Текст книги "Змеи и виртуозы"

Сав Р. Миллер
Змеи и виртуозы

LAV. Темный роман

Sav R. Miller

Vipers and Virtuosos (Monsters & Muses Book 2)

Русификация обложки Юлии Данилиной

Copyright © by Sav R. Miller. All rights reserved.

© К. Бугаева, перевод на русский язык

В оформлении макета использованы материалы по лицензии © shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог
Райли

Кровь. Повсюду кровь.

Она прилипает к моим ладоням.

Обжигает глаза, стекая на лоб.

Запах смерти ударяет в нос, пропитывает воздух, будто ядовитый дым, и я могу думать только о том, как разозлится мама, когда вернется домой.

Пытаюсь пошевелиться, и перед глазами все плывет: причина в крови и внезапной острой боли, пронзившей позвоночник, по крайней мере, мне так кажется. Какой ни была бы причина, пошевелиться я не могу, мне не хватает воздуха.

Что, если он вернется?

Воздух вырывается из легких при каждом выдохе и выталкивает забившую горло густую слизь.

Я ощущаю пульсацию внутри, эхом разносящуюся по телу: толчки в ребрах, в плечах, в ногах.

Мне удается поднять руку и провести по животу. Указательный палец цепляется за края ткани, что кажется странным.

На мне платье.

После холодной ранней весны наконец стало тепло, и потому я в одном платье. Но почему посредине на нем разрез?

Надавливаю кончиками пальцев, и количество выделяемой влаги увеличивается. Мне больно, но я продолжаю, надеясь получить возможность выяснить, что произошло, и все изменить.

Волны боли не оставляют тело в покое, но по непонятной причине я ощущаю ее больше всего в животе. Похоже на цунами, еще не достигшее берега, я дрожу от глухих ударов по всему телу.

Лежу, истекая кровью, на белом ковре моей матери.

Боже, она будет вне себя от злости.

Собрав последние силы, привожу тело в движение. Я должна уйти отсюда, пока не стало хуже, хотя сейчас трудно представить, что такое возможно.

Стоит пошевелиться, и осколки стекла впиваются в спину, я пытаюсь найти на полу то, что мне поможет.

Шаги, нарочито тяжелые, отдаются в голове. Страх ледяными каплями струится по позвоночнику, будто из подтекающего крана, – тело распознает опасность до того, как это успевает сделать мозг. По затылку бегут мурашки, и я падаю обратно так тихо, как только способен человек, и замираю, надеясь, что этого достаточно. Возможно, они решат, что я мертва, и оставят меня в покое.

Впрочем, больше уверенности мне бы не помешало.

Мужчины, с которыми встречается моя мать, получают удовольствие от резни.

Затуманенное зрение все же позволяет разглядеть склонившуюся надо мной темную фигуру, в руке я замечаю зажатый осколок. Желтые глаза со взглядом маньяка обращены ко мне, на лице появляется зловещая улыбка.

Ремень и штаны его расстегнуты, бордовые следы пальцев и ладоней покрывают шею, лицо и белоснежную некогда рубашку.

Все внутри меня противится, пытается избавиться от неприятного образа, отвращение поднимается из груди, как рвотный позыв, но тело не реагирует.

Я не могу пошевелиться, остается лишь смотреть. Смотреть, как он склоняется и проводит куском стекла по моему лицу. Я чувствую, как он ведет им от уголка губы прямо к точке под глазом. В какое-то мгновение я мысленно выкрикиваю молитву.

Я молюсь, чтобы он не выколол мне глаза, чтобы последнее, увиденное перед вечной кромешной темнотой, не было его лицом.

И потом я молюсь, чтобы он убил меня поскорее.

Самое странное, что я молюсь еще и о том, чтобы мама не очень злилась, когда вернется домой. Зрение и мозг мой постепенно затуманиваются, я проваливаюсь в темноту. Последняя моя мысль о том, что очень много крови.

Она везде.

Глава 1
Райли

Мама говорила, что все самое прекрасное в жизни человек получает через боль.

Потом она ткнула сигаретой о мой живот, будто желая напомнить, что вся красота моя еще в стадии наработки.

