Текст книги "Принеси мне их сердца"

Может, у меня и нет сердца, но по-прежнему есть желудок, и он яростно бунтует. Я ускоряю шаг, словно могу оставить сделанное позади, и деревья расступаются, открывая тропу, недоступную для остальных. Их ветви дрожат, корни трясутся, а кора скрипит от усилий.

Они прячут Ноктюрну добровольно – в отличие от меня у них был выбор.

И вот под ветвями перемещающихся деревьев, прямо в середине моего самобичевания, возникает красивый юноша в оранжевой тунике.

– Ты не убила келеона, – обвиняет он.

Одного взгляда на мальчика достаточно, чтобы голос в голове потускнел и съежился. Наконец-то. Хоть что-то, на чем можно сосредоточиться, помимо прошлого. Я надменно откидываю волосы.

– Ну да, я много чего не делаю. Не ношу бордовый, например, и не зацикливаюсь на мечах. И, конечно же, не убиваю невинных ассасинов.

Парнишка фыркает, не впечатленный. Он выглядит младше меня и останется таким до тех пор, пока Ноктюрна не вернет ему сердце и он вновь не начнет взрослеть. Его черные кудри падают на глаза цвета мшистой зелени, а кожа оттенка глубокой умбры такая же гладкая, как у младенца. Его полное имя Крав Ил’Терин Малдхинна, из рода Малда Железного Кулака. Он Принц-Воин Бескрайних болот, третий и последний Бессердечный ведьмы Ноктюрны, но я придумала ему другое прозвище, которым он крайне дорожит.

– Посмотри на себя, Ворчун. – Я подхожу к нему, демонстрируя, что его макушка достает мне лишь до плеча. – Не дорос ты еще меня допрашивать.

– Да чтоб тебе провалиться! – огрызается он.

– С радостью. – Я хлопаю его по руке. – Как только найду что-нибудь перекусить. Ноктюрна сказала, что оставила еды. Ты уже ужинал?

Он вытирает рот рукой, и на рукаве остаются красные следы.

– Немного. Я не проголодался.

– Чушь. Мы всегда хотим есть.

– А вот я нет. – Мальчик гордо задирает подбородок. Он стал Бессердечным всего год назад – и до сих пор по-детски не может смириться с этим фактом, как и я когда-то. – А теперь ответь мне. Почему ты не убила того келеона? Он же напал на тебя.

Мы шагаем рядом, и деревья снова расступаются. В густо-лиловых зарослях наперстянки и паслена утопает круглый каменный дом, не больше и не причудливее любого другого деревенского домика. Магический полог укрывает его крышу от сильных дождей и снега. Из жестяной трубы поднимается дымок. В нескольких окошках заметно теплое сияние свечей. И уж не знаю, что особенного в этой поляне, но светлячки облюбовали ее, как ни одну другую в лесу, – в воздухе мигают целые облачка бирюзовых огоньков.

– Не все, что нападает на меня, заслуживает смерти, Крав, – спокойно поясняю я и не жду, что он поймет: люди в Бескрайних болотах живут по правилам военного времени.

– Число моих ранений должно равняться числу убитых врагов, – цитирует он любимую поговорку своей родины. Я со смехом подбираю запачканные кровью юбки, чтобы подняться по лестнице к скрытому входу.

– Он не был моим врагом.

– Но он пытался тебя убить! – возражает Крав.

– Это потому, что он не знал, что я такое. Невежество не является преступлением, Ворчун, оно со временем лечится.

Я отодвигаю гобелен, прикрывающий дверной проем. Воздух в коттедже всегда спертый, с густым ароматом трав и специй, а в очаге у стены танцуют языки пламени. В центре комнаты яма, выложенная речными камнями, в которой «отдыхает» разделанная оленья туша с остекленевшим взглядом. Впервые войдя в дом и увидев такого оленя, я подумала, что Ноктюрна совершенно не разбирается в украшении дома. Однако очень скоро я поняла, что для этого жуткого атрибута есть причина – сырое мясо необходимо Бессердечным для жизни. И под «жизнью» я подразумеваю «продолжать существовать как разумное существо, контролирующее свои действия». Мы чудовища, это точно. Но пока мы едим сырое мясо, можем быть чуть менее… чудовищны. Всему виной голод, наполняющий нашу опустевшую грудь, гноящийся, точно плохая рана. Его никогда не утолить, он никогда не пройдет. Но пока мы регулярно пожираем свежую плоть, голод не усиливается, не запускает свои темные щупальца по венам и не туманит разум, превращая нас в нечто куда более страшное.

