Текст книги "Общество Жюльетты"

Мне нравится вытирать ее с губ и шеи, брать большим и указательным пальцами и снова засовывать в рот, смешивать со слюной, превращая в изысканный коктейль, и глотать этот коктейль, как устрицу. Затем я широко открываю рот и показываю Джеку язык, чтобы он видел, что я все проглотила. Что была послушной девочкой и добросовестно приняла лекарство. Мне нравится по вкусу и запаху его спермы угадывать, что он ел на завтрак, обед и ужин и чем перекусывал в промежутках. Соленое, горькое, сладкое, кислое и копченое. Пиво, кофе, спаржа, бананы, ананасы, шоколад. Угадать по текстуре и консистенции. Иногда она жидкая, как недоваренный белок яйца. Иногда густая и комковатая, как манная каша. Иногда она бывает одновременно и жидкой и густой. Иногда тягучая, как сироп от кашля, такая нравится мне больше всех прочих.

Мне нравится облизывать его член после того, как он кончил в меня, когда он вылезает из меня, и он скользкий и гладкий от его семени и моих соков. Я хочу смаковать наши с ним общие ароматы, наш пот и нашу страсть. Мне хочется, чтобы этот вкус как можно дольше оставался во рту, чтобы он ощущался в дыхании. Мне нравится запах его спермы, когда она начинает ферментироваться в моем теле. И еще я люблю под душем смывать его засохшую сперму с моей кожи, и мне нравится, как она вспенивается, соприкасаясь с водой, как будто заново возвращается к жизни, восстает из мертвых. Мне нравится смотреть, как вода и его сперма стекают в сливное отверстие. Нравится думать о путешествии, в которое она отправится. Места, где она была, и места, в которых закончит существование. Из Джека в меня. Из моего тела в море. Она рождена природой и возвращается в природу. Круговорот веществ. Таково ее предназначение.

Глава 7

Маркус опирается о столешницу, сцена за сценой препарируя «Дневную красавицу». Он рассказывает о потребности Северины покоряться собственным желаниям, абсолютно, полностью, до тех пор, пока фантазии и реальность не начинают сливаться воедино и она уже не в состоянии отличать одно от другого. Я стою на коленях перед Маркусом и лижу его вытянутую руку.

Я стою на коленях. У меня на шее ошейник с именем моего хозяина. Он говорит мне: я домашнее животное учителя.

Я собачка Маркуса. Он мой хозяин.

Я балансирую на задних лапах, положив передние ему на грудь. Тычусь головой ему в пах. Я сучка в течке и чувствую запах хозяина-самца. Я трусь носом о его пах, обнюхиваю, с наслаждением втягиваю его запах. Мускусный запах, он подсказывает мне, что я принадлежу ему, и только ему. Он наполняет мне ноздри, проникает в мозг. Я на облаке любви, я на седьмом небе. И ничего больше. Только здесь. Я тяжело и часто дышу и лаю, чтобы выразить мою радость.

Я смотрю на его пах и, слегка наклонив голову, пожираю глазами выпуклость в его коричневых брюках. Провожу языком по его паху и чувствую, как у него под тканью встает. Разбухает, увеличивается в размерах.

Мой язык оставляет на брюках следы слюны, и Маркус грубо, без предупреждения, меня отталкивает. Отталкивает так жестоко, что я падаю и, больно ударившись боком, растягиваюсь на полу. Он кричит на меня, выражает неудовольствие, выговаривает за неправильное поведение.

Плохая собака.

Я смотрю на него и жалостно завываю. Это вызывает у него еще большее раздражение. Мой хозяин ненавидит меня, и мне становится грустно. Мне хочется свернуться в клубок, забиться в дальний угол и погрызть вкусную сахарную косточку.

Маркус рассказывает о секретах, которые мы лелеем в снах, о секретах, которые храним и которые угрожают поглотить нас.

Я стою на столе на четвереньках. Голова лежит на передних лапах, а зад задран, насколько это возможно. Два пальца Маркуса глубоко засунуты в мою щелку, а его большой палец поднят вверх и упирается мне в анус, как будто Маркус стоит на шоссе и ловит попутку. Я верчу задом и повизгиваю от удовольствия. Моя вина прощена. Я – сучка моего хозяина.

