Текст книги "Принеси мне их сердца"

Глава 4
Встреча воров

– Этот город прогнил, – шиплю я, вытирая рот платком, который протягивает мне И’шеннрия.

– Все боятся, – поправляет она. – А страх превращает мудрейших и добрейших людей в глупых и жестоких.

– Тогда эрцгерцог Гавик самый жестокий и тупой из всех, – рычу я. Леди оглядывается, словно опасаясь, что кто-то может услышать, но возражать не пытается. – Зачем он проводит эти ордалии? И как часто?

– Раньше их устраивали каждые несколько недель, теперь – раз в несколько дней, – отвечает И’шеннрия. – Мы знакомы с юности, он всегда отчаянно ненавидел ведьм и весь их род. Его отца убили во время Пасмурной войны, а мать медленно угасала, пока в конце концов не покончила с собой.

– Это не оправдывает того, что он топит живых людей!

– Я и не говорила об оправдании, – мягко возражает она. – Просто боль порождает ненависть, а ненависть толкает на ужасные поступки.

– В Ветрисе не осталось ведьм, – шепчу я. – Они сами мне говорили. Тогда кем был тот мальчик?

– Человеком, разумеется. Бродягой, любителем звездного семени или беженцем из Пендрона, бегущим от гражданской войны. Эрцгерцог не слишком разборчив в выборе козлов отпущения.

– Неужели король не может его остановить?

– Король обо всем знает и, без сомнения, одобряет это.

– Почему?

– Чтобы удержать Каванос, конечно же. Он не похож на своего отца – народ его не любит. Поэтому он держит подданных в страхе.

Во мне разгорается огонь ненависти. Старое, давно знакомое чувство – именно ненависть заставила меня уничтожить тех бандитов. Ненависть опасна. Этот город – лучшее тому подтверждение.

К счастью, И’шеннрия выводит меня из бара обратно к карете. Она объясняет, как правильно носить цвета весны – розовый, зеленый и оранжевый, никакого красного и желтого, ленты и шифон обязательны, но я едва разбираю ее слова. Она все понимает и потому особенно настойчива, как будто уроки смогут отвлечь меня от только что увиденного. Меня все еще тошнит: и от города, и от того, с какой готовностью я пожертвовала этим мальчиком ради своей свободы.

И’шеннрия останавливает карету у ателье, и я оцепенело захожу внутрь. Даже не в силах восхищаться бесконечными рядами великолепных, отделанных рюшами платьев в витрине. Пожилой пучеглазый мужчина снимает мерки с каждой части моего тела, рассказывая, как чудесно мне подойдет бархат, и еще какую-то чушь. И’шеннрия напоминает мне поблагодарить его, а когда я не отзываюсь, отводит меня в сторонку.

– Ты должна оставить все, что случилось, в прошлом, если хочешь получить свое сердце, – шепчет она. – Ты леди, а леди всегда скрывает истинные чувства за непроницаемой маской вежливости.

– Они убили человека, – шиплю я, – у всех на глазах.

– И убьют еще, – шипит в ответ И’шеннрия, – если ты не опередишь их, впечатлив принца и весь двор этими платьями.

Я сглатываю и, едва она отходит, улыбаюсь портному.

– Простите, уважаемый. Вы и представить себе не можете, как быстро путешествие способно превратить человека в брюзгу.

Портной улыбается, кивает и возвращается к снятию мерок. Когда все закончено и И’шеннрия с портным переходят к выбору тканей для моего обширного гардероба, я выхожу из магазина и глубоко вдыхаю наполненный парами ртути воздух Ветриса. Крики, доносящиеся с площади, наконец-то отвлекают меня от мыслей.

– Вор! Стража, вор только что меня обчистил!

Я оборачиваюсь и вижу растерянного господина, глупо ощупывающего карманы золоченого жилета. Темная фигура, сжимающая в руках что-то золотое, стремительно удаляется прочь. Стражи в клацающих доспехах и с мечами наголо тут же кидаются за беглецом.

Может, я и не смогла остановить чистку, но поймать вора мне по силам.