Когда она умерла, я знала об ожиданиях людей, чтобы я оплакивала ее. Так должно быть, когда дети теряют родителей.

Но большинство родителей не пытаются продать ребенка своему парню – криминальному авторитету, который в основном занимается продажей людей в сексуальное рабство.

Единственное, о чем я горевала тогда, что не зажгла спичку.

Мой брат Бойд утверждал, что все хорошо; говорил, что убийство изменит меня. Сделает душу темной и надломленной.

О травме скажу, что и меня, скорее, будут преследовать последние крики моей матери чаще, чем собственные, вызванные болью, которая, возможно, переносилась бы легче, стань и я свидетелем ее страданий.

Я сглатываю знакомые чувства, ощущая спазм в горле, шрам на щеке у рта пульсирует – единственное оставшееся ощутимое напоминание о произошедшем, дающее возможность помнить, но не восстановить перед глазами картину. Брат, как я полагаю, вовсе не лишится от этого сна. На самом деле Бойд выглядит свежее и более отдохнувшим, чем когда-либо, я понимаю это, глядя, как он изучает себя в зеркале ванной комнаты отеля, поправляет запонки и отутюженный темно-серый костюм.

– Райли, – ворчит он, не поворачиваясь, – прекрати так на меня пялиться.

Я опускаю ноги и сползаю с огромной кровати.

– Как пялиться?

Бойд заскрипел челюстью, наверняка пульсирует вена на шее, но под татуировкой этого не видно. Татуировки покрывают все его тело, на нем множество изображений, которые останутся с ним навсегда.

В таком виде, с зачесанными назад темно-русыми волосами и глубокими складками у губ, он больше похож на мафиози, чем на одного из компании своих друзей, ставших настоящими мужчинами.

Мне, вообще-то, не следовало об этом знать. Бойд делал вид, что охранная контора, в которой он работает управляющим, не занимается ничем нелегальным, но я-то все разузнала. К тому же мне известно, что все и вся в маленьком городке Кинг-Трейс в штате Мэн так и или иначе связаны с преступностью.

Он не ответил на мой вопрос.

– Может, я останусь еще на день? Отложу встречу и попрошу в фирме подождать моего возвращения в понедельник.

Перевожу взгляд на огромное окно, за которым двадцатью этажами ниже шумит Пятая авеню. Солнце опускается прямо за Эмпайр-стейт-билдинг, окрашивая небо в приглушенные оттенки оранжевого и розового, город готовится погрузиться в темноту.

Стоит представить, что мне предстоит перемещаться по Нью-Йорку самостоятельно, и по телу бегут мурашки. Типа, я сама по себе. На самом деле поездка эта групповая, живу я в номере с двумя девочками – Авророй Джексон и Мелли Симмонс. Бойда здесь вообще не должно быть, но никто не откажет в просьбе, если у вас достаточно денег, чтобы всех заткнуть.

– Ты не должен откладывать дела только для того, чтобы здесь оставаться, – говорю я, наконец оторвавшись от окна. – Мы оба знаем, что твоя контора без тебя плохо работает.

– Я не брал отпуск уже десять лет. Они мне должны.

– Да, и мы договорились, что ты пробудешь здесь три дня, а потом вернешься домой.

– Нет, я останусь, пока буду тебе нужен. – Карие глаза в зеркале теперь обращены ко мне. – Все три дня я наблюдал, как ты медленно уходишь в себя, так что прости, но я не уверен, что одна ты справишься.

Его слова больно кольнули. Стали напоминанием о том, что актриса я не такая хорошая, как считаю. Пальцы сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони сильнее и сильнее, до ощущения, что больно уже костям. Я глубоко вздыхаю и закидываю ноги обратно на кровать. Черный лак на ногтях красиво контрастирует с белым одеялом под ними.

– И как мы узнаем, что я могу, если ты не даешь попробовать?

Бойд опирается на край столешницы и смотрит, как я надеваю носки.

– А вдруг я позволю и что-то произойдет?

– Что произойдет? На меня кто-то нападет? Было уже такое, у меня есть ЭКГ и заключение, что физическая активность мне не повредит. – Шутка слетает с губ прежде, чем я принимаю решение промолчать. Под напряженным взглядом брата все внутри вот-вот перевернется.

