Текст книги "Год нашей любви"

Сарина Боуэн
Год нашей любви

Глава 1
Барбекю и горгульи

Надежда – чудо в перьях, —

Она в душе гнездится —

Щебечет песенку без слов

И не угомонится.

Эмили Дикинсон[1]1
  Перевод Григория Кружкова.


[Закрыть]

Кори

– Выглядит многообещающе, – сказала моя мать, изучая увитый плющом фасад студенческого общежития. В ее голосе читалось нетерпение. – Ну-ка, проверь свой ключ, Кори.

В Харкнесс-колледже был день заезда, и в разговорах на кампусе чаще всего звучали охи и ахи родителей первокурсников. Как сообщали официальные путеводители, именно в Харкнессе, этом 300-летнем храме науки, получили свои степени три президента страны из последних шести. Здесь же располагалась и знаменитая Башня Бомонта – дважды в день студенты из Гильдии карильонеров[2]2
  Студенческая организация звонарей, подобные которой существуют во многих старейших учебных заведениях США. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] поднимались на 144 ступени старинной лестницы, чтобы огласить окрестности звоном колоколов, каждый из которых весил не меньше тонны.

Жаль, что интерес моей мамы к общежитию не был связан ни с историей, ни с архитектурой. Все ее внимание занимал пандус для инвалидных колясок.

Я заехала на крыльцо, помахала моей новенькой студенческой карточкой перед устройством для считывания с карт, нажала синюю кнопку с изображением инвалидного кресла и затаила дыхание, глядя, как изящно открывается красивая арочная дверь.

После того через что я прошла за последний год, было нелегко поверить, что все это не сон. Что я на самом деле здесь.

Оказавшись в вытянутом здании общежития, я осмотрелась. На первом этаже располагались две большие комнаты: одна по левую, другая – по правую руку. Обе с широкими дверями – верный признак того, что они предназначены для студентов с ограниченными возможностями. Прямо передо мной убегала вверх лестница с красивыми дубовыми перилами. Как и в большинстве давно построенных общежитий Университета Харкнесса, лифта в здании не было, а значит, мне, сидящей в инвалидном кресле, никогда не удастся осмотреть ни одну из комнат наверху.

– Полы очень ровные, – одобрительно заметила мать. – Когда мне сказали, что этому зданию восемьдесят лет, я засомневалась, стоит ли тебя отпускать сюда.

«Засомневалась» – мягко сказано. Тот факт, что мои родители буквально умоляли меня не ехать в Харкнесс, был последней горькой насмешкой судьбы в их длинной череде. В то время как другие отцы и матери сегодня восторженно обсыпали своих чад конфетти, мои рисковали схватить четыре сердечных приступа на двоих – как же, их малышка выбрала колледж в тысяче миль от дома, где они не смогут контролировать ее каждые полчаса!

Хвала небесам, что не смогут.

После того как со мной произошел несчастный случай, родители упрашивали меня отложить поступление еще на год. Но кому захотелось бы застрять дома еще на двенадцать месяцев с перспективой очередного курса физиотерапии в качестве единственного развлечения? Вот и мне нет. Когда я топнула ногой (ха-ха) и заявила, что отправляюсь в колледж, родители сменили тактику. Теперь они старались убедить меня остаться в Висконсине. Я выслушала бессчетное множество проникнутых заботой лекций на тему «Почему Коннектикут?» и «Ты не обязана ничего никому доказывать».

Но я хотела этого. Я хотела посещать ту же элитную школу, в которой учился мой брат. Я хотела независимости, я хотела смены декораций, и я действительно хотела избавиться от послевкусия несчастья, которое было моим спутником весь последний год.

Пока я размышляла об этом, дверь слева от меня открылась и в проеме показалась голова симпатичной девушки с темными кудряшками.

– Кори! – улыбнулась она. – Я Дана!

Честно говоря, когда мои документы о заселении прибыли в Висконсин, я не знала, чего ожидать от будущей соседки. Но за последний месяц мы с Даной обменялись несколькими письмами по электронной почте, и ситуация прояснилась. Она была из Калифорнии, но школу окончила в Токио, где у ее отца был бизнес. Что касается меня, я сообщила ей о моем состоянии, объяснив, что не чувствую ни левую, ни правую ногу. Я предупредила, что большую часть времени буду находиться в инвалидном кресле и рассказала, что, даже вооружившись громоздким набором фиксаторов для ног и костылями, едва ли могу изобразить нечто, отдаленно напоминающее ходьбу.

