Текст книги "Шоколадная ворона"

Но не только абиссинский царский род получил гены царя Соломона. В далекий путь к Средиземному морю царица взяла с собой любимую свою служанку Маажу – красивейшую из девушек народа тигре. Удостоверившись, что сама беременна, царица попросила царя Соломона взять на свое ложе и эту девушку. Родили царица и Маажа с разницей ровно в один лунный месяц. И с тех пор гены мудрого Соломона, а следовательно, и отца его – бесстрашного победителя Голиафа царя Давида, передаются в народе тигре из поколения в поколение. А мы с мамой, как она мне рассказывала, – прямые потомки Маажи.

Я была тогда совсем маленькая и считала себя русской. Все, что касалось далекой африканской страны, где так давно зачали меня мои родители, воспринимала как семейную сказку, не имеющую никакой связи с действительностью. Но в каких-то закоулках моей детской памяти отложились мамины слова о том, что я являюсь далекой пра-пра-пра...внучкой библейского царя Соломона. «Мы – Соломониды! – говорила мне мама своим низким грудным голосом, которому так подходил необычный акцент. – И мы гордимся тем, что наравне с царями происходим от семени величайшего иудейского правителя!» И я тоже гордилась... конечно...

Эфиопия, или Абиссиния, – единственная африканская страна, не знавшая колониального ига. Эфиопы никогда не были рабами. И во всех схватках с неприятелем в первых рядах стояли воины тигре.

Совсем в недавние по историческим меркам времена, в 1896 году, итальянцы попытались захватить Эфиопию. Вооруженные новейшими по тем временам самозарядными винтовками и гранатами, поддерживаемые артиллерией, они вторглись с северо-востока в нашу свободную страну. И прокляли тот день, когда ступили на абиссинскую землю. Во всех военных академиях мира изучают битву под Адуа, в ходе которой эфиопские воины на верблюдах, с саблями и копьями, обратили в паническое бегство вооруженных до зубов итальянских захватчиков. Основной ударной силой под Адуа были воины-тигре. А практически все старшие командиры происходили из моего... из нашего с мамой рода.

Сегодня в эфиопской армии нелегко найти летчика амхарца или ороми, большинство пилотов – из племени тигре. Тигре составляют костяк всех боевых подразделений. Тигре – всегда бойцы! И я тоже – тигре!

Мы уже подходили к его подъезду, когда я спросила мальчика:

– А сам-то ты, Никола Паганян, хочешь быть скрипачом, музыкантом?

Он энергично замотал головой.

– Нет, не хочу! Но дед заставляет меня в музыкальной школе учиться, в клубе работников коммунального хозяйства. Говорит, вот твой отец не смог выучиться – смотри, как он теперь живет! Они с дядей, маминым братом, кафе возле платформы держат. Платформа, что за вторым пустырем, где электрички останавливаются.

Я кивнула.

– Тяжелая у отца работа, и денег мало. Дед говорит, если я выучусь хорошо играть, то с таким именем и фамилией меня на все свадьбы будут приглашать.

Я знала это кафе между железнодорожной платформой и будкой пригородных касс. Иногда, когда я ездила в институт, электричка была удобнее и быстрее, чем метро. Жалкий лоток примостился под блеклым тентом. Три пластмассовых столика со стульями размещались под двумя облупленными арками. Отсюда было недалеко до пригородных касс, и потенциальные посетители легче могли их заметить. Прямо на прилавке стояла электрическая жаровня с крутящейся внутри шаурмой. Там же была песочница с джезвами для кофе, а сбоку – старый обшарпанный холодильник для напитков и рундук-морозильник, набитый мороженым. Недавно над рундуком появился старенький китайский телевизор с небольшим выпуклым экраном. Для привлечения клиентов он постоянно был включен либо на новостях, либо на футболе. Изображение рябило. Два вечно усталых, немолодых уже армянина работали там то вместе, то поочередно двадцать четыре часа в сутки. Однажды я купила у них пломбир в вафельном рожке. Помню, как они оба с неимоверным удивлением глазели на мое нетипичное в этих краях лицо. Значит, один из этих «рестораторов» – отец юного скрипача Николы, тоже Никола.

