Текст книги "Вишневые воры"

Розалинда что-то пробормотала, и они с сестрами пошли дальше, оставив меня стоять под окнами.

– Мама, я здесь! – еще раз закричала я, надеясь, что она опустит глаза и увидит меня. Мне хотелось развеять ее ночной морок, чтобы она улыбнулась. Но она лишь задула свечу и растворилась в облаке дыма.

10

Летом наш луг пестрел россыпью полевых цветов: красный мак и монарда, голубые васильки и люпин, желтоглазые маргаритки и черноглазые рудбекии. Некоторые растения достигали половины человеческого роста. Для нас это был укромный уголок. Дом отсюда виден не был – окруженный высокими деревьями, он был скрыт из виду, как Центральный парк, со всех сторон окруженный небоскребами.

Мы скинули обувь и разложили пледы, по одному для каждой пары сестер, и тут же распахнули корзиночки с едой, приготовленной миссис О’Коннор: мы все страшно проголодались. Салфетки и приборы мы не захватили, поэтому просто выложили все тарелки в середину – туда, где соприкасались наши пледы, – и стали есть руками, отправляя в рот ярко-розовые кусочки холодной семги, в два укуса поедая вареные яйца, сдирая зубами мясо с куриных ножек и раскидывая косточки. Порой мы действительно напоминали стадо голодных животных. Съев все мясо, мы начисто вытерли тарелки кусочками хлеба, предварительно разорвав руками круглую буханку черного. Мы поглотили пшеничные крекеры с ломтями сыра чеддер, а потом опустошили банку зеленых оливок, выплевывая косточки в траву. Затем настал черед овощей – бланшированной стручковой фасоли и редиса с маслом. Расправившись с последовавшим за этим десертом – печеньем с корицей и лимонадом, – мы откинулись на пледы, чтобы перевести дух.

Небо окрасилось полосками розового, потом оранжевого; мы какое-то время молчали. Никто не захотел сказать вслух то, что думала каждая из нас: это наш последний настоящий совместный вечер. На следующий день Эстер идет на барбекю к родителям Мэтью, а через день – репетиция свадьбы; она будет волноваться и готовиться, и ей будет не до бездельничанья с нами. В воздухе витала грусть, но я чувствовала не только это – во мне колотилась мысль, что время уходит и что я сделала недостаточно.

Калла увлекла Зили плетением венков из маргариток, и они тихонько сидели на краешке пледа, соединяя упругие стебельки. Дафни достала из кармана пачку сигарет и спички.

– Тебе обязательно это делать? – спросила Эстер, приподнимаясь и поправляя руками хвостик.

– Вообще-то да.

– Я тоже хочу, – сказала Розалинда, пододвигаясь к Дафни; и они обе, скрестив ноги, склонились над горящей спичкой, как два больших насекомых.

Дафни зажгла свечи в двух фонарях, а я тоже стала плести венок из маргариток.

– Давайте поедем куда-нибудь, – сказала Розалин-да, выдохнув облако дыма и закашлявшись. – Например, в Нью-Йорк, на танцы.

– И как мы туда доберемся? – спросила Эстер, включившись в игру.

– Ты отвезешь нас до гринвичского вокзала, а оттуда мы поедем на поезде, – сказала Дафни.

– Серьезно, Дафи? – сказала Эстер. – Ты хочешь поехать в Нью-Йорк танцевать с мальчиками?

– В Нью-Йорк ездят не только за мальчиками, – сказала Дафни, которая курила с гораздо большей легкостью, чем Розалинда.

– Кого волнуют какие-то мальчики? – сказала Розалинда. – Мне нужен мужчина!

– Роззи, – сказала Эстер.

– К Рождеству у меня должна состояться помолвка, а к июню – свадьба. Этим летом, Эстер, дорогая, выходишь замуж ты, ну а следующим – я. Через пару лет настанет черед Каллы, а после нее…

– Вот уж дудки, – сказала Дафни.

– Ах да, ты же собралась в художественную школу в Европе, – сказала Розалинда, кривляясь.

– Ты и твой зануда-муж можете иногда меня навещать, – ответила Дафни. – В Париже, я полагаю. Или в Амстердаме.