И еще я заранее извинилась за то, что ей придется жить с калекой отдельно от других первокурсников.

Дана быстро прислала ответ: она ничего не имела против. Крохотные крылышки надежды впервые затрепетали где-то рядом со мной. Потом это неугомонное пернатое создание порхало вокруг неделями, насвистывая мне в ухо подбадривающие слова. Теперь же, когда я впервые увидела Дану, маленькая фея надежды прошлась по моему плечу колесом.

Я подняла глаза на Дану и развела руками, указав на кресло.

– А как ты меня узнала?

В глазах Даны зажглись озорные искорки, и она сказала именно то, что нужно было сказать:

– Благодаря Фейсбуку, как же еще!

Она открыла дверь нараспашку, и я заехала внутрь.

– У нас шикарная комната! – воскликнула Дана уже в третий раз за время нашего непродолжительного знакомства. – Здесь вдвое больше места, чем у остальных! Только представь, какие можно закатывать вечеринки!

Было здорово, что Дана оказалась соседкой, живущей с девизом «Стакан наполовину полон – особенно, если в нем пиво». Что касается комнаты, она и правда производила неплохое впечатление. Дверь открывалась в помещение, которое студенты Харкнесса называли общей комнатой (в то время как это была обычная гостиная). За ней находились две спальни, обе с дверями, достаточно широкими для инвалидного кресла. В каждой комнате стояли стол и – сюрприз! – двуспальная кровать.

– У меня с собой только обычное белье… – озадаченно начала я, увидев роскошное ложе.

– И у меня! – рассмеялась Дана. – Может, такие кровати полагаются всем студентам с ограниченными возможностями? О господи, неужели придется тащиться в магазин? – Она шутливо закатила глаза.

Тут, пыхтя под тяжестью одного из моих чемоданов, на пороге появилась мама и сразу же поинтересовалась:

– В магазин за чем?

– За постельным бельем, – поспешно ответила я. – У нас двуспальные кровати.

Мама хлопнула в ладоши.

– Мы отвезем вас, девочки, в «Таргет» – заглянем туда по пути домой!

Лично мне не терпелось избавиться от родителей как можно скорее, но я видела, что Дана уже попалась на крючок.

Тем временем мать продолжала командовать:

– Но сначала дайте-ка мне осмотреться! Может, нужно что-то еще.

Она заглянула в ванную комнату – просторную, с душем, до которого легко мог дотянуться даже колясочник.

– Великолепно, – прокомментировала она. – Давай-ка достанем кое-какие твои вещи, Кори, и убедимся, что тут есть место, где можно сушить катетеры.

– Мам!.. – прошипела я. Мне вовсе не хотелось обсуждать свои жутковатые ритуалы перед соседкой.

– Если мы едем в «Таргет», – отозвалась Дана из общей комнаты, – нам обязательно нужно взглянуть на ковры. Здесь такое эхо…

Мать поспешила выйти из ванной, чтобы унизить меня еще сильнее.

– О, Кори нельзя жить в помещениях с коврами, пока она снова учится ходить. Она может споткнуться. – И без паузы добавила: – Ну, девочки, где попросим Хэнка поставить телевизор?

Я поспешила ухватиться за шанс уйти от скользкой темы:

– Отец повесит в комнате телевизор с плоским экраном и подключит кабельное. Если ты, конечно, не против. Не все любят ТВ.

Дана задумчиво подперла подбородок рукой.

– Телезритель из меня так себе… – Тут ее глаза блеснули. – Впрочем… гм… некоторые точно захотят собраться в нашей комнате и посмотреть спортивный матч…

Мама засмеялась:

– Кто же это?

– Вы до сих пор не встречались с нашим соседом? Он третьекурсник. – Взгляд Даны устремился в сторону коридора.

– Он живет напротив? – спросила я. – В другой комнате для людей с ограниченными возможностями? – Это было явно не то место, где я ожидала встретить горячего парня.