В зверей. В берсерков. В монстров. И как бы мне ни претили любые традиции, я все же ем отвратительные внутренности оленя каждый день, как порядочная Бессердечная. Ведь мне нравится осознавать себя адекватной.

Потому что однажды я познакомилась с тварью внутри себя. И в тот день поклялась, что больше никогда не выпущу ее наружу.

Пятеро мужчин умерли от твоих рук, омерзительное ты создание…

Я отгоняю мрачный голос, отрывая полоску оленьего мяса и приправляя его травами из корзины. А затем проглатываю все одним махом, стараясь не кривиться. Хоть голод и нельзя полностью заглушить едой, он все же немного утихает, к моему облегчению.

Я мою руки в стоящей в углу каменной чаше и сажусь на подушку рядом с Кравом.

– Итак, как прошел твой день?

Он сидит, надувшись.

– Могла хотя бы искалечить этого келеона на всю оставшуюся жизнь.

– И у меня все прекрасно, спасибо, что спросил, – щебечу я и встаю. – Где Пелигли?

– Может, спит? Я ей не нянька.

– Пелигли! – кричу я у лестницы. – Ужин готов!

Вслед за шелестом одеял слышится легкий топот по деревянному полу, и высокий голосок отзывается: «Зера, Зера, Зера, Зера». Копна морковно-рыжих волос сбегает вниз по ступенькам и врезается прямо в меня. Пелигли – первая Бессердечная Ноктюрны – задирает голову вверх. На бледном круглом лице четырехлетней девочки румянец, в черных как ночь глазах сияют искорки. Ей не терпится приступить к еде – ее зубы, длинные, неровные, острые, точно кинжалы, медленно растут, вылезая из маленького детского ротика. Мы способны контролировать появление своих чудовищных клыков, но в состоянии голода это дается сложнее.

– Зера! Ты вернулась! Ты сегодня заработала монеток? – спрашивает она.

– Монеток нет. Но я сделала несколько ужасных вещей, так что день прошел не зря. – Я с улыбкой убираю пальцем пылинку из уголка ее глаза. Пелигли протягивает ко мне ладошки, показывая, что «хочет на ручки», так что я подхватываю ее, сажаю на бедро и подхожу к оленю.

– Мне нравятся ужасные вещи, – заявляет она.

– Ничего подобного.

– Нет, нравятся! – настаивает она, вырываясь из объятий. Я отпускаю Пелигли и смотрю, как она мчится навстречу ужину. Пухленькими пальчиками девочка выковыривает оленьи глаза, закидывает их в рот, словно вишенки, и счастливо жует, повторяя: – Ужасные вещи – это интегесно!

– Интересно, – вяло поправляет Крав.

Она улыбается окровавленным ртом.

– Ага!

Полное имя Пелигли – Пелигли, ни много ни мало. Если нас с Кравом Ноктюрна обратила в Бессердечных, когда мы висели на волоске от смерти, то Пелигли пришла к ней по собственному желанию. Еще до Пасмурной войны она была сиротой, слонявшейся по улицам Ветриса. Повстречав Ноктюрну, Пелигли последовала за ней и с тех пор никогда ее не предавала. Хотя девочка выглядит младше нас обоих, она служит ведьме уже сорок лет. И настаивает, что именно Ноктюрна не позволила ей участвовать в Войне, а это ничтожное, но все же благословение. Сомневаюсь, что война хорошо отразилась бы на детском разуме – тем более что ей пришлось бы воевать.

Именно этим и занимались Бессердечные во времена Пасмурной войны – убивали. Такова наша стезя и причина, по которой нас создавали. Ведьмы ведь такие же люди, просто наделенные магической силой. Но, оказывается, если умеешь создавать из ничего гигантские огненные шары и превращаться в животных, легко можно нажить врагов. Или, по крайней мере, нагнать на других людей страха. Потому что люди, как правило, боятся всего на свете – а уж гигантских огненных шаров и подавно. Нытики, что с них взять.