– Так почему же ты против того, чтобы стать музыкантом? Свадьбы не любишь? Или скрипка надоела? – усмехнулась я.

– Нет! Скрипка не надоела! Надоело ее к себе прижимать все время!

Я слышала, что мальчик едва не плачет.

– И кем же ты хочешь стать, если не скрипачом?

Неоригинальный ответ его заставил меня вздрогнуть:

– Бандитом, конечно! Их все боятся!

Костя и дед Леша

От старых общежитий до моего двора – три минуты ходьбы. Было, как всегда, темно, и в сырую погоду тут следует особенно внимательно смотреть под ноги, чтобы не вступить в какую-нибудь гадость.

Под тусклым фонарем возле моего подъезда, как обычно, маячила высокая сутулая фигура Кости, моего первого и пока единственного мужчины. Хороший парень, неглупый, как мне казалось раньше. Наверное, можно сказать, симпатичный. С чувством юмора. Он на год раньше закончил ту же школу, что и я, – прекрасную гимназию возле Бородинской панорамы. Я думаю, что изначально он решил за мной приударить, чтобы повеселить своих друзей. Черная подруга – это ку-у-ул! Почти обезьянка и говорит по-русски – что может быть веселее?

Меня, честно говоря, появление в моей жизни Кости тоже вполне обрадовало. К семнадцати годам я не могла похвастать не только толпой ухажеров, но и наличием хоть каких-нибудь романтических отношений. Даже в школе с учителями мне было интереснее и комфортнее, чем со сверстниками. Комплексы, связанные с внешностью и неприкаянной жизнью, не давали мне спокойно существовать.

У меня уже давно не было обоих родителей. В разгар перестройки мама решилась съездить в Эфиопию проведать своих стариков и узнать заодно, на какие условия мы можем рассчитывать, если переедем туда жить. Самым близким для нас человеком в Москве был наш сосед – Алексей Матвеевич Феофанов, одинокий старик. Он много лет проработал переводчиком-полиглотом в каком-то закрытом институте и за несколько лет до моего папы получил маленькую комнату в нашей двухкомнатной коммуналке. В нашей комнате тогда жили бездетный особист с женой. С Алексеем Матвеевичем они практически не разговаривали, и он даже не знал, куда его соседи переехали. Они освободили жилплощадь за три дня до того, как в их бывшей комнате поселились мы. Вся наша непростая жизнь проходила на его глазах. Мы стали частью личной жизни старика, а он стал почти что членом нашей маленькой семьи. Улетая из Москвы, мама попросила Алексея Матвеевича остаться со мной на две недели, пока она вернется. Мне уже исполнилось пять лет, я была здоровым и спокойным ребенком, и мы с соседом друг друга очень любили. Он согласился провести со мной вдвоем все то время, что мама будет находиться в Эфиопии. Согласился... и остался со мной навсегда.

Мама и ее родители исчезли сразу же после ее приезда. Шел предпоследний год правления черных коммунистов. В то время погибли и бесследно исчезли тысячи людей. Узнать о маминой судьбе мне ничего не удалось. В эфиопском посольстве принимали бесчисленные письма, написанные рукой Алексея Матвеевича, но никакой реакции не следовало. Нам не смогли сообщить ни часа, ни дня, когда я стала круглой сиротой. Первый год Алексей Матвеевич еще пытался что-то разведать по каким-то «своим каналам», но тоже бесполезно. А потом Менгисту свергли. «Черный Сталин» позорно сбежал в Зимбабве к своему другу, полубезумному диктатору Мугабе. Эфиопия вроде бы начала приходить в себя, но следов мамы и ее родителей все равно так и не нашли.

