Текст книги "Год наших тайн"

Глава 4. Если хочешь насмешить бога

Скарлетт

Одним суматошным октябрьским утром телефон зазвонил в самый неподходящий момент. И я – дура! – ответила.

– Шеннон, – прошипел мне в ухо голос матери.

Прежнее имя уже казалось мне чужим.

– Что такое, мам? Я опаздываю на занятия. – Я проспала, и статистика уже начиналась без меня. Прижав плечом телефон к уху, я раздирала волосы щеткой.

– Куда бы ты там ни опаздывала, Шеннон, то, что я тебе должна сказать, важнее.

Вздохнув, я села на кровать.

– Так говори уже.

– И не надо грубить. Адвокатам отца нужно с тобой побеседовать.

– Нет, – сразу ответила я. – Не стану.

Слышно было, что мать разозлилась.

– Дорогая, станешь. Мы даже не просим тебя приехать сюда для встречи. Они сами приедут к тебе, и вы пообщаетесь где-нибудь в переговорной. Это займет всего пару часов. Ответишь на их вопросы, и все.

– Я не буду отвечать ни на какие вопросы, – настаивала я. – Этот суд не имеет ко мне никакого отношения.

– Шеннон! Ты не можешь сделать такую мелочь для отца, который вырастил тебя? У тебя нет ни одной причины на свете, чтобы отказаться помочь. – Мамашин голос зазвучал, по обыкновению, визгливо.

– Мам, если это так важно, почему бы папе самому не попросить?

От ее вздоха краска могла посыпаться со стен.

– Он не обязан просить свою единственную дочь о помощи. Мы семья, а в семьях поступают именно так. Тебе бы сидеть тут с нами на кухне и думать о добровольной помощи. А ты меняешь имя и уезжаешь из штата. Как, по-твоему, это выглядит?

Это выглядело, как поступок человека, доведенного до отчаяния. Но матери этого не объяснишь, потому что ей все равно. Ей наплевать, что вся команда повернулась ко мне спиной. Ей наплевать, что на моих учебниках писали непристойности, что в своем шкафчике в спортзале я находила… то, что полагалось смывать в унитаз. От одного воспоминания к горлу подступала тошнота.

Но это же моя мамаша – ее волнует только «как это выглядит со стороны». Ей наплевать, что моя жизнь стала невыносимой, главное – внешняя благопристойность.

– Ты ответишь на их вопросы, – повторила мама.

– От моих ответов не будет никакого толку.

– А это не тебе решать.

– Мам, – сказала я, и мой голос дрожал. Никто, кроме нее, не мог так обозлить меня. – Я не могу участвовать в процессе. Мне нужно учиться, получать хорошие оценки, жить дальше.

– Ты просто эгоистка, Шеннон. Никто из нас не может жить дальше, пока отец не выйдет из этого дерьма с высоко поднятой головой.

Это потом я соображу, что из уст матери вылетело грубое словцо, и буду несколько шокирована. Но тогда я просто онемела, услышав последовавшую угрозу:

– Неужели, по-твоему, если отец проиграет дело, у нас будут деньги на оплату твоего следующего курса в университете? Тебе кажется, что ты от всего сбежала. Как бы не так. Ты ответишь на вопросы, иначе, если плата за обучение не поступит, я не виновата.

Понимание моего истинного положения камнем легло мне на сердце. Я никогда не выпутаюсь из того, что натворил мой отец.

Может быть, натворил.

Вероятно, натворил.

О господи.

После разговора я не выбежала из комнаты сразу же, хотя, наверное, надо было. Вместо этого я начала гуглить «принуждение к даче показаний» и «дети обвиняемого». Я не имела представления, требует ли закон, чтобы я общалась с адвокатами и можно ли принудить меня выступить свидетелем. Некого было спросить, никто не мог сказать мне правды.

Телефон снова зазвонил, и я взяла его, будто ядовитую змею. Но звонила не мама и не адвокат. А Бриджер.

– Алло! – сказала я охрипшим голосом.

– Следопыт! Где тебя носит? Заболела?

Я прокашлялась.

– Нет, я здорова. Это просто… семейная драма. Я потратила все утро на разговор с мамой. Но ничего страшного.