Он ничего не говорит.

Я выдыхаю, язык набухает и прилипает к небу.

– Я хотела сказать, что нарваться на неприятности можно где угодно. Ты не можешь обеспечить мне безопасность ни в Нью-Йорке, ни в Кингс-Трейс. И какой тогда смысл оставаться?

Он склоняется над раковиной, поворачивает голову и вскидывает бровь.

– Тебе не приходило в голову, что со мной будет лучше, чем одной?

– Но я ведь не буду одна. Со мной соседки, забыл?

Бойд усмехается, открывает дверь номера и выглядывает в пустой коридор.

– Верно. До сих пор они не были тебе хорошей компанией.

Он прав; школьные правила велят всем, живущим в одном номере, всегда держаться вместе, но Аврора и Мелли использовали каждый шанс остаться вдвоем. Подозреваю, это связано с тем, что я не стремлюсь поддерживать вежливый разговор с двумя девушками, слишком активно на том настаивающими.

Есть, конечно, вероятность, что причина в том, что я все еще для них новенькая, из «нехорошего района». Можно переселить девушку из трейлера и засыпать деньгами, но это вовсе не значит, что одноклассники перестанут считать ее отбросом.

Мне, собственно, наплевать. Они уверены, что я знаю об этом, но моя свобода передвижения зависит от того, готовы ли они быть со мной рядом. Иначе Бойд ни за что не уедет без меня.

– Всего один день. – Я откидываюсь назад, опершись на руки. – Если что-то случится, пока тебя не будет рядом, я соглашусь всегда оставаться под твоим присмотром.

Он долго молчит, взгляд блуждает по лицу, словно он хочет его запомнить. Я нервничаю и ерзаю на месте, страх услышать «нет» стрелой пронзает спину, заставляя сесть ровно.

Пытаюсь улыбнуться, вытягиваю вперед по очереди обе ноги и скрещиваю. Сама порядочность и чистота. Фиолетовое худи с надписью «Grateful Dead» и пушистые фиолетовые носки.

Может, если я сыграю абсолютное спокойствие, он поверит?

Восприятие и есть реальность, подобный бред любит нести его подружка Фиона.

В какой-то момент мне кажется, что брат уничтожит меня взглядом, он тяжело переводит дыхание, отходит от столешницы с раковиной и направляется в комнату. Откинув руку, смотрит внимательно на массивный «Ролекс» на запястье.

– Обязательные звонки каждый час до отхода ко сну. – Он указывает на меня пальцам. – Если пропустишь хоть один, я вылечу сюда первым же рейсом. Полагаю, не стоит напоминать, что я найду тебя везде, где бы ты ни была.

В груди начинает бурлить ликование, я спрыгиваю с кровати и бросаюсь ему на шею. Лбом я достаю только до плеча, и обхватываю руками за талию.

Одна большая ладонь ложится мне на спину между лопатками; прикосновение едва ощутимое, легкое, будто я такая хрупкая, что можно сломать. Так бывает, когда у другого человека переломы еще не вполне зажили и ты боишься неловким движением навредить ему.

Я отстраняюсь раньше, чем он успевает ощутить, как распутываются сами собой тугие узлы в груди, и растягиваю губы в делано-счастливой улыбке.

Не знаю, поверил он мне или нет, но, по крайней мере, больше ничего не говорит.

Позже, убедившись, что Бойд уже на заднем сиденье такси, я прощаюсь, боясь, что он передумает, и мчусь обратно в гостиничный номер. Аврора и Мелли возвращаются, как раз когда я выхожу из ванной. От пакетов с покупками ломятся руки, обе проходят в общую спальню и скрываются за дверью, когда я оказываюсь в поле их зрения.

Обида обжигает горло, но я сворачиваю налево и прохожу в свою комнату. Там плюхаюсь на кровать, начиная жалеть, что отправила брата домой.

Решаю немного поработать над макетом веб-сайта для портфолио на случай, если решу учиться на веб-дизайнера, окончив школу. После нападения и смерти мамы психотерапевт посоветовал мне найти хобби, чтобы избежать стагнации, поэтому в последние два года я увлеклась веб-дизайном.