Она кивнула:

– Ты его увидишь. Просто подожди.

Наш поход по магазинам продлился намного дольше, чем я рассчитывала. Мать настояла на том, чтобы оплатить покупки Даны, объяснив, что это из-за нас комнату обставили именно так. Дана выбрала покрывало с огромным красным цветком посередине. Я остановилась на варианте в горошек.

– Очень жизнерадостно, – похвалила мать.

Она всегда любила все жизнерадостное, но последний год стал рекордным: мама цеплялась за жизнерадостность, как утопающий за спасательный круг.

– Давайте-ка подберем вам подходящие наволочки, дамы, – заявила она, подходя к следующему прилавку. – И запасную подушку для каждой, чтобы постели выглядели идеально.

– Она не обязана это делать… – исподтишка шепнула мне Дана.

– Просто смирись, – ответила я. – Подожди-ка…

Я сделала Дане знак и, когда она наклонилась ниже, чтобы никто не смог услышать нас, тихо сказала:

– Загляни в отдел ковров. Если что-то тебе приглянется, мы сможем вернуться сюда в другой раз.

Дана непонимающе посмотрела на меня:

– Но я думала…

Я прервала ее, закатив глаза:

– Дана, поверь мне: она ненормальная!

Без лишних слов соседка подмигнула мне и исчезла в отделе ковров.

Когда мы вернулись обратно, отец стоял в центре пустой комнаты, переключая каналы на прикрепленном к стене телевизоре.

– Все работает, – сообщил он.

– Спасибо, пап, – ответила я.

Он устало улыбнулся:

– Нет проблем.

Да, поведение моей мамы в течение последнего года ужасно раздражало, но с отцом дела обстояли еще хуже. Было время, когда мы дни напролет разговаривали о хоккее. Это была наша взаимная страсть, а для него еще и источник средств к существованию. Но потом со мной произошло несчастье, я не могла больше появляться на льду, и это буквально сокрушило отца. После несчастного случая он будто состарился на десять лет разом, и я очень надеялась, что мой отъезд из дома поможет ему прийти в себя.

Я решила, что настало время ненавязчиво выпроводить родителей в коридор и отправить домой.

– Мам, пап, сегодня на лужайке планируется барбекю в честь первокурсников. Мы с Даной туда тоже идем. И скоро.

Мама всплеснула руками:

– Подожди немного, Кори… Я совсем забыла повесить твой ночник!

Она бросилась в мою спальню, а я еле сдержалась, чтобы не наговорить ей грубостей. Ночник? Серьезно? Я не пользовалась ночником с тех пор, как мне было семь. А когда мой брат отправлялся в колледж, никто не изводил его навязчивым кудахтаньем. Билет на самолет и прощальное похлопывание по плечу – вот все, что получил Дэмиен.

– Она просто не может остановиться. – Отец мгновенно понял, о чем я думаю, взглянув на меня. Он поднял ящик с инструментами и двинулся к входной двери.

– Пап, со мной все будет в порядке… – поспешно заверила я его и устремилась следом.

– Конечно, будет, Кори, – ответил он, положил руку мне на макушку, но тут же убрал ее.

– Знаешь что, пап? – добавила я. – Я уверена, тебя ждет отличный сезон.

Он бросил на меня тяжелый взгляд:

– Спасибо, дружок.

И это все, что он мог сейчас сказать. Да, в других обстоятельствах он тоже пожелал бы мне хорошего сезона. Он внимательно осмотрел бы мою форму и щитки, мы отыскали бы удобный угол в комнате и поставили туда мою хоккейную сумку. Он забронировал бы билеты на самолет, чтобы посмотреть одну из моих игр.

Жаль, что эти времена прошли. Навсегда.

Мы проделали путь до коридора в молчании. А когда открыли дверь…

Мои грустные мысли развеялись как дым.

Перед нами стоял парень и вешал лекционную доску на стену рядом с соседней дверью. Я невольно отметила, что у него подтянутые бедра и мускулистые руки. Парень пытался вбить в стену гвоздь и одновременно удержать костыли. Один из них упал, и таинственный незнакомец тихо выругался. А потом он оглянулся, и впервые за день мне показалось, что из-за туч выглянуло солнце.