Я подхватываю юбки и бросаюсь за ним прежде, чем Фишер успевает меня остановить. Вор ныряет в соседний переулок – как предсказуемо. Вот только когда я поворачиваю за угол, вора там нет. Я слышу крики стражников, лязг их доспехов разносится в разных направлениях. Если у вора имеется хоть капля ума, он будет держаться подальше от шума. Он выглядел рослым и крепким, так что перемахнуть через забор справа от меня наверняка не составило ему труда. Я с усилием подтягиваюсь и приземляюсь на другой стороне. Еще один переулок. Тупик.

– Не думаю, что золотые часы тебе понадобились для того, чтобы узнать, который час, – громко заявляю я. Черная тень выходит из-за груды мусора, и в едва пробивающихся между домами лучах солнца я замечаю кожаный доспех. Бесшумные ботинки, бесшумные перчатки. Лицо скрыто под маской и капюшоном; видны лишь глаза, словно заполненные тьмой, напоминающие два провала на полуночном небе. Он высокий и поджарый, двигается мучительно медленно и настороженно.

– Все нормально, я не стану звать стражников. Пока что. – Я поднимаю руки. – Еще несколько дней назад я сама была в шкуре преступника.

– Как ты узнала, где я? – Голос у него низкий. Я смеюсь, но вскоре замолкаю, видя, что он не разделяет моего веселья.

– О, прости. Ты серьезно? Это единственный подходящий переулок, достаточно узкий, чтобы спрятаться в нем от мечников, мечтающих засадить тебя в тюрьму. Не самое приятное место, уж точно.

– Я мог выбрать любой другой переулок, – настаивает он, раскручивая в руке цепочку от золотых часов.

– Ну, тут ты ошибаешься. Южный переулок в это время суток слишком хорошо освещен – тебя сразу заметят. Переулок с лавками, торгующими жареной рыбой, весь в дыму, что удобно, но там полно стражников. Остается только этот.

– Ты говоришь так, будто знаешь город, – усмехается он.

– Я знаю воров, – поправляю я. – И знаю, что умный вор никогда не станет красть у аристократа самую дорогую вещь. Золотые штучки достать труднее всего – они на шее или в нагрудном кармане. Так что ты либо глупый вор, либо охотишься скорее за острыми ощущениями, чем за сокровищами.

Его мрачные ониксовые глаза опасно сужаются.

– Теперь, когда ты меня обнаружила, почему бы не сдать меня?

– И что в этом забавного? – с улыбкой спрашиваю я.

Секунда напряженного молчания. Никто не двигается, между нами словно натянута невидимая струна. В воздухе висит невысказанная угроза, слышная лишь тем, кто скрывается в тени, ему и мне.

А затем струна лопается – вор убегает, а я бросаюсь за ним. Он перепрыгивает через кучу коробок с кошачьей грацией, и мне приходится напрячь все годами тренированные мышцы, чтобы повторить прыжок. Он, словно вода, струящаяся между камней, не мешкает на перекрестках и просачивается сквозь удивленную толпу, проскальзывает мимо труб водяной почты и под каменными арками. Я двигаюсь не так красиво, как он. Но моей грубой силы достаточно, чтобы не отставать – с трудом входя в повороты, раз за разом я стараюсь ускориться.

Вор влетает в стаю нектарниц, и птицы упархивают прочь. Меня на мгновение ослепляют красные перья, опадающие, словно кровавые снежные хлопья. Я вновь замечаю темную фигуру, лишь когда он ныряет в переулок, оканчивающийся величественным водным каналом, прорезающим улицы. Каналом, над которым возвышается фонтан с массивным мраморным змеем, извергающим изо рта воду. Дети, рабочие и бездомные собираются у воды, чтобы поиграть или смыть с себя сажу и грязь жаркого дня. Скользкая мостовая лишает равновесия меня, но не вора – он с легкостью взбегает по лестничным ступенькам. Я не могу потерять его сейчас. Поэтому хватаюсь за перила и втаскиваю себя наверх. Он неподвижно стоит наверху, выбирая между двумя дорогами.