Я не эксперт, но полагаю, это увлечение в значительной степени повысило мой уровень серотонина.

Стук в дверь заставляет оторваться от экрана. Я сажусь на кровати, откладываю ноутбук в сторону и вижу, как в щель приоткрытой двери просовывается голова Мелли.

Ее платиновые волосы теперь окрашены в королевский синий цвет, она быстро заправляет за ухо упавшую на лицо прядь и оглядывает комнату.

– Мистер Келли уехал? – спрашивает она, и я прикусываю щеку, чтобы не закатить глаза от ее официального обращения. Будто я не знаю, что каждая девушка в нашей школе млеет при виде моего брата.

Вчера вечером, принимая душ, я слышала, как о нем восхищенно отзывалась Аврора. Брат тоже это слышал и отправился в фойе, звонить своей девушке.

– Ушел, пока вас не было, – отвечаю я, стараясь выглядеть безразличной, беру с тумбочки у кровати телефон, разблокировав, принимаюсь листать странички в социальной сети, делая вид, что присутствие Мелли мне мешает.

– Он необыкновенный. – Мелли врывается в комнату, распахнув дверь настежь. Она несет пакет из химчистки, откуда извлекает нечто темно-зеленое из шелковистой ткани и бросает мне.

– Надевай быстрее.

Я ловлю вещь на лету и хмурюсь.

– Что это?

– Это платье, тролль. – В комнату заходит Аврора, ее бронзовая кожа подчеркнута ярко-розовым платьем, украшенный блестками подол заканчивается на середине бедра, предоставляя возможность любоваться подтянутыми ногами. Остановившись в центре, она принимается закалывать черные вьющиеся волосы.

– Эй, – одергивает ее Мелли с многозначительной улыбкой.

Аврора закатывает глаза, пожимает плечами и разворачивается к зеркалу.

– Да, ладно, Райли знает, что я пошутила. Но что это за вопрос?

От жара щеки становятся розовыми, шрам вспыхивает и становится ощутим.

Я раскладываю на коленях тонкую ткань, отмечая глубокий вырез.

– Круто, – медленно говорю я и сразу смущаюсь. – Вчера мы ходили в оперу, а до этого в «Ла Бернардин», куда сегодня?

– На благотворительный вечер. – Аврора приподнимает бровь. – Ты ведь знаешь о благотворительности? – Мой глаз непроизвольно дергается. – Ведь семья подруги твоего брата много делает для тех, кто нуждается, – добавляет она и усмехается.

У меня появляется желание шлепнуть ей по губам, хотя она говорит правду.

Семья Айверс – образец щедрости, а подруга Бойда Фиона после смерти ее мамы сама руководит сбором средств. И все же, мне кажется, Аврору интересует совсем не это.

– Да, думаю, можно сказать, что мне привычно общаться с теми, кто ничего не добился в жизни, – говорю я и пристально сморю на нее. В груди вспыхивает огонь, но я не позволю этой змее испортить мне вечер.

– Вот и отлично, – отвечает она елейным тоном. – У нас есть билеты на гала-концерт года, надо выглядеть на все сто.

Внутри у меня все переворачивается.

– Зачем?

Мелли улыбается мне и подходит ближе, сжав в руке крохотную сумочку. Она бросает ее на кровать и принимается доставать тюбики с тональной основой. Каждый вытягивает чуть вперед, ближе к моему лицу, решая, какой выбрать.

– Говорят, там будет Эйден Джеймс, – объясняет она и наконец открывает один. – Он хочет сделать ставку на живом аукционе, который там будет проходить.

Сердце сжимается при мысли, что я буду находиться в одном помещении с рок-звездой, богом, песен которого прослушала несметное множество за годы. Было время, когда я бы раньше всех узнала о его приезде и уже, наверное, собиралась бы на концерт. Но за последние два года многое изменилось, я не одержима им, как раньше, по крайней мере, мне так кажется. Впрочем, капельки пота вдоль линии волос говорят о том, что я себя обманываю.

– Ну и что? Надеетесь с ним поговорить?