Я разглядываю ряды потрепанных книг на полках Ноктюрны – колдовских манускриптов, повествующих об истории ведьм. Я перечитала каждую по тысяче раз, потому что разглядывать засохшую на корнях деревьев грязь наскучивает уже через месяц. В книгах говорится, что Бессердечные – воины ведьм. Их телохранители. Пушечное мясо, скажем так. Впрочем, пушки существуют лишь в Пендроне и известны своей чудовищной отдачей, так что… В сущности, мы лишь живые марионетки в руках ведьмы. Барьер между ней и ее врагами. Зачем убивать противника собственными руками, если у тебя есть для этого бессмертный магический раб?

Глядя на Крава и Пелигли, я понимаю, как близки они к тому, чтобы превратиться в убийц. Оба любят Ноктюрну куда сильнее, чем я, – и слишком юны, чтобы осознавать: добрый тюремщик не перестает быть тюремщиком. Они готовы на все ради нее – но я не могу позволить им пойти по моим стопам. Я не дам запятнать эти маленькие ручки кровью.

Я прогоняю любого наемника, напавшего на ведьмин след, и отпугиваю любопытных охотников, забредающих чересчур глубоко в лес, чтобы обезопасить Крава и Пелигли. И я продолжу так делать до тех пор, пока Ноктюрна не умрет, забрав нас с собой, или пока она не вернет мне сердце.

Да, это возможно – ведьма способна отдать сердца обратно своим Бессердечным, и тогда они возвратятся к обычной человеческой жизни. Вспомнят о том, кем были раньше, до Бессердечия. Вот только Ноктюрна говорит, что мы (на самом деле я, конечно) нужны ей для защиты от людей, которые охотятся на нее. Но это не мешает мне продолжать молить ее о свободе. Я ползала на коленях, удовлетворяла все ее прихоти, спрашивала, что может изменить ее решение, но она раз за разом лишь мягко отказывала.

И я смирилась. Может, я и не могу выбраться из леса, но зато слышу, как болтают торговцы и дворяне в каретах перед тем, как я обворовываю их до нитки. И я знаю, что люди ненавидят ведьм. В Пасмурной войне полегла большая их часть, а оставшиеся прячутся в лесах, пещерах, скрываясь во тьме от человеческих глаз.

Но даже если это невозможно – даже если кажется, что такое никогда не случится, я упрямо цепляюсь за крошечный осколок надежды, что когда-нибудь верну себе свою жизнь и опять стану себе хозяйкой. Я завидую убийце-келеону, сгораю от зависти к каждому, кто проезжает по Костяной дороге. Поглощенные собственными проблемами, они все же вольны делать что угодно, идти туда, куда хочется. Им бы замереть на мгновение и осознать, что перед ними целый мир, что они уже обладают самым драгоценным – властью над собственной судьбой.

У меня отняли ее в день смерти, и с тех самых пор я гоняюсь за ее призраком. Так что в этой пьесе я скорее трагическая фигура.

Я высовываю язык, от этих мыслей во рту появляется горечь. Как нелепо… Трагическая? Я? Безупречно модная и искрометно остроумная – такие эпитеты мне бы больше пришлись по душе. Ну и хотелось бы уже прекратить заниматься самобичеванием.

Крав всегда знает, о чем я думаю. Он обладает поразительной способностью читать лица – возможно, это особое умение Принца-Воина, а может, все из-за наличия дюжины братьев и сестер. Мы сидим бок о бок, разглядывая оленьи останки.

– Ноктюрна приберется с помощью магии, – заявляет он.

– Хвала Старому Богу, – вздыхаю я. – Представляешь, какие останутся пятна?

Воцаряется тишина, снаружи доносится стрекот сверчков.

– Ты ведь уже спрашивала ее? – осторожно интересуется Крав. – Про наши сердца?

Я бросаю на него колючий взгляд.

– Как ты об этом узнал? Подслушивал?

– Она всегда оставляет дверь открытой, – бурчит он. – И ты всегда заводишь разговор примерно в это время. Я не сплю и слушаю.

– Чтобы больше такого не было, – строго замечаю я. – С этого момента.

– Речь и о моем сердце тоже! – протестует он. – Я хочу знать, когда получу его обратно.