Алексей Матвеевич мне заменил отца, мать – всех. Мы с ним окончательно стали семьей, неполной семьей, как принято называть в России таких, как мы. С большим трудом ему удалось оформить надо мной опекунство. А до того, как он смог, по крайней мере, получать за меня отцовскую пенсию, мы жили только на его деньги. Пенсии в начале девяностых были грошовыми! Алексей Матвеевич, как мог, подрабатывал переводами и даже брал учеников – нерадивых, но денежных студентов МГИМО. Потом какой-то фонд, учрежденный, как нам написали, для помощи семьям погибших воинов-афганцев, стал переводить уже вполне приличные деньги. Слава богу, материальные лишения окончились, и я могла позволить себе даже больше, чем большинство сверстников, живших с родителями. Но заслуг Алексея Матвеевича это никак не умаляло.

Я с удовольствием слушала истории старика о его жизни. Рассказчик он был отличный. Свой трудовой путь Алексей Матвеевич начал помощником машиниста паровоза на Северной железной дороге и даже не помышлял об образовании, тем более филологическом. В семнадцать лет он не только не знал ни одного иностранного языка, но и по-русски писал с большим трудом. Однажды во время отстоя на запасных путях железнодорожной станции Данилов они с машинистом оказались на своем паровозе в эпицентре сильной летней грозы. В кабину влетела шаровая молния и с треском взорвалась в полуметре от старика машиниста. Тот на месте скончался от разрыва сердца, а сам Алексей Матвеевич пережил шок и пролежал трое суток без сознания. Очнулся он, обуреваемый неимоверной тягой к знаниям.

Его лингвистические способности оказались необыкновенными, и каждый год дед Леша осваивал по несколько новых языков и наречий. Слава богу, знания его оказались востребованными. Ноне обо всех местах, где ему довелось работать, Алексей Матвеевич имел обыкновение рассказывать.

Я звала его дедом Лешей, и он был для меня всем на свете. Со сверстниками же у меня обычно не клеилось. Девчонки мне были неинтересны, а мальчиков с некоторых пор я была настолько сильнее во всех отношениях, что они меня просто боялись. Это касалось и тех ребят, с которыми я тренировалась у Батыя. Меня вполне устраивало их боязливое уважение. Честно говоря, я вообще не задумывалась о своей внешности. Просто знала, что я слегка другая. И это было для меня как-то естественно.

Все переменилось в один вечер, когда я ехала с тренировки домой в метро. Напротив меня в вагоне сидела группка из нескольких слегка выпивших мальчишек и девчонок на пару лет старше меня. Они весело трепались о чем-то своем, и вдруг один из парней поднял глаза на меня, и в них отобразился... испуг. Он перестал смеяться, толкнул локтем соседа и шепнул ему на ухо:

– Ну и страшила! Неужели и такую кто-нибудь трахать станет?

Шепот получился весьма громким, и вся компания обернулась на меня. Девчонки прыснули – и мне показалось, что вместе с ними мерзенько захихикал весь вагон.

Разумеется, я была вполне в силах врезать шептуну так, что на много недель он был бы избавлен даже от мыслей, кто кого станет или не станет. Ему бы оставалось только мечтать о том дне, когда он сможет на горшок заползти без посторонней помощи. Но я не встала и не подошла к нему. К чему это? Ну урою я этого гада, но сама ведь от этого не стану ни на йоту красивее! Я неловко и неубедительно притворилась, что не понимаю русского языка, и отвела взгляд в сторону. Я ненавидела себя и ничего не могла сделать – по моим темно-коричневым щекам потекли слезы.

Честно говоря, я не помню случая, чтобы я еще так плакала. Впервые я была оскорблена, и бешенство тигре уступило не воле и трезвому расчету, а простой женской жалости к самой себе. Не знаю, когда вышла та компания, во всяком случае, я сама пропустила свою остановку. Меня высадили на конечной станции. Я вышла на гулкую холодную платформу и еще долго сидела на лакированной деревянной лавочке и плакала. Мне нестерпимо захотелось обратиться к кому-нибудь и спросить, действительно ли я так уродлива, что не способна вызвать у нормального мужчины даже примитивную животную похоть. Но обратиться мне было не к кому.