– Почему нет? – Мелли пожимает плечами. – Можем попытаться заставить его посмотреть, что мы можем предложить.

– Но мы не благотворительная организация. Что нам ему предложить?

Мелли и Аврора переглядываются и хихикают, затем Аврора подходит ко мне и склоняется совсем близко, положив руку на колено. Она слегка сжимает его и смотрит снисходительно.

Может, ей правда меня жаль? Сама не знаю, что хуже.

– Ах, милашка, – произносит она, растягивая губы в улыбке и открывая жемчужные зубы. – Это живой аукцион, он может сделать ставку на тебя.

Глава 2
Эйден

– Ты опоздал.

Я постукиваю ногтями по поверхности обеденного стола. Глухие, ритмичные звуки вторят ударам сердца, я пытаюсь найти в них твердость дерева и не свожу взгляд с отца.

С панорамой вечернего Нью-Йорка за спиной, которую обеспечили окна от пола до потолка, Сонни Джеймс выглядит почти тем королем, которым себя мнит.

Он высокий, хотя не такой высокий, как я. Похож на меня худощавым, спортивным телосложением, но со всеми признаками возрастных изменений.

Темно-каштановые волосы он зачесывает назад, чтобы скрыть лысину на макушке размером с десятицентовую монету, лицо, словно слепленное самими богами, испещрено морщинами от давящего груза неудач и ошибок.

Стоит ему выйти из тени, и на мгновение я вижу то, что и все остальные вокруг: харизматичность, непринужденность, высоко вскинутый подбородок – со стороны кажется, будто у него нет никаких проблем.

– Мой рейс задержали. – Он подвигает обитое бархатом кресло у противоположного конца стола и со вздохом опускается в него. – Твоя мать должна была предупредить.

Я прекращаю стучать и плотно прижимаю подушечки пальцев к поверхности, зубы непроизвольно сжимаются. В приглушенном свете хрустальной люстры переливаются серебряные кольца на покрытых татуировками пальцах. Принимаюсь крутить кольцо с кровавым камнем на большом пальце и неотрывно смотрю до тех пор, пока в глазах не начинают мелькать красные пятна. Переворачиваю кольцо так, чтобы камень был невиден, сгибаю палец и тянусь к стакану с виски и колой.

Такой столп музыкальной индустрии, как «Форбс», однажды выбрал семью Джеймсов, хотя на самом деле Джеймсов-Сантьяго, потому что родители никогда не были женаты, у меня двойная фамилия. Люди считают, что у меня в одном мизинце больше таланта, чем у всех людей, вместе взятых, ведь мать у меня поп-звезда из Колумбии, а отец – композитор и владелец записывающей компании.

Возможно, но проблем у меня тоже больше.

В животе все скручивается в тугой узел, стоит представить, что творится в моей гардеробной за неприметной дверью. За один взгляд на нее журналисты отдали бы многое. Горы одежды моей и родителей, а также моей бывшей и лучшей подруги. Некоторые из вещей никому не подходят, некоторые никто никогда не надевал, есть еще вещи, прихваченные на разных мероприятиях и в гостиничных номерах, те, с которыми я не могу расстаться и держу просто так.

Сделав глоток, наслаждаюсь тем, как виски обжигает горло, это успокаивает нервы, не дает навязчивым мыслям увязнуть в голове.

– Калли ничего мне не говорит до последнего момента. – Делаю паузу, давая возможность отцу не согласиться с тем, что на мать можно положиться. Конечно, он ничего не скажет, хотя отсутствие у нее способностей организовывать рабочее время – одна из причин их расставания. Появление рядом молоденькой красотки было второстепенным.

– Напомни, почему ты сделал ее своим менеджером, а не меня, – спрашивает отец и берет со стола второй стакан. Будто копируя меня, он делает глоток, глядя прямо мне в глаза. Он поднимает руку, и рукав его темно-синего костюма от Бриони задирается.

Я провожу языком по передним зубам.

– Во-первых, потому что в этом случае мне не надо беспокоится, что она переспит с моей подругой.

Отец моргает, и на лбу вздувается вена – так бывает всегда, когда он раздражен.

Добро пожаловать в клуб. Мне совсем не хочется, чтобы ты соблазнил единственного дорогого мне человека.