– Хм, – сказал Бриджер. – Интересно, а где ты возьмешь конспект лекции?

– Бриджер, – в первый раз за сегодняшний день я улыбнулась. – Может быть, какой-нибудь добрый человек со мной поделится?

– Ты и ланч пропустила?

– Похоже на то.

– Плохо. Я принесу тебе сэндвич. Тебе с чем?

– Это необязательно. – Я спотыкалась на каждом слове. Но, конечно же, я хотела, чтобы Бриджер принес мне сэндвич. Сногсшибательная мысль.

– Какие ты любишь? Я еще не в курсе, так что дай наводку. С индейкой? Итальянский?

– Возьми тот, что тебе приглянется, – быстро ответила я. – И булочка бы не помешала.

– Я приду через десять минут, – сказал он. Первокурсники из дома Тернер живут… кажется в Вандерберге? И ты мне покажешь гитару, о которой рассказывала на той неделе.

Он дал отбой.

Следующие двадцать минут я носилась по комнате, пытаясь прибраться. В гостиной был относительный прядок, но нужно было убрать постель и затол-кать кучу шмоток Кэти-Блондинки под ее кровать.

Телефон загудел, пришла эсэмэска от Бриджера: «ТУК-ТУК».

Я сбежала по лестнице и открыла входную дверь:

– Привет!

Он вошел с коробкой еды навынос в руках.

– Привет, Следопыт. – Его зеленые глаза изучали меня. – Все нормально?

Черт возьми, нужно было привести в порядок не только комнату, но и себя. Судя по тому, как он на меня смотрит, глаза у меня наверняка красные.

– Конечно, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. – Входи. Спасибо, что принес ланч.

И он на самом деле вошел в мою спальню. Прежде такое случалось только в посещавших меня в последнее время фантазиях. Я чуть было не уселась в гостиной, но сообразила, что какая-нибудь из Кэти может появиться в любой момент. А мне не хотелось делить с ними внимание Бриджера, потому что я ведь наверняка проиграю. Поэтому я решительно прошла через гостиную прямо в спальню, как будто только и делала, что принимала у себя парней.

Похоже, Бриджеру это не показалось странным. Он сбросил куртку, сел в изножье мой кровати и поставил коробку с едой на чемодан Кэти-Блондинки.

– Давай поедим. – Я уселась на кровать Кэти, чтобы все выглядело не так дико. Он открыл коробку. – Сегодня были с курицей и авокадо, – сказал он.

– Очко в твою пользу.

– Именно. – Он расстелил на коленях салфетку. Взял две половинки сэндвича и протянул коробку мне.

– О-о, стучим клюшками! И чипсы не забыл! – сказала я.

Улыбаясь, он быстро взглянул на меня.

– На здоровье.

Тут только я сообразила, что произнесла хоккейное словцо. «Стучать клюшками» – это выражение благодарности, понять которое может только хоккеист. Блин! Мать сегодня выбила меня из колеи. А ведь в первый день я тоже чуть не прокололась, когда дала понять, что имя Бриджера мне знакомо по командному списку.

– Спасибо тебе, что принес ланч, – повторилась я.

– Не за что, – ответил он вдруг охрипшим голосом. – С тобой все будет в порядке? Ни о чем не хочешь поговорить?

Я помотала головой.

– Никто не умер, если ты об этом. Просто так… драма. И хорошо, что за много миль отсюда.

– Понятно, – он наклонился, чтобы утащить из коробки несколько чипсин. – Знаю, что такое драма. У каждого своя.

Минуту мы молча жевали, и я было решила, что Бриджер готов оставить тему. Но не тут-то было. Он снова заговорил, голос звучал невесело:

– Весь этот год я из кожи вон лезу, чтобы одолеть драму. А на той неделе пришлось сдаться.

– Ну а теперь как? – спросила я. Мы говорили приглушенными голосами, будто признавая таким образом, что это не обычная болтовня. – Потому что, если ты знаешь приемы, как все это преодолеть, я вся внимание.

Он прокашлялся.

– Я знаю один прием: понять, что нет никаких приемов. Если уж влип, нужно непрерывно продираться изо всех сил.

– Значит, я все делаю неправильно.

Он издал резкий смешок.

– Почему?