Время замирает, звук моего тяжелого дыхания смешивается с радостными криками детей. Прозрачная вода струями вылетает изо рта змея, освежая мою разгоряченную и вспотевшую кожу. Давно я так не бегала. И давно не видела столько новых вещей. Возбуждение струится по моим венам – вот что значит быть свободной. Быть человеком. Я наконец-то вспомнила.

Вор оборачивается в мою сторону. Едва его черные глаза встречаются с моими, жизнь возобновляет движение, и он снова бросается наутек. Продолжая преследование, на последнем издыхании, с болью в боку, я понимаю, что мы движемся весьма специфичным маршрутом. Он бывает здесь часто – и знает город как свои пять пальцев. Перехватить я его не смогу, а вот догнать сумею. Направив остатки энергии в ноги, я удваиваю скорость. Кончики моих пальцев почти касаются его плеча, еще чуть-чуть…

Он уворачивается в последнюю секунду, и я спотыкаюсь. А когда поднимаю глаза, его нигде нет. Есть по крайней мере четыре варианта, куда он мог исчезнуть. Разум говорит, что он рванул в соседний проулок, но нутро подсказывает, что он затаился прямо за стеной слева от меня. Я хватаюсь за трубу, торчащую из стены, подтягиваюсь и, собрав последние силы, перемахиваю на ту сторону. А когда приземляюсь на ватные ноги, он уже там, в боевой стойке.

– Ты, – шипит он, тяжело дыша.

– Я! – совершенно запыхавшись, отвечаю. – Теперь, когда с представлениями покончено, может, завяжешь с преступной карьерой и вернешь то, что стянул?

Он фыркает.

– Я повстречал уйму самодовольных лицемеров за свою жизнь, но тебе определенно положен пирожок с полки.

– Хвала Новому Богу. А то ведь перевел бы хорошую выпечку.

– Шорох? – прерывает нас тонкий голосок. Мы одновременно оборачиваемся к маленькой девочке, чьи темные волосы спутаны, а платье все в дырах. Она примерно одного возраста с Кравом – не больше десяти-одиннадцати лет, – и на ней нет обуви. Вор немедленно подходит к ней, опускается на колени и протягивает часы.

– Вот. Я достал их. Ты сможешь загнать их в ломбарде за хорошую цену.

Она заглядывает ему через плечо и указывает на меня.

– Кто это, Шорох? Подруга?

– Преследовательница, – поправляет он.

Я почтительно кланяюсь. Девочка хихикает. Ее голос до боли напоминает мне голос Пелигли. Девочка направляется ко мне, но Шорох удерживает ее.

– Не надо, – говорит он. – Она может тебе навредить.

– Он прав, – легко соглашаюсь я. – Никогда не доверяй незнакомцам. Порой они оказываются грубиянами, очень часть вонючками, и к тому же могут обозвать тебя лицемеркой.

– Ты такая и есть, – настаивает он.

– О, я знаю. Но я все равно уязвлена.

Он поворачивается к девочке и что-то мягко говорит. Она смотрит на меня, а затем уходит с часами в ручке. Как только она удаляется, я продолжаю:

– Ты украл это для нее, так? Я недооценила тебя, Шорох.

Взгляд его темных глаз становится тяжелым и острым как нож.

– Зачем ты преследовала меня?

– Мне было скучно, а ты поднял большой переполох.

– Настоящая причина, – требует Шорох в попытке продраться сквозь ложь. Я улыбаюсь.

– Когда я вижу человека, делающего мое дело лучше меня, мне становится любопытно. Обидно, но любопытно. У меня не было выбора, кроме как последовать за тобой!

Я обхожу его по кругу и разглядываю с макушки до пяток, пытаясь определить, кто он на самом деле. Но передо мной лишь черная кожа, затянутые в перчатки сжатые кулаки, поджарое тело и эти полночные глаза с прищуром.

– Выбор есть всегда, – произносит он с такой легкостью, словно слышал эти слова от кого-то сотни и сотни раз. Слишком отрепетированно. Наигранно. Это не его слова, они не подкреплены личным опытом, это видно.

Я смеюсь, и мой хохот заставляет птичку, сидевшую неподалеку на бельевой веревке, испуганно упорхнуть.

