совсем рядом с его начищенными «Чёрч». Сквозь чулок просвечивали покрытые малиновым лаком ноготки.

– Упс! Простите, Джеймс, – сказала Оливия и прикусила нижнюю губу, сдерживая смех. В офисе от нее было не добиться ничего, кроме официального «Да, министр», хотя он знал, что за глаза подчиненные называют его Джеймсом, и призывал всех общаться по именам. Оливия не торопилась убирать руку с его рукава, хотя уже выпрямилась и сунула ногу в туфлю, и Джеймс неожиданно для себя обнаружил, что поддерживает ее под локоть.

– Вы в порядке? Может быть, вызвать вам такси? – Он повел ее к колоколу в Нью-Пэлас-Ярд, обеспокоенный и заботливый: ведь рядом с ним молодая женщина, слегка перебравшая коллега, которую нужно доставить домой.

Оливия остановилась и посмотрела на него снизу вверх, освещенная лунным светом, вдруг став совсем трезвой и чуть-чуть лукавой.

– Я бы выпила еще бокал.

Так все и началось – росток их романа проклюнулся тем благоуханным весенним вечером под темно-синим небом. Джеймс ограничился одним пивом, Оливия заказала джин с тоником. Они сидели за уличным столиком бара «Террас», рядом с Темзой. Джеймс смотрел в темно-серую речную глубину, глядя, как отражаются в водной ряби огни больницы Святого Фомы – там появилась на свет его дочь. Он сознавал, что переступает через свои принципы и рискует всем, что делало его добропорядочным человеком, примером для своих детей, – но ему было почти все равно.

В тот вечер они даже не поцеловались: вокруг были люди, да и Джеймс еще уверял себя, что устоит перед неизбежным. Все случилось неделей позже – после семи дней самой мучительной и восхитительной прелюдии в его жизни. Он извинился, что все произошло так быстро: ему хотелось поглотить ее (так ему казалось) быстро и без остатка. Оливия улыбнулась ленивой улыбкой:

– Будут и другие возможности.

– Как сейчас?

– Как сейчас.

Интрижка продолжалась – бурно, когда была возможность, но с перерывами на время парламентских каникул: на неделю в Саут-Хэмсе, недалеко от дома матери Софи, и две недели на Корсике, где Джеймс учил детей плавать на яхте и еженощно занимался любовью с женой. Роман с Оливией казался ему безумием, которое можно и нужно закончить, как только возобновятся парламентские сессии.

Вернувшись, он попытался дистанцироваться и после партийного совещания сказал Оливии, что все кончено. Он зашел к ней в кабинет, надеясь, что там она не устроит сцену и все ограничится деловым, можно сказать, профессиональным разговором. Спасибо, было мило, но им обоим понятно, что дальше так продолжаться не может.

Ее глаза повлажнели, реплики стали отрывистыми – такую реакцию Джеймс знал очень хорошо, и она его не тронула. Так реагировали все брошенные подружки и – в редких случаях, когда он ее огорчал, – его мать Таппенс.

– Так что, останемся друзьями? – спросил он, только чтобы услышать ее «да».

– Ну конечно. – Оливия весело улыбнулась, приподняв подбородок. Голос ее звучал задорно и смело, но все же дрогнул, подпортив впечатление. – Добрыми друзьями.

Так бы оно, может, и вышло, если бы он не сделал ошибку и не поддался искушению в последний раз. Джеймс придвинулся к Софи и обнял ее, не желая думать о том, что произошло в лифте. Не самое романтическое место, но в их с Оливией отношениях вообще было мало романтики: это Джеймс понимал и без «Мейл».

Видимо, тот эпизод и стал для Оливии последней каплей – не сам секс, а последующее поведение Джеймса. Следует признать, он держался несколько надменно, но ведь для него это была всего лишь разрядка. Быстрый и бурный секс отнюдь не означал, как наверняка надеялась Оливия, что они снова вместе.

– Спасибо, это именно то, что мне было нужно. – Поддавшись эйфории, Джеймс вдруг заговорил как пошляк – теперь он это понимал.

– Это как понимать?..

– Что? – Лифт остановился на нужном этаже, двери разъехались. Джеймс вышел в узкий коридор и открыл дверь, ведущую к комнате комиссии. Его мысли были заняты предстоящей повесткой дня, и ему было неинтересно, что скажет Оливия.

В ее глазах была боль, но нянчиться с ней ему было некогда. Они должны представить комиссии необходимые доказательства, заседание вот-вот начнется – у него попросту не было времени.

Может, если бы он ее поцеловал, погладил по волосам, простился более деликатно – словом, не был бы таким хамом, Оливия бы не обратилась в газеты. Но он просто повернулся и пошел по своим делам, оставив ее слегка растрепанной и с затяжками на колготках. Оставил смотреть ему вслед.

Софи пошевелилась и перевернулась на другой бок, к нему лицом, спугнув неуютные воспоминания. Ощущая знакомое тепло ее тела, Джеймс затаил дыхание, боясь, что она отодвинется. Он осторожно положил руку между ее лопаток и повел по спине, прижимая ее бедра к себе.

Софи открыла глаза – яркие и невероятно синие, будто удивляясь этой близости. Конечно, все девять дней она старалась держаться от мужа как можно дальше.

– Здравствуй, родная. – Джеймс решился легонько поцеловать ее в лоб.

Софи отвернулась, сдвинув брови до глубокой вертикальной морщины на переносице, будто решая, считать его смелость чрезмерной или нет.

– О’кей? – Джеймс подался к жене и поцеловал ее в губы.

– Не надо. – Она недовольно повела плечами, но не отодвинулась.

– Соф, но так не может продолжаться…

– Неужели? – Она взглянула на него, и в ее глазах Джеймс прочел боль, обиду, но и нечто обнадеживающее – смесь бессилия и надежды, намек на то, что и Софи устала от своей холодной сдержанности.

Джеймс убрал руку, освобождая жену из своих объятий, и отодвинулся, пристально глядя на нее. Между ними был примерно фут. Он протянул руку и нежно провел ладонью по ее мягкой щеке. Секунду Софи колебалась, но тут же чуть повернула лицо к руке мужа и, словно бы по привычке, которой она не в силах противиться, слегка поцеловала эту ладонь. Ее веки сомкнулись, будто Софи понимала, что, уступая, проявляет слабость.