Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2"

Саша Токсик
Стоп. Снято! Фотограф СССР
Том 2

Глава 1

На фото всё было правильно. Доярка и корова. Ничего лишнего, и тем более сомнительного. Вот только вид они имели неподобающий для серьёзного печатного органа. Рупора райкома КПСС Берёзовского района. И, тем более, для его первой страницы.

Василиса доверчиво тыкалась большой рогатой мордой доярке в щеку. Агриппина улыбалась. Улыбка, чуть смущённая и счастливая преображала её простое лицо. На щеках появились лукавые ямочки. В уголках глаз наметились морщинки, которые появляются у людей, которые часто и охотно смеются.

Один снимок рассказывал об Агриппине больше, чем несколько страниц автобиографии. Но по мнению товарища Комарова в жёсткие рамки советской прессы такой образ не укладывался.

Не понимаю я товарища Комарова. Конечно, поорать на безответных сотрудников милое дело для чиновника любой эпохи. Тем более что своим криком руководитель проводит между собой и подчинёнными чёткую грань: "я не с вами, вы накосячили – вам и разгребать". Это даже не гнев, а защитная реакция.

Но в глазах "ответственного сотрудника" явно светится злорадство. В данном антураже совершенно неуместное.

Это даже не родственное: "а я тебе говорила" с которым матери льют зелёнку на разбитые коленки своих чад, торжествуя и сочувствуя разом.

Ведь ясно, что если влетит, то и ему в первую очередь. Но что-то такое есть, из за чего скандал вокруг газеты греет его жалкую душонку.

Может, он тоже влюблён в Подосинкину и своим диктатом хочет сломить её ранимую натуру?

А что? Повесить её над административной пропастью за очередной "залёт". Потом показательно спасти, обогреть, приласкать… Действует безотказно. На себе недавно ощутил её благодарность.

Присматриваюсь к Комарову. На Ромео он не тянет. Хотя в таких непрезентабельных омутах водятся самые жирные черти.

Про личную жизнь его я ничего не знаю. Тут нет соцсетей, которые в минуту вывалят всю подноготную.

Может у него дом полная чаша и семеро по лавкам. А, может, женат на карьере и коротает одинокие вечера в обнимку с партбилетом и в мечтах о должностях и регалиях.

В голове всплывает товарищ Сатанеев из "Чародеев". Похож? Если волосики на лысину зализать, то похож.

–.. у аппарата, – весомо говорит Комаров.

В глазах торжество.

– В курсе… Альберт Ветров постарался, вы слышали про него… Стажёр… При преступном попустительстве… Принимаем меры… Сделаем организационные выводы…

Он замолкает, взгляд становится злым.

– Ветрова прислать? – уточняет Комаров. – Его самого не нужно? Понял, Эдуард Ашотович, будет исполнено, – он быстро кивает, словно на другом конце провода увидят его рвение. – Завтра всё будет у вас…

Он ещё какое-то время прислушивается, а потом аккуратно кладёт трубку.

В кабине повисает тишина. Слышно, как в коридоре кто-то сопит. Судя по тембру, кто-то внушительный. Нинель или мужчина с эскобаровскими усами.

– Над вами всё "Знамя Ильича" смеялось, – трагически восклицает он. – Всей редакцией.

– И? – выдерживаю его взгляд. Разговор этим явно не ограничился.

– Статью берут в "Ленинец", кривится Комаров. – Человеческая история им понадобилась. Так что… доработайте свой материал. Добавьте в него… живости там, душевности.

– И фото берут? – уточняю

– Его тоже, – на лице Комарова искренне недоумение, – занесёшь мне в кабинет плёнки свои… негативы… я их в область отправлю.

– Там плёнки не нужны… – пытаюсь объяснить, что контраст я вытягивал на печати и лучше подойдет готовая фотография.

Мои слова летят ему в спину. Комаров выходит не слушая. Из коридора слышен возмущённый писк Нинели и шипение "ответственного работника". Он с ходу врезался в живую пробку, которую образовали в коридоре любопытные сотрудники.

– Так это, получается, хорошо? – удивлённо говорит Уколов. – В "Ленинец материал забрали. Не каждый месяц такая удача! Чего он взбеленился?!