Я увидела перед собой лицо кинозвезды с горящими черными глазами, обрамленными длинными ресницами. Его волнистые черные волосы были слегка растрепаны, как будто он только что запускал в них ладони. Он был высоким и казался сильным, но не перекачанным. Его тело было – нет, не телом полузащитника, но определенно телом атлета.

Ого.

– Привет, – сказал парень, и на его щеках проступили очаровательные ямочки.

Привет, красавчик, хотелось ответить мне. Но я молчала. Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что пялюсь на прекрасные губы незнакомца, замерев, как Бэмби в чаще. Надо было что-то с этим делать.

– Привет, – пропищала я с неимоверным усилием.

А отец наклонился, чтобы поднять костыль, который уронил этот красавчик.

– Это у тебя гипс, сынок?

Я посмотрела, куда показывал отец, и покраснела – ведь посмотреть на гипс значило скользнуть взглядом по телу незнакомца. Перед моим взором была прекрасная мускулистая нога. Другая нога была заключена в белый панцирь.

– Правда, красота? – Голос незнакомца прозвучал по-мужски хрипло, отчего по моему телу пробежали мурашки. – Сломана в двух местах. – Он протянул руку отцу. – Я Адам Хартли.

– Должно быть больно, мистер Хартли, – сказал отец, пожимая его руку. – Я Фрэнк Каллахан.

Адам Хартли бросил взгляд на свою ногу.

– При всем уважении, мистер Каллахан, вы просто не видели того, кому я надрал задницу!

Лицо отца стало напряженным, но Хартли тут же широко улыбнулся:

– Шучу, сэр! Не волнуйтесь, вашей дочери не придется жить рядом с дебоширом. Если честно, я просто упал.

Выражение облегчения на лице моего отца было таким искренним, что любовный морок растворился, и я засмеялась.

Прекрасный новый сосед протянул мне руку, и мне пришлось подъехать, чтобы пожать ее.

– Отлично сыграно, – сказала я. – Я Кори Каллахан.

– Приятно познакомиться, – начал он, сжав в своей большой ладони мою. Его сияющие карие глаза были прямо передо мной, и я заметила, что их зрачки обрамлены более темными кружками. Движение, с которым он наклонился пожать мне руку, заставило меня снова зардеться. Неужели здесь и правда так жарко?..

На этот раз мое оцепенение прервал пронзительный женский голос, донесшийся из комнаты моего соседа.

– Ха-а-артли-и-и-и-и! Я хочу, чтобы ты повесил фотографию, которая будет напоминать обо мне, пока я во Франции! Но не могу решить, на которую из стен…

Хартли закатил глаза.

– Так вешай на все четыре, детка! Залепи эту берлогу до потолка! – заорал он.

Мой отец усмехнулся и подал Хартли его костыль.

– Милы-ы-ы-ый! – снова послышалось из комнаты. – Ты не видел мою тушь?

– Но зачем она такой красотке?! – крикнул он, вставляя костыли в подмышки.

– Ну Хартли-и-и-и-и! Помоги мне искать!

– Никогда не срабатывает. Приятно познакомиться, – сказал он, подмигивая. А потом, заглянув в открытую дверь, деловито произнес: – Я здесь, чтобы положить конец Великой косметической депрессии.

С этими словами Хартли исчез за дверью – как раз тогда, когда моя мать вышла из спальни с напряженным лицом.

– Ты уверена, что мы ничего больше не можем сделать для тебя? – спросила она, и в ее глазах отразился страх.

Будь хорошей девочкой, одернула я себя. Защита ребенка от всего подряд уже окончена.

– Большое спасибо за помощь, – ответила я. – Но, думаю, вы уже сделали все, что могли.

На глазах мамы выступили слезы.

– Пожалуйста, будь осторожна, – сказала она охрипшим голосом, наклонилась и обняла меня, прижав мою голову к своей груди.

– Обязательно, мам, – ответила я невольно тише, чем обычно.

Мать глубоко вздохнула и, кажется, взяла себя в руки.

– Позвони, если тебе что-нибудь понадобится.

Она открыла входную дверь общежития.

– Но если ты не будешь звонить несколько дней, мы не запаникуем, – поспешил добавить отец.

Дверь закрылась, и последним, что я увидела, был быстрый прощальный взмах его руки.