– Я вижу, ты все еще обижен.

Приподняв плечо, указываю стаканом в его сторону.

– Ты еще с ней спишь?

– Эйден.

Вскидываю бровь.

Отец поднимает руку и трет висок.

– Не задавай вопросы, ответы на которые тебе не понравятся.

Не стану отрицать, предательство еще причиняет боль, но, надо признать, прошло уже много времени, и о Сильви Майклс я стараюсь забыть, как о страшном сне. События болезненные, оставившие шрамы, но все уже в далеком прошлом.

– Так же могу ответить на твой вопрос о маме. – Складываю руки на груди и пожимаю плечами. – К тому же она знает, что делает. И предана работе. Просто ведет себя как мать, вот и все.

Отец ухмыляется, ставит стакан и откидывается на спинку кресла.

– А я – нет? Сынок, ты, кажется, забываешь, кто научил ее всему, что она умеет.

Крепче сжимаю стакан, от ярости скребет в горле – все из-за того, что он назвал меня сыном, будто это не привилегия, которой он лишился.

Отставляю бокал, расправляю плечи и смотрю на массивные часы от Шанель на запястье. В глубине души появляется желание продлить разговор, заставить его извиняться, но я знаю, что Калли будет злиться, если я опоздаю на концерт, а мероприятие важное и сейчас ругаться с ней я не намерен.

– Я хочу поговорить о моем контракте.

Он замирает, из воздуха улетучивается кислород и безмятежность.

– Почему?

Выражение лица отца становится нарочито безразличным, хотя, поерзав в кресле, он ослабляет узел галстука.

Пытается выиграть время.

– Эйден, я не думаю, что это хорошая идея, – наконец произносит он и вздыхает.

Подсунув палец под ремешок часов, провожу пальцем по окрашенной чернилами плоти – один из способов заземления.

– Почему нет? – Веду ногтем по линии, изображающей крылья, – нечто случайное, сделанное вчера перед концертом в Детройте.

– Потому что… – Он трет ладонью губы. – На кону большие деньги.

Постукиваю указательным пальцем по столешнице, кольцо, ударяясь, издает неожиданно громкий звук.

– Я не сомневаюсь. В конце концов, это мой контракт.

Перейти к сотрудничеству с его фирмой – «Симпозиум рекордс» – было непросто; однако выбор у меня был невелик, после того как мне отказали в предыдущей из-за нескольких ударов по репутации.

Стандартный контракт подписывают на год с возможностью продления, меня же просили подписать контракт минимум на три года с условием выпуска стольких же альбомов. Минимум.

Нельзя сказать, что поступок вопиющий для такой крупной фирмы, как «Симпозиум», но все же событие неординарное. И это дело принципа; оставаться на коротком поводке у отца, как это было всю жизнь, со временем становится все неприятнее.

– Понимаю. – Губы кривятся в ухмылке. – Я устал. Мы только закончили тур «Аргонавтики», а теперь ты решил взбрыкнуть. Я понимаю, каждый исполнитель так поступает, но, думаю, ты успокоишься, когда увидишь восьмизначные числа.

Изо всех сил сжимаю зубы.

– Дело не в деньгах. Я не гонюсь за ними. Я просто не уверен, что хочу работать с твоей компанией.

В пентхаусе становится очень тихо, слышны лишь звуки восточной части Пятьдесят седьмой внизу. Отец сжимает подлокотники и громко сглатывает. Воздух между нами накаляется, смысл невысказанных слов неприятен: я не хочу с ним работать.

Но это шоу-бизнес, я юридически много чем связан, у меня нет права голоса. Его слова я слышу еще до того, как они сказаны – тяжелые камни, брошенные в обмелевший пруд:

– Полагаю, тебе придется учиться с этим жить.

* * *

Из-за шума концерта голос Калли едва слышен, хотя ее губы почти прижаты к моему уху. Я чувствую, как розовая помада оставляет следы на коже, когда она в миллионный раз объясняет мою роль на сегодняшний вечер. Выступление окончено, рабочий сцены уже понес мою акустическую гитару в пентхаус, и руки у меня ничем не заняты.