"Ленинец" – это серьёзно. Пухлое еженедельное приложение к областной газете. В той же убогой двухцветной полиграфии, но уменьшенном, почти журнальном формате. На моей памяти он переживал упадок. Скатился в джинсу и заказуху, прежде чем сдохнуть, уступив дорогу глянцу.

Ваграмян его потом и задушит. А потом удачно приватизирует в свою пользу всё, что останется.

Зато сейчас, при полном отсутствии конкуренции, "Знамя Ильича" и "Ленинец" находятся на вершине пищевой цепочки. Вот и забирают из районок "сливки".

Никто не в обиде. Уколыч радуется. Наверно, ему гонорар заплатят. Интересно, перепадёт ли что-нибудь стажёру?

– Не знаю, что ему нужно, – устало машет ладошкой Подосинкина.

Эмоциональная встряска оставила редакторшу без сил. Тут же этим пользуюсь.

– Алик, ты куда?

– Плёнки относить, Марина Викторовна, – отвечаю, – слышали, что товарищ Комаров сказал.

Никакие плёнки я никуда, конечно, не несу. Он требовал "сегодня", а до вечера ещё далеко.

То, что фото взяли в "Ленинец" радует по двум причинам. С одной стороны – это престиж. Стажёр, в профессии без году неделя и печатается на всю область.

Тут же понимаю, что это чистая везуха. И повторится она, скорее всего, нескоро. Значит, строить серьёзные планы на основе подобных успехов не стоит.

Вторая причина весомее. Мой подход находит отклик. Наивная и человечная фотография понравилась кому-то из начальства, и сама пробила себе дорогу. Уверен, что на пути встретится ещё немало идиотов с собственным драгоценным мнением. Но радует, что ситуация в принципе не безнадёжна.

С этими мыслями завожу мопед и направляюсь в Кадышев. Людмила Прокофьевна не иначе как заждалась моего визита.

Богиня сельской торговли, как обычно, восседает в своей каморке без окон. Одной рукой она артистично препарирует стопу бумаг. Пальцы второй порхают над массивным агрегатом. Сначала мне кажется, что это какой-то древний ноутбук. Я даже на всякий случай глаза протираю, дабы избежать ошибки.

Нет, это всего лишь калькулятор. Цифры загадочно мигают зелёным. Кнопки сыто щёлкают. Но по сравнению с виденными в этом кабинете, это – верх прогресса. И более того скажу, ещё и пижонство.

– Подожди пять минут, – без всякого "здрасти" заявляет мне заведующая.

Киваю в ответ и устраиваюсь на стуле. Хуже нет, чем человека с мысли сбивать. В кабинете разглядывать особо нечего. Полки забитые папками. На стене несколько грамот и один вымпел. За спиной двухъярусный сейф, или точнее "несгораемый шкаф". На сейф это слегка облупившееся сооружение не тянет.

Хозяйка помещения с обстановкой резко контрастирует. На ней снова костюм, на этот раз темно-синий. Вместо брюк узкая юбка-карандаш, которая сидит безупречно. Макияж хоть и грешит модной синевой на веках, но не режет глаз. На шее сразу несколько золотых цепочек разной длины и толщины. На самой длинной висит кулон в виде ключика. Кулон игриво притягивает внимание к пиджачному вырезу.

Людмила Прокофьевна весьма хороша собой, и знает себе цену. Кажется, она замечает мой взгляд, но не обращает на него внимания.

Это редкость. Женщины всегда чувствуют, когда за ними наблюдают. Но реагируют по-разному. Одни начинают двигаться кокетливее, словно напоказ. Выставляют зрителю улучшенную версию себя.

Другие нервничают, дёргаются, начинают стесняться и ошибаться после чего, либо уходят, либо дают наблюдателю втык.

А у заведующей полный дзен.

– У вас что, бухгалтера нет? – спрашиваю, когда стопка бумаг заканчивается. – Или кто там этим должен заниматься по штату? Вряд ли вы.

– Деньги счет любят, – сердито говорит она, как будто в этот раз чего-то недосчиталась, – ты чего пришёл?

В интонации читается "припёрся", но она сглаживает углы. Не верю, что она не помнит о нашей договорённости. Просто решила показать характер.

– Вот, – кладу перед ней шоколадку "Цирк".