– Ну… – я откусила очередной кусочек. – Я всегда любила все планировать, чтобы знать, чего ожидать. Но в прошлом году это оказалось невозможным, и я так и не пришла в себя.

– Есть поговорка: если хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах.

– Мне нужно было ее вытатуировать на собственной персоне.

– А на какой части твоей персоны? – В его зеленых глазах загорелась искра, и я искренне надеялась, что это приглашение к флирту.

Может же девушка помечтать.

– Ну, – сказал он, когда ланч был съеден, – и где гитара, о которой я столько слышал?

– Убери ножищи, и я тебе покажу. – Я вытащила Джордана из-под кровати и раскрыла футляр.

Мне вдруг пришло в голову, что я не могу назвать Бриджеру имя гитары. Потому что я назвала Джордана в честь самого крутого игрока НХЛ. И этот настоящий Джордан – рыжий. Совсем как Бриджер.

Улыбаясь про себя, я села рядом с Бриджером на кровать, положила гитару на колени и повернулась к нему.

Он протянул руку и провел пальцами по струнам. Каждая при его прикосновении издала водянистый звук.

Я улыбнулась.

– Будь мужчиной, Бриджер. Вот так. – Я ударила по струнам, и их звучание заполнило комнату.

– Ты, кажется, назвала меня слабаком? – Нефритовые глаза посмотрели на меня с вызовом, он снова потянулся к гитаре и с силой дернул одну струну.

– Вот молодец. – Мне давно не было так весело. – Да, я ведь обещала объяснить тебе интервалы. Ты сейчас сыграл на струне D. Это нота ре. Пропой ее вместе со мной. – Я пропела ре.

– Господи, Следопыт. Ты не говорила, что придется петь.

– Всего одна нота. Давай, пропой-ка мне ре.

Уши у него покраснели. Но он пропел ноту со мной.

– Вот! Видишь, ничего сложного.

– А теперь поднимемся на октаву. – Я пропела ре следующей октавы, но у Бриджера сорвался голос.

– Мужчина не может пропеть эту ноту, – заявил он.

– Чушь. Эрик Клэптон может. А уж он-то настоящий мужчина. Но не важно – ты ведь слышишь, что это та же нота октавой выше? Но все равно ре?

– Конечно, слышу.

– Отлично. Видишь эту точку? – Я указала на гравировку на грифе. – Она делит струну ровно пополам, от нижнего порожка до колка. Сначала послушай… – Я сыграла на открытой струне. – Теперь положи палец сюда.

Бриджер прижал палец к струне там, где стоял знак разделения надвое, а я снова ударила по струне. Она зазвучала октавой выше.

– Ре-е-е…» – пропела я и убрала его палец с отметки лада. – Ре-е-е, – я пропела более низкую ноту. – Половина струны, половина диапазона колебаний. Теория музыки – просто раздел математики.

Наступила тишина. Он смотрел на меня.

– Это очень круто, Следопыт. И гораздо понятнее, чем в нашем дурацком учебнике. А теперь я должен услышать, как ты играешь.

– Играю… что?

– Какую-нибудь песню. Хочу послушать.

– Э-э-э… ну, допустим. Если ты сделаешь мне маленькое одолжение.

Он скрестил руки на груди, и я сразу отвлеклась на выпуклые мышцы его предплечий.

– Одолжение? И чего же это будет мне стоить?

– Ну… ты можешь перестать называть меня Следопытом? – Я понимала, что глупо возражать против клички, которой он меня наградил. Но из-за событий прошлого года я болезненно реагировала на все, что казалось мне хоть как-то связанным со слежкой.

Он поднял брови.

– Конечно. Это все?

Я кивнула.

– Без проблем, мисс Скарлетт. Сыграй мне песенку.

Мои ладони слегка вспотели, пришлось вытереть их о джинсы. Причин беспокоиться не было: я ведь провела столько часов, без сна и отдыха вынимая душу из гитары. Когда в школе с тобой никто не разговаривает, а дома разыгрывается полновесная драма, лучше всего проводить время, занимаясь музыкой. Но мне хотелось произвести впечатление.

Я прокашлялась:

– Ладно. Что тебе нравится? Назови жанр.

Его улыбка осветила всю комнату.

– Классический рок?