– Такое говорят лишь те люди, – я стараюсь восстановить дыхание, – которым никогда не приходилось делать тяжелый выбор. Люди, живущие в роскоши. Люди, обладающие властью, которых никогда в жизни по-настоящему не припирало к стенке.

…один молодой, один старый, один без левого глаза, один, который ни разу не закричал…

Я чувствую запах крови мамы, вижу внутренности отца, слышу крики бандитов, даже когда закрываю глаза.

– Иногда, сэр Шорох, выбор делают за тебя, и все, что ты можешь, это поквитаться.

Пустота в моей груди тому подтверждение. Но я ничего об этом не говорю. Его глаза смотрят из-под капюшона – и, не знаю как, но взгляд этих обсидиановых глаз обжигает.

– Говоришь, как человек, который намного старше, чем кажется, – в конце концов заявляет он.

– А ты среди бела дня обокрал представителя Золотой крови. Так что ты либо сумасшедший, либо отчаялся.

– Направляешься ко двору, чтобы стать одной из этих отвратительных, помешанных на сплетнях идиоток, – слова незнакомца сочатся ядом. – Если кто и спятил, так это ты.

Не нужно быть энциклопедистом, чтобы определить мое знатное положение по жутко дорогому шелковому платью. Сначала он крадет у господ, а теперь отпускает колкости в их адрес. Я начинаю думать, что это личное. Легкий поклон.

– Знатная дама, к вашим услугам. Сделала бы реверанс, но полагаю, что ты уже устал от этого.

Он злится.

– Думаешь, я дворянин?

– Уверена в этом.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

Взбешенный. Высокомерный. Слишком резкий. Обороняется – словно скрывает правду, к которой я подобралась слишком близко. Может, он и хороший вор, но лжец отвратительный.

– Подумать только! Ты действительно из знати, – восхищаюсь я. – Дай угадать – сын лорда? Нет, кто-то повыше, кто-то настолько знатный, что приходится незаметно сбегать из дворца и воровать на улицах, лишь бы передохнуть от интриг. Сын герцога.

Чем ближе я подбираюсь к правде, тем сильнее сужаются его глаза.

– Ему не нравятся девушки вроде тебя, – заявляет незнакомец.

– Кому? – озадаченно спрашиваю я.

– Принцу Люсьену.

– Стало быть, вы с ним друзья? Он говорил тебе, что дерзкие блондинки не в его вкусе?

– С десяток таких, как ты, охотятся за его вниманием, его могуществом, его богатством. Или за всем вместе. Ты ничем от них не отличаешься – он лишь предмет для тебя, символ. Нечто, что хочется заполучить ради собственных эгоистичных целей.

– А что, если я скажу тебе, что мне не нужно ничего из этого?

– Тогда что тебе нужно?

Я кладу руку на свою пустую грудь.

– Может, я и воровка, но романтичная воровка. Мне нужно его сердце.

Он ухмыляется.

– Лгунья, вот ты кто. Двор вовсе не место для игр – недооценишь его, и тебя разорвут на кусочки, а после бросят на съедение псам. Принц не стоит боли. Уходи, пока еще можешь.

На полсекунды я всерьез задумываюсь над его предложением, а затем улыбаюсь.

– Хотела бы, но не могу. Нужно кое-что сделать. Если уйду сейчас, буду себя ненавидеть. Есть много вещей в жизни, с которыми я способна смириться, – мировой голод, эпидемии, жуткая прическа с утра, неизбежный конец нашей цивилизации, – но самобичевания мне не вынести.

Я с улыбкой подхожу к вору так близко, что мы почти касаемся друг друга. С тех пор, как я покинула лес, меня атакуют запахи; от него пахнет кожей, дождевой водой и потом. Он аристократ – один из тех, кого мне предстоит одурачить. И еще он парень. Если я не смогу уболтать этого, то какие у меня шансы с принцем?

Шорох замирает, не отрывая темных глаз от моего лица.

– Разве у тебя не так? – спрашиваю я, скользя пальцем по кожаному доспеху у него на груди. – Ты из знати, и все же ты здесь, воруешь у господ, чтобы помочь бедным. Словно это изменит тот факт, что ты живешь в золотой клетке, когда большинство людей голодают или участвуют в ордалиях под дудку того сумасшедшего эрцгерцога. – Я смеюсь. – И ты еще имел наглость обвинять меня в лицемерии.