– Подкупить меня решил? – фыркает заведующая, но с любопытством.

– Беспокоюсь я о вас, Людмила Прокофьевна, – говорю, – Бри… то есть передовые учёные выяснили, что от сидения в тёмном помещении без естественного света у человека уходит радость. А шоколад содержит тот самый гормон радости, который в вашей ситуации просто необходим.

Заведующая смотрит на плитку и заливается смехом.

– Едва ли её хватит, чтобы вернуть мне радость – убирая слёзы платочком, так чтобы не размазать тушь, говорит она, – но за попытку спасибо.

– Я ещё привезу, – киваю с серьёзным лицом, – мне нетрудно.

– Кофе будешь? – примирительным тоном говорит заведующая.

Она раскрывает сейф и достаёт настоящую ценность. Банку растворимого бразильского "Пеле". Честь мне оказана немалая, поэтому соглашаюсь.

Людмила Прокофьевна наклоняется к чайнику, а моё сердце предательски ухает вниз. Вижу её обтянутую юбкой попу и думать ни о чём не могу. Фигура у неё куда сочнее, чем у тощей редакторши. Зрелая, основательная.

Надо срочно что-то решать с этим спермотоксикозом. Скоро на людей кидаться начну. Главное, столько барышень кругом, и с каждой возможна своя засада.

– Вы насчёт книжных узнали? – спрашиваю пока нагревается чайник.

Процесс это не быстрый. До технологий мгновенного кипячения ещё десятилетия.

– Узнала, – кивает заведующая. – Вот держи список.

Она передаёт мне тетрадный лист, исписанный аккуратным ровным почерком. На нём указана пара ближайших райцентров и десяток крупных сёл с паролями и явками. То есть с адресами и названиями магазинов.

– Ты что, библиотеку собираешь?

– Да, – киваю, – люблю книги, источник знаний.

– А у меня не купишь? – неожиданно говорит заведующая, – а то завалялись… Все полки дома заняты. Даже ставить некуда.

Она открывает ящик стола и выкладывает передо мной уже знакомые тома Ефремова и Блока. И смотрит с любопытством. Значит, книжный по соседству уже посетила, и про меня ей рассказали.

– И сколько хотите за них, – спрашиваю.

Заведующая с улыбкой называет цену в три магазинных.

– А в магазине я уже их не найду? – уточняю.

– Попробуй, – она снова кивает и улыбается.

– Блока возьму, очень уж я серебряный век уважаю, – соглашаюсь, – а вот Ефремова только по себестоимости. И то исключительно из уважения к вам.

– Не нравится фантастика?

– Просто уже читал.

– Сколько заберёшь? – уже по делу интересуется она.

– Блока пару экземпляров, – прикидываю я свои возможности. – Ефремова лучше в другой раз. Или, максимум, одну книжку. Больше денег нет.

– Я могу тебе одолжить, – ласково предлагает она. – Заберёшь сейчас, отдашь потом.

– Спасибо, Людмила Прокофьевна, но я не готов так рисковать, – поясняю. – Случись чего, я с вами не расплачусь. Так что лучше медленнее, но надёжнее.

– Хорошо, – неожиданно легко соглашается она. – И учти, я…

– Никогда их в жизни не видели, – продолжаю вместо неё, – Не волнуйтесь, дальше меня это не уйдёт.

Заведующая погружается в мысли. Пока она насыпает кофе и разливает кипяток по чашкам, не произносит ни слова.

– Интересный ты человек, Альберт Ветров, – говорит она, – сам ходишь чёрти в чём. Я бы в таком в огород, курей кормить не вышла. А рассуждаешь о деньгах. О больших деньгах.

– Я фотограф, – говорю со всей искренностью, – мне аппаратура нужна. Она очень дорогая. Я на неё если заработаю, то к старости. А мне сейчас нужно.

Взгляд у заведующей смягчается. Мой аргумент кажется ей весомым. Если понимаешь другого человека, с ним легче сотрудничать.

– Ты мне фотографии обещал, – меняет она тему, – опять зажал?

– Ни в коем случае, – достаю из рюкзака папку и выкладываю перед заведующей фотографии Лиды.

Одну за другой. Сверху, как козырным тузом, накрываю стопку фотографией в купальнике на причале. Работница торговли залипает. Не зря Подосинкина в бутылку полезла. Фото получилось не только красивым, но и очень чувственным.