Я повесила гитару на шею, проверила настройку и заиграла Sweet Home Alabama группы «Линэрд Скинэрд». Я знала, что эта песня с яркими вступительными переборами будет звучать впечатляюще. И я играла ее, наверное, тысячу раз.

Я не спускала глаз с грифа не потому, что мне нужно было смотреть, а от смущения. Но после первых же аккордов успокоилась, музыка меня поглотила.

Доиграв песню, я подождала, пока стихла последняя нота. И уже не могла избежать того, чтобы взглянуть на него. Бриджер смотрел на меня широко открытыми глазами, темно-зелеными, цвета морской волны перед штормом.

– Черт возьми, Скарлетт, – прошептал он. – Ты меня поражаешь.

Щеки меня не подвели – запылали в момент. Я стала снимать с шеи гитару. Но так неуклюже, что ремень запутался у меня в волосах.

– Ох, – я выругалась.

Бриджер протянул руку, чтобы помочь мне выпутаться, а я почувствовала, как в его глазах падаю от «возможно, крутой» до «тетехи». Но, не успев из-за этого толком расстроиться, я заметила нечто странное. После того как Бриджер отбросил с моего плеча спутанные волосы, его ладонь осталась там, согревая мою кожу. Потом его пальцы легли на мою щеку. Я посмотрела ему в глаза и встретила его изучающий взгляд.

Медленно-медленно он наклонился ко мне. Потом его губы почти прикоснулись к моим, и я почувствовала, как вся покрываюсь мурашками. Но он не поцеловал меня, как положено. Вместо этого его губы задержались в уголке моего рта – никогда не думала, что это такое чувствительное место.

– Так хорошо? – прошептал он; его губы были так близко, что слова, казалось, вибрировали прямо на моей коже. – Тебя пока довольно трудно прочесть.

Еще как, черт возьми. Но я не отвечала, боясь, что голос изменит мне. Вместо этого я подвинула лицо чуть ближе к нему, в надежде, что он поймет. Сердце колотилось как бешеное, когда его губы нашли мои. Губы у Бриджера были нежные и мягкие. Когда мы наконец поцеловались, грудь захлестнула теплая волна счастья.

Его рука обвила меня, но губы отодвинулись.

– Мне хотелось это сделать, – прошептал он, – с того момента, как ты села завтракать.

Когда он снова поцеловал меня, я обмякла и прижалась к нему. Его губы приоткрылись, и язык медленно заскользил по моему. Я тихо заскулила от удовольствия. И решила, что смущаться по этому поводу буду потом.

Отуманенная счастьем, я и не заметила, как Бриджер переложил гитару с моих колен на кровать Кэти. Мы по-прежнему сидели рядом, но Бриджер подсунул руку под мои колени и поднял их над своими, так что мы оказались почти лицом друг к другу. Его широкие ладони согревали мою поясницу, и он целовал меня снова и снова. Я позволила своим пальцам изучать твердые мышцы его плеч, бархатистую кожу на затылке, а потом зарыться в его густых волосах.

И тут запищал его таймер.

Бриджер со стоном прервал наш поцелуй. Он нажал кнопку на часах, чтобы они заткнулись. Потом обнял меня обеими руками, положив подбородок мне на плечо.

– Вторжение реальности, – тихо произнес он.

Я промолчала, только сплела пальцы на его широкой спине, крепко сцепив их.

– Мне надо идти, – сказал он.

Я заерзала, спуская ноги с его колен.

– Я знаю.

– Ох, как не хочется… – Он встал. – Можно, я позвоню тебе позже?

Я кивнула.

Он нагнулся, легко поцеловал меня в губы, повернулся и вышел из комнаты.

Оставшись одна, я снова плюхнулась на кровать – не девушка, а трясущееся, глупо ухмыляющееся недоразумение. Губы распухли от его поцелуев, ладони были влажными.

Хоть что-то в этот день пошло так, как надо.

Он позвонил в половине десятого. Я заставила себя подождать второго звонка, чтобы ответить.

– Привет, – сказала я, смутившись.

– Привет, Скарлетт. – Он говорил приглушенно. – У нас все круто?

– Да, – сказала я. – Правда, было бы еще круче, если бы ты сюда пришел. – После этих слов мое сердце заскакало, как пони. Ведь не исключена возможность, что Бриджер сейчас затянет что-нибудь вроде: «Слушай, сегодня днем… я вовсе не хотел этого делать».