Розалинда нахмурилась:

– Почему ты думаешь, что мой муж обязательно будет занудой?

– Пару дней назад ты сказала, что тебе все равно, кем он будет, лишь бы ты упорхнула из отчего дома следующим летом. Не так уж много времени, чтобы найти идеального мужчину.

– Пфф, – ответила Розалинда. – Может, мы вообще не поедем ни в какую Европу. Так, на чем я остановилась? – Розалинда рассеянно обвела взглядом сестер, развалившихся на пледах. – Ах да. За мной последует Калла, Дафни мы пропускаем, значит, за Каллой – Айрис, но ей придется подождать несколько лет.

– Да уж, точно придется, – сказала Эстер.

– Потом наконец придет черед Зили, – продолжила Розалинда.

– Почему это я всегда последняя? – отозвалась Зили.

– Потому что ты и есть последняя, Зили, дорогая. Так вот, моя очередь настанет уже следующим летом, – сказала Розалинда. – Мне нужно найти мужчину, а на деревьях они не растут, знаете ли. А вдруг сегодня самый важный вечер в моей жизни?

– Да перестань ты уже, – сказала Дафни.

– Только представьте, сколько их там – роскошные вечеринки, ночная жизнь, – сказала Розалинда, двигаясь в такт воображаемому ритму. Когда она упоминала Нью-Йорк, она всегда говорила «там» и вытягивала руку, словно весь город помещался в нашем сарае. – Они все там, а мы – здесь, в каком-то лесу, одичавшие, грязные и невоспитанные…

– Ну хватит, правда, – сказала Эстер. – Мы вовсе не грязные, большое спасибо.

Слова Розалинды нас всех покоробили, но ведь в каком-то смысле она была права, хоть я и поняла это гораздо позже. Мы не были грязными или одичавшими, но наш культурный уровень нельзя было назвать высоким, при нашем-то социальном статусе и обеспеченности. И пускай мы жили недалеко от Нью-Йорка, во всех нас было что-то деревенское, словно мы – это шесть кристаллов розового кварца, только что извлеченных из-под земли, но еще не отшлифованных. Неудивительно, что Эстер выбрала жизнь в пригороде: в нью-йоркском обществе она стала бы овечкой, окруженной волками. Мы никогда не были в Европе, хоть война и осложнила возможности путешествовать. Но мы и за пределы северо-восточных штатов никогда не выезжали. По сравнению с обычными американскими девушками мы, возможно, и жили как принцессы, но в отличие от других представительниц нашего класса опыта у нас не было практически никакого.

– Мы должны поехать в Нью-Йорк сегодня, иначе нам не запустить череду нужных событий, – сказала Розалинда. – А для тебя, Эстер, дорогая, это будет последний кутеж перед замужней жизнью.

– Когда это у нас был хоть какой-нибудь кутеж? – спросила Калла, не отрывая глаз от венка маргариток.

– Вот именно! Нам и повеселиться-то толком не довелось! – сказала Розалинда.

– Повеселитесь в субботу на моей свадьбе, или вы о ней уже забыли?

– Что-то такое слышали, – откликнулась Дафни. – Всего лишь каждую минуту каждого дня.

– Когда ты выйдешь замуж, для танцев будет слишком поздно, – сказала явно разочарованная Розалинда.

– Слишком поздно? – сказала Эстер. – Боже, меня же не в тюрьму посылают!

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – сказала Розалинда. – После свадьбы ты уже не сможешь ходить со мной по вечеринкам и знакомиться с мужчинами.

– Я и сейчас не могу, – сказала Эстер, раздражаясь, но стараясь не выдавать этого. – Не переживай, я буду жить рядом, и мы еще сто раз повеселимся.

– Ну и ладно, – сказала Розалинда, легко отступаясь; она затевала это просто ради забавы.