Оно притягивало взгляд. Оно будоражило. И если в мужчинах оно вызывало понятные чувства, то в женщинах, скорее всего, ревность. Чем заслужила эта мелкая соплюшка, чтобы её ТАК сняли?

– Эффектно, – кивает наконец заведующая. – Ты не врал, у тебя действительно талант.

– Тогда можно еще одну просьбу?

– Ну ка?

– Никто из ваших знакомых свадьбу играть не собирается?

– Зачем тебе?

– Хочу предложить себя в качестве свадебного фотографа.

Она прикидывает что-то в голове.

– Фото оставишь, чтобы я показать могла?

– Да, пожалуйста!

– И сколько ты хочешь? – заведующая готова торговаться.

– Бесплатно.

– Скооолькоо?!

Кажется, я наконец, сумел её удивить.

– Безвозмездно. То есть даром, – повторяю я.

– А тебе зачем? Водки хочешь выпить на халяву? – её губы презрительно кривятся.

– Я не пью на работе, – терпеливо объясняю. – Я знаю себе цену. Пока она – никакая. Даже ниже, чем ноль. Потому что люди могут пригласить незнакомого фотографа и остаться совсем без снимков. Они рискуют. Поэтому мне нужна репутация. Нужно, чтобы обо мне узнали. Быстро, только кошки родятся.

– Хорошо, я поспрашиваю, – на лице Людмилы Прокофьевны уже нескрываемое удивление. – И ещё. Может, тебе нужно чего? Помочь? Достать?

Неужели у неё совесть проснулась, после того как она меня с книжками кинула? Или это снова корысть? Узнать, что я попрошу и использовать в своих целях?

– Есть одно…

– Так ты не стесняйся!

– Можете достать мне пепси-колу?

* * *

Почему я позволил так нагло кинуть меня с книгами? Я не считал их серьёзным источником дохода. «Хапнуть» первоначальный капитал, чтобы купить аппаратуру и одеться приличнее. Не более.

Слишком велик риск зарваться и влететь по-крупному. Два пацана на мопеде быстро примелькаются в районе. Пойдут слухи. Проснётся любопытство. А в СССР есть органы, у которых любопытство, – это главная профессиональная черта. "Если кто-то, кое-где у нас порой, честно жить не хочет".

Участие ловкой заведующей даёт этой схеме ещё какое-то время продержаться. Меньше прибыль, выше надёжность. А потом можно и вовсе "соскочить", замкнув их напрямую с городским книголюбом. Так что тёзка знаменитой "мымры" еще и услугу мне оказала.

К Комарову я прихожу под самый конец рабочего дня

– Принёс? – спрашивает он с порога.

– Да, вот, – я выкладываю перед ним рулон с плёнкой и специально отпечатанное фото, – передайте, пускай они лучше готовый снимок возьмут. Там контраст выше…

– Передам, – Комаров не спорит и кажется мне озадаченным, – слушай, Ветров, – говорит он, – ты завтра принеси мне негативы своих прежних фотографий… ну, тех, что с "комсомолкой".

– Зачем? – искренне удивляюсь я, – если нужно, я ещё сделаю.

– Что за моду взял со мной спорить?! – неожиданно взрывается он, – Сказано, негативы неси, а зачем – не твоего ума дело. Серьёзные люди тобой заинтересовались, – также неожиданно успокаивается он, – может, на выставку твои работы отправят. А это для всего района почёт! Смекаешь?! Ты теперь не парень с улицы. В газете работаешь. Должен думать о престиже своего печатного органа и трудового коллектива.

– Принесу, – буркаю я.

Комаров светлеет лицом и даже прощается по-человечески. Вариант с выставкой звучит заманчиво. Но всем своим жизненным опытом я чувствую. От предложения Комарова отчётливо воняет дерьмом.

Я засыпаю, катая в голове каждое нашей беседы и пытаясь понять в чём подвох. Кому могли понадобиться мои съёмки и зачем? Но скоро все эти мысли заслоняет попа Людмилы Прокофьевны.

Срочно нужно кого-то себе найти. В юношеском теле с бушующими гормонами со своим взрослым и циничным сознанием я больше в добровольном монашестве не протяну.