Анна опять опаздывает. Она входит в аудиторию, и все парни тут же делают стойку. Маркус в том числе. И вот Анна стоит перед ним на коленках. Она уткнулась лицом в его пах. Она всасывает тайный аромат, который был знаком лишь мне одной. Анна утыкается носом туда, где до этого была я. Но я не ревнива. Меня нисколько не тревожит, что я утратила его любовь. Я счастлива, потому что могу поделиться с кем-то моим восторгом, моим счастьем. Я рада возможности делить хозяина с лучшей подругой.

Маркус рассказывает о стремлении Северины уничтожить себя через секс. Я тоже рабыня хозяина. Я буду делать все, что он потребует. Я готова уничтожить себя через секс с ним. Но у хозяина имеются другие соображения. Он хочет оставить Анну себе. А меня отдать другим. Маркус призывает всех присутствующих в аудитории мужчин выстроиться в очередь. По одному. По двое. Как животные в Ноевом ковчеге. Он приказывает отвернуться, не смотреть на зал, не смотреть на мужчин, что выстроились в очередь. Он приказывает мне посмотреть на доску. На ней рукой Маркуса выведено: ГЕГЕМОНИЯ.

Он велит мне прочитать это вслух, снова и снова, до тех пор, пока слово не утрачивает всякий смысл. И пока я повторяю, он приказывает мужчинам из очереди брать меня. Что они и делают. По одному. По двое. Я счастлива, потому что выполняю волю хозяина. Если это то, что ему нужно.

Маркус рассказывает о непознаваемости границ женского желания, и мне кажется, что я понимаю, что он хочет сказать.

Я сижу в аудитории и не знаю, кто я такая, что нашло на меня и почему.

Я, как всегда, сижу в первом ряду.

И, как всегда, принарядилась ради Маркуса.

Но что-то изменилось.

Изменилась я.

Опершись о столешницу, Маркус рассказывает об эротических галлюцинациях и способности человеческого разума преобразовывать сильные эмоциональные состояния в фантасмагорический опыт, который кажется абсолютно реальным, неотличимым от жизни.

Я убеждена, что Маркус говорит обо мне.

Он говорит для меня.

Откуда же он знает?

Маркус рассказывает о том, что фильм может выступать в роли прямого портала, ведущего в подсознание. Как искусство возбуждает подсознательные мысли и желания, часто столь же фантастическим и нереальным способом, как и само искусство. В крайних случаях реакция на произведения искусства может стимулировать физические симптомы. Например, девушки-подростки теряли контроль над кишечником на концертах «битлов». Или в тридцатые годы после того, как заканчивался фильм с участием Рудольфо Валентино, в кинозале не оставалось ни одного сухого сиденья.

Он рассказывает о так называемом синдроме Стендаля, когда в присутствии великих произведений искусства люди испытывают сильное беспокойство, падают в обморок или впадают в легкий психоз.

Синдром Стендаля. Именно это сочетание попадется хроническому ипохондрику, начни он искать определения понятиям «искусство» и «психоз». Ведь хронические ипохондрики вечно ищут и находят симптомы, в надежде откопать у себя какую-нибудь неизлечимую болезнь – чем хуже, тем лучше. Потому что так им спокойнее. «Синдром Стендаля» звучит так же отстойно, как и действует. Я поначалу думала, что это просто название фильма. Фильма-ужастика режиссера Дарио Ардженто, который я когда-то посмотрела и запомнила на всю жизнь. В фильме «Синдром Стендаля» повествуется о молодой девушке-полицейском (ее роль исполнила дочь режиссера Азия), которая расследует серию зверских убийств. Она гонится за преступником и оказывается в картинной галерее, где застывает на месте, зачарованная величием живописных полотен, смотрящих на нее со стен. «Рождение Венеры» Боттичелли, «Медуза» Караваджо. Первая – работа божественной красоты, вторая – воплощение ужаса. Ноги героини-полицейского приросли к полу. Вскоре картина, постепенно увеличиваясь в размерах, заслоняет собой все, и девушка не видит больше ничего. Вскоре ей кажется, что она не смотрит на картину извне, а, наоборот, выглядывает из нее наружу. Как Алиса в Зазеркалье.