Сквозь щель в капюшоне я вижу его глаза. Ничего. Он даже не вздрогнул, не сглотнул. Кремень. Если его и впечатлило мое прикосновение, он идеально скрыл это. У него неплохая сила воли. Я беру его за подбородок, и он не пытается меня остановить.

– Бедняжка, – протягиваю я. – Так стараешься быть хорошим в этом ужасном мире.

Странно впервые прикасаться к кому-то спустя столько времени. К кому-то высокому, чей буравящий взгляд пробирается под кожу сквозь шелк платья. Я так близко, что могу видеть под капюшоном его прямые брови, сходящиеся на переносице, и едва заметную линию губ. Его ледяная броня разбивается, едва кончики моих пальцев касаются его щеки. Во взгляде мелькает злость, и он скидывает мою руку, словно отмахиваясь от мухи.

– Как ты смеешь меня касаться? – рычит он. Какой возмущенный тон! Если у меня еще оставались какие-то сомнения относительно его происхождения, теперь их нет – слишком похоже на И’шеннрию.

– Ты скоро узнаешь, что смелости мне не занимать, – с улыбкой отвечаю я. – Двор меня не пугает. Можешь забрать свое предупреждение – тебе меня не остановить.

– Как же тебя тянет к страданиям, – хмыкает Шорох. Я не могу сдержать смешок, порожденный отчаянием и иронией. Он знает так мало. Обо мне, о мире. О том, что ждет его драгоценного друга принца.

– А вы не думали, милорд, что, возможно, я их заслуживаю?

Заслуживаешь каждую толику боли, – огрызается голод.

Мгновение абсолютной тишины. На этот раз он подходит ко мне – два широких шага, и мы опять едва не соприкасаемся грудью, тепло, исходящее из-под его доспехов, изливается в меня, словно крепкий бренди. Голод становится настолько диким, что я готова разорвать ему глотку. Я и раньше порой оказывалась близко к людям, но не до такой степени. Его голос звучит низко и настойчиво.

– И что же, скажи на милость, ты такого сделала, чтобы заслужить это?

Я снова хихикаю, на этот раз недолго, и отворачиваюсь.

– Погоди-ка, леди должна скрывать свои тайны, иначе она станет неинтересной.

– Леди, столь упрямо преследующая вора, останется интересной вне зависимости от того, сколько секретов у нее под юбкой.

Это одновременно и ненавязчивый комплимент, и столь умело расставленная ловушка, что по спине у меня пробегает дрожь.

– Откуда ты знаешь, что я прячу свои секреты под юбкой? – спрашиваю я.

– Ты права, не знаю. Могу проверить, если хочешь, но что-то подсказывает мне, что ты не только секреты предпочла бы оставить нетронутыми.

На этот раз смешок вырывается у меня помимо моей воли.

– Вам придется придумать что-то получше, чем шуточки про девственность, если желаете от меня чего-то добиться, милорд.

– В отличие от вас, миледи, не все из нас родились с острым как бритва язычком.

– Так практикуйтесь. Надеюсь, к моменту нашей встречи на Приветствии вы будете свободно владеть этим навыком. Вы ведь будете на Приветствии, не так ли?

– К сожалению.

– Мисс? – Голос, вновь и вновь зовущий меня, явно принадлежит Фишеру. – Мисс, где вы?

Хотя все это очень интересно, стоит мне замешкаться, И’шеннрия открутит мне голову. Я в последний раз поворачиваюсь к Шороху, делаю почтительный книксен и покидаю переулок.

* * *

Сказать, что И’шеннрия огорчена моим «безрассудным поведением и безумной гонкой», все равно что заявить, будто лун три, – до боли очевидно и абсолютно неопровержимо.

– Я уже говорила, что мне жаль, – еще раз напоминаю я в карете. – И говорила, что не обнажалась перед кучкой аристократов. И не танцевала в фонтане. Так что у вас нет никаких причин на меня злиться.