А наутро эта проблема решилась сама собой. К нам в деревню белых женщин подвезли.

Глава 2

Известие сообщает мне Женька. Его при этом аж распирает от нетерпения.

– Студентки приехали, – выпаливает он с порога.

– Какие студентки? – удивляюсь.

Моя голова забита сейчас другим. Шоколад шоколадом, но отдавать поляну без боя нахальной Прокофьевне я не собираюсь. Для этого и прихожу к Женьке на следующее утро сразу после пробежки. Но сбить его с темы невозможно. Приходится слушать.

– Практикантки, – таращит он глаза, – на раскопки, ты чё, забыл?!

Понимаю, что "Штирлиц близок к провалу". Очевидно, такое событие никак не могло сгладиться из моей памяти.

Я не первый раз ловлю на себе удивлённый Женькин взгляд. Мои новые поступки далеко не всегда укладываются в характер прежнего Алика Ветрова.

Многое списывает инерция сознания. Намного легче поверить, что твой знакомый зазнался, "словил звезду", начитался странных книжек или повёлся не с теми людьми. Выражение "как подменили" мало кто понимает буквально.

На дворе не средневековье. В одержимость бесами никто не верит. К тем немногим, кто верит, особо не прислушиваются. Атеизм на дворе.

Тем более что перемены во мне приходятся Женьке по душе. Авантюрная натура приятеля с восторгом одобряет любой кипеш. Так что все сомнения растворяются в новых впечатлениях.

А после обретения мопеда, новой работы и фотосессии со стервой Лидкой, которая меня слушалась как паинька, я пользуюсь у Женьки неограниченным кредитом доверия.

– Не до них сейчас, – говорю максимально уклончиво.

Нужный эффект достигнут. Женька краснеет от волнения и взахлёб объясняет ситуацию.

Несколько лет назад недалеко от Берёзова археологи нашли стоянку древних людей. Каких именно и насколько древних – Женька не знал. Его интересовали исключительно наши современники. Точнее, современницы.

Каждое лето в небольшом перелеске за рекой начинались раскопки. Туда приезжали на практику студенты-историки областного универа. Если верить другу, по большей части женского пола. Как говорится, все стареют, кроме второкурсниц.

В нашей области где ни копни, наткнёшься на каких-нибудь сарматов, абашевцев и прочих протославян. Я уверен, что археологи выбирают место для раскопок, ориентируясь не на ценность находок, а на близость леса, речки и источника самогона. Наш райцентр в этом плане подходил идеально. Тишь и гладь.

– Пошли позырим на них! – притопывает на месте Женька.

– Зачем?! – изумляюсь.

– Ты чё?! – не понимает он, – городские же.

По мнению Женьки, городские девушки созданы нам, парням, на погибель. Они носят узкие джинсы и короткие шорты. Они бесстыдно раздеваются на жаре до купальников. Они кокетливо хихикают и стреляют глазами. Словно сердцеедка Лидка на максималках. Только их ещё и много.

Практиканток всегда сопровождает несколько старшекурсников. Они хранят наивных дев от назойливого внимания местных. Прецеденты были, но черенки от штыковых лопат оказались весомым аргументом. Теперь принцип "смотреть можно, трогать нельзя" крепко вбит в головы Берёзовским ловеласам.

Раскопки стали бесплатным цирком для всего пубертатного населения Берёзова. В этом они превосходят даже стоянку поезда Адлер-Гомель.

– Зырить зачем? – говорю, – знакомиться надо.

Да нуу… – разочарованно тянет мой приятель, – они студентки же.

– Не вешай нос, Жендос! – хлопаю его по плечу, – мы ведь для них аборигены.

– Что ты гонишь! – возмущается Женька, – аборигены в Африке.

– "Абориген", это местный житель! – объясняю, – женщины падки на экзотику.

Женька нифига не понимает, но вдохновляется.

– Сейчас пойдём? – с готовностью предлагает он.

– Позже, – сдерживаю его, – сейчас у нас другое дело. У тебя деньги есть?

– Есть, – честно кивает Женька. – Пятнадцать рублей. Я на джинсы коплю. На "фирму".

Коротко объясняю ему ситуацию с книгами. Коммерческая жилка в Женьке Ковалёве сильна. В моём будущем он нырнёт в бизнес, как только откроют первые кооперативы. Со временем откормится там в настоящую акулу. Так что мою мысль он ловит с полуслова.

– Я по знакомым пробегу, – говорит он, – занять попробую. А ты пиши список, что брать.

Через час Женька стартует на мопеде. У него список магазинов, которые отдала мне заведующая и семьдесят два рубля денег. Всё, что мы сумели набрать методом "быстрого чёса".

Мы с приятелем решаем собрать "сливки" с книжных сельмагов, прежде чем до них добрались лапки "гламурной мымры". Так я про себя начал называть Людмилу Прокофьевну.

Пока она понятия не имеет, какие книги брать. В этот раз просто собезьянничала, повторив мою покупку. Но у неё есть связи и знакомства. Нащупав непыльный источник заработка, она его уже не отпустит.

Торговцы в моём понимании, это особая категория людей. Они мыслят прибылями. Они что угодно продадут, потом купят и снова продадут, но уже дороже. Нельзя на них за это обижаться. Они просто такие есть. Главное, самому в их глазах не оказаться товаром.

В будущем собираюсь перекинуть эту тему полностью на Женьку. Я фотограф, а не барыга. У того от азарта аж веснушки побелели. Сегодня будет летать от магазина к магазину как медовая пчёлка.

Тем временем я иду приобщаться к науке.

* * *

Лагерь археологов спит. На боках палаток блестит роса. К чахлому костру тоскливо жмутся дежурные. На длинном дощатом столе под брезентовым тентом видны остатки праздника. Кружки, стаканы и подозрительно знакомая ёмкость, объёмом в три литра.

Дело ясное. До утра изгиб гитары жёлтой обнимали. Сразу видно, выучка не селянская. Я начинаю привыкать, что в восемь утра день уже перевалил в фазу деловой активности. А эти дрыхнут.

Дежурные поднимают голову. Приветливо машу им и поднимаю фотоаппарат. Щёлк! Они выдавливают из себя кислые улыбки. Отхожу чуть дальше, чтобы захватить весь лагерь. Щёлк!

Главное вид при этом сохранять максимально невозмутимый. Если фотографирую, значит, так надо. Положено, значит.

Палатка рядом со мной начинает шевелиться и из неё высовывается коротко стриженная голова. Не пойму, мальчик или девочка?

Голова поднимает ко мне заспанную мордашку. Вскидываю камеру. Щелкаю.

– Ой, вы кто?!

Девочка. И очень симпатичная. Блондинка со стрижкой "под мальчика", строгим прямым носиком и пухлыми губами. Бомбическое сочетание. Вид милый и помятый. На щеке отпечатались контуры рюкзачного кармана.

– Альберт Ветров, корреспондент районной газеты, – представляюсь по всей форме, – делаю репортаж о раскопках. А вы кто?

– Надя… ой! – девушка вдруг резко прячется.

– Надя, я не кусаюсь, – говорю терпеливо.

– Я сейчас, – раздаётся из палатки.

Изнутри слышится возня и громкий шёпот.

… Кто там?!.. фотограф… молодой?.. вроде да!.. вроде?.. да я не разглядела… дура ты, Надька… симпатичный? да я его не видела толком!

Надя появляется вновь. За эти две минуты она успела привести в порядок волосы и подкрасить реснички.

– Здравствуйте, Альберт, – она прикусывает губку от любопытства, – А почему вы так рано? Мы на раскопки только после обеда пойдём… И почему не предупредили… мы бы подготовились…

Надя засыпает меня словами. Пытается перехватить инициативу в разговоре и вернуть себе уверенность. На ней белая спортивная маечка с короткими рукавами и голубые шорты. Длиннее, чем позволяли себе модницы двадцать первого века, но тоже очень эффектные.

– Не надо готовиться, – говорю, – я за естественную красоту. Что естественно, то не безобразно.

– Как вы это хорошо сказали! – из палатки выныривает ещё одна девушка. Жгучие тёмные локоны. Спортивная фигура. Почти с меня ростом. – Юлия, – протягивает она ладошку.

– Альберт, – с серьёзным видом отвечаю на рукопожатие, – и это не я сказал, а Сенека. Римский философ. Не проходили ещё?