Интересно, содержит ли этот фильм ключ к тому, что происходит со мной? Нет, я понимаю, как это глупо – искать ответы в фильмах ужасов. Или просто в кино, если уж на то пошло. Как будто искусство способно на что-то другое, кроме появления новых вопросов.

У меня же так много вопросов, и я не знаю, куда бежать. Зато знаю, у кого можно спросить. Я отлавливаю Анну после лекции, и мы отправляемся в кафетерий. Здесь практически пусто, потому что обеденный перерыв уже закончился. Мы садимся за самый дальний столик. Я хочу все рассказать, но понимаю, что это покажется бредом сумасшедшего. Вместо этого я рассказываю про мои сны.

– О Маркусе, – говорит Анна.

Это не вопрос, это утверждение. Откуда она знает?

– Верно, – отвечаю я. – О Маркусе.

Анна хлопает в ладоши и смеется – радостно, как ребенок в Рождество.

– А теперь выкладывай самые сочные подробности, – заявляет она. – Только, чур, без утайки. Договорились?

– Тебе когда-нибудь хотелось мужчину так сильно, что тебе казалось, будто ты сходишь с ума? Что теряешь связь с реальностью, в которую можешь больше никогда не вернуться?

– Во сне? – уточняет Анна.

– Да, – отвечаю я. – Да где угодно.

– В реальности, – произносит она.

Я киваю.

Она молча сдвигает вверх большой серебряный браслет на левой руке, с которого свисают причудливые подвески. На запястье под браслетом кольцо свежих кровоподтеков, как будто кто-то с силой впечатал в кожу выпуклости браслета.

– Разве не красиво? – спрашивает она, легонько проводя пальцем по вмятинам.

Она словно в трансе. Что смотрится, скажу я вам, довольно нелепо. И неприятно. У нее такие красивые, изящные запястья. Но они как будто опухли и слегка деформированы.

– Что случилось? – спрашиваю я, с великим трудом стараясь не показать своего ужаса.

– Меня связывали, – отвечает Анна, невинно хлопая ресницами, как будто речь идет о совершеннейшей мелочи. Как будто думает, что мне это известно.

– Кто?

И Анна мне все рассказывает. Делится секретами. Рассказывает о вещах, о которых я даже не подозревала. Рассказывает про сайт в Интернете, для которого работает фотомоделью.

– Мне платят хорошие деньги, – говорит она. – Из этих денег я оплачиваю обучение и хватает на ежедневные расходы.

Платят же ей хорошие деньги потому, что, по ее словам, сайт обслуживает запросы некой категории пользователей.

– Это кого же?

– Тех, кто знает, что им нужно. Тех, что хотят видеть особый тип девушек в особых ситуациях. Красивых, доступных, молодых девушек – связанных, закованных в цепи и усмиренных.

Я пытаюсь представить себе, что это за люди, чем они занимаются и почему им нравится рассматривать подобные картинки. Смотрю на запястья Анны и представляю себе, что еще она может получить, кроме жестоких синяков. Интересно, она сама себе их наносит, как те стукнутые пыльным мешком дуры, которых я знала в школе? Одинокие девушки из хороших семей, а в голове полно тараканов. Помнится, они жутко комплексовали из-за фигуры или чего-то еще, что наносили себе еще больший вред, уродовали себя еще больше, безвозвратно, снаружи и внутри. И еще мне хочется знать: что делают эти несчастные дурочки, когда они перерастают подростковые комплексы и переходят к комплексам взрослым?

Не могу представить себе ни единой причины делать с собой такое, даже за все деньги мира.

– Дело даже не в деньгах, – говорит Анна, как будто прочитав мои мысли.

И я почти ей верю.

Я снова смотрю на ее запястье и замечаю два желтых синяка на предплечье. На подруге блузка без рукавов, так что синяки невозможно скрыть, даже если бы она захотела. Впрочем, сомневаюсь, что ей это нужно.

– Эти следы оставили там же? – интересуюсь я.