Я думала, что только мои надежды разбивались снова и снова. Специально приставала к Ноктюрне с вопросами наедине, чтобы не задеть чувства Крава и Пелигли. Но все старания оказались напрасны – он подслушивал.

– Ты должна спросить ее опять, – настаивает он. – Мне кажется, на этот раз она обязательно их вернет.

– Не вернет! – обрываю я. – Мы никогда не получим их назад, ясно? Ни сейчас, ни потом. – Пелигли вскрикивает от моего тона. Крав вздрагивает, его глаза вдруг наполняются слезами, и меня тут же охватывает чувство вины. – Крав, о нет. Прости меня, я…

Он вскакивает и бросается к двери. Я делаю несколько шагов за ним, но Крав быстрее любого из нас – если он не захочет, никто его не поймает. Мне не стоит и пытаться устраивать догонялки в лесу, рана от кинжала истощила меня сильнее обычного.

Пелигли тянет меня за руку, глаза ее полны страха.

– Это… Это же неправда, да? Мы ведь вернем их… однажды?

Пелигли была обращена добровольно, но даже ее юный разум устал за десятилетия бессмертного существования. Не важно, насколько ты юн и горишь рвением, рано или поздно любой Бессердечный устает. Устает от пожирания сырой плоти. Устает от неизменного пейзажа вокруг. Устает от ядовитого гласа внутреннего голода, звучащего у нас в голове. Устает от ощущения пустоты, несовершенства, неполноценности. Устает просыпаться с осознанием, что от превращения в монстра нас отделяют всего несколько пропущенных ужинов. Устает от того, что не помнит, как жил прежде и кого любил.

Я иду по саду, покачивая Пелигли на руках, рой светлячков освещает ее заплаканное лицо, пока всхлипы не переходят в икоту, а маленькое тельце не погружается в бледное подобие сна, доступное Бессердечным. Мы не нуждаемся во сне, ведь наши тела восстанавливаются автоматически, с помощью магии, однако человеческий мозг порой забывает об этом и возвращается к старым привычкам. Я захожу обратно в коттедж и осторожно укладываю Пелигли на овечью шкуру, на которой она спит.

– Прости, – шепчу я, укрывая ее. – Прости, что я была так жестока.

Жестокость – слишком слабое определение твоей выходки, – насмешничает голод. – Посмотри на нее – ты разбила ей сердце; неважно, человек ты или Бессердечная, все равно ты мерзкая…

– Огонь сегодня такой чудесный, не правда ли? – бормочу я, чтобы заглушить голос. – Такой… горячий. Исполненный… пламени. – Я замолкаю, а затем продолжаю, обращаясь к самой себе. – Как и прежде, поэт из меня никудышный.

Я встаю и подхожу к очагу, чтобы погреть ладони. Пламя странное – черно-голубое, как застарелый синяк, но Ноктюрна никогда не объясняла, почему оно такое необычное. Впрочем, я и не интересовалась – откровенно говоря, ее объяснения магических штучек чаще всего абсолютно бессмысленны. Мои пальцы тянутся к крепкой железной клетке прямо над огнем. Прутья достаточно толстые, но в просветах между ними все же видны три сосуда с бьющимися внутри сердцами. Я как-то спросила Ноктюрну, зачем она подвесила их над огнем. Ведьма лишь улыбнулась и ответила, что сердца необходимо держать в тепле, неважно, с помощью огня или заклинаний. На железной клетке – вмятины, оставленные мной в прошлом: охваченная гневом, я лупила по ней отцовским мечом до тех пор, пока руки не начинали кровоточить, а ноги не подкашивались. Хотела уничтожить свое сердце, чтобы прекратить это раз и навсегда. Позже я узнала из книг, что подобное называется «уничтожением», и это единственный способ покончить с Бессердечным, не считая убийства ведьмы-хозяйки.

И хотя клетка кажется совершенно обыкновенной, она заколдована. Просунуть что-то между прутьями невозможно – там стоит невидимый барьер. Ноктюрна лишила нас даже возможности свести счеты с жизнью.

Одним словом, все сложно, как я и сказала лисе.

Сердце Пелигли самое маленькое. Ее сосуд старый, поцарапанный, истерзанный временем. Сосуд Крава из морского стекла с гравировкой из виноградных лоз. Его сердце чуть больше и бьется очень быстро, как будто с усилием. Возможно, из-за того, что Крав бежит. Предложу ему утром тренировочный бой длиннее обычного. Ему понравится такое извинение.

