Текст книги "Заговор против Стражей"

Саймон Грин
Заговор против стражей

1. Шакал

Есть города просто плохие и города похуже. Но есть еще и Хейвен,[1]1
  Хейвен (англ. haven) – убежище, приют, пристанище


[Закрыть] объявленный людской молвой столицей злодеев и взяточников всех Нижних королевств.

В середине зимы после обильного снегопада город одевается в чистейшие белые одежды.

Его башни, покрытые инеем, сверкают, словно колонны хрусталя. Но таким он видится только издалека. Все его очарование исчезает, стоит только миновать городские ворота. Трубы от многочисленных фабрик безостановочно изрыгают тучи дыма, от которых снег, лежащий на земле, становится серым. Через сугробы, забившие улицы, медленно бредут люди с серыми лицами.

Если присмотреться, Хейвен уродливый город. Даже в предрассветные зимние часы, когда мороз сковывает все своим ледяным дыханием, он не знает мира и спокойствия. Череда преступлений нескончаема. В любое время дня и ночи на узких улицах слышатся стоны и проклятия, льется кровь.

Смерть – образ жизни Хейвена. Насилие – пульс его улиц-артерий.

И только городская Стража, всегда работающая на пределе, не позволяет волне кровавого хаоса окончательно захлестнуть Хейвен.

В тот день семейная пара, капитаны Стражи Хок[2]2
  Хок (англ. hawk) – ястреб; в переносном смысле – хищник.


[Закрыть] и Изабель Фишер,[3]3
  Фишер (англ. fisher) – рыболов.


[Закрыть] конвоировали арестованного. Несмотря на все усилия магов – повелителей погоды, зима все-таки пришла в город. Под ногами чавкал грязный снег, с крыш свисали сосульки. Свинцовые тучи предрекали снежную бурю.

Но толпы мужчин, женщин и детей, несмотря на погоду, заполняли улицу. Они суетливо сталкивались, торопясь по своим делам. Разумеется, никто не пытался толкнуть Хока или Фишер. Это было небезопасно.

Пробило уже восемь утра, но день, казалось, и не думал начинаться. На каждом углу горели фонари, но их янтарный свет едва разгонял темноту. Хок искренне ненавидел зиму. И не только потому, что недавняя эпидемия гриппа свалила с ног добрую половину Стражей, а ему с Фишер пришлось три дня подряд работать в две смены. Зима в Хейвене – трудное время, особенно для бедных и больных. По утрам на всех улицах в любом районе города находили замерзшие трупы несчастных бродяг – им некуда было податься и их убила зима. Бездомные умирали на ступеньках богатых домов или под навесами магазинов. Каждый день повозка сборщиков мусора объезжала город, собирая свой страшный урожай. Однажды Хок обнаружил маленькую девочку, пяти-шести лет не больше, свернувшуюся клубочком на мостовой. Ее глаза были широко распахнуты, кулачки сжаты – она была мертва. Ее тоже убила зима… Хок ненавидел зиму. Иногда он ненавидел и Хейвен.

Капитан Хок был высок, черноволос и когда-то красив. Несколько старых шрамов на правой половине лица и черная шелковая повязка через глаз придавали ему зловещий вид. Друзьям он рассказывал немало историй о том, как заработал эти шрамы. Правда, многие из этих историй не были лишены вымысла. Хок носил волосы до плеч, перехваченные кожаным обручем, чтоб не лезли в глаза. В своем черном форменном плаще он казался олицетворением грубой физической силы; но на самом деле Хок был не столько мускулист, сколько жилист и гибок, хотя был большим любителем поесть. Ему недавно исполнилось тридцать, но в волосах уже поблескивала седина. Словом, на первый взгляд Хок походил на обыкновенного наемника, прошедшего и огонь и воду. Но только на первый взгляд. Было в Хоке нечто, заставлявшее кровь застывать в жилах и принуждавшее задуматься самых закоренелых нарушителей спокойствия. На правом бедре Хок носил вместо меча топор с короткой рукояткой. Многолетняя практика позволила ему в совершенстве овладеть мастерством обращения с этим оружием.

Его супруга, капитан Изабель Фишер, машинально подстраивалась под широкий шаг Хока; она успела привыкнуть к этому за годы их долгой совместной службы. Несмотря на высокий для женщины рост – около шести футов, – она поражала по-кошачьи изящными и легкими движениями. Свои длинные светлые волосы Фишер заплетала в косу, доходившую до талии. На конце косы раскачивался полированный стальной шар. На ней была потертая, почти бесформенная меховая шапка, которую Изабель натянула на уши, чтобы защитить их от холода. Резкие черты ее лица чуть смягчались глубокими синими глазами и полными губами. Она была скорее привлекательна, чем красива. Ее взгляд был спокоен и прям, улыбалась она мало, а прожитые годы избавили ее от человеческих слабостей. Плащ Изабель носила такой же, как у мужа, но сидел он на ней гораздо лучше. Вооружение ее составляли меч и кинжал. Об искусстве фехтования Изабель в Хейвене, в городе, населенном скептиками, ходили легенды.

Хока и Фишер боялись и уважали, как самых крутых и честных в команде Стражей. Но именно поэтому у них накопилось немало врагов, к сожалению, даже среди коллег.

Пленник Стражей, маленький, тощий, безобидный на вид человечек, кутался в длинную меховую накидку с пушистым капюшоном. Его редкие черные волосы лоснились, глазки постоянно бегали, словно выискивая что-то, сам он все время хмурился. Короче, Хорек Бенни явно не относился к категории счастливых и уверенных в себе людей.

– Вы совершаете большую ошибку, – в десятый раз повторил он заискивающим тоном. – Подумайте, пожалуйста, еще раз.

– Прости, – притворно вздохнул Хок. – Я думаю только по праздникам, а Фишер вообще не любит этим заниматься, она считает, