Текст книги "В следующем году в Иерусалиме"

Кого в домах не сожгли, свели в костел и в школу. Вёска не богатая, строили из дерева. Согнали человек до ста, окна и двери досками заколотили, бензином облили и подожгли. Так мы с Болеком все и смотрели до конца, а после ползком до леса, где до утра досидели. Говорить было не можно, слов у нас не было. Утром увидели, как батальон собрался по машинам, расселся и уехал. Посмотрели я и Болеслав на школьный фундамент, на фундамент от костела и пошли в соседнюю деревню, может кто-то двум сиротам поможет. А хоть бы и красные партизаны приютят.

Море кончилось внезапно, под снижающимся самолетом появилась застройка Тель-Авива и уже через минуты – аэропорт. Длинные коридоры Бен-Гуриона, кабинки паспортного контроля с суровыми пограничницами, «зеленый» коридор таможни с улыбчивым персоналом. Рюкзачок за плечами студента, прибывшего из Дюссельдорфа, никого не мог интересовать, и скоро молодой человек менял купюру 100 евро на шекели – предстояло добираться до Иерусалима.

Горячий воздух Тель-Авива показался липким, как мёд. Цветущие кусты поражали невероятными красками. Самое невероятное – буйство цветущих деревьев, растущих из земли, что не просила – требовала воды, иссохнув до каменной твердости.

Добраться до Центрального автовокзала, потом путь до Иерусалима, на окраине найти заказанный по Интернету хостел – всё это взяло силы. Холодный душ и прохлада кондиционера чуть-чуть примиряли с жизнью в июльский зной. Выйти в городскую жару из кондиционированного рая было страшно, ну так не сидеть же в скучнейшей комнате с парой двухярусных кроватей?

Знакомство с туристическим Иерусалимом будет завтра, сегодня просто прогуляться по городской окраине, осмотреться и адаптироваться. А вот и кафе. Нет, сидеть под открытым небом выше сил! «Кофе по-турецки, прохладная вода, литр грейпфрутового сока,» – и улыбчивая официантка торопится нести заказ. «Какая симпатичная девушка сидит за столиком с планшетом и стаканом воды.»

– Do you speak English? Deutsche?

– English, sure. A little bit.

– Можно присесть и угостить вас кофе?

– Сесть можете, кофе не надо. Воду или сок

Официантка принесла заказ и кивнула, услышав про апельсиновый сок для девушки.

– Меня зовут Юрген, я из Дюссельдорфа.

– Янина-Казимира из Кракова, это в Польше.

– Я окончил школу, учусь в университете и знаю, где находится первая столица Польши.

– Еще скажите, что вы изучаете историю, и я поверю, что нас познакомила фея.

– Та самая фея, что помогла Синдирелле найти своего принца?

– Та самая, кто помогла принцу встретить Синдиреллу!

– Значит ли это, что вы тоже изучаете историю?

– Я не тоже, я просто учу историю в Ягеллонском университете.

– Я даже знаю, кто такой Владислав Ягелло!

Девушка нравилась Юргену всё больше – хороший английский и за словом в карман ей лезть не приходится. И немаловажно – симпатичная. Еще бы на ножки её посмотреть!

– И что же интересует вас в истории или вы в Израиль туристом? – в голосе Янины искренний интерес.

– Где еще можно прикоснуться к истории крестовых походов? Я планирую осмотреть Иерусалим, потом съездить в Акко. В следующем году – Ливан и Сирия, потом Турция – бывшая Малая Азия и Византия.

– А Европа эпохи крестовых походов вам не интересна?

– Очень интересна. Особенно то, что связано с еврейскими погромами. Мне кажется, что погромы двадцатого века берут начало там.

– Если говорить о начале, то нельзя забыть про погром в Александрии в начале времен.

– А как про ханаанский период? Вам не кажется, что история с Содомом и Гоморрою – погром, который организовали евреи представителям гей-сообщества? – Юрген был серьезен.

– Тайна, которая не откроется никогда. Точно так, как мы никогда не узнаем, что произошло между евреями и арабами в деревне Дейр-Ясин. А вот мой дед и его муттер испытали все прелести погрома в Силезии сразу после окончания Мировой войны.

– Я знаю, что те погромы организовали силезские поляки. Но ведь мои дед и прадед погибли во время Волынской резни, поляков жгли и резали украинцы. Так что, мне теперь мстить украинцам, а ты будешь мстить мне?

– Я не готов тебе мстить. Я хочу поужинать с тобой и выпить с тобой по бокалу вина. Нет, по два. Один за мир между силезским немцем и полькой и второй на брудершафт.

Жаркий день Иерусалима сменил вечер. Солнце спрятали светло-желтые Иудейские горы и в городе стало чуть прохладней. Кафе заполнила молодежь – ели, танцевали, пели. Юрген и Янина-Казимира говорили и говорили.

– Юрген, кажется, фея-крестная совершила очередное чудо и Синдирелла встретила своего принца. Я готова утром сварить тебе чудесный кофе по-краковски.

– Йоселе, ты сходишь сегодня на шук? В доме нет картошки и хотелось бы свежей рыбки.

– Да, мамеле, обязательно.

Иерусалимский базар – это что-то с чем-то! Горы фруктов, ягоды, цукаты и орехи. В маленьких кофейнях обжигающе-горячий крепчайший кофе. Тайманим – йеменские евреи предлагают гата, открывающий «третий глаз» и переносящий в иную реальность. Бухарские евреи собираются рядом со своей кафешкой, чтобы поесть свой плов и выпить бессчетное количество стаканов чая. Покупатели снуют туда-сюда, только и слышится «слиха, слиха!» – извиняются за толчки, доставленное неудобство, просто на всякий случай. А уж если встречаются знакомые – эти надолго останавливаются и толпа обтекает их, как вода в реке обтекает пороги. И журчанием воды слишится при обмене новостями «кен, кен, да, ха-ха-ха!»

Иосифа остановила молодая парочка.

– Mister, do you speak…

– Чем могу помочь? – Вы не назовете нам, что это? Это овощ или фрукт? Как это едят, его надо варить?

– Друзья, это сабра. Это растет на кактусе и вы должны его попробовать. Кактус колючий, но плоды его сладкие. Точно такие же израильтяне, колючие для врагов и мягкие для друзей. Вы должны это попробовать, чтобы понять что-то про Страну.

Уши заложило от страшного грохота. Иосиф осел, рассыпав картофель по земле. Юрген сжимал в костенеющей руке сладкий плод кактуса. Янина-Казимира увидела перед смертью свои оторванные по колени красивые ноги, но увидеть, как ярко ее лицо окрасила взметнувшаяся при взрыве клубника она не смогла.

Новости, переданные «Радио Рэка»: Арабский террорист-смертник привел в действие пояс шахида на центральном рынке Иерусалима. Погибли один израильтянин, гражданин Германии и туристка из Польши.

Новые соседи

Когда Сёме исполнилось шесть лет, в доме появилась скрипка. Мама и папа мечтали о светлой дороге сына в Коганы или Ойстрахи, а пока Сёмин путь шел в музыкальную школу. Он прошел вступительные испытания и появился во дворе с большой нелепой папкой для нот и с черрным футляром для скрипки. Мальчишки большого Сёминого двора бросили пинать мяч и молча обступили его, Витька из первого подъезда уважительно ковырнул дермантин футляра ногтем и сказал:

– Покажи, чему научился.

Сёма достал свою скрипку, пристроился к ней подбородком и смычком извлек «фа» и «си». Мальчишки потеряли интерес к незнакомому прежде развлечению и вернулись к мячу.

Жизнь Сёмы во дворе потекла, как и прежде. Конечно, досадно было два раза в неделю отрываться от дворового футбола, «слона» или штандера, да еще каждый день мама заставляла пиликать гаммы. Но с мамой разве поспоришь? С ней и папа не решается спорить. Мальчишки во дворе с пониманием относились к Сёминым отлучкам от жизни двора – не сам пацан выбрал эту блажь, мама заставляет. Мама – это мама, с ней спорить – себе дороже выйдет. А так что ж, в футбол Сёмка гоняет со всеми, от войнушки с соседним двором не отлынивает… пусть себе пиликает скрипучие гаммы.

Во дворе появились новые соседи. Новый мальчишка отнес в свою квартиру две диванные подушки, остальную мебель таскали грузчики, и вышел во двор, в одной руке кусок краковской колбасы, в другой – огурец. Мальчишки играли в футбол, поглядывая в сторону новенького: «что за птица?» Сёма возвращался из музыкальной школы, оттопыренные его уши просвечивались на солнце. Остановился рядом с новым соседом, разглядывая его искоса. Мальчишка проголотил кусок колбасы и показал пальцем на Семёна: «Жид, на веревочке бежит». Сёма аккуратно положил на землю нотную папку, сверху скрипку и ударил нового соседа наотмашь прямо по носу. Из разбитого носа текла кровь. «Сопатку разбили – драке конец!» – крикнул Витька из первого подъезда, игравший крайнего полузащитника и видевшего всю драку, и мальчишка побежал к себе домой.

По вечерам после работы взрослые мужчины Сёмкиного двора играли в домино. Соберутся после ужина, вкрутят лампочку над большим столом под тополем и «забивают козла» до полуночи – утром ведь на работу. Новый сосед вышел во двор к «козлятникам» с несколькими бутылками дешевого вина, граненым стаканом и парой-тройкой яблок.

– Мужики, я вот к вам на «прописку» пришел, новоселье отметить и вообще, познакомиться.

«Козлятники» одобрительно зашумели, стали пожимать руки, знакомиться. Разговор под вино и сигареты пошел живей, расспросили нового соседа кто он, откуда, какая семья.

– Пацан у меня и дочка мелкая. Пацан прибежал сегодня домой, кровью умылся – жиденок во дворе ему нос разбил. Ничего, я с папашкой его посчитаюсь, земля квадратная – за углом встретимся.

Мужики замолчали. Отец Сёмки, Моисей Израилевич, сидел, потупив взгляд в землю и молчал. Был он худ, невысок, с блестевшей в свете электрической лампочки лысиной. Моисей Израилевич встал и подойдя к новому соседу – плотно сбитому коренастому мужчине, отвесил ему пощечину:

– Зачем ждать, когда можно всё уладить сегодня?

Новый сосед вскочил из-за стола, но между ним и Сёмкиным отцом встал дядя Паша из третьего подъезда.

– Ты, уважаемый, считай прописку не прошел. Кто ты такой есть. мы не знаем, но уже догадываемся. А Израйлича мы сколько лет уже, у него хоть трешку перехватить, хоть к больной матери среди ночи позвать, он лучше любой «скорой» поможет. Так что иди ты, уважаемый, пока что домой. Завтра придешь – мы винцо твое дерьмовое тебе отдадим. Сколь там пузырей было, пять или шесть? Завтра в винный зайду, вечером и получишь. А если на Израйлича замахнешься иль хоть слово об ём плохое – я тебе, уважаемый, не позавидую. Лично со мной разговор иметь будешь.

Старый кантонист

Мало евреев в Хелме – так приехал ещё один! А с другой стороны, одним больше, одним меньше – кому какая разница? Приехал в местечко или пришел туда ногами Нахум – никто не знает, просто не заметили. Появился и появился, снял угол в доме у Двойры-вдовы и зажил себе, поужинав хлебом с картошкой, закусив селедкой. А вот на следующий вечер появление Нахума в хелмской синагоге незамеченным не прошло. Пришел он к субботнему чтению главы из Торы, прошел внутрь и сел в последнем ряду. На ногах солдатские сапоги, на плечах солдатская шинель, на голове солдатская бескозырка. На груди, на сером солдатском сукне шинели два креста – Георгиевский и Анны.

– Скоро наша синагога превратится в костёл! – негодовал Соломон, муж Эстерки. Мужчины собрались в трактире, хотя каждого ждали дома, чтобы делать лехаим.

– Кто он вообще, этот солдат? Я представляю себе, как воняют его портянки! – пенился Янкель и горделиво косился на свои штиблеты, первый раз надетые им всего год назад.

– Я так себе думаю, что это инвалид, отпущенный из армии. Наверное, он еврей. Вернее, он был евреем, но остался он евреем сейчас? Все-таки армия… как он соблюдал субботу, не нарушал он кашрут? И конечно же, эти кресты у него на груди, – Гиршль Клугер старался сохранить спокойствие и не быть пристрастным.

В маленьком домике хелмского раввина за накрытым столом сидели трое: сам раввин, ребецин и Нахум. Ребецин постаралась на славу, стол был заставлен кушаниями, составляющими кулинарную славу хозяйки дома. Были там форшмак и редька со шкварками, жареная курочка, суп с лапшой, грибенес и фаршированная рыба. Пирожки с картошкой, грибами, капустой привлекали румяной корочкой, а запах медовой коврижки сводил с ума.

«… маму я совсем не помню, я её и не знал – умерла сразу после родов. Папа, как положено, на восьмой день после моего рождения пригласил моэля и тот обрезал меня. Ну а что делать, рос как все мальчишки… Бедно мы жили с отцом, помогал, как мог и на что у меня сил хватало. К меламеду в хедер ходил, как положено. Мне вот-вот должны были отметить бар-мицву и я мог бы уже участвовать в миньяне, когда «ловчики» -хапуны забрали меня с собой, увезли в уезд и сдали воинскому начальнику в кантонисты. И зашагали мы по пыльной дороге вглубь России. Было нас, мальчишек, больше сотни, а к концу нашего похода через месяц осталось едва ли половина. Да… Били нас и кулаками, и розгами. За что? От просто так до за то, что сало отказываешься есть, что на колоколенку не крестишься, крестик на шею не вешаешь. Когда передо мной впервые положили кусок черного хлеба и шмат сала, я трефного в руки не взял. Но уже следующим вечером уплетал сало с хлебом за милую душу, так есть хотел! Ел сало, просил у Б-га нашего прощения и давился слезами. Ну а дальше… что дальше? Школа кантонистов, кантонистский батальон, потом армия. А с армией побывал я и в Венгрии, и в Крыму, защищал Севастополь от англичана с французом. Верите, с самими Корниловым и Нахимовым разговаривал, вот как с вами! Нахимов, солдатики говорили, сам из наших был, только выкрестился…

Но вот чего не было – креститься я отказывался. Когда полк мой к присяге приводили, перед строем стояли поп, мулла – у нас в полку и башкирцы были, а нас, евреев собралось шесть человек, так нам из какого-то местечка раввина привезли. Вот скажите, ребе, могу я рассчитывать на прощение? Нет, у людей мне просить прощения не за что, у Б-га? Ел я трефное, жить ведь надо! Если поставил Он меня в такие условия, умирать, что ли, от голода? Субботы не соблюдал, как их в армии соблюсти? Но я каждый день утром и вечером произносил «Шмонэ-эсре» и «Шма Исроэль»! А если проходили мы через местечко, где проживали евреи, обязательно забегал хоть на минутку к раввину. Арбакантес носить – уставом не дозволяется, филактерии не повяжешь, тфилин голову не накроешь. Да и из кого миньян составить?

И ещё вопрос, ребе – где всё-таки моя родина? Сион и Палестина? Я о них только из рассказов и знаю, что это такое, где и зачем? Сижу я в окопе своем, отстреливаюсь от англичан, голову от бомбежки прячу. В атаку друзья мои батальонные бегут, с которыми на привале сухарями делились, от дождя вместе под шинелью укрывались. Они вперед пошли, штыки примкнув, а я, значит, в окопе укрываться останусь или за тонким деревцем спрячусь? Где моя родина, скажите мне, ребе!»

Промолчал, ничего не сказал ребе, только налил себе и Нахуму ещё водки. А ребецин почему-то заспешила на кухню за самоваром, чай, ей показалось, совсем остыл.

Свадьба Йосла

Вейз мир, что это за ребенок, Йосл, Йоселе! Высокий и стройный, с белокурыми кучерями, с умными глазами! А что вы думаете, глаза будут глупыми, если в три года мальчик уже читал «Агаду»? Не было в хедере ученика, чтобы так внимательно, как Йосл, слушал объяснения учителя. Кто ещё мог бы похвастаться, что прочитал «Шульхан арух», что читал сочинения Рамбама и что вместо бегать по чужим садам с дружками он держит в руках книгу «Кузари», сочинение великого ха-Наси?