Мое сердце – в середине. Елизера – или коротко Зера – фамилии не помню, вторая Бессердечная ведьмы Ноктюрны. Шестнадцатилетняя на момент смерти. Мое сердце, самое большое из трех, покоится на дне резного красного сосуда. В книгах пишут, что ведьмы изготавливают сосуды своими руками, хотя некоторые предпочитают мешочки или ящички. В этом ремесле они практикуются с юности, по мере взросления становясь все искуснее. Изделия Ноктюрны – от простого сосуда Пелигли до элегантной емкости Крава – демонстрируют рост ее мастерства. Сколько еще сосудов будут лежать здесь бок о бок десять или двадцать лет спустя? Я молюсь всем богам, чтобы к тому времени моего сердца здесь не было. Слишком страшно увидеть сосуд, выполненный искусней, чем сосуд Крава.

В этот миг дверь наверху шаткой лестницы со скрипом отворяется, и луч света скользит по моему лицу.

– Зера? – спрашивает Ноктюрна. – Не могла бы ты подняться на минутку?

– Возможно, – протягиваю я. – Или я могла бы остаться здесь и не утруждать себя домашними хлопотами.

Ведьма смеется.

– Отпугивать наемников вряд ли так уж хлопотно для тебя.

– Ты права. Это пустяки. Но этот пустячный геморрой – в моей заднице.

– Никаких наемников, обещаю.

– Речь об охотнике, не так ли? – вздыхаю я. – Охотников намного сложнее отвадить. И все они рассказывают байки о голодных детях, которых надо кормить. Вспомни, как ты согласилась отдать одному кабана, а тот охотник в итоге почти прострелил тебе голову за то, что ты «язычница»…

– И никаких охотников, – мягко прерывает она. – Просто беседа, с глазу на глаз.

Пока я со вздохом поднимаюсь по лестнице, в животе все скручивается. Я всегда нервничаю, оказываясь возле ее комнаты: есть нечто в этом запахе – лилии и сандаловое дерево, – что выводит меня из равновесия. А может, дело в сочащейся оттуда магии; воздух из-за нее настолько густой, что кажется, будто я вдыхаю туман.

Я толкаю дверь, и мои глаза пытаются привыкнуть к тысячам стеклянных цветов, освещающих комнату. Любимое занятие Ноктюрны – создавать растения из стекла. Десятками они расставлены в вазах, корзинах, некоторые просто парят в воздухе. Нежные, в мельчайших деталях воссозданные орхидеи и розы поблескивают прозрачными лепестками, отражающими и преломляющими свет свечей тысячами ослепительных бриллиантовых бликов. Есть цветы, чьи названия мне неизвестны, некоторые сияют собственным светом, другие закручены причудливым образом. Есть те, что дышат, словно живые, усыпая деревянный пол кристальной пыльцой, точно снегом. Я видела, как она использовала их, чтобы «видеть»: порой цветы показывают картинки некоторых частей леса. Подозреваю, они как-то связаны с прячущими нас деревьями, однако это лишь моя магическая теория.

Ноктюрна восседает посреди цветов на простом деревянном стуле. Комната абсолютно пуста, не считая кристальных творений, – здесь нет ни кровати, ни шкафа, ни даже стола. Когда Ноктюрна не пребывает в облике вороны, то производит сильное впечатление: полная грудь, едва не рвущая обтягивающее белое платье, широкий стан и крепкие руки. Она настолько высокая, что в дверных проемах ей приходится пригибаться, и, хотя ей ничего не стоит изменить их высоту с помощью магии, она этого не делает. По спине ведьмы струится копна рыжевато-каштановых волос, всегда блестящих и вьющихся на концах. У нее чувственные губы, а на приятном круглом лице сверкают глаза цвета лесного ореха, чей взгляд острее лисьего и полон диких тайн.