Они наконец ушли.

Я вздохнула, и в этом вздохе не было ничего, кроме облегчения.

Полчаса спустя мы с Даной отправились на барбекю. Она пересекала улицу, а я спешила следом.

В Харкнесс-колледже студенты учились на двенадцати факультетах. Прямо как в Хогвартсе из «Гарри Поттера», только без Распределяющей шляпы. В Бомонте и других зданиях, окружавших огромную Лужайку новичков, жили все первокурсники. Все, кроме нас.

Мы с соседкой обитали в Макгеррине, хотя приписаны были к Бомонту и должны были переехать туда на втором курсе. К счастью, Макгеррин располагался недалеко – на другой стороне улицы. Брат говорил мне, что Макгеррин использовался для самых разных целей: в нем поселяли студентов, чьи дома ремонтировались, или иностранцев, приехавших по обмену. Очевидно, также он был местом, где давали приют калекам – таким, как я.

Мы с Даной миновали несколько мраморных арок и двинулись прямо на запах куриного барбекю. Аромат привел нас на ту самую Лужайку новичков, которую окружали здания, одно старше и красивее другого. Все они были украшены крутыми каменными ступенями, ведущими к роскошным резным деревянным дверям. Не в силах удержаться, я пожирала изысканные фасады жадными глазами туриста. Таким был Харкнесс-колледж: каменные горгульи, три века истории. И пусть на инвалидном кресле проход внутрь для меня был закрыт, любоваться архитектурным великолепием все равно было приятно.

– Прости, что мы не попали в общежитие у Лужи, как все остальные, – сказала я, используя сленг моего брата для обозначения территории первокурсников. – Это несправедливо, что ты застряла в Макгеррине со мной…

– Кори, прекрати извиняться! – остановила меня Дана. – Мы познакомимся с кучей людей, и у нас отличная комната. Все будет в порядке.

Вместе мы добрались до центра Лужайки, где был установлен навес. Гитарные переливы лениво текли в теплом сентябрьском воздухе, а запах угля приятно щекотал ноздри. Жаль, что, ощущая все это, я по-прежнему сидела в инвалидном кресле.

Некоторые говорят, что, пережив смертельную опасность, они стали наслаждаться жизнью больше. Что перестали воспринимать все как должное. Порой мне очень хотелось ударить тех, кто так говорил, но сегодня я их понимала. Сентябрь выдался теплым, а моя соседка оказалась такой же приветливой, какой показала себя в переписке. И я дышала. Наверное, стоило научиться это ценить.

Глава 2
Смотри, мам, я могу без лестниц!

Кори

Следующим утром начался учебный год. Вооружившись копией «Карты кампуса Харкнесс для людей с ограниченными возможностями», я поехала в сторону кафедры математики через залитый солнцем двор. Как и было обещано, у здания был прекрасный пандус для инвалидных колясок и достаточно широкие двери на западной стороне. Благодаря ему математический анализ стал мне вполне доступен, хоть я и не считала его особенно захватывающим.

Далее следовала лекция по экономике – посещать этот курс предложил мне отец.

«Всегда хотел знать о деньгах побольше, – признался он в одну из тех редких минут, когда позволял себе сожалеть о чем-то вслух. – Твоему брату понравилось изучать экономику, и я бы хотел, чтобы ты тоже попробовала».

Как-то в пылу дискуссии о том, в какой колледж мне идти в следующем году, я привела финальный аргумент: «Дэмиен учился в Харкнессе, и я поступлю туда же». Ни мать, ни отец не решились спорить, глядя в глаза своей дочери-инвалиду. Это была беспроигрышная тактика ведения переговоров – прикрываться братом в своих эгоистичных целях. Родители уступили, и, чтобы порадовать отца, я записалась на целый семестр лекций по микроэкономике, что бы это слово ни значило. Но теперь мои понедельники, среды и пятницы будут ужасно скучными: сначала алгебра, а за ней экономика.

Большая и старая аудитория, в которой проходили лекции по экономике, была заставлена дубовыми стульями, образующими узкие ряды. Специального парковочного места для моей коляски в ней предусмотрено не было, так что я сдала задом к стене за последним рядом и встала около двух видавших виды непарных стульев.