Ну что сказать, девочка, которая стоит сейчас рядом с Йоселе под хупой – ничего себе девочка, симпатичная. Красные от слёз глаза, смотрит на жениха испуганно… Хорошая девочка, если будет слушаться свекровь. Йосл совсем ребенок, это ведь надо – сначала свадьба, потом бар мицва! А что делать, вдруг уже завтра набор в кантонисты от местечка? А женатых не берут по рекрутскому набору. Можно было бы послушать шадхена и вместо двенадцатилетней Малки под хупой рядом с Йослом стояла бы двадцатитрехлетняя Рахиль. Все-таки пять тысяч приданого и две коровы – это задумаешься. И пусть у невесты правое плечо выше левого, лицо изрыто глубокими отметинами от выдавленных угрей – с лица воду не пить. Но ведь по тонким губам и упрямому взгляду будущая свекровь сразу поняла – мамеле ей между молодыми не быть! Нет, пусть рядом с Йоселе стоит под хупой Малка, из девчонки можно сделать что-то очень приличного для сына.

«Мазл тов! Мазл тов!» – поздравления несутся от везде и всюду. Кто не хочет погулять на свадьбе, кто не хочет откусить от свадебного пирога?! Слава Б-гу, есть что покушать и что выпить. «Сто двадцать лет и дом – полная чаша!» – родственников Малки так много, даже внучатая племянница бабушки невесты ссыпает в рот крошки от медовой коврижки. А подарков со стороны сватов – тьфу! и перечислить нечего. А вот дяди и тёти Йоселе постарались: и перина, и одеяла, и посуда кухонная, и посуда столовая. Поживут молодые годика два-три врозь, каждый у своей мамочки, повзрослеют, а когда придет время жить вместе, дома уже всё-всё будет и будет, как надо!

«Поздно уже, мальчику пора ложиться спать, надо идти домой. Да и сватам пора собираться, путь им неблизкий, к утру бы добрались».

– Малка идет в наш дом вместе со мной! Муж я ей или кто, не жена она мне, что ли, по закону Моше и Израиля?! – вейз мир, вейз мира, с чего это Йосл так разгорячился?! Или кто-то налил ему в стакан сладкой наливки?

Папаша молодого супруга весь кипит, отец невесты размахивает руками. Обе мамочки закатывают глаза, мамеле муженька брызгает слюной, мамеле жёнушки залила слезами свадебную накидку доченьки. Молодая жена ревет в голос. Кто из гостей был пьяным – вмиг протрезвел, хоть начинай свадьбу сначала.

А Йосл, Йосл, вот паршивец! Сыплет отрывками из «Шульхан арух», на память читает тексты из Торы. Или, говорит, жена моя Малка едет со мной и будем мы с ней жить вместе, как пристало мужу и жене, или, говорит, отдавайте, ребе, ктубу назад и никакой свадьбы не было. Гевалт, скандал! Скандал, гевалт…

Проводили молодых в дом, где жил Йосл с родителями, завели в комнату, где спал Йосл. Малка плачет, тихонько всхлипывая, обе сватьи заливаются слезами, отцы глядят друг на друга волками. Гости не молчат, перешептываются. Ещё бы, такая свадьба! Разговоров на год всему местечку. Да что там местечку – всей округе разговоров хватит на три года!

Как бы и что не делалось, а гости разошлись по домам. Свата, отца молодой жены, немножко успокоили сладкой водкой. Домой сваты не уехали, их устроили на ночь у родственников. Как же ехать домой в таком расстроенном состоянии?! Наконец-то в доме у родителей Йосла стало тихо, из комнаты молодых ничего не слышно. Тихонечко, не скрипнув дерью, заглянула к молодым мамеле. Сидят Йоселе и Малка рядышком на кровати, толстая книга на коленях и Йосл что-то рассказывает жене. А вокруг на полу все его игрушки – деревянная сабля с барабаном, солдатики, конь на колесиках…