Но ничего подобного. Вместо этого он тепло усмехнулся в телефон.

– Я бы с удовольствием.

– Ты на работе? – спросила я. – На складе?

– Как всегда. Знаешь… – Он замолчал, как будто раздумывал, говорить или не стоит. – Скарлетт, ты мне ужасно нравишься. Но у меня почти не бывает времени.

– Знаю, – тихо сказала я. – У тебя забот полон рот.

– В этом году… Мне уже говорили, что дружить со мной – ужасная тягомотина.

– Я так не думаю, – сказала я.

– Пока не думаешь, – он вздохнул. – Увидимся в четверг?

– Буду на месте.

В четверг мне показалось, что лекция по статистике тянется лет десять. Бриджер влетел в зал в последнюю минуту и сел где-то позади меня. Это были тягостные девяносто минут, в течение которых я то поглядывала на доску, где профессор торопливо писал примеры, то задумывалась, не будет ли мне теперь с Бриджером неловко.

Когда кошмарная лекция закончилась, я нагнулась, чтобы засунуть тетрадь обратно в сумку. Спокойствие, только спокойствие, наставляла я себя. Если бы я еще понимала, что это значит. У меня было очень мало опыта с парнями. Я вроде как поздно созрела, в первые годы старшей школы меня интересовал исключительно хоккей. Трудно представить себе какие-либо сцены типа мальчик/девочка, когда каждые выходные уезжаешь в Конкорд или Бедфорд на матч.

А потом наступил выпускной класс. И пока другие девчонки планировали романтическое празднование выпускного вечера, я сидела одна в своей комнате, прячась от фургонов спутникового телевидения, в три ряда стоявших у дома. Я провела эти месяцы, совершенствуясь в игре на гитаре и считая дни до того момента, когда смогу сбежать в колледж.

В результате я назубок знала последовательность аккордов для множества песен и понятия не имела, как вести себя естественно с парнем, который мне нравится. Очень нравится.

Но когда я встала, чтобы выйти из аудитории, он ждал меня со своей кривоватой улыбкой на усталом лице. Он протянул мне руку ладонью вверх.

– Давай?..

Я взяла его за руку. И когда теплые пальцы сомкнулись вокруг моей ладони, мне захотелось на радостях пуститься в пляс.

После теории музыки, на которой мы сидели рядом, мы пошли на ланч и снова держались за руки.

– Где ты научилась играть на гитаре, Скарлетт? Твои родители музыканты?

Это меня рассмешило.

– Господи, нет, я самоучка. Нет ничего такого, чего нельзя выучить в Университете Ютуб.

– Ты играла в ансамбле? – спросил он. Большим пальцем он погладил мою ладонь. Никогда не думала, что рука – это сексуальный орган, но от прикосновения его кожи, моя ощутила просто-таки электрические разряды.

– В ансамбле? – Я старалась не терять нить разговора. – Нет. Думаю, я солистка.

– Какая ты интересная девчонка, Скарлетт, – сказал он. И отпустил мою руку, чтобы достать кошелек у стойки столовой. Я сразу же соскучилась по его ладони.

– Ты ничего не рассказываешь о Майами-Бич, – сказал Бриджер, когда мы медленно пили кофе. – И о своей семье тоже.

Я даже не постаралась скрыть гримасу.

– Майами-Бич – лучше некуда. Моя семья… не очень-то. Предпочитаю о ней не говорить. История не очень красивая. – Правда была в том, что мне не хотелось больше врать под взглядом этих глубоких зеленых глаз.

Лицо Бриджера вспыхнуло пониманием.

– Ладно. У меня то же самое, но я не ожидал… Потому что с виду ты из благополучной семьи.

– А ты, по-твоему, нет? – возразила я.

Он приложил одну ладонь к моей щеке, а другую – к своей.

– Наверное, ты права. Может быть, нет никакого вида. И нужно перестать думать, будто всем остальным в этой комнате приходится легче, чем мне.

Я обернулась, и мы вместе оглядели смеющуюся, жующую толпу, наполнявшую в полдень студенческий центр. Да, выглядят все довольными и счастливыми. На миг я снова почувствовала себя вратарем, который анализирует игру, высматривает неприятности.