Через минуту кто-то тяжело опустился на соседний стул. Быстро бросив взгляд вправо, я увидела загорелую мускулистую руку, сжимающую пару деревянных костылей. Кажется, прибыл мой красавчик-сосед. Моя маленькая пернатая фея надежды тут же проснулась и прошептала мне на ухо: Экономика перестает быть скучной.

Хартли со стоном бросил на деревянный пол рюкзак и взгромоздил на него сломанную ногу, после чего уперся головой в обшитую панелями стену прямо за нами и простонал:

– Пристрели меня, Каллахан![3]3
  Возможно, здесь Хартли цитирует героев пенталогии Гарри Финка об инспекторе полиции Грязном Гарри Каллахане, роль которого сыграл Клинт Иствуд (фильмы выходили в США в 1970–1980 гг.).


[Закрыть] И зачем я только записался на занятия в аудитории, которая так далеко от Макгеррина?

– Всегда можно вызвать калекомобиль, – усмехнулась я.

Он повернулся ко мне, и под взглядом его шоколадно-карих глаз я замерла, словно испуганное животное в свете фар.

– Что, прости?

На секунду я забыла, что за слово изобрела. Точно, калекомобиль.

– Это фургон. – Я протянула ему карту. – Можно заранее позвонить вот по этому номеру, за тобой приедут и отвезут на занятие.

– Ну надо же.

Хартли нахмурился, глядя на карту.

– Ты им пользуешься?

– Ну уж нет, я лучше нарисую себе на лбу огромную красную букву «Л». – Я показала пальцами знак, обозначающий «лузер», и Хартли, хрюкнув, засмеялся. От смеха на его щеках появились ямочки, и мне пришлось бороться с желанием прикоснуться к нему.

В этот момент тощая девушка с прямыми темными волосами и в гигантских очках проскользнула на стул по другую сторону от Хартли.

– Прошу прощения, – сказал он, – но этот ряд зарезервирован для калек.

Она подняла на него огромные испуганные глаза и рванула с места, словно кролик. Пробежав вдоль рядов, скользнула на другое место.

– Ну, я-то знаю, что ты пошутил, – сказала я.

– Да неужели? – Хартли одарил меня такой теплой и озорной улыбкой, что я просто не могла отвернуться. Затем он швырнул себе на колено тетрадь.

Тем временем на кафедру поднялся профессор и, собираясь начать лекцию, постучал по микрофону.

Профессору на вид было лет сто.

– Класс, – начал он, – все, что говорят про занятия по экономике, – правда. Ответ на любой экзаменационный билет – «Спрос и предложение». – И старик шумно выдохнул в микрофон.

Хартли наклонился ко мне и прошептал:

– Кажется, это была шутка.

Я почувствовала тепло его дыхания.

– Мы попали в переплет, – шепнула я в ответ.

Но под «мы» я имела в виду «я».

После окончания занятия у Хартли зазвонил мобильный, так что я, помахав ему на прощание, выехала из аудитории в одиночестве. Сверившись с картой для инвалидов, я направилась в Общую столовую, самую большую в кампусе, построенную еще в 30-х годах прошлого века и рассчитанную на весь колледж. Я медленно вкатилась в заполненный студентами зал, напоминавший пещеру, и увидела ряды деревянных столов, которых было явно больше сотни.

Приложив свою карточку к электронному замку, я стала наблюдать за людским потоком, чтобы понять, куда двигаться дальше.

Студенты шли мимо меня в направлении одной из стен, а я петляла в своем кресле между столами к некоему подобию очереди. Продвигаясь вперед и одновременно пытаясь прочитать меню, написанное мелом на доске, я случайно врезалась в стоявшую передо мной студентку. Девушка быстро развернулась и с раздраженным видом хотела было что-то сказать, но, стоило ей увидеть меня, как она переменилась в лице и пробормотала:

– Извини.

Я почувствовала, что краснею. Словно эхо, я произнесла:

– Извини.

И вообще, почему она извиняется? Это же я влетела в нее.

Вот уж странно: девять из десяти человек, в которых я врезаюсь (или на которых наезжаю), извиняются. Мало того, что я не понимаю, отчего так происходит, – это еще и жутко бесит.