Мы бы никогда не уехали вот так, неожиданно, в Нью-Йорк, не спросив разрешения у отца, которого, впрочем, он бы и не дал. Мы всегда были примерными девочками. Даже Дафни, самая испорченная из нас, по большей части вела себя прилично. Когда наша сестринская группа достигла определенного возраста, за нами практически перестали следить, но мы не отбились от рук. Такое впечатление, что вокруг нашего дома был электрический забор – из тех, что устанавливают для собак, чтобы они далеко не убегали, иначе их ударит током. Однажды хозяин может отключить забор, потому что собака знает свою территорию и больше не пытается ее покинуть. Вот и мы были такими. Притихнув, мы слушали музыку леса – стрекотание сверчков и кузнечиков, серенады лягушек. В фонарях мерцали свечи, отражаясь от стекла и создавая причудливые узоры на пледах.

Луна, все это время прятавшаяся в синеве, наконец показалась на фоне потемневшего неба, и Калла, словно повинуясь тайному знаку, поднялась на ноги.

– Ночь, летучая мышь[10]10
  А. Теннисон. Выйди в сад поскорее, Мод. Перевод Г. Кружкова.


[Закрыть], – сказала она.

Она встала за спиной Эстер, держа в руках венок из маргариток, и попросила ее распустить хвостик. Эстер повиновалась, и ее темные волосы волнами упали на плечи. Калла подняла над ее головой венок, состоявший из трех переплетенных кругов маргариток.

– И пылание розы вошло мне в грудь, – продекламировала она своим звучным поэтическим голосом.

– Как прекрасно! Чьи это стихи?

– Теннисона! – хором ответили мы.

– А вот Мэтью ненавидит поэзию, – сказала Эстер.

– Значит, тебе не стоит выходить за него, – сказала Калла.

– Придется выйти, свадьба уже в эту субботу. – Эстер рассмеялась, хоть и немного нервно, будто защищаясь.

– В это время на следующей неделе ты больше не будешь невинна, – сказала Дафни.

– Ну, Даф! – воскликнула Эстер, посмотрев на нас с Зили, и, будто по команде, Зили тут же спросила:

– Что значит «невинна»?

Эстер поднесла руку ко рту, чтобы скрыть улыбку, и с мольбой взглянула на Розалинду.

– Это значит виновна, только наоборот, – объяснила Розалинда.

Очень торжественно, без тени кривляний, Калла водрузила венок из маргариток на голову Эстер.

– Нарекаю тебя королевой-розой девичьего сада распускающихся бутонов, – сказала она. – Свети нам, милая головка, лучись прелестными кудрями, дари тепло нашим цветам и будь навеки нашим солнцем.

Розалинда взяла один из фонарей и поставила его перед Эстер – получилось как будто солнце. Поджав под себя ноги, Эстер величественно восседала на пледе, изображая королеву. Свет фонаря выхватывал из темноты ее розовый сарафан и озарял ее румяное, улыбающееся лицо; белые лепестки маргариток, короновавшие ее каштановые локоны, сияли и переливались над ее головой. Она сидела, купаясь в нашем обожании, и этот образ был таким невыносимо прекрасным, словно все это происходило не по-настоящему. Мы взялись за руки, вдыхая ароматы луговых цветов и слушая стрекотание насекомых, а вокруг нас мерцали светлячки, окружая наш тесный кружок из шести сестер живым ожерельем.

Этот короткий момент останется со мной навсегда. Словно фотовспышка, он периодически возникает у меня перед глазами: Эстер, королева девичьего сада распускающихся бутонов, свет ее кожи, отблеск маргариток. Я вижу перед собой этот образ в самых обыденных ситуациях – за рулем или в супермаркете. Этот миг избежал участи других моих воспоминаний и был похоронен не так глубоко, как остальные, и время от времени он вдруг встает передо мной, а потом так же быстро исчезает. Последний счастливый миг моего детства.

11

В период ухаживаний и после обручения Эстер успешно ограждала нас от встреч с Мэтью и его семьей. Когда Мэтью приезжал за ней, она обычно ждала его на улице, даже зимой, чтобы ему не пришлось заходить в наш особняк, где он мог наткнуться на Белинду, испытать на себе странности поведения Каллы и Дафни или подвергнуться бесконечному допросу со стороны болтушки Зили. Вряд ли что-то из этого заставило бы его сломя голову бежать прочь отсюда (ну, кроме Белинды), но мне кажется – хотя, конечно, я никогда до конца не пойму, что происходило в голове моей сестры, – что она боялась потерять его, боялась, что его уведет какая-нибудь более практичная и эффектная особа, без этих жизненных сложностей, девушка из семьи, репутация которой омрачена лишь парочкой адюльтеров или нечистоплотных финансовых делишек – иными словами, обыденными, заурядными скандалами, которые то и дело случаются среди богатых, но даже близко не напоминают тайны семьи Чэпел, с их контактами со сверхъестественным, уединенностью, бесконечной чередой сестер с цветочными именами, и ни одного наследника мужского пола вокруг.