Мамеле

Йоси просыпается, дома стоит удивительный запах свежей выпечки. Когда бы маленький Йоси не проснулся – мама уже хлопочет по дому, из кухни обязательно пахнет чем-нибудь вкусным – медовой коврижкой, рисовой бабкой с яблоками, пирожками с печенкой. Сколько раз Йоси собирался встать раньше мамы, ложился спать пораньше, давал себе самую страшную клятву. Просыпается – а мамеле уже и на рынок сходила и тесто для плюшек с корицей поставила. И так славно становится на душе у Йоськи оттого, что все у него хорошо, что мама встречает его улыбкой, что впереди у него целый день приключений и открытий!

Йоси заболел – горло болит, как натертое наждаком. Температура высокая, Йоси проваливается в сон, в котором дибуки тянут к нему свои страшные лапы, хотят забрать с собой в темноту подземелья. Только мамина ладонь на Йоськином лбу приносит прохладу и заставляет чудовищ отступить. Йоська открывает глаза – мама рядом. Она устала, взгляд ее тревожен, но она улыбается Йоси и просит его выпить чашку куриного бульона. Он делает несколько глотков и засыпает.

Неприятности у Йоськи бывают – синяк под глазом, полученный в драке, разбитая в падении коленка. Но коленку мама намажет зеленкой, подует, чтоб не щипала, к синяку приложит компресс из бадяги. Прижмет Йоську мама к себе, поцелует в лоб и все неприятности уходят, как их и не было, как раньше исчезали дибуки. Йоська пошел в школу, кому рассказать выученный урок, кто проверит решение задачи? Одноклассники с удовольствием заходят к Йоси в гости – у Йоськиной мамы для каждого найдется доброе слово, пирожок или булочка, чашка киселя или компота.

Кончилось время, когда Йоси с удовольствием шел с мамой, папой и сестрами гулять по вечернему городу. Летние теплые вечера, когда дневная жара сменяется прохладой, пахнут петуньи и ночные фиалки. Чтобы прогуляться вечером с мамой по центральной городской аллее, Йоська был готов вынести мытье шеи и обувание жестких новеньких сандалий, был готов перетерпеть бесконечные взрослые разговоры при встрече родителей со знакомыми. Кончилось, теперь Йоська смущается чрезмерного, как ему кажется, маминого внимания и опеки. Лучше носиться с мальчишками по дворам, слушать страшные истории в темноте за сараями и рассказы больших парней про девчонок, с которыми у парней уже «было».

Мама ведь все понимает, сын вырос. Теперь ему нужно не помогать с решением трудной задачи по алгебре, ему надо помочь с выбором галстука, мальчику нужна свежая, идеально выглаженная рубашка и чистый носовой платок. И еще нужно не показывать, что мама волнуется, когда мальчик поздно возвращается со свидания. А если от Йоси пахнет вином, на это не нужно обращать внимания. И вот девочка уже здесь, дома, пьет чай и видно, что смущается. Она будет заботиться о Йоселе так, как заботится о нем мама? Печь коврижку и жарить курочку, как любит мальчик, этому ее научим, лишь бы она любила его.

Годы… Болят суставы, давление зашкаливает, сердце не позволяет подняться на третий этаж без остановок. Не Йоси нуждается в маминых заботах и хлопотах, за мамой нужно ухаживать. Все забывает, неряшливая какая стала, начнет что-то рассказывать и на середине забывает, о чем начинала говорить. Хочет, чтобы Йоси каждый день навещал ее, как будто не понимает, что работа и заботы отнимают у него все силы и время!

Надо ехать в командировку, решается все, вот буквально – все! А как ехать, если сплошные неурядицы и времени катастрофически нехватает? Как уехать, если мать в больнице и сиделку к ней не пристроить, где ж ее, сиделку, найти? И не ехать нельзя и ехать – не уедешь… Капкан. Обернуться одним днем? Нереально, только на дорогу туда почти сутки, да сутки обратно. А мать в больнице и ее не оставить одну, ну чисто капкан.

Мамеле умерла в больнице, заснула вечером и не проснулась, тихо ушла, как будто решила не тревожить сына, помочь ему в последний раз своим тихим уходом.