– Эти? – переспрашивает она, любовно поглаживая синяки указательным пальцем. – Нет. – Анна улыбается, как будто вспоминает что-то приятное. – Это синяки секса. Слышала о таких?

Не слышала, но могу предположить, что это такое. Анна рассказывает мне, что у нее есть бойфренд. Вообще-то, признается она, у нее много парней, помимо Маркуса, и каждый дает ей нечто другое, свое, особое. Иными словами, все они по-разному ее удовлетворяют. Но вот этот самый парень обращается с ней грубо и жестко. Он нарочно оставляет на ее теле отметины, чтобы остальные знали, где он побывал. Она же не имеет ничего против.

– Мне даже приятно, – снова признается она. – Пока я их вижу и чувствую, я помню о том, откуда они у меня. Я помню, как он впивался в меня пальцами. Как он трахал меня. Мне нравится наблюдать, как синяки постепенно исчезают. Из красных становятся черными, затем зеленоватыми и золотистыми. Потом исчезают полностью. Как раз когда наступает время снова с ним перепихнуться.

Из всех парней, как ей кажется, Анне больше всех нравится этот, жестокий, потому что он единственный, кто думает так же, как и она. Он, так же, как и она, считает, что «секс и насилие – две стороны одной монеты», причем не только считает, но и претворяет этот принцип в жизнь.

– Помнишь, как в школе говорят, что собираются рассказать кое-что из жизни птичек и пчелок? – спрашивает Анна. – Хотя потом говорят не всё, во всяком случае, не всю правду. Только то, что, по их мнению, положено знать. О птичках. Все эти сказочные истории о ритуалах ухаживания, спаривания и выведения потомства. Но зато про пчелок – молчок.

– Это точно, – соглашаюсь я. – Про пчел рассказывают лишь то, как те порхают от цветка к цветку и переносят пыльцу.

Анна качает головой и смешно закатывает глаза.

– Тогда пусть говорят, что это будут птички и цветочки, – произносит она. – А не птички и пчелки. Знаешь, как трахаются пчелы?

– Пожалуй, нет, – вынуждена сознаться я.

Скажу больше, никогда не задумывалась на эту тему.

– Жестко, – сообщает она. – Очень жестко.

Когда трахаются пчелы, рассказывает мне Анна, это похоже на грубый секс, но по полной программе огребает пчела-мальчик. Да-да, он, а не пчела-девочка.

– Когда пчела мужского пола сует пенис в царицу, то он выворачивается наизнанку, – добавляет Анна. – А когда кончает, то это напоминает фейерверк. Пчелиный оргазм сопровождается таким мощным взрывом, что пенис отрывается и взлетает в воздух. Через несколько часов пчела-самец умирает от этой смертельной травмы. Если какой-нибудь парень когда-нибудь ударит меня слишком сильно, или достанет до печенок, или просто мне не нравится, я всегда рассказываю о птичках и пчелках, – смеется Анна. – Никто из них не слышал о пчелах. А потом оказывается, что лучше бы они о них не знали.

Анна хихикает.

– Один разок – и всему пипец, – изумляется она. – Если бы с парнями было точно так же, ты только подумай, каким был бы мир? Если бы в школе нам рассказывали про пчел, а не про птичек и цветочки с пестиками и тычинками, какой бы секс у нас был после этого, а?

Когда я слушаю разговоры Анны про секс, у меня возникает ощущение, будто я снова стала девственницей. Нет, даже не так. Своими разговорами она заставляет меня вспомнить первый день в начальной школе, куда я пришла после детского сада. Тогда я страшно гордилась, что стала взрослой, – так чувствует себя любой ребенок, когда в его жизни происходит что-то важное, будь то переход в новую школу и долгожданный велосипед. Хотя, по сути дела, ничего не знала. Вообще ничего. Теперь я чувствую себя точно так же. Как будто все это время я играла в доктора и медсестру и только сейчас уяснила, что такое секс на самом деле. Я пытаюсь переварить полученную информацию, однако Анна еще недорассказала.