Будущие молодожены проводили время в компании семьи и друзей Мэтью: на вечеринках в прибрежных особняках Коннектикута и Лонг-Айленда, на ужинах и концертах в Нью-Йорке и на летней вилле Мэйбриков в Гудзонской долине. Иногда к ним присоединялась Розалинда, увлеченная поиском будущего мужа. Они уезжали втроем, а когда Мэтью привозил их домой, Эстер никогда не приглашала его в дом. Возможно, это лишь добавляло ей привлекательности.

Но когда до свадьбы оставалось два дня, Эстер больше не могла держать оборону. Мэтью с родителями и младшей сестрой направлялся из Нью-Йорка в Нью-Хейвен, где жил брат миссис Мэйбрик, декан Йельского университета, со своей семьей. Миссис Мэйбрик предложила Мэтью заехать к нам на пару коктейлей, а потом забрать Эстер и Розалинду на барбекю, которое в честь какого-то события устраивал брат. Эстер была уверена, что миссис Мэйбрик специально это подстроила, чтобы наконец побывать у нас дома (то была далеко не первая ее попытка). Ей, видимо, хотелось посмотреть на нас в естественной среде обитания. Если бы Эстер саму не пригласили на барбекю, она даже была готова заподозрить, что никакой вечеринки в Нью-Хейвене и не планировалось.

Весь день мы готовились к визиту Мэйбриков, назначенному на четыре часа, помогая Эстер переставлять мебель в гостиной на первом этаже. Эта комната еще более походила на музей, чем остальные, – она была оформлена в довоенном стиле (и речь тут о Первой мировой). Как и большую часть дома, гостиную обставляла наша бабушка по отцовской линии. Приехав сюда молодой невестой, Белинда менять ничего не стала – ей не было дела до неживых материй вроде мебели и картин.

Мы переставляли туда-сюда стулья «истлейк» и два дивана – один с шелковой обивкой цвета шампань с цветочной вышивкой, другой – вельветовый, изумрудно-зеленый, с изогнутой спинкой. Мы передвигали столики со стеклянными лампами и изысканными фарфоровыми украшениями. На стенах висело несколько грозных портретов наших остролицых и угрюмых предков, а рядом с ними – антикварные винтовки Чэпел, но с ними мы ничего поделать не могли. Винтовки расстраивали Эстер: по ее словам, из-за них наш дом напоминал охотничью берлогу. Она говорила, что семейный дом Мэтью – таунхаус в Верхнем Ист-Сайде – был декорирован в элегантных сливочно-кремовых тонах, а на стенах висели картины с морскими пейзажами и парусниками.

– Но зато свой дом на Гус-корт ты обставишь сама, и это самое главное, – сказала Розалинда, пытаясь утешить сестру.

– Граус-корт.

– Я о том, что мама Мэтью вряд ли станет вменять тебе в вину эту коллекцию старья. Нашим родителям – может быть. Но не тебе.

Это успокоило Эстер в той степени, в какой ее можно было успокоить: ее нервы были натянуты как струна. Забежав на кухню – проверить, как там закуски и напитки, – она отправилась наверх одеваться, потребовав, чтобы мы тоже начали собираться и были готовы без пятнадцати четыре, на случай если Мэйбрики приедут раньше. Словно выводок послушных утят, мы последовали за ней наверх. У родительской части дома она остановилась: дверь в гостиную мамы была закрыта.

– Айрис, оденься побыстрее, пожалуйста, и посмотри, как там мама. Доуви же напоминала ей о визите Мэйбриков, но нужно убедиться, что она готова.

– Ты точно хочешь, чтобы она к ним вышла?

Эстер вздохнула.

– Я, может, и не хочу, но миссис Мэйбрик будет настаивать.