– Не-а, – наконец произнесла я, поворачиваясь к Бриджеру. – Думаю, у большинства все более или менее в порядке.

Бриджер улыбался.

– За этим столом собрались циники, – сказал он, постукивая пальцем по деревянной столешнице.

– Партия для двоих, – согласилась я.

Глава 5. Нет дыма…

Скарлетт

Я была счастлива.

Слово, которое я уже давно не произносила. Хотя я знала, что мы с Бриджером, скорее всего, будем по-прежнему видеться всего два раза в неделю, внутри у меня как будто зажегся свет. Следующие несколько дней я ходила как в тумане, голова у меня шла кругом.

Поэтому, вероятно, я и не заметила, как это подкралось.

В понедельник, на пути из общежития, кто-то окликнул меня:

– Шеннон! Подожди!

При звуке моего прежнего имени я резко подняла голову. Аззан, охранник отца, стоял, прислонившись к статуе Абрахама Харкнесса. Подбежав к нему, чтобы он не вздумал снова орать «Шеннон!», я уже обдумывала, что скажу, если кто-нибудь его услышал.

– Чего надо? – рявкнула я.

– И тебе доброе утро, – ответил он.

Его улыбка была едва заметной и вовсе не располагающей.

– У меня занятия, – сказала я ему.

– Ты должна назначить время беседы, Шеннон.

– Ничего я не должна. Мне нечего сказать.

– А это решает адвокат твоего отца, – сказал Аззан, перестав изображать улыбку. Ты назовешь день, и мы провернем все за пару часов.

– Я не могу вмешиваться, – настаивала я, закидывая рюкзак повыше на плечо. – Ничего не знаю и ни с кем не намерена встречаться.

– Шеннон, ты встретишься с ним. Если хочешь изображать бунтующего подростка, выбери другой повод. А это не обсуждается.

Увы, я тоже так считала.

– У меня занятия, – повторила я. Трудно было представить, что Аззан проехал более девяноста миль, только чтобы поговорить со мной. Если так, от него будет трудно отделаться.

– У тебя неделя на то, чтобы позвонить мне и назначить встречу. – С этими словами он повернулся и пошел прочь.

Я была рада, что он отвалил. Но он не сказал, что будет, если я не позвоню. Похоже, скоро сама узнаю.

Эта встреча омрачила мне выходные, а из-за статьи в газете они стали совсем черными. Статья была на первой странице, вверху. Три совершенно новых обвинения в адрес отца.

«Прошел год, но они продолжают выходить из тени». Я просмотрела статью со знакомым чувством боли и ужаса в сердце. Как и прочие, новые обвинители были подопечными отцовского фонда для мальчиков из неблагополучных семей.

Я покосилась на смазанное фото на сайте новостей. Сфотографировали только одну жертву. Волевое лицо – рельефные скулы, выпуклый лоб. Видела ли я его раньше? Похоже, что нет. Или мне просто хотелось так думать?

Больше года я только этим и занималась – смотрела на зернистые снимки, пыталась напрячь память. Бывали дни, когда мне удавалось себя убедить, что все это бред собачий. Я никогда не видела, чтобы отец делал что-нибудь странное. И потом, я кучу времени проводила в раздевалках. Это были большие, гулкие помещения, где народ непрерывно сновал туда-сюда. Как мог довольно известный тренер пятидесяти с лишним лет надолго оказываться наедине с четырнадцатилетками так, чтобы никто не заметил?

И все же…

Мой взгляд постоянно возвращался к фотографиям этих ребят. На этом снимке – лицо молодого человека. Ему уже девятнадцать. Если верить учителям, которые дали интервью для статьи, он стал агрессивным и неуправляемым в раннем подростковом возрасте. Никто не понимал, почему из отличника он превратился в отстающего по всем предметам. Он сказал матери, что один из его хоккейных тренеров жуткий тип. Но на расспросы отвечать отказывался.

Он перестал есть.

Бог ты мой.

В газетных отчетах отец выглядел очень-очень виновным.