Она говорит, что помнит, почему начала просвещать меня о жизни пчел. Что когда пчела-мальчик умирает, его вырванный пенис наполовину застревает в вагине царицы и торчит оттуда, словно пробка из недопитой бутылки с вином. Он как особый знак, дающий понять другим парням, что настала их очередь оплодотворить ее.

– Такие вот дела, – заключает Анна и снова и снова нежно потирает синяки на руке.

Для нее они что-то вроде временной татуировки. Она носит их с гордостью, потому что хочет, чтобы все знали, чем она занимается. Так некоторые носят на лацкане пиджака значки с названием любимой группы – чтобы единомышленники опознали их и как-то отозвались.

– А если люди не поймут? – спрашиваю я.

– Ну, тогда они просто подумают, что я неуклюжая и сама набиваю себе синяки, – пожимает плечами Анна.

Я смотрю на Анну, на ее синяки и вижу ее в совершенно новом свете. Кстати, подруга не ответила ни на один мой вопрос, зато оставила целую кучу новых.

Глава 8

Я думаю о том, что Анна рассказала мне о Маркусе, о себе, о птицах и пчелах. О синяках после секса. Я хочу знать, что это такое, чувствовать след Джека на моем теле. Не только его сперму. Его отметины. Может, именно этого нам и недостает в отношениях? Грубого, жесткого секса.

Джек трахает меня на кровати. Он сидит на корточках, а мои ноги упираются ему в грудь. Мои ступни закинуты на его левое плечо. Он держит меня за лодыжки и движется так, будто играет на виолончели. Член снует туда-сюда, как смычок. Яички шлепают по моим ягодицам, рука лежит у меня между ног, а большой палец поигрывает моим клитором. Он исполняет все мыслимые гаммы, достигая верхней октавы моей страсти, и я пою для него. Я пою для него и решаю, что нужно взять ноту повыше.

– Ударь меня, Джек! – прошу я. – Хочу, чтобы ты меня ударил. Ударь меня так, чтобы я закричала от боли.

Я говорю не задумываяь, и поскольку мне сейчас хорошо, то эта идея мне нравится. Однако получить желаемое мне не удается.

Джек резко останавливается на полпути.

– Что? – удивляется он.

– Я хочу, чтобы ты ударил меня, сделал мне больно.

Он выскальзывает из меня и садится на край постели. Взгляд Джека полон недоумения. Темно, мне не видно выражение его лица, но я знаю, что оно не слишком приятное.

– В чем дело? – спрашиваю я.

Долгая пауза в ответ.

– Зачем ты это сказала? – недоумевает Джек. – Зачем тебе просить меня о таких вещах?

– Извини, я не хотела… я просто подумала…

И я сдаюсь, потому что не могу придумать достойный ответ. Я не собиралась этого говорить, слова сами вырвались. Я не могу дать простой и ясный ответ. Мне вообще нечего ответить.

– Даже если бы я выполнил твою просьбу, то все равно не смог бы притвориться, будто мне это нравится, – говорит Джек. – Не смог, даже если бы захотел. Зачем делать тебе больно?

В его голосе я слышу лишь злость, а не обиду или огорчение. Джек откатывается на свою сторону и закутывается в простыню.

Остается неприятный осадок. Я растеряна, не удовлетворена и зла на себя. Кажусь себе тупой, такой тупой, что Джек, наверное, это тоже чувствует.

Мы лежим в постели. Лежим вместе, но так далеко друг от друга, что, кажется, между нами выросла стена.

Слышу, что Джек засыпает, его дыхание становится размеренным и глубоким. Сама я не могу уснуть.

Отправляюсь в гостиную, сажусь в темноте на диван, ставлю на колени ноутбук, нахожу порносайт, для которого работает Анна. Я думала об этом целый день, с той минуты, как она рассказала мне. Я хочу своими глазами увидеть, что она делает и как отметины появляются на ее теле.

Тут я должна поднять руку и признаться в том, чего стыжусь. У меня нулевой опыт по части интернет-порно. Порнофильмы смотрела, признаюсь. С интернет-порно не знакома. Это два разных зверя. Ну да, я знаю, что избежать в Интернете встречи с порнушкой почти невозможно, но мне она просто неинтересна. Возможно, Кинси был не так уж не прав, рассуждая о женщинах и визуальной стимуляции.