Я не знала, почему меня выбрали на эту почетную роль, но возражать не стала. Надев выходное платье – что-то яркое, что для меня выбрала Эстер, – я подошла к гостиной Белинды и постучала.

– Доуви? – откликнулась она.

– Нет, мама, это я, – держась за дверную ручку и ожидая приглашения войти, сказала я. Она не отвечала.

– Айрис, – пояснила я.

Дверь резко распахнулась, кругляш ручки выскользнул из моей руки, и я вздрогнула. Мама стояла передо мной – белая блузка, юбка лавандового цвета чуть ниже колен, черные туфли на небольшом каблуке. Странно было видеть на ней цветную одежду – лавандовая юбка говорила о том, что Белинда сделала над собой усилие или хотя бы хотела, чтобы все так подумали.

Я вошла в гостиную. Как и в прошлый раз, здесь было невыносимо душно. Шторы были приоткрыты, а на столике у дивана по-прежнему стояла ваза с лилиями и лежал дневник. Она просидела в этой комнате всю неделю, дыша отравленным цветами воздухом, и я была уверена, что это лишь усугубило ее страхи о предстоящей свадьбе.

Закрыв за мной дверь, она подошла к зеркалу и попыталась приколоть брошку на блузку.

– Я хорошо выгляжу? – спросила она, повернувшись ко мне. Руки ее дрожали, и она сжала их в кулаки.

С одеждой все было прекрасно, но вот ее волосы были убраны в слишком тугой пучок, открывая покореженные мочки ушей. Она присела на диван, позволив мне поправить ей прическу. Я высвободила несколько прядей по бокам и опустила их чуть ниже, чтобы они прикрывали уши.

– Так лучше, – сказала я, и она заметно расслабилась, хоть и не до конца. Она вытянула из кармана белый платок и стала дышать через него. Мне было невдомек, что она снова чувствует запах роз, но я видела, что ей нехорошо.

– Сказать им, что тебе нездоровится?

– Нет-нет, – ответила она из-под платка приглушенным голосом. – Все только начнут беспокоиться.

Я присела рядом с ней: было очевидно, что из комнаты она пока выходить не собирается, хотя в дверь уже позвонили. Она продолжала дышать через платок, глядя прямо перед собой, и я не знала, о чем с ней говорить. Мне так часто не хватало ее внимания, что когда я наконец получила его, то не знала, как себя вести. Она заставляла меня нервничать.

Она опустила платок и расправила его на коленях, сделав несколько глубоких вдохов, словно ее сейчас стошнит. Я подала ей стакан воды со столика, но она лишь отмахнулась.

– У меня ничего не вышло, – сказала она, расправляя на коленях платок – белый, с вышитыми на нем крошечными пчелками. Когда она была маленькой, так ее называл папа: «моя пчелка». – Почему меня никто не слушает?

– Я тебя слушаю, – сказала я, размышляя, не признаться ли ей в том, что сделала, но опасаясь ее реакции. И все же она была так расстроена, что мне очень захотелось поднять ей настроение.

– Вообще-то я пытаюсь остановить свадьбу, – сказала я. – Не знаю, насколько это поможет, но я уже разбила весь свадебный фарфор и уничтожила другие подарки: зарыла их в лесу. Сегодня, как только Эстер уедет, я собираюсь идти за новой порцией.

Она непонимающе посмотрела на меня.

– Если подарки исчезнут, ей ведь придется отложить свадьбу? – На самом деле я понимала, что мои усилия вряд ли к чему-то приведут. – Просто я не знала, что еще можно сделать.

Белинда ласково похлопала меня по коленке, и я поняла, что этим жестом она выражает мне свою признательность.

– Мне кажется, я знаю, что должно случиться, – сказала я, взяв ее руку в свою. – Ты думаешь, что Эстер умрет, рожая ребенка, как бабушка Роуз.

При упоминании Роуз ее глаза приобрели настороженное выражение – она как будто удивилась. Ее губы сложились в подобие слабой улыбки: так она благодарила меня за попытку ее понять. Потом ее лицо посерьезнело, она сжала мою руку и проговорила:

– У Эстер никогда не будет ребенка.