В отличие от матери, я не тешила себя надеждой, что мальчики все выдумали. Даже если речь шла о возможном подкупе, я нутром чуяла, что цена подобных обвинений для молодого человека слишком высока. Даже случившееся со мной в прошлом году не настолько меня подкосило, чтобы я стала верить, будто все это заговор.

В статьях отца всегда изображали (и правильно) патологическим себялюбцем. Нашлось огромное количество старых фотографий, где он либо кричит на игроков, либо, наоборот, сияет победной улыбкой.

В реальной жизни тренер Эллисон был самым замкнутым, молчаливым, колючим типом, какого только можно встретить. Он отмеривал эмоции будто пипеткой, а свое одобрение берег исключительно для хорошо сыгранных хоккейных матчей.

Очень немногие из свидетелей, вызванных давать показания о его моральном облике, ринулись на его защиту.

Сегодняшняя статья сопровождалась снимком из газетного отчета о хоккейной программе в Стерлинг-колледже. На фото отец щеголял дизайнерским костюмом и ослепительной улыбкой.

Мой отец никогда не улыбался, разве что по просьбе фотографа. И когда его команда выигрывала сложный матч.

Благотворительный фонд «Стальные крылья» начал набирать силу, когда мне было пять лет, сразу после того, как мы переехали в Нью-Гемпшир. Группа игроков НХЛ сделала начальные инвестиции в аренду катка и снаряжение. Хоккей – спорт дорогостоящий, и «Стальные крылья» давали возможность играть в него мальчикам, которые иначе не наскребли бы и на пару коньков.

Но теперь весь мир знал, что основатель фонда мог иметь и зловещие намерения.

В прошлом году ни одна живая душа не задала мне, казалось бы, очевидного вопроса: «Ты знала?»

Никто не спросил об этом вслух, и очень жаль, потому что мне хотелось ответить. Нет, понятно? Нет. Не имела представления.

Одного мне не хотелось признавать: что я часто задумываюсь о нестыковках. Если тренер Эллисон все это проделывал, почему потребовалось десять лет, чтобы его уличить? Это не давало мне покоя. И более того, меня тревожило, что я вообще об этом думаю. Потому что вовсе не из любви к отцу я надеялась, что это ошибка. Я надеялась, что, если он действительно делал эти ужасные вещи, он будет осужден.

Но как я могла все это упустить? Неужели я такая дура? Или эгоистка? Или просто ненаблюдательна? Если он правда виноват, то кто после этого я?

Я бросила газету на пол первой страницей вниз.

В последних строках статьи сообщалось, что выбор присяжных состоится в декабре, и сразу после этого начнется суд. Родители уже сказали мне, что я должна буду сидеть в зале рядом с ними.

От этой мысли мне делалось худо.

Бриджер

Вторники и четверги были для меня лучшими днями недели. Короткое бегство от реальности. Я теперь жил ради этих нескольких часов со Скарлетт.

Мы перестали делать вид, что занимаемся вместе. Наше время после лекций было слишком драгоценным, чтобы тратить его на теорию музыки или статистику. Мы просто съедали ланч и валяли дурака. И обжимались.

По четвергам, когда у ее соседки Кэти был послеобеденный семинар, мы часто брали ланч с собой и ели в комнате Скарлетт. Иногда она играла мне на гитаре. Но все всегда заканчивалось объятиями на ее кровати.

Первый шаг всегда делал я. Скарлетт была застенчива. Верхом зазывного поведения для нее было исподтишка рассматривать меня своими ореховыми глазами. Потом она краснела и отводила взгляд. Но когда я привлекал ее к себе на колени и целовал в шею, она таяла, как теплое масло. А когда я укладывал ее на спину на кровать, она тянулась ко мне и целовала так, будто умирает от жажды, а мой поцелуй – последний глоток воды на свете.

Потом наступало два часа, мой таймер пищал. Я извинялся и уходил, всегда с сожалением.

В другое время мы не встречались. Иногда она задавала наводящие вопросы, типа «какие планы на выходные?». И я всегда отделывался пустыми отговорками: «В пятницу и субботу вечером работаю нянькой». После этого я всегда менял тему разговора. Она понимала намек и прекращала рас-спросы.

Скарлетт, к счастью, не была приставалой. Думаю, она понимала, что я даю ей все, что могу.

Это был странный уговор. Но это был наш странный уговор.