Когда я думаю об интернет-порно, мне приходят на ум видеоигры, персонажи «Звездных войн», комиксы, научная фантастика и все остальное, чем обычно увлечены подростки-девственники мужского пола. Но все это не более чем прикрытие главного их увлечения – мастурбации перед экраном компьютера, пока они ковыряются в «Google Images».

Я думаю об одержимых взрослых мужчинах, которые никогда не вырастают из коротких штанишек юношеских увлечений, а лишь проводят, так сказать, их апгрейд. От игрушечных автомобильчиков – до настоящих автомобилей, от пластмассовых фигурок – до резиновых женщин. От картинок в «Google Images» – до сайта «YouPorn». Я представляю себе миллиарды парней по всему миру, которые одновременно дрочат и пускают слюни на интернет-порно. Или даже не заходя на порносайты. Кто знает, вдруг им достаточно сайта Ким Кардашян? Мастурбируют на плохо отретушированные и едва ли приятно возбуждающие фото сестер Кардашян. Представлю миллиарды мужчин, как они, глядя на цифровую попку Ким Кардашян, одновременно извергают миллиарды сперматозоидов.

И мне грустно при мысли о бесполезном выбросе такого огромного количества хорошей спермы.

Какие бессмысленные затраты бесценной энергии!

Эх, сумей кто-то изобрести способ перевода этой энергии в промышленность! Придумал бы, как превратить в источник топлива тонны испачканных спермой салфеток «клинекс», каждый день летящих в мусорное ведро. Эх, нашелся бы такой изобретатель – и большая часть энергетических проблем в мире была бы решена в мгновение ока. Никаких больше войн за нефть. Никакого угля. Никаких атомных электростанций. Никаких выброшенных на ветер налогов – вернее, налогов, идущих на работы по получению холодного ядерного синтеза.

Лишь миллиарды горячих потных парней, сидящих за компьютерами со спущенными до щиколоток трусами, которые яростно онанируют перед открытыми страницами порносайтов и попкой Ким Кардашян, день и ночь, ночь и день. Не испытывая при этом никакого чувства вины.

Мне кажется, что, когда я говорю о порно в Интернете, я, так сказать, пытаюсь объективно смотреть на вещи. Сама я ни разу не юзер, но вполне в состоянии понять потенциальную пользу Всемирной сети для вечного, нескончаемого мира.

Но этот порносайт, сайт Анны, даже с моим ограниченным опытом знакомства с жанром – самый странный из всех порносайтов, на которых мне доводилось бывать.

Начнем с названия. «Содом». Или точнее, «СОДОМ», прописными буквами. Потому что утонченность – это последнее, что требуется порнографии.

Содом. А не Гоморра. Не потому что слишком утонченно, а, возможно, потому что непонятно, как оно пишется, и звучит как венерическая болезнь. А, как известно, порнографии и венерическим болезням никогда не стать добрыми друзьями. Итак, СОДОМ. Что-то вроде аббревиатуры. Потому что текст на домашней странице сайта тоже набран крупным шрифтом.

БРАТСТВО ГОСПОД

Я смотрю на этот сайт и не могу понять, что передо мной. Явно не порнография, по крайней мере, не порнография, какой я ее себе представляю. Начнем с того, что на экране нет секса. Вообще. По крайней мере, я ничего такого не обнаружила. Обычная фотогалерея и поисковая система.

Я не знаю, что нужно искать, и боюсь того, что могу найти. Вместо этого просматриваю галерею. Бесконечная подборка фотографий девушек: портреты вроде тех, что можно увидеть в выпускных альбомах. Одна другой симпатичнее, и почти все – похожи на студенток. Я пролистываю галерею в поисках Анны, но ожидаю увидеть и другие знакомые лица.

Интересно, думаю я, сколько тут девушек, которые подобно Анне зарабатывают деньги на учебу в колледже, фотографируясь для порносайтов? Неужели я единственное исключение из сверстниц-студенток? Интересно, почему красивые девушки, чья внешность дает им естественное преимущество в жизни, решают обратить то, чем их наделила природа, себе во вред?