Она снова взяла платок и приложила его к губам, закрыв глаза. Я представила себе новый дом Эстер и Мэтью с его пустыми спальнями, которые только и ждут, когда их наполнит детский смех. От маминых слов мне стало дурно. Я не понимала, откуда она может все это знать, но чувствовала, что с Граус-корт что-то не так. Розалинда предупреждала меня о том, какие темные мысли роятся у мамы в голове, но в какой-то момент я перестала отличать ее мысли от своих.

– Тебе лучше пойти вниз. Скажи им, пожалуйста, что я спущусь через минуту, – сказала она. – Мне нужно собраться с духом.

Мне казалось, что лучше бы ей никуда не ходить, что в ее нынешнем состоянии спускаться в гостиную к Мэйбрикам – все равно что бросить зажженную спичку в топливный бак. Но я не знала, как ей об этом сказать, и точно знала, что, если она не выйдет, Эстер рассердится на нас обеих.

– Хорошо, – сказала я и вышла из комнаты.

12

Незаметно присев на верхнюю ступеньку центральной лестницы, я разглядывала собравшихся в гостиной людей. Отец Мэтью стоял у камина с Розалиндой, которая что-то ему рассказывала, размахивая руками и хохоча – несомненно, мистера Мэйбрика она уже очаровала, как она очаровывала абсолютно всех. Мой отец стоял в углу с матерью и сестрой Мэтью: они вели более спокойный разговор. Калла и Дафни сидели рядом на истлейковских стульях, всем своим видом показывая, что им скучно, а Зили порхала по комнате, подслушивая разные разговоры и не принимая участия ни в одном из них.

Как только я начала размышлять, куда подевались Мэтью и Эстер, отворилась задняя дверь, и они вошли в холл, не замечая меня, притаившуюся на лестнице прямо над ними.

– Так говорить жестоко! – прошептала Эстер, пока они шли в сторону гостиной, продолжая начатый ранее разговор. – Мне не нравится, когда ты такой.

Мэтью приобнял Эстер сзади и ущипнул ее за бок, потянув за жировую складку.

– Ты же знаешь, мне нравится, что ты не худышка, – сказал он, засмеявшись. – Я имел в виду, что на этом бы тебе и остановиться. Ты и без того достаточно упитанная. Что я такого сказал?

Эстер остановилась и повернулась к нему. Было видно, что она чуть не плачет.

– Ну перестань, не переживай ты так, – сказал он, притянув ее к себе и обняв за талию. – Я тебя выбрал. И я ни о чем не жалею.

– Точно? – спросила она. Вместо ответа он нагнулся и поцеловал ее.

Продолжая обнимать Эстер одной рукой, Мэтью повел ее в гостиную. Мне пришла в голову мысль о том, что Белинде, может, и не стоило так волноваться и теперь Эстер сама отменит свадьбу. Она никогда не рассказывала о том, что Мэтью бывает жестоким. Но как только они присоединились к остальным, от напряженности между ними не осталось и следа, и вскоре в комнате воцарилось веселье – то и дело раздавался смех, сияли улыбки, в руках сверкали бокалы. Я чувствовала, как волна веселья перетекает ко мне, словно тепло от очага.

Я осталась на своем наблюдательном посту. В комнате преобладали темные волосы, и на этом фоне в глаза сразу же бросались золотистые кудри Мэтью. Одет он был свободно – широкие брюки цвета зеленой травы, легкая полосатая рубашка. Но у меня в голове жил его изначальный образ – морское существо, выбравшееся из воды, – и этот образ всегда был основным. Полностью одетым Мэтью выглядел забавно, даже немного странно, словно стройный белокурый примат, облаченный в костюм. По сравнению с ним остальные члены его семьи несколько терялись: его отец был одет в приглушенно-серые тона под стать его пушистым усам и чем-то напоминал медведя. Его мать была в серовато-белом, цвета сосульки, платье без рукавов, с изящным золотым поясом. Ее черные как смоль – и явно подкрашенные – волосы были убраны во французский пучок, и контраст между ее бледной кожей и темными волосами рождал в мыслях образ скунса. Сестра Мэтью – должно быть, ровесница Эстер – не рождала вообще никаких образов.

До моего плеча дотронулась холодная рука, и я вздрогнула.