– Мы пока больше по славянам и древней Руси, – морщит носик Надя, – "Лепо ли бяшите братие… "

Юля фыркает от смеха.

– Что копаете? – интересуюсь.

В дни юности я достаточно покатался по раскопкам, чтобы поддержать разговор. Это прекрасный способ выпить на природе. Приятели-историки оборудовали себе на государственные средства загородные берлоги и не вылезали оттуда месяцами. У одного даже лЕдник был. По технологии шестнадцатого века. Про полевые бани я вообще молчу.

– Мезолит, – к нам присоединяется третья студентка. – У неё русая коса и немного простодушное округлое личико.

– Скука, – вздыхает Юля.

– Не скажи, – спорит с ней третья, – вчера Ленка трапецию нашла, так ей одной банку сгущёнки выдали! В одно лицо!

Судя по тону девушки, лицо у Ленки после такого непременно должно треснуть.

Сгущёнка – третья по значимости валюта советской эпохи после водки и колбасы. Особое хождение имеет среди туристов, геологов и прочего бродячего народа. Заветные синие баночки даже в нищие 90-е можно было найти на турбазах. А ещё её можно варить…

Страдания третьей девушки по сгущёнке понятны. Фигура выдаёт в ней сладкоежку. Она не толстая, но пухлая в нужных местах, а грудь просто роскошна. Для местных была бы идеалом красоты. Берёзовская Венера.

В этот момент вспоминаю Женьку. Ему бы понравилась.

– А вас как зовут? – обращаюсь к ней.

– Татьяна, – та слегка краснеет

Лагерь просыпается. Из большой шатровой палатки тянутся на водопой сутулые хмурые фигуры старшекурсников. Один, привлечённый шумом, сворачивает в нашу сторону.

– Посторонний? – оглядывает он меня, – кто такой.

Старшаку тяжко. Глаза у него красные, волосы всклокоченные. На тощей шее подпрыгивает кадык. Пивка бы ему сейчас. Смотрит недружелюбно. У него есть надежда сорвать всю свою похмельную боль на ком-то конкретном. Но я уже обзавёлся лояльным лобби.

– Серёж, это корреспондент! Из газеты! – повисает на нём Юля, не стесняясь тесного физического контакта.

– Не корреспондент, а фотограф, – встревает Надя, недовольная, что её опередили. Она, вообще-то, меня первая встретила.

– Серёж, а может его чаем напоить?! – предлагает заботливая Татьяна.

Серёжа морщится оттого, что его встряхивают. Его явно мутит.

– Дежурным скажите, – мотает он головой, – пусть напоят и накормят. Завтракать будешь? У нас оладушки. – Он протягивает мне ладонь, – Серый!

– Алик! – я принимаю правила игры и представляюсь неформально. – От оладушков не откажусь.

– К Николаичу его проводите потом, – говорит Серый и теряет к нам интерес.

Его куда больше притягивает двадцатилитровая фляга с водой, которая стоит недалеко от костра дежурных. Пожар внутри требует влаги.

– Да что там за оладушки! – проявляет неожиданную хозяйственность Юля, – небось горелые всё.

По её виду понятно, что она бы такого точно не допустила.

– Зато со сгущёнкой, – мечтательно добавляет Татьяна.

– Куда тебе ещё! – щиплет её за бочок Надя.

Девчонки резвятся вокруг меня, с гордостью поглядывая на остальных. Они ведут меня по лагерю, показывая камералку, "лежбище слонов", так называется шатёр, где обитают старшаки, продуктовый склад, лопаты и прочие достопримечательности.

Время от времени я вскидываю камеру и щёлкаю. Мои спутницы в этот момент почтительно замолкают. Официальный статус и то, что я "при деле", а не шляюсь просто так, поднимает меня в их глазах на серьёзную высоту.

Оладушки действительно плоские и подгоревшие. Юля тут же обращает на это внимание и затевает перебранку с некой Ленкой, одной из дежурных. Это привлекает ещё больше внимания и пока я завтракаю, свита вырастает как минимум втрое.

Самые первые, Надя, Юля и Татьяна заключают между собой военный союз и дружно обороняют меня от окружающих.

Парни на раскопках тоже присутствуют, но их оттёрли на задний план. Во-первых, их явно меньше. Девушки в этом возрасте вообще более склонны к авантюрным поступкам, таким как спонтанные поездки, сомнительные знакомства и ранние браки.