И’шеннрия поджимает губы.

– Твое отсутствие уважения к моему – к нашему – делу просто неприемлемо. Твой медальон стоил жизни четырем…

– Ведьмам, – заканчиваю я. – Знаю.

– Понадобилась изворотливость, куча бумажной волокиты, правильные взятки в правильное время, чтобы тебя признали моей родственницей… – отрывисто бросает она, потирая лоб. – Фишер, вези нас домой.

Фишер натягивает поводья.

– Уже везу, мадам.

– Не надо на нем срывать раздражение, – прошу я. – Я одна виновата.

– Он тебе позволил, – отвечает она. – Такое не должно повториться.

– Никто ничего мне не «позволяет». Я делаю, что хочу.

– Ты делаешь то, что я тебе говорю, или не видать тебе свободы.

В карете повисает тишина. Я проглатываю беспомощные злые слова. Она права. Она права, но это не означает, что мне это нравится. Все, что мне остается, – это смотреть, как скромные здания и лавчонки сменяются просторными изумрудными лужайками и идеально ухоженными садами. Словно драгоценный камень в короне, квартал знати располагается в центре города, изумительные дворцы из песчаника скрываются среди зелени и величественных статуй.

– Здесь живут семьи Первой крови, – холодно говорит И’шеннрия. – а также министры. Есть Министр Кирпича, который отвечает за строительство дорог в Каваносе, кораблей и культурных объектов. Министр Крови отслеживает семейные ветви Первой и Второй крови. Он распределяет капиталы и следит, чтобы наследство попадало в руки правильных наследников. Именно он «нашел» тебя и вернул тебе титул.

– Чем ты его подкупила? Должно быть, чем-то умопомрачительным.

– Министр Монеты приглядывает за государственной казной. – Она лишь повышает голос, игнорируя мои крамольные слова. – Он также контролирует все торговые пути, импорт и экспорт.

Пока мы проезжаем мимо, я срываю с куста яркий цветок герани, зарываюсь носом в оранжевые лепестки и глубоко вдыхаю.

Карета проносится мимо светлых особняков и подъезжает к более скромному дому из темного камня. Железные пики украшают карнизы и парапеты, напоминая шипы озлобленного животного. В отличие от голых, аккуратных зеленых террас других домов, здесь царит осторожный хаос с кустами черных роз и длинными, тонкими стеблями полупрозрачной призрачной травы. Земля усеяна шипами и черными лепестками, а подгнившие багровые ягоды алеют в грязи, словно раздавленные сердца крошечных созданий. Даже в самых диких мечтах не могла я себе представить, что окажусь в месте более мрачном, чем лес Ноктюрны.

Едва карета останавливается, перед ней выстраиваются три человека в темной униформе. Фишер помогает нам с И’шеннрией выйти, и леди отправляет их с застенчивым на вид мальчиком позаботиться о лошадях. Остаются лишь пожилая женщина, под грузом лет почти согнувшаяся вдвое, и мужчина чуть помоложе с элегантной белой бородкой и усами.

– Мэйв, Реджиналл, позвольте представить вам Зеру И’шеннрию, мою племянницу. – И’шеннрия указывает на меня рукой, и они кланяются, хотя у Мэйв поклон больше похож на сухой кивок. Меня одолевает желание сказать, что в соблюдении формальностей нет нужды, но тут я замечаю за изгородью соседский особняк. Разодетые в пух и прах мужчина и женщина прогуливаются мимо, пристально разглядывая нас из-под дамского зонтика. Все же формальности необходимы, если я собираюсь обдурить этих господ.

– Мэйв – наша образцовая кухарка, – поясняет И’шеннрия, – а Реджиналл занимается хозяйством. Реджиналл, не поможешь Зере отнести ее вещи в…

– У меня ничего нет, – отмахиваюсь я. – Не беспокойтесь об этом.

– Напротив, – Реджиналл указывает на крышу кареты, где покоятся несколько сундуков. – Кажется, вы привезли довольно много.

Округлив глаза, я поворачиваюсь к И’шеннрии.

– Сколько же вы купили в ателье?