– Ты спустишься? – спросила мама, проходя мимо меня по лестнице. Я сказала, что спущусь через пару минут. Она пошла вниз – спичка, готовившаяся появиться в комнате, уже наполненной невидимыми парами. Она вошла, и все взгляды устремились на нее. Комната преобразилась, словно на пороге появился важный гость. Отец подошел к Белинде. Она пожала руку матери Мэтью, потом ее отцу, потом самому Мэтью, а тот наклонился и поцеловал ее в щеку.

Отец подвел маму к дивану. Ей лучше было присесть; если позволить ей свободно передвигаться, ее поведение станет еще более непредсказуемым. Мать Мэтью села на диван напротив; мужчины присели рядом со своими женами. Мэтью и Эстер остались стоять в тесном объятии, поддерживая друг друга за талию.

Мэтью был постоянным героем наших бесед, но никто, кроме Эстер и Розалинды, не видел его вот уже несколько месяцев. Теперь же, когда он был в нашем доме, мои родители и сестры не могли отвести от него глаз, как, впрочем, и я: его мальчишеское лицо сияло, а сам он был полон жизни. В его присутствии менялась и Эстер: все смотрели на них, и оттого казалось, что она лишь играет свою роль, легко преображаясь из девочки, которой она была с нами, в спутницу жизни этого стального магната, героя войны.

Мэтью начал что-то рассказывать, а Белинда достала из кармана платок и поднесла его ко рту. Я вцепилась в перила: это был плохой знак. Мэтью ей не нравился, и все в комнате это знали, хоть и не понимали почему. В то время я не могла себе этого объяснить, все-таки мысли Белинды я читать не умела, даже если их направление было мне понятно; теперь же я вижу это совершенно отчетливо. Для всех вокруг Мэтью был героем войны, но не для моей мамы. Белинда видела в нем подобие своего мужа – человека, занятого в бизнесе убийств. Ей было все равно, кто герой, а кто злодей: она мыслила категориями насилия. Ее муж никого не убивал – на это у него не хватило бы мужества, но для нее он был олицетворением каждого спуска курка винтовок Чэпел. Мэтью же убивал сам – в бомбардировках Токио погибло более ста тысяч человек, включая женщин и детей. Я знаю, о чем думала мама, когда смотрела на него: этими самыми руками, которыми он нажимал на кнопки запуска бомб, он вскоре будет ласкать обнаженное тело ее дочери.

Мэтью замолчал, и Белинда что-то сказала. Ее слов я не расслышала: говорила она тихо, а я была далеко, но в гостиной случилось какое-то замешательство; гости открывали рты и поворачивали головы, и рябь от ее слов морской волной прошла от стены к стене.

– Мама, как ты можешь! – закричала Эстер.

Из кухни прибежала Доуви, чей слух всегда чутко улавливал такое, и они с папой помогли Белинде подняться с дивана. Доуви вывела ее из комнаты – вместе они направились через заднюю дверь в мамин сад. Свежий воздух был для Доуви лекарством от всех неприятности.

В суматохе мама уронила платок на пол у двери, и я спустилась вниз, чтобы поднять его. В гостиную я даже не заглянула – начавшаяся там драма к этому не располагала. Прижав к губам платок с пчелками, я отправилась к себе в спальню. Мне не хотелось смотреть на то, что произойдет дальше. Ситуация была ужасной, но не катастрофической. Катастрофа ждала впереди.

13

Какое-то время я сидела за столом в своей комнате, делая зарисовки цветка каллы по центру альбомного листа. Вскоре пришла Зили – у нее в руках были наши свадебные платья на вешалках.

– Айрис, ты никогда не поверишь, что случилось! – сказала она. – Эстер не находит себе места. Мама сказала Мэйбрикам, что мы должны отменить свадьбу. Она повторила все, что тогда говорила нам, – «случится что-то ужасное».

Я не слишком удивилась. Не то чтобы поведение Белинды было непредсказуемым.

– Куда ты несешь платья? – спросила я.

Зили рассказала, что Эстер пригласила миссис Мэйбрик и сестру Мэтью наверх, в библиотеку, чтобы показать им свое платье, и мы должны переодеться и тоже показаться им. Мне стало не по себе – я не ожидала, что они поднимутся сюда. Мне казалось, что им уже пора на барбекю в Нью-Хейвен.