Автографы тоже розданы, но до конца вечера мне предстоит сидеть на сцене.

Точнее, до начала аукциона. Мне придется быть внимательным и дружелюбным, чтобы очаровать толпу, будто не понятно, что каждая из этих женщин готова ползти ко мне на коленях через весь зал, чтобы только подышать тем же воздухом, что Эйден Джеймс, черт возьми.

Это не имеет отношения к моему эго, это факт, просто факт. Чокнутые фанатки трясут сиськами, надеясь, что я увижу их и возьму с собой домой, – это основная причина, по которой я перестал появляться после концертов на мероприятиях для избранных.

– Полагаешь, справишься с поставленной задачей, просто сидя здесь? – Калли убирает с плеча прядь волос цвета темной меди.

– Смогу ли я справиться с тем, чему можно научить собаку? – Я закидываю ногу так, что щиколотка лежит на колене другой ноги, кладу сверху руки и добавляю: – Смогу, ты меня хорошо выдрессировала.

Она закатывает глаза и поправляет воротник красного жакета.

– Какой умный мальчик. Я почти уверена, твой отец где-то здесь.

В моменты раздражения становится слышен ее акцент, и я решаю не утруждать себя и не говорить, что отец ушел сразу после того, как обозвал меня сумасшедшим и отказался вести иные деловые разговоры, все из-за того, как я полагаю, что спешил к своей настоящей и моей бывшей девушке, с которой отправлялся, наверное, в какой-нибудь роскошный отель на выходные.

Мне не удалось додавить его – спешил на это мероприятие, ведь оно было запланировано заранее.

– Видишь ли ты для себя причину сделать ставку? – спрашивает Лиам, мой лучший друг и публицист, когда Калли уходит и мы остаемся вдвоем. Он проводит рукой по грязным светлым волосам и быстро оглядывает помещение, будто у нас не было шанса сделать это раньше. Я качаю головой и тоже оглядываюсь по сторонам, кажется в миллионный раз: круглые столы по периметру зала покрыты черной атласной тканью, в центре каждого свеча, не позволяющая увидеть отчетливо всех участников.

На подобных мероприятиях они все выглядят чертовски одинаково: мужчины в дорогих костюмах-тройках с блуждающими взглядами – пытаются найти, кто их зацепит. Всегда появится некто, желающий выставить себя на продажу, пусть и на одну ночь. Никто из этих людей не станет отказывать себе в плотских удовольствиях.

Все женщины в одинаковых черных платьях – не хотят ни на секунду отклониться от статус-кво.

Чертовски скучно.

Мой взгляд выхватывает зеленое пятно, я щурюсь, пытаясь разглядеть больше, чем просто силуэт.

Ее я заметил, как только мы вошли, глаза невольно обращались к ней, взгляд стремился туда, увлеченный, как мотыльки пламенем. Рядом с ней были две постоянно хихикающие девушки, они таскали ее по залу, не давая возможности разглядеть. Теперь я нашел ее и не желаю упускать шанс, хочу увидеть все.

Она сидит в углу у барной стойки, закинув ногу на ногу так, что высокий вырез открывает значительный кусок белой кожи, и смотрит на пустой бокал шампанского.

Черт возьми, что за платье.

Глубокий изумрудно-зеленый плотный шелк повторяет каждый изгиб ее тела, руки она складывает так, что грудь едва не выпадает из глубокого выреза.

Лампы светят прямо над ее головой, отбрасывая блики на волосы светлого цвета с медовым отливом. Лицо ее скрыто, но она кажется мне похожей на ангела.

Рыба, выброшенная на берег… нет, точно ангел.

В животе все скручивается в узел, каждая секунда без нее тяжела. По какой-то необъяснимой причине у меня возникает желание ощутить исходящие от кожи флюиды. Хочется быть единственной тому причиной.

Это ненормально, а я пытаюсь доказать обществу, что я не сумасшедший. И потому, вместо того чтобы войти в ее мир, я подавляю возбуждение и делаю вид, что она мне безразлична.