– Кое-что из белья и несколько шалей, – отмахивается она. – Реджиналл, будь добр, при случае сожги старое платье, которое лежит на дне голубого сундука.

Реджиналл кивает. С удивительной скоростью он снимает сверху первый сундук, но второй я все же успеваю поймать.

– Миледи, я возьму их. Пожалуйста, идите в дом, – настойчиво говорит он.

– Ерунда. У меня две руки, не так ли? Я и сама способна позаботиться о своих панталонах. Помочь, по крайней мере.

Мэйв моргает своими мутными глазами, словно не может поверить услышанному. Парочка господ за изгородью звучно смеются.

– Неужели И’шеннрия настолько обнищали, что им приходится самим таскать вещи?

– О, не будь таким грубым. Они могут услышать!

– Посмотри на их поместье – оно вот-вот рухнет! Могут клеветать на меня сколько влезет. Все равно никто не верит поклонникам Старого Бога…

В их словах столько яда, что меня охватывает дрожь. Я знала, что аристократы жестоки, но это переходит все границы. И’шеннрия смотрит на них, затем на меня, берет мою руку и ведет к темным дверям дома. Я пытаюсь улизнуть, но ее хватка оказывается слишком крепкой. Она провожает меня в гостиную и усаживает на темно-серый диван. Затем садится в высокое кресло напротив, точно королева.

– Ты не будешь предлагать помощь слугам.

– Ваши слуги – ходячая древность! – протестую я. – Вы не можете заставлять их таскать тяжести!

– Реджиналл более чем способен справиться с тяжелой работой.

– Это не значит, что вы можете…

– Мое имение – не королевский двор, – плавно продолжает она. – Я нанимаю свободных людей, плачу им жалованье. При дворе так не принято – там слуг должно быть видно, но не слышно, во всех смыслах. Что, если ты поможешь, а придворные увидят? Они могут решить, что слуга не справляется со своей работой. Их вышвырнут на улицы этого жестокого города, где другие работодатели не наймут их из-за слухов о некомпетентности.

– Это… безумие. – Мой живот бунтует, словно там поселился ураган. И’шеннрия пригвождает меня взглядом своих безучастных ореховых глаз.

– Это то, как живет Ветрис, и то, как будешь жить ты. Я буду учить тебя в этой комнате каждый день до заката. Завтрак в семь. Чай с пирожными в полдень и ужин в восемь. И тебе придется переодеваться к каждому из этих трех приемов пищи.

– Три разных наряда – это абсурд!

Она и бровью не ведет.

– Твоя комната наверху, четвертая дверь слева. Встретимся в этой комнате завтра утром в семь тридцать. Немного опоздаешь, и будут проблемы. Я выражаюсь достаточно прозрачно?

– Прозрачнее, чем лед в вашем жестоком сердце, – шепчу я. И’шеннрия встает, и ее губы складываются в едва заметную улыбку, а пышные темные волосы слегка развеваются. Впервые я вижу, как ее холодная маска самообладания по-настоящему оживляется, по-настоящему теплеет, и все же есть в этом проявлении слабости что-то глубоко безнадежное.

Ее взгляд останавливается на портрете в холле. Картина написана маслом, с нее улыбается белоснежной улыбкой симпатичный темнокожий мужчина. Мимо него мы пронеслись, когда И’шеннрия втащила меня в дом, но теперь у меня есть возможность рассмотреть изображение получше. Он молод, гораздо моложе И’шеннрии сейчас. Талант художника несомненен, но вовсе не это делает изображение примечательным – дело в самом портрете. Есть в этом мужчине что-то успокаивающее, темно-серые глаза лучатся бесконечной мудростью, словно осколки бриллианта, с которыми нам никогда не тягаться. Царственный, отделанный золотом мундир выдает в нем аристократа, а судя по той нежности, с которой смотрит на него И’шеннрия, – это, должно быть, лорд И’шеннрия. Муж, которого она потеряла из-за Бессердечных. Из-за войны.

– Это приятно слышать, Руберион, не так ли? – мягко обращается к портрету она. – То, что мое сердце все еще может хоть что-то чувствовать спустя столько времени.

Портрет молчит, и я тоже.