Я думаю о Северине. Она имела все, что хотела, не прилагая к этому усилий, но этого ей было мало. Северина более всего желала стать ничем.

Думаю об Анне. И вижу ее портрет.

Кликаю мышкой на изображение. На экране возникает новая галерея снимков и клипов. На всех снимках она. Каждый снимок отмечен пиктограммой в виде ногтя. Пролистываю снимки. Их много, слишком много, чтобы подсчитать все. А эти ногти похожи на тщательно обработанные изображения пыток из средневекового манускрипта.

Ролики все без названий. Имя Анны не упоминается, у нее нет даже псевдонима, как у большинства порноактрис. Ей дали только номер – десятизначное число. Я будто перелистываю каталог универмага «Сирс», только с картинками сексуальных извращений и пыток. Или словно кликом мыши открыла ящик Пандоры. Лучше бы я никогда не заходила на этот сайт. Потому что теперь мне не выбросить увиденное из головы.

С чего же начать? Со сцены с фаллоимитатором-дрилдо? Она не хуже и не лучше прочих.

В первом клипе, который я смотрю, Анна – в туалете с дрилдо. Вы не знаете, что это такое? Поясняю. Дрель с насаженным на сверло искусственным членом. Ваш следующий вопрос, видимо, как оно работает? Отвечаю: вы действительно хотите это узнать?

Вам когда-нибудь доводилось сверлить дыры в стене, чтобы навесить полки? Тогда вы точно знаете, что как только вы включаете дрель, сверло войдет в штукатурку, как в масло. И оно будет сверлить без остановки, пока не упрется в каменную или бетонную стену. Тогда дрель начинает трястись, как ненормальная. Вы переключаете инструмент в режим «молоток», надеясь углубиться дальше. И когда сверло снова упирается в камень, его стук ничем не уступает по мощи пистолету сорок пятого калибра.

А теперь представьте себе, что эта штуковина оказывается внутри вас. На секунду остановлюсь, чтобы до вас дошел смысл сказанного. Обычная бытовая электродрель используется для целей, не предусмотренных производителем, которому и в голову не могло прийти, что бытовой прибор станут использовать для чего-то другого, кроме сверления отверстий в стене. Электроприбор, превращенный в эротическую игрушку, товар из секс-шопа.

Зато какой!

Это «магнум» сорок пятого калибра царства эротических игрушек. Можете считать меня наивной, но мне и в голову не приходило, что такое бывает. Что технология вибратора может быть усовершенствована до такой степени, что зайчик на батарейках сегодня стал таким же анахронизмом, что и плеер-«вокмен» «Сони». Технология вибратора эволюционировала, проникнув в царство телесного ужаса, таща за собой упирающуюся и отчаянно вопящую женскую сексуальность.

Две тысячи лет культуры и семь эпох прогресса – и все это ради момента, когда какого-то гения осенила идея совместить искусственный член и электродрель. Как будто именно этого и ожидало человечество – эротической игрушки, которая способна довести женщину до оргазма благодаря 2400 оборотам в минуту.

Не просто эротическая игрушка. «Мазератти» среди эротических игрушек.

Созданная для женщин, но разработанная – иначе и быть не могло – мужчиной. Как будто женщину и раньше мало пытали изобретениями, сделанными мужчинами. Кто-то ведь должен был изобрести дрилдо. Представьте себе, как эта штуковина истязает внутренности вашей новой лучшей подруги. Я гляжу на связанную Анну. Она привязана к унитазу, стоящему на бетонной подставке посреди огромного темного, грязного и зловонного склада.

Никаких специально построенных декораций для этой сцены нет, нет никаких объяснений, сюжета, диалогов. Кроме Анны, никого больше. Никаких теней на заднем фоне. Никаких голосов за кадром. Возникает ощущение, будто ее каким-то образом забросили туда, заперли и оставили навсегда. Возможно, так оно и есть. Анна рассказывала, что у сайта особый, специфический круг посетителей, и теперь мне понятно, что кроется за ее словами. Фильмы смонтированы так, что вы видите только то, что режиссер позволяет вам видеть.