С трудом я нашла конец очереди и тут же обнаружила, что у всех, кто стоит передо мной, в руках поднос и столовые приборы. Мне пришлось выкатиться из очереди, найти стопку подносов и снова встать в конец. Когда находишься в очереди, сидя в инвалидном кресле, все, что оказывается у тебя перед глазами, – это чужие задницы. Примерно так же мир выглядел для меня, когда мне было семь лет.

Хартли

Честное слово, тот парень, что делал мне сэндвич, вряд ли мог бы шевелиться еще медленнее даже со связанными руками. Я стоял и ждал – лодыжка сломанной ноги пульсировала болью, а здоровая нога дрожала. Последний раз я ел вчера, и, когда мне наконец протянули тарелку, я был на грани обморока.

Я сказал «спасибо», взял тарелку в правую руку, а правый костыль засунул под мышку. Я попытался пройти дальше со всем этим, но потерял равновесие и вынужден был опереться о стойку, чтобы не упасть. Костыль с громким стуком упал на пол. Единственная радость – сэндвич не последовал за костылем.

– Эй, ты, калека! – позвал меня кто-то сзади.

Я повернулся, но не сразу увидел Кори – я ожидал увидеть кого-то своего роста.

– Каллахан! – сказал я. – Как тебе мой изящный маневр?

Улыбнувшись, она взяла у меня тарелку и поставила на свой поднос.

– Ты рискуешь разбиться из-за… – она бросила взгляд на тарелку, – сэндвича с индейкой. Я помогу тебе, если подождешь минутку.

– Спасибо, – вздохнул я с облегчением.

Я проковылял в сторону и стал ждать, пока тот же парень с явным недостатком мотивации сделает сэндвич и ей.

Через несколько часов (хотя я, возможно, немного преувеличиваю) на наших подносах были два сэндвича, чипсы, печенье, мое молоко и ее диетическая кола.

– Кажется, я вижу свободный столик вон там, в соседнем штате, – пробормотал я, хромая вперед. Я отодвинул тяжелый деревянный стул, освобождая парковочное место для Кори, которая везла поднос с нашей добычей. – Иисус, Мария и Матерь Божья! – Я рухнул на стул и опустил голову на руки. – Это заняло у нас всего-то в семь раз больше времени, чем должно было.

Кори протянула мне мою тарелку.

– Недавняя травма, правильно я понимаю? – спросила она, беря в руки свой сэндвич.

– Неужели так бросается в глаза? Получил ее неделю назад на хоккейной тренировке.

– Хоккей, говоришь? – Ее лицо приобрело странное выражение.

– Типа того. Видишь ли, я сломал ногу не во время игры в хоккей, что было бы логично, а упав на скалодроме.

У Кори от удивления вытянулось лицо.

– Веревка порвалась?

Не совсем.

– Может, и не было никаких веревок. И может, это было в два часа ночи. – Я поморщился, потому что не очень-то приятно рассказывать красивой девушке, какой ты идиот. – А еще, возможно, я был пьян.

– Значит, ты даже не можешь рассказывать всем, что пал в неравном бою за шайбу?

– Ты любишь хоккей, Каллахан? – Я удивился.

– Вроде того. – Она беспокойно ковырялась в тарелке с чипсами. – Мой отец – школьный тренер по хоккею. А мой брат Дэмиен в прошлом году был в старшем составе твоей команды.

– Ничего себе! Так ты младшая сестра Каллахана?

Она улыбнулась, и ее глаза засияли. У нее была сногсшибательная улыбка, а лицо раскраснелось, как будто она только что пробежала пятикилометровый кросс.

– Все так.

– А я сразу понял, что ты крутая. – Я сделал глоток молока.

Она взяла в руки сэндвич.

– Перелом, наверное, сильно болит, раз всего неделя прошла.

Я пожал плечами:

– Терпимо. Сраные неудобства куда хуже: мне нужно полчаса, чтобы одеться, а принять душ вообще нереально.

– У тебя это хотя бы временно.

– Блин, Каллахан, сижу тут и ною про двенадцать недель в гипсе. – Я положил свой сэндвич. – Чувствую себя полным засранцем.

Она вспыхнула:

– Нет, я ничего такого не имела в виду, клянусь! Если ты не можешь немного пожаловаться, то и мне нельзя.