Сжимаю подлокотники и выдыхаю со стоном, игнорируя внимание, которое привлекаю. Будучи на сцене, я возвышаюсь над всем залом, выделяюсь, как полная луна на беззвездном небе, сейчас у меня другое настроение, хотя к постоянному вниманию я привык.

Девушка смотрит в мою строну, мне совсем не нравится ощущение пустоты, которое при этом возникает внутри.

– Ты должен сделать пожертвование. – Лиам вскидывает бровь. – Мы пытаемся улучшить твой имидж. Представляешь, как плохо будешь выглядеть, если ничего не пожертвуешь на благотворительном мероприятии?

– Плевать мне, как я буду выглядеть. Это была твоя идея.

Он хмурится и тычет указательным пальцем мне в грудь.

– Это ты нанял меня, чтобы избавить от дурной репутации.

В животе вспыхивает жар, реальность царапает кожу, будто пытается проникнуть внутрь. Боже, ты, будучи вне себя от горя, разгромил несколько гостиничных номеров и внезапно стал для всех психически нестабильным.

Закусываю щеку и выхватываю из его рук глянцевый буклет, выданный нам при входе. Просматриваю подробный вписок, пытаясь уловить то, что привлекло бы мой взгляд. «Эйрбиэнби», консультации по красоте и здоровью, свидания со знаменитостями – все это я могу получить в любой день недели, не выкладывая прежде полмиллиона долларов.

– Какая от всего этого польза? – спрашиваю я, отбрасывая буклет. – Женщины выставляют себя на торги для селебрити, я будто на выставке скота.

Лиам кладет брошюру на колени и пожимает плечами.

– Это приносит пользу бездомным. – Он замолкает, пристально разглядывает страницу, затем переворачивает. – Или… может, деньги пойдут на исследования СПИДа. Сейчас не вспомню.

Он убирает брошюру во внутренний карман пиджака и поднимает руку, приветствовать кого-то через мое плечо. Улыбка озаряет лицо и сразу меркнет, когда он переводит взгляд на меня.

– Не придавай этому слишком много значения, просто поставь наугад и посмотри, что получится. – Он кивком указывает на блондинку у стойки бара. – Хочешь, узнаю, каковы ее условия?

– Нет. – Ответ вылетел очень быстро. Получилось слишком резко. Лиам сразу улавливает это, и губы медленно растягиваются в улыбке.

– Знаешь, ты ведь смотришь на нее весь вечер. Может, просто подойти? Ведь правила не запрещают разговаривать с гостями. Изучить, так сказать, товар перед покупкой. – Он откидывается на спинку и кладет одну ногу на другую.

– Хочешь сказать, – указываю большим пальцем на Калли, отчитывающую кого-то из организаторов мероприятия, если судить по растерянному выражению его лица, – я должен рискнуть и вызвать ее гнев?

Он пожимает плечами:

– Нет, лишь напоминаю, что, если не купишь вечер этой девушки ты, это сделает кто-то другой.

Услышав его слова, я подаюсь вперед и сжимаю ладонями колени. Взгляд опять задерживается на ней. Гнев и ревность сжимают грудь, когда к ней приближается высокий мужчина с седыми волосами, рука вытягивается и ложится на ее обнаженное плечо.

Меня гложет изнутри желание броситься вперед и убрать его руку, разорвать на мелкие клочки и запихать ему в глотку.

Поделом за то, что решил приблизиться к такой необыкновенной красавице.

Острая боль пронзает мою грудь, внутри рождается чувство собственничества, которого никогда не было. Оно захватывает меня, растекаясь, будто деготь, по всему телу изнутри, окутывает, погружает в густую тьму и толкает на другой конец зала.

Пальцы сжимают подлокотники, пара мозолей на пальцах лопнула от напряжения.

Мужчина говорит ей что-то, и она смеется, а я стискиваю зубы от желания сделать настоящую глупость. Тело почти вибрирует от гнева, внутри все сжимается так сильно, что кажется, я вот-вот потеряю сознание. Руки, сжимающие подлокотники, трясутся сильнее, тошнота поднимается от самого желудка, как облако черного дыма, от которого отчаянно хочется избавиться.

Даже такой естественный процесс, как дыхание, начинает вызывать затруднения по мере того, как разговор этих двоих продолжается.