Когда Анна рассказала, что ей приходится делать – когда я увидела синяки и рубцы на ее запястьях, – скажу честно, я пришла в ужас. Но сейчас первой инстинктивной реакцией стал смех. Это так забавно! И необычайно красиво. Нежное белое тело Анны на фоне холодной белой эмали унитаза. Она полулежит, голова и плечи откинуты на бачок. Ее попка – на унитазе. Ноги задраны вверх и слега разведены в сторону этакой буквой V. На лодыжках – веревки, они держат ноги, как ниточки марионетку, открывая щелку и попку. Веревки под и над грудями оплетают тело и крепко привязывают его к унитазу. Анна напоминает мне экстравагантную шляпку на голове у любительницы конных скачек. Нечто такое, что мог бы придумать авангардист Марсель Дюшан, работай он в жанре порно.

Женщина, привязанная к унитазу.

Фантазия слесаря-сантехника.

Дрилдо. Любимый инструмент настоящего электрика. Соедините их – и что вы получите?

Предмет мечтаний любителя индустриальной порнушки. Дрилдо непрерывно вибрирует перед мохнаткой Анны, подобно отбойному молотку. Сама девушка закатила глаза – не видно зрачков. Ее тело дрожит так, как дрожит рука, сжимающая электродрель. Все ее тело дрожит, как будто она привязана к стулу в аэродинамической трубе. И она кричит. Кричит, как кричат те, кто сидит в вагонетке «американских горок», в тот момент, когда та взлетает вверх и тут же устремляется вниз. Крик чистого удовольствия или животного страха. Но этот крик никак не кончается, сливаясь с безжалостным воем электродрели.

Я тут же убавляю звук, но, наверное, недостаточно. Потому что пронзительный крик слышен на любом уровне громкости. Я боюсь полностью выключить звук, потому что без звука все покажется в десять раз ужаснее. Я смотрю на дверь спальни и надеюсь, что Джек крепко спит.

Пытаюсь представить себе, почему любая женщина хочет испытать такое. Спрашиваю себя, почему Анна хочет испытать на себе такое. И тут же получаю ответ. Ее глаза как будто остекленели. На лице застыла странная маска экстаза. Которая как будто говорит: «хочу еще» и «хватит, больше не могу».

Одновременно. И то, и другое.

Это лицо человека за гранью человеческой выносливости. Лицо, которое я никогда не смогу забыть. Я боюсь отвести глаза. Я не знаю, чего хочу: трахнуть Анну или спасти ее.

Я не слышу, как открывается дверь спальни.

Увы, прятаться поздно. Голый Джек стоит на пороге, сонно потирая глаза. Я моментально принимаюсь молотить по клавиатуре и приглушаю звук.

– Который час? – спрашивает Джек.

Он почти спит, но в голосе все равно слышится легкое недовольство.

– Ты меня напугал, – отвечаю я.

Неужели он слышал? Срочно свернуть браузер.

Я даже покраснела от испуга. Не хотелось бы, чтобы меня застукали за таким странным занятием. Прямо-таки вижу, как по моему лицу видна паранойя. Развернуть на весь экран «ворд».

– Что ты делаешь? – спрашивает Джек.

Он слышал. Он знает. Он подозревает.

– Пишу эссе, – отвечаю я и нарочито громко вздыхаю.

Вопросов больше нет. Прошу тебя, не спрашивай больше ни о чем. Я не умею врать. Мне стыдно.

Джек отправляется на кухню, набирает стакан воды и возвращается в гостиную.

– Не засиживайся долго, – произносит он, глядя на меня сверху вниз.

– Не буду. Я скоро, – обещаю я.

Он не знает, он ничего не слышал. Теперь это мне понятно, по его голосу. Чувствую себя последней дурой.

Раскаяние вытесняется осознанием собственной глупости. Затем мое внимание привлекает член Джека. Он прямо на уровне глаз. Член раннего утра, крепкий и мясистый. Тугая, подобранная мошонка. Иногда мне кажется, что по форме и размеру его члена я в любую минуту могу угадать время. Подобно тени солнечных часов, которая то увеличивается, то уменьшается. Я знаю, что окажись он у меня во рту, я смогла бы высосать из Джека всю обиду, заставить его забыть, что произошло между нами.