Несколько недель я страдала про себя. Дед Леша видел, что со мной что-то происходит, но из деликатности не задавал мне никаких вопросов. А я по сто раз на дню всматривалась в свое отражение в зеркале и все больше убеждала себя в том, что я – урод!

Я даже записалась на прием в клинику красоты и удалила меленькую родинку над переносицей. Приятный врач-азербайджанец, владелец учреждения, был очень доброжелателен и даже не взял с меня денег за эту микроскопическую операцию. Но когда я спросила, можно ли мне увеличить грудь со второго размера до четвертого или, по крайней мере, до третьего, он выставил меня за дверь. Впрочем, я и сама уже решила, что большой размер груди меня тоже не спасет.

Но совсем скоро, незадолго до моих выпускных экзаменов, в школу зашел прошлогодний выпускник Костя Котельников. Мы, разумеется, были знакомы, когда он еще учился в школе, но никакого реального общения между нами не было. А сейчас он заглянул, чтобы навестить учителя математики, и, увидев меня, почему-то страшно оживился. Мы несколько минут пообщались в коридоре, и в итоге Костя пригласил меня в кино.

Честно говоря, я плохо помню ту дрянь, на которую мы пошли. Это было не важно. Главное, что для моей здоровой психики самого приглашения было достаточно, чтобы и тот давешний шептун, и весь хихикающий вагон одномоментно утратили значение. И когда мы встретились с Костей вечером возле входа в кинотеатр, я уже не понимала причину своей недавней тоски.

Фильм был из числа модных картин «не для всех». Снял его всемирно известный испанский режиссер, «шедеврами» которого было принято восхищаться. Картина, стоит отметить, была совершенно гармоничной: убогий сюжет, нечленораздельный сценарий, бездарная режиссура и унылая игра никудышных актеров. В среде «понимающих» это называлось «неординарным видением».

Мы с Костей не нашли в себе сил досмотреть испанскую галиматью до конца. Согласившись с моим предложением признать себя ничего не понимающим плебсом и прекратить самоистязание, мой ухажер предложил зайти в расположенное рядом с кинотеатром кафе, и мы несколько часов протрепались под кофе с мороженым.

Костя мне понравился. Как ни банально это звучит, но он был не как все. От него не веяло убожеством, он разбирался в литературе и музыке. С музыкальным слухом у меня «труба», но книг благодаря Алексею Матвеевичу я читала немало. Костя раздухарился и даже прочитал мне какие-то стихотворения собственного сочинения. Мне тогда показалось, что получилось неплохо. Как и все в школе, он ничего не знал про мои спортивные занятия. Меня это очень устраивало.

Костя жил на противоположном конце Москвы, но тем не менее проводил меня до подъезда. Перед тем как попрощаться, он неловко сгреб меня в охапку и поцеловал в губы. Чуть помедлив, я ответила. Несколько мгновений мы стояли, прижавшись друг к другу, и я почувствовала, что в брюках моего кавалера что-то твердеет и упирается мне в ногу. Поразмыслив, я поняла причину этого явления и, уже поднимаясь по лестнице, высоко подняла правую руку с оттопыренным средним пальцем. Это был мой торжествующий «fuck!» тому подвыпившему парню из вагона, его компании и... всему Московскому метрополитену.

Мы стали встречаться и ходить на всевозможные культурно-массовые мероприятия по несколько раз в неделю. Но однажды я вынуждена была извиниться и отменить запланированную встречу, так как вечером провожала деда Лешу на Ленинградский вокзал. Алексея Матвеевича пригласили в один из питерских музеев поработать пару месяцев с обнаруженными там материалами на каком-то редком языке. Старик обрадовался не столько неожиданной подработке, сколько своей востребованности и возможности погулять по любимой им Северной столице.

Поезд отходил в десять минут первого ночи. Когда состав плавно тронулся, я помахала Алексею Матвеевичу в окно и направилась по платформе в сторону здания вокзала и входа в метро. И тут подкравшийся сзади человек прикрыл мне глаза ладонями. Хорошо, что я сразу догадалась, что это Костя, а то... в общем, зная меня, понятно, что могло быть!