Мужской пол уже в это время больше ценит уют, комфорт и мамины котлетки. Большинство их однокурсников сейчас чихают в пыльных архивах. А девушки любят простых романтиков.

Те немногие, кто всё же приехал на раскопки, старательно изображают равнодушие и скуку, чтобы сберечь остатки хрупкой самооценки.

К палатке руководства я подхожу во главе небольшой толпы. Профессор Аникеев, про которого я уже наслышан, похож на лешего. Лохматый, с большой всклокоченной бородой. Принадлежность к цивилизации в нём выдают только очки. Профессор подслеповато оглядывает нас, кажется, опасаясь стрелецкого бунта. Известие, что я из районки его заметно успокаивает.

– Так, ваши уже были, – говорит он и описывает даму, в которой я узнаю Нинель.

Поражаюсь её расторопности.

– Руководство приняло решение дополнить фоторепортажем, – импровизирую, – советское студенчество на передовых рубежах науки… уникальные находки… популяризация быта пролетариев доисторической эпохи…

Аникеев, слушая эту чушь, морщится как от зубной боли. Девушки в восторге.

– Вы, надеюсь, в статье это писать не будете? – говорит он.

– Я только фото делаю, – поясняю, – статьи другие люди пишут. Специально обученные.

– Хвала небесам, – облегчённо вздыхает профессор, – тогда делайте свои фото. Только на раскоп мы ближе к вечеру пойдём, когда жара спадёт. Вас это устроит?

– Мне так даже лучше, – отвечаю, – освещение больше подходит.

– Ну вот и ладушки, – профессор обводит мою свиту строгим взглядом, – девочки, а вы что столпились? На завтрак, а потом быстро в камералку!

Сзади меня раздаётся печальный стон. Праздник закончился, наступают трудовые будни.

– Можно, я пока быт поснимаю? – спрашиваю.

– Сколько угодно, – великодушно разрешает Аникеев.

Получив верительные грамоты и оставшись в одиночестве, я, наконец, заряжаю плёнку. Да, всё это время я ходил и щёлкал пустой фотокамерой. Зачем мне фотографии палаток и лопат? Люди и только люди.

Дежурная наливает половником чай в эмалированные кружки. Брюнетистая Юля кусает оладушек, недовольно морща нос. Надя скармливает свой завтрак приблудившейся местной собаке.

Эти снимки не пойдут в газету. Я набиваю руку. Привыкаю к камере. Заодно тренируюсь, подмечаю, ищу особенные черты их научно-походного быта. Это любитель доволен собой. Профессионал учится всю жизнь, получая кайф от самого процесса.

Фото потом Аникееву отдам. Это сейчас он молодой, да ранний. Скитается по задворкам и копает всякую ерунду. А в моём будущем заматереет, всерьёз займётся охраной исторических памятников и станет серьёзной фигурой. Хорошие отношения с таким человеком не повредят.

С фоторепортажем, думаю, тоже проблем не будет. Дам Подосинкиной хорошую фактуру, вряд ли она откажется. Так что я, получается, даже не соврал.

Ко мне тем временем привыкают. Только видно, что девчонки немного позируют. Но это их обычное состояние. В камералке они быстро приходят в себя. Работа там кропотливая и требует внимания. Найденные осколки каменных орудий надо отмыть, промаркировать и записать в журнал.

Мезолит – действительно скучнейшая эпоха. Даже топора каменного не найдёшь. Мамонты уже вымерли. За оленями и зайцами народ бегает с копьями и луками, а ножи делали наборными, вставляя в деревяшку каменные зубья как у пилы. С виду и не догадаешься, что эти обломки камня шлифовала человеческая рука многие тысячи лет назад.

– А как вы тут вообще время проводите? – снова завожу разговор.

– Да мы только позавчера приехали, – говорит Татьяна. – Песни поём… землянику собираем… на речку ходим… – перечисляет она.

На словах о землянике Надя с Юлей обмениваются быстрыми взглядами. Домашние девочки вырвались из-под родительского крыла и спешат быть взрослыми.

– А вы фото нам покажете? – спрашивает Юля.

– Могу даже подарить, если хотите, – говорю.