– Почему?

Похоже, я только что доказал: у нее есть полное право жаловаться, особенно когда вокруг такие идиоты, как я.

Кори вертела в руках салфетку.

– После несчастного случая со мной родители отправили меня в группу поддержки для людей с травмами позвоночника, из-за которой я, собственно… – Она развела руками над своими коленями. – В общем, там у всех вокруг оказалось гораздо больше проблем с подвижностью, чем у меня. У многих были парализованы руки, многие не могли самостоятельно есть, не могли повернуться на другой бок в кровати. Они не сумели бы самостоятельно выбраться из дома, охваченного огнем. Они не смогли бы отправить электронное письмо, обнять кого-то.

Я прикрыл лицо ладонью.

– Звучит обнадеживающе.

– И не говори. Меня очень испугали те люди, и больше я туда не возвращалась. И если я могу ныть, – а я это делаю, поверь, – то и ты имеешь полное право жаловаться на то, что скачешь, как фламинго.

Она снова взяла сэндвич.

– Когда это случилось? – Я не представлял, не слишком ли это бестактный вопрос.

– Что именно? – Ее взгляд скользнул мимо меня.

– Несчастный случай.

– Пятнадцатого января.

– Этого года?! Восемь месяцев назад?

Она кивнула.

– Значит, на прошлой неделе ты решила: «Черт с ним, уже сентябрь, самое время переехать на другой конец страны и покончить с этим»?

Она налила себе газировки.

– Как-то так. А что, не вышел срок траура по неподвижным ногам? – Она посмотрела мне в лицо, приподняв бровь.

Черт, кажется она только что отучила меня ныть на всю оставшуюся жизнь.

– А ты крепкий орешек, Кори Каллахан.

Она пожала плечами:

– Колледж предлагал мне отсрочку на год, но я отказалась. Ты же видел моих родителей – мне не хочется сидеть дома и смотреть, как они заламывают руки.

У меня зазвонил телефон – это была Стейша. Я подал Кори знак подождать и поднял трубку.

– Привет, красотка, – сказал я в трубку. – Я за столом напротив кирпичной стены. И я тебя люблю. – Я убрал телефон. – Так, значит, это родительская любовь и забота погнали тебя в другой часовой пояс?

– За этот год мы втроем чуть не свихнулись. Мой отъезд был лучшим решением для всех.

Об этом я даже не подумал, хотя следовало бы: когда с тобой происходит несчастье, оно происходит и с твоими близкими.

– Понимаю. Моя мама довела меня до ручки всего за неделю, но я это заслужил.

– Она злилась на тебя из-за сломанной ноги?

– Конечно! Я же не сломал ее, спасая детей из пожара. Мама пропустила несколько дней на работе, а вдобавок ко всему ее ждет чудовищный счет из больницы.

– Твой тренер, должно быть, в бешенстве, – заметила Кори.

– Угадала. Уже несколько раз выслушал от него лекцию о том, как я всех подвел.

Я начал поглядывать на дверь в ожидании Стейши. Она появилась в дверном проеме спустя пару минут (и половину сэндвича). Она была невероятно красивая, я не мог оторвать от нее глаз, пока она высматривала меня за столиками. Высокая и стройная, с ниспадающими светлыми волосами, она выглядела словно принцесса. Стейша заметила меня, ее большие глаза орехового цвета загорелись, и она направилась в мою сторону на своих длинных ногах. Оказавшись рядом, она первым делом поцеловала меня прямо в губы.

Мы встречались большую часть этого года, но меня все равно словно ударяло током каждый раз, когда она так делала.

– Стейша! – сказал я, чуть отстранившись. – Это моя новая соседка, Каллахан. Она и ее соседка по комнате Дана тоже живут в Макгеррине.

– Приятно познакомиться, – бросила Стейша, едва удостоив Кори взглядом. – Хартли, ты готов идти?

– Детка, ты не представляешь, как тяжело досталась нам эта еда, – засмеялся я. – Дай нам пару минут, чтобы покончить с ней.

Я отодвинул стул для Стейши, и она присела, не скрывая раздражения, затем принялась копаться в телефоне, пока я разбирался с молоком и печеньем.