Меня очень растрогало, что Костя не захотел, чтобы я ночью возвращалась домой одна. Все-таки здорово иногда побыть слабой и беззащитной! Когда мы добрались до моего дома, метро уже не работало, и мне стало совестно отправлять ухажера восвояси. Я пригласила его заночевать у меня. Меня обрадовало, что сопротивляться моему предложению он не стал.

Костя никак не мог удобно устроиться на старенькой растянутой раскладушке, и я сама позвала его к себе в постель. У меня возникла идея позабавиться и помучить парня, и я специально нацепила в качестве ночнушки растянутую спортивную майку, из которой, естественно, все вываливалось. Я притворилась, что не просто страшно хочу спать, но что уже, собственно, заснула. «Во сне» я прижалась к его плечу грудью и даже поелозила немного по его руке. Мне стоило огромных усилий не захохотать в голос, слыша, как Костик скрипит зубами, но я продолжила развлечение.

– Спи скорее, подушка нужна! – пробормотала я ему куда-то в шею.

Костя вздрогнул, и тогда я закинула на него сверху свою ногу. Мое колено легло точно на ту продолговатую окаменелость, с которой я уже неоднократно соприкасалась через многочисленные слои нашей одежды, когда мы целовались. Сейчас эта забавная часть организма, не уместившись в Костиных трусах, выскочила через прорезь наружу.

– А это еще что такое? – решив проявить инициативу, я ухватилась за напряженный до предела член своего ухажера.

Костя не ответил, но замычал. Надо сказать, замычал он приятно. От зубной боли так не мычат. Я хихикнула и несколько раз интенсивно потерла натянувшуюся нежную кожу своей не слишком гладкой ладонью, привыкшей к рифленому грифу штанги и к грубым отворотам хлопчатобумажного кимоно, а не к маникюру.

– Приятно? – При полном отсутствии опыта в подобном мероприятии меня искренне интересовало, правильно ли я действую.

Костя перестал стонать и, прислушавшись к своим ощущениям, прошептал:

– В общем, да! Но в каком-то смысле я ощущаю себя морковкой, которую трут на мелкой терке.

– Ах так! – Я не на шутку обиделась, убрала руку и повернулась к нему спиной.

– Не обижайся! Я пошутил!

– Ваши шутки, молодой человек, х...вые! Причем в самом прямом смысле этого слова.

Очевидно, употребление ненормативной лексики Костю несколько шокировало. Ничего, пусть терпит! А я тем временем сделала вид, что хочу отпихнуть его, но от этого движения так выпятила зад, что все тот же твердый объект провалился у меня между ягодиц. Мои трусы вполне соответствовали современной моде и сзади были представлены лишь узкой шелковой тесемочкой, никак развитию событий не препятствовавшей. Чтобы хоть как-то себя проявить, я напрягла ягодичные мышцы. В результате Костя оказался крепко зажатым. Но вместо того, чтобы возмущаться, он приступил к оглаживанию и обцеловыванию моей спины и шеи. Иногда его ладонь проскальзывала под майку к моей груди и нежно сжимала ее, а иногда опускалась вниз, и я чувствовала, как подрагивающие пальцы ласкают мою попу.

– Я все равно оскорблена, – прошептала я. – Про морковку и терку – это очень обидно! Ты еще за это ответишь!

В общем, я доразвлекалась. Не знаю почему, но во мне не было не то что страха, но даже тревоги. Может быть, многолетние тренировки сделали свое дело, но в свой первый раз я не ощутила почти никакой боли. Одним словом, мне было очень хорошо. Костя заснул, не выпуская меня из объятий, и я с нежностью ощущала его горячее дыхание на своей груди. Пакостный образ засранца, что довел меня до слез в метро, умчался в черный тоннель ненужных и безвозвратных воспоминаний.

За окном начинало светать, мне было почему-то легко и весело. Впервые за долгие годы я ощутила, что действительно кому-то нужна в этом мире. Алексей Матвеевич, разумеется, не в счет!