Она встает со стула и будто скользит. Плавность ее движений завораживает меня сильнее всего – порой кажется, что ноги Ноктюрны не касаются земли. Если Бессердечные еще могут сойти за людей, то любой, кто посмотрит на нее, тут же поймет, что она вовсе не человек. Ноктюрна родилась ведьмой и воспринимала необходимость создания Бессердечных как нечто столь же естественное, что и дыхание. И она, безусловно, не худшая из них; я прочла достаточно, чтобы знать: Ноктюрна обращает лишь детей, которых убили слишком рано, детей, заслуживающих еще один шанс на жизнь. Есть – а точнее, были – в истории некоторые просто замечательные ведьмы, которые обращали людей лишь для того, чтобы посмотреть на их страдания. Некоторые даже делали это ради статуса. И только очень могущественные ведьмы могут удерживать нескольких Бессердечных одновременно: чем их больше, тем могущественней ты выглядишь. Большинство подобных ведьм погибли в Пасмурной войне. Оставшиеся обращают Бессердечных куда реже и действуют осторожнее.

– Есть новости, Зера, которыми мы должны поделиться с тобой, – начинает Ноктюрна. В этот момент я замечаю двух белых ворон, сидящих на подоконнике в дальнем углу. – Если вы не против, друзья…

Вороны начинают светиться и слетают на пол. Сияние движется, формируя два человеческих силуэта, и тут же меркнет. Перед нами оказываются двое: бледный лысый мужчина в безукоризненно сидящем золоченом костюме и женщина с короткими ярко-голубыми волосами в струящемся прозрачном платье, едва ли скрывающем ее черную как ночь кожу. Оба настолько высокие – хотя и ниже Ноктюрны – и настолько жуткие, что у меня по коже бегут мурашки от силы, исходящей от них.

– Зера, это Пламеней, – Ноктюрна указывает на мужчину, который сдержанно кивает, – и Мореш. Они прибыли ради тебя.

– Ради моей скромной персоны? – нервно переспрашиваю я. – А у меня даже чая нет, чтобы вам предложить.

– Молчать. – Пламеней делает шаг вперед, буравя меня взглядом. – Ты будешь слушать, а не говорить.

Ну прекрасно. Один из этих мужланов. Мореш шикает на него.

– Полно тебе, веди себя прилично. – Она поворачивается ко мне. – Я извиняюсь за него. Он немного… старомоден, когда дело касается общения с Бессердечными.

– Мы не можем терять время, – обрывает он, – на сюсюканье с нашими зверушками. Она нужна нам в Ветрисе прямо сейчас. Весеннее Приветствие…

– Через четыре дня, – мягко прерывает его Ноктюрна. – Мы вполне успеваем просветить ее насчет того, что происходит. От растерянной Бессердечной толку мало.

Пламеней открывает рот, чтобы возразить, но тут же его закрывает.

– Отлично. Тогда ты и объясняй. Только быстро. Карета ждет, а люди славятся своей нетерпеливостью.

– Ветрис? Карета? Весеннее Приветствие? – начинаю я. – Он всегда несет чепуху или сегодня вечером особый случай?

Пламеней сверлит меня взглядом, который, как я понимаю, должен казаться крайне устрашающим, однако в реальности маг выглядит так, будто страдает запором. Мореш наклоняется, чтобы ее глаза оказались на одном уровне с моими, но ее искрящийся беззаботный взгляд ничуть не вяжется с серьезностью следующих слов.

– Мы считаем, что люди вот-вот развяжут очередную войну, Зера, – говорит она. Я бросаю быстрый взгляд на невозмутимую Ноктюрну. – Тот ассасин, который напал на тебя вечером, – у тебя сохранился его кинжал?

Я обшариваю свое окровавленное платье и протягиваю ей оружие. Знающим движением она нащупывает маленькую защелку на ручке, открывая внутреннюю полость, где покоится трубка с белой жидкостью. Пахнет чем-то едким и горьким.

– Из-за этой штуки болело сильнее обычного? – спрашиваю я.

Мореш кивает.

– Белая ртуть. Это вещество стало известно людям во время Пасмурной войны.

– Они изобрели его, чтобы убивать нас, – холодно поправляет Пламеней. – И это из-за него мы были ослаблены во время решающей битвы при Лунном Свете. Стоило даже небольшой капле оказаться внутри, и магия не действовала часами, превращая нас в легкую добычу.

Мореш кивает.

– Человек – мы не знаем, кто именно, – снаряжает наемников подобным оружием и посылает их в предполагаемые места обитания ведьм. Очевидно, чтобы проверить эффективность белой ртути против Бессердечных и подготовиться к войне.