Однажды холодным октябрьским днем, когда мы шли в ее комнату, во Дворе первокурсников на нас обрушился ливень. Небо разверзлось, когда мы проходили мимо старых дубов, листья которых золотились на каменной дорожке. Мы побежали, как только на нас упали первые гигантские капли. Но очень скоро дождь превратился в потоп, и бежать уже не было смысла. Мы успели промокнуть до нитки, когда остановились посреди двора, где тяжелые капли стучали по брусчатке. Смеясь, я обнял Скарлетт и поцеловал – губы горячие, дождь холодный. Гроза прогнала всех с улицы, и на дорожке остались только мы вдвоем, со слившимися губами. Когда я крепко прижал ее к себе, она застонала.

– Пойдем внутрь, – сказал я хриплым голосом.

Держась за руки, мы побежали в ее комнату. Бросили промокшие сумки на пол и с хохотом повалились на кровать.

Потом Скарлетт собрала в кулаки промокшую ткань моей майки и потянула вверх. Я пригнул голову, чтобы она могла снять с меня одежду. А потом, освободив голову, увидел выражение лица Скарлетт. На нем было написано: «Господи Иисусе». Затем ее руки засновали по моему телу.

Сердце у меня заколотилось как бешеное. Трясущимися руками я тоже содрал с нее топ через голову. Целуя ее, расстегнул промокший лифчик. Потом положил руки ей на плечи и опрокинул на кровать.

– М-м-м, – произнесла она, когда мои губы стали прожигать дорожку на ее коже от шеи до самого подбородка.

– Скарлетт, – прошептал я. – Какое у тебя красивое тело.

Я лег поверх нее, взяв в ладони ее груди. А когда я стал большими пальцами поглаживать ей соски, она чуть не свалилась с кровати.

– Ох ты, – выдохнула она.

– Что? – Я чувствовал, что теряю над собой контроль, но в хорошем смысле, или так мне казалось. Но теперь я поднял голову, чтобы увидеть выражение ее лица.

– Как хорошо, – выдавила она.

Значит, все в порядке. Я склонился к ней, целуя полуоткрытыми губами ее шею и плечо. Скарлетт просто задыхалась в моих объятиях. Она подняла руки, запустила пальцы мне в волосы. Потом провела ими по моей шее.

У Скарлетт была бархатистая кожа, я мог бы гладить ее день напролет, и мне было бы мало. Мои губы начали исследовать теплый рельеф ее груди. А когда я увлажнил один из сосков языком, то услышал, как она резко втянула воздух. Ее тело замерло. В этот раз я не принял ее реакцию за недовольство. Улыбаясь, я взял в рот кончик ее соска. Это вызвало тихий стон, который отозвался в моем уже вздрагивающем члене.

Черт, эта девчонка просто убивает меня. И вовсе не потому, что я уже давно не занимался сексом. У меня был жар из-за того, как она смотрела на меня – с выражением удивления, восторга и желания.

С чмоканьем выпустив ее набухший сосок, я взялся за вторую грудь. Я мог бы делать это бесконечно, пока она издает эти тихие призывные звуки.

Скарлетт

Вот ведь дьявольщина. Я и не знала, что в моей груди столько нервных окончаний. Пальцы Бриджера скользили по моей груди, когда он целовал меня, и его прикосновения были легкими и нежными, как перышко. Ощущать вес его тела на себе было наслаждением.

До Бриджера мне никогда не нравилось миловаться с парнями. Мой предыдущий опыт ограничивался обжиманиями украдкой на танцульках в десятом классе. Все это было очень неуклюже и бессмысленно. Хоккей поглотил почти все мое время в предпоследнем классе, мне и правда было не до отношений с парнями. А потом? Выпускной класс – все ходили парами и кадрили друг друга, а я была отверженной.

Чудеса, происходившие здесь, на моей постели, были для меня абсолютно внове. Удовольствие так опьянило меня, что я не услышала, как открылась дверь.

– О, приве-е-ет, – прозвенел голос Кэти. – Вот для этого и вешают банданы на ручку двери.

Когда дверь со щелчком закрылась, Бриджер положил голову мне на грудь и рассмеялся.

– О-па.

– Это как-то… неловко, – сказала я, почувствовав, что начинаю краснеть.