Наши любовные ночи продолжались три недели почти без перерыва. За это время я привыкла не высыпаться, а круги под глазами были у нас обоих. Единственное, что мне мешало, это то, что я все время должна была подыгрывать в сексе своему партнеру. Почему все так устроено, что мужчина берет женщину, а она ему отдается. Я – тигре! И я не желаю никому отдаваться. Я сама должна брать! Несомненно, подобные размышления в конце концов могли бы привести нас обоих на прием к сексопатологу, но до поры до времени бурные эмоции, свойственные юношеской сексуальности, сглаживали проявления моих воинственных комплексов. А потом... а потом проблема снялась сама собой!

Я уже стала задумываться об организации жизни после возвращения деда Леши из его научного вояжа. Наши сексуальные излишества, несомненно, нарушали бы покой пожилого человека. Я, разумеется, считала себя уже достаточно взрослой и самостоятельной. Плюс к отцовской пенсии и все возрастающим поступлениям из Афганского фонда, я еще неплохо зарабатывала, помогая Батыю тренировать корпоративных клиентов. Разумеется, мне и в голову не приходило, что сам факт моих интимных отношений с кем-либо может явиться предметом для обсуждения. Но я очень любила и уважала своего старика и меньше всего на свете хотела бы причинять ему неудобства.

Но пока я размышляла о том, как и о чем мне предстоит пообщаться с дедом Лешей по его возвращении, произошло малоприятное событие.

В один прекрасный вечер Костя пришел ко мне домой с очень серьезным видом. Он заявил, что есть тема для очень важного разговора. Я приготовилась слушать. Костя, краснея и заикаясь, объяснил, что считает правильным жениться на мне, несмотря на то что не верит, что к моменту начала наших интимных отношений я была еще девственницей. Причем говорит это только для того, чтобы не выглядеть в моих глазах дураком. Уж больно легко у нас все в ту ночь получилось, развел он руками. Я продолжала слушать, хотя меня и подмывало объяснить парню, что он несколько заблуждается насчет серьезности моего отношения к его персоне и насчет степени и глубины моей заинтересованности в нем.

– Я считаю необходимым рассказать моим родным и близким о тебе, – бормотал он, – о твоих родителях... Все не очень просто, как ты понимаешь... Но я надеюсь, что ты поможешь мне доказать им, в смысле главным образом маме, что ты девушка, достойная стать моей женой.

Костик закончил свою речь, и на лице его воссияла удовлетворенная улыбка человека, справившегося с непростой задачей. Да, по поводу его умственных способностей я явно заблуждалась.

– То есть, если я правильно поняла, ты предлагаешь мне, женщине, которой ты по десять раз на дню исповедовался в страстной любви, мне, дочери русского офицера, дочери врача, доказывать твоей маме, что я достойна ее сына?

Я сдержалась, чтобы не дать ему по физиономии. Так или иначе, до тех пор он мне делал только хорошее.

– Ну в общем, да. А что тут необычного? Ты же знаешь, как беспокоится каждая мать о будущем своего единственного сына? Ты ведь, как бы это сказать, не совсем обычная девушка...

– Это что, тонкий намек на цвет моей кожи?

– Ну зачем ты... мм... – Он замялся так отвратительно, что я вдруг осознала, что место не любви, нет, но теплой симпатии в моей душе окончательно занимает раздражение.

– Или предмет для предполагаемого беспокойства – то, что у меня родителей уже нет? И как ты посмел заикнуться о том, что не веришь моим словам?! Неужели ты настолько не знаешь меня, что не понимаешь – мне было плевать на свою девственность, когда она была, и плевать на ее отсутствие сейчас?

– Да, я был не прав, наверное... Прости... – Он глупо и беспомощно развел руками, и бешенство захлестнуло меня всю.

– Наверное?! Да-да, конечно! И про маму понятно – сын есть сын! – закивала я, сдерживая нервный смех. – Костик! Дорогой! Сними штаны, пожалуйста!

– Зачем? – он беспокойно заерзал на стуле.