Я неохотно скинула свой праздничный наряд и через голову надела «морскую пену». Зили облачилась в свое платье и выбежала из комнаты, радуясь возможности наконец-то в нем покрасоваться. Я же вернулась к столу и снова принялась рисовать, ожидая приглашения в библиотеку. Теперь-то уж Эстер увидит результаты моих проделок – это был лишь вопрос времени. Нескольких минут, если быть точнее. Нет смысла бежать туда сломя голову: лучше пока подождать.

Я еще немного поработала над наброском и вскоре услышала, как по лестнице поднимаются сестры в сопровождении женской части семьи Мэйбрик. Я рисовала, работая над изящным изгибом колокола каллы, а через открытую дверь до меня доносились оживленные голоса. Эстер, судя по всему, оправилась от потрясения, вызванного поведением Белинды, или хотя бы нашла в себе силы вести себя непринужденно перед Мэйбриками. Услышав вздохи «Какая красота!» и «Просто сказочно!», я поняла, что они вошли в библиотеку и увидели безголовую невесту.

– Я так рада, что вам нравится, – сказала Эстер слегка приглушенным голосом, в котором не было привычной мягкости. Впрочем, родственники Мэтью еще плохо ее знали, чтобы это заметить.

Разговор продолжался еще какое-то время – и вот наконец:

– А куда подевался мой свадебный фарфор? Где хрусталь и ваза?

Прошло несколько минут – должно быть, они начали проверять коробки, – а затем голос Розалинды:

– Здесь ничего нет! Где столовые наборы? Где все подарки? Зили, беги скорее, позови Доуви!

Я отложила карандаш. Зили прекрасно знала, кто виноват в этом переполохе, но ничего не сказала – должно быть, боялась, что я ее выдам. Я услышала ее шаги по коридору и вниз по лестнице. Вскоре она вернулась с Доуви, которая была озадачена не меньше других.

– Прислуге в эту комнату заходить не разрешается, – сказала она. – Уборку я провожу здесь сама.

– Но не могли же эти вещи просто испариться! – сказала Эстер с паникой в голосе. – Может быть, их… – сказала она, намереваясь поделиться своей теорией, но вдруг ее тон изменился, и она твердо сказала: – Это мама. Ее рук дело.

– Не думаю, чтобы мама… – начала Розалинда уверенно, но потом задумалась и оборвала фразу на полуслове.

– Миссис Чэпел не стала бы этого делать, – сказала Доуви. Из всех собравшихся в библиотеке, судя по всему, лишь она одна действительно хорошо знала Белинду. Мама обитала в психологических сферах – сны, призраки, странные идеи – и к физической расправе над вещами прибегать бы не стала.

– Скоро узнаем, – сказала Эстер.

Мать и сестра Мэтью молчали – их последние реплики относились к платью, и мне стало интересно, не ушли ли они, ну и если нет – как им нравится это незапланированное дневное представление в особняке Чэпелов. Если миссис Мэйбрик действительно напросилась в «свадебный торт», чтобы поглазеть на нас, то наверняка она и представить не могла, что перед ее глазами разыграется такой первоклассный спектакль, да еще и с экскурсией за кулисы.

Судя по шагам в коридоре, вся процессия направлялась в крыло моих родителей.

– Мама! – крикнула Эстер. Все остальные притихли, следуя за ней. – Выйди к нам, пожалуйста!

Как бы ни хотела я остаться в комнате, притворяясь, что ничего не происходит, я не могла переложить вину за свои действия на Белинду. Выбежав из спальни, я помчалась по нашему коридору, а затем направо, по коридору родителей, туда, где собрались все женщины этого вечера.

– Подождите! – крикнула я, и все обернулись. Миссис Мэйбрик с дочерью все еще были здесь, и даже в столь юном возрасте я понимала, что по правилам приличия им бы следовало спуститься вниз, чтобы позволить этой семейной драме развиваться без посторонних глаз. Но они остались и теперь стояли с краю, у лестницы, рядом с моими сестрами и Доуви, повернув ко мне свои лица.