Я хмурюсь.

– Эта дрянь не убила меня, даже не обездвижила.

– Цель вовсе не ты. – Пламеней прищуривается. – Белая ртуть подавляет магию – это касается и связи между ведьмой и Бессердечными, – так что для исцеления зараженного белой ртутью требуется куда больше магической силы. Напряги свой зверушечий мозг – если ранить всех Бессердечных ведьмы, ей придется исцелять всех, и к чему это приведет?

– К ослабленной ведьме.

Он кивает.

– Легкая цель даже для воина-новичка.

– Умно. И мерзко. – Я прикладываю ладонь ко рту. – Но причем здесь я?

Два мага смотрят на Ноктюрну, и она мягко кладет ладонь мне на плечо.

– Верховные ведьмы разработали план, Зера, чтобы оттянуть войну. Ты знаешь, что такое Весеннее Приветствие?

– Полагаю, какая-то древняя церемония в Ветрисе, помпезная, с кучей блестящей мишуры и сладостей.

– Хватит тянуть кота за хвост, – ворчит Пламеней. – Ты едешь в Ветрис. Тебя представят как знатную даму, мечтающую выйти замуж за принца, и как только появится возможность, ты заберешь его сердце и обратишь его в Бессердечного Ноктюрны.

Повисает долгая пауза. Я фыркаю.

– Ты шутишь так же отвратительно, как и я. Почти.

– Нам нужен принц в качестве пленника, – настаивает он. – Заложник. Рычаг давления на людей.

Я бросаю взгляд на Ноктюрну, но она молчит. Мореш тоже, словно обе ждут моей реакции. Вся идея настолько абсурдна, что я с трудом сдерживаю смех.

– Даже если бы я захотела поиграть в переодевания и предательства, вы забываете, что я не в состоянии отойти больше чем на полторы мили от собственного сердца, не превратившись в визжащую никчемность. С таким делом куда лучше справилась бы ведьма.

– Мы не можем, – мягко отвечает Ноктюрна. – В городе люди возвели башню под названием Багровая Леди. Мы до конца не уверены, как это работает, но, похоже, башня практически мгновенно улавливает всплеск магии в Ветрисе. Мы потеряли всех ведьм в городе в течение нескольких дней.

– Их утопили, – мрачно произносит Мореш, на этот раз без улыбки.

– Но… – Я пытаюсь уцепиться за что-то, за что угодно, начиная осознавать, что они абсолютно серьезны. – Я? Я жива только потому, что меня поддерживает ваша магия. Та башня вычислит меня…

– Ты не являешься проводником магической силы в отличие от ведьм. – Пламеней закатывает глаза. – Магия лишь привязывает тебя к этому миру. Эта проклятая башня заметит Бессердечного не раньше, чем глаза увидят ветер.

– И вы решили, что для этой роли лучше всего подхожу я? Разве у других ведьм нет Бессердечных, которые умеют танцевать и целовать вельможные задницы лучше меня?

– Всего несколько подходят по возрасту для Весеннего Приветствия, – уточняет Ноктюрна. – Это церемония официального представления потенциальных супругов королевских отпрысков при дворе Ветриса. Принц отверг столько невест, что людей уже охватило отчаяние. Это великолепная возможность. И Верховные ведьмы решили, что из всех наших Бессердечных ты наиболее привлекательна внешне.

Мореш встревает в разговор.

– Если мы хотим заполучить в Бессердечные самого принца, нам понадобится сногсшибательный капкан. И ты идеальная приманка!

– С-сногсшибательный? – запинаюсь я. – Сногсшибательно раздражающий? Или сногсшибательно горластый?

– Сногсшибательный в плане… Ну, в общем, у тебя милая мордашка, – говорит Мореш, останавливая взгляд на моей груди. – Среди всего прочего.

– Вы шутите, да? Выбор пал на меня из-за моих?..

– По нашим сведениям, у него есть любимый типаж, ясно? – Мореш поднимает руки. – И ты подходишь!

– Слушайте, я польщена, но…

– Ох. Избавь меня от ложной скромности, – рычит Пламеней. – У меня кончается терпение.

– Плам, – строго обрывает Мореш, – хватит. Она ошеломлена.

– Мне бы хотелось, чтобы ты перестала ее оправдывать, – холодно цедит он. – Она Бессердечная. И должна повиноваться, а не задавать вопросы.

– Я служу только Ноктюрне. – Я расправляю плечи. – И никому больше. Уж тем более не такому слизняку, как ты.

Лицо Пламенея темнеет, но Мореш с широкой улыбкой встает между нами.

– Значит, ты согласна, не так ли?

– Восемнадцатилетний Люсьен Древенис д’Малвейн, – перебивает ее голос Ноктюрны. – Наследник всего Каваноса и Высоких рубежей, эрцгерцог Толмаунт-Килстеды. Также известный как Черный Орел Запада.

– Впечатляющий список титулов и все такое, но я все равно не могу покинуть этот лес.

Мореш пихает мне что-то под нос – небольшой медальон в форме сердца с выгравированными звездами и тремя лунами. Заинтригованная, я беру его, и она улыбается во весь рот.

– Давай, открой его.

Я осторожно открываю медальон и вижу внутри кусок розовой плоти. Бьющейся в крайне знакомом ритме.

– Это?..

– Кусочек твоего сердца! – заканчивает Мореш. – Я сама сделала медальон. Это позволит тебе уйти намного, намного дальше от твоего сердца, чем обычно. Достаточно далеко, чтобы добраться до Ветриса, это уж точно.

– Она забыла упомянуть, что знание о магии такого уровня было утеряно во время Войны, – вставляет Пламеней. – И что четыре ведьмы погибли в попытке сотворить подобное заклинание.

– О, не нагоняй жути. – Мореш несильно шлепает его по руке. – Все ради дела, не так ли? Уверена, цена себя оправдает. Если только Зера согласна ехать.

– Вам обязательно нужно превращать его в Бессердечного? Почему нельзя просто похитить? – спрашиваю я.

Пламеней фыркает.

– Потому что Бессердечным можно приказать, что делать. Их можно заставить.

– Заставить? – Я морщу нос. Лицо Пламенея озаряет догадка, и он переводит взгляд на Ноктюрну.

– Только не говори мне, что ты никогда так не делала? – спрашивает он. Ноктюрна прячет глаза. Пламеней смеется, в первый и, возможно, в последний раз. А затем переводит взгляд обратно на меня. – Забавно. Хотя и следовало ожидать. Ноктюрна всегда была мягкотелой.

– Что ты имеешь в виду?..

– Вложив достаточно магической силы, ведьма способна не просто приказывать Бессердечным, а заставить их подчиниться. Вот почему нам нужен Бессердечный принц – в противном случае он может сбежать или попытаться убить нас. Или послать весточку отцу. Если же принц будет Бессердечным, Ноктюрна прикажет ему вести себя тихо, быть сговорчивым. Так ведь?

Пламеней буравит взглядом Ноктюрну, но та отводит глаза. Я не знала. В книгах никогда о таком не писали. Я-то наивно полагала, что сырая оленина на ужин и охота на незваных гостей в лесу – плохо. Но это? Она может полностью нас контролировать, хоть и не использует свою силу? В зеленых глазах Ноктюрны застыла глубокая грусть.

– Ты сделаешь это, Зера? Принесешь сердце принца Люсьена?

Она спрашивает меня, а не приказывает. Ноктюрна отличается от Пламенея и от всех остальных ведьм, которые, очевидно, раздают своим Бессердечным приказы. В груди сдавливает так, что я начинаю задыхаться.

Ноктюрна считает людей отчаявшимися, но как же должны были отчаяться ведьмы, если им так нужен принц в качестве пленника. Настолько сильно, что все надежды они возлагают на первую попавшуюся смазливую мордашку и надеются, что это сработает? Внезапно я чувствую брезгливость. Словно я кусок мяса, выставленный на продажу. Ноктюрна молча подходит сзади, вынимает кулон из моих рук и застегивает цепочку у меня на шее.

– Разве Багровая Леди не отследит это магическое ожерелье? – спрашиваю я.

– Я же говорил, – ощетинивается Пламеней. – Они не могут обнаружить связь…

– Ладно, ладно. Допустим, я отправлюсь в Ветрис, – прерываю я. – Что дальше? Просто подойду к принцу и скажу: «Привет, красавчик, надеюсь, ты в восторге от тяжелых увечий?» А потом заберу сердце?