Я встала и подошла к нему. Костя, оцепенев, неотрывно смотрел в мои глаза. Я взяла в правую руку кожаный хлястик ремня, а левую положила парню на плечо. Один рывок – и ремень полетел на пол. Хлипкая пряжка развалилась на части, молния рассыпалась, и джинсы оказались стянуты почти до самых колен. Костя не понимал, что происходит. Он замер, раскорячившись на паркете. Нелепейшая, надо сказать, у него была поза! Я сунула руку под резинку Костиных трусов и вытащила оттуда его сморщенное с перепугу мужское достоинство.

– Знавали мы его и другим! Но ничего! – Я сжала жалобно сжавшийся кусочек плоти в ладони. – Прощай, приятель! Приятно было познакомиться!

– Почему «прощай»?! – воскликнул Костя.

Я с презрением оторвала свой взор от члена, впервые не порадовавшегося прикосновению моей руки.

– Я не с тобой, Костя! Я с ним попрощалась!

– Не понял.

– Повторяю для дураков: члену твоему я сказала «прощай»! Он лучше и, главное, умнее тебя! А с тобой я даже прощаться не буду! Ты – вали из моего дома! Подтягивай штаны и уматывай к своей мамочке! Давай быстро, на счет «три»! Раз!..

Сука я, конечно! Уже совсем скоро, задумываясь, я сама не понимала, почему это дурацкое «сватовство» привело меня в такое бешенство. Он же действительно хороший парень и действительно мне нравился. Да и не перестал, наверное, нравиться. Спас меня от комплекса неполноценности. Ну спорол херню, ну оказался не таким взрослым и сильным! И что? Зачем я так?! Можно было просто поставить на место и предложить задуматься о собственном поведении. Ведь я же не истеричка? Нет. Но я – тигре!

С тех пор Костя почти каждый вечер встречает меня возле подъезда моего дома. Он никогда не знает, когда именно я приду. Он стоит и ждет с одинокой розой в руке. Пару раз он успел мне пробормотать, чтобы я его простила. Я ответила ему вежливо и спокойно, что прощать мне его не за что. Просто он мне более не интересен и не нужен. Один раз мне домой звонила его мать, наверное, милая и интеллигентная женщина. Я объяснила ей, что у нас нет темы для общения. У нее прекрасный сын. Я очень хорошо отношусь к нему, но лично мне он в жизни ни к чему. Я, как женщина, не считаю себя обязанной брать в мужья молодого человека, с которым несколько раз переспала и в свое, и в его, судя по всему, удовольствие. Поговорив с Костиной матерью таким образом, я вначале осталась собой очень довольна – ведь именно так должна поступать в подобной ситуации сильная, уверенная в себе женщина. А потом... потом поняла, что произвела я, видимо, впечатление дуры! Дуры и б...и! И если бы я оказалась на месте Костиной матери, то безумно радовалась бы тому, что и сын, и вся семья оказались избавлены от такого «счастья». Иногда мне очень хотелось «прокрутить кино назад», но... Я оставалась собой.

Всякий раз Костя ломал свой цветок после того, как я отказывалась принять его, но сегодняшняя роза была такая красивая, что я пожалела ее и приняла колючее чудо из Костиных рук.

– Спасибо, Костя! Я поставлю ее в воду! – Я, как могла, доброжелательно кивнула ему. – Найди себе девушку, в конце концов! Чем здесь торчать, на танцы сходи или на концерт какой-нибудь. Или опять пригласи кого-нибудь в кино! Ты классный! Честно! Я тебе только благодарна за все!

– Мне, кроме тебя, никто не нужен! – глухо отозвался он.

– Тогда ты меня прости! – Я развела руками и оставила его стоять под фонарем.

«Ведь ты же, зараза, не хочешь, чтобы он с кем-нибудь шел в кино! Ты что, любишь его?» – это вопрос к самой себе. И ответ: «Нет. Но ты ведь хочешь, чтобы он где-то там маячил в качестве потенциальной собственности! И ты не хочешь, чтобы он кого-нибудь себе заводил! Сука!!!» – это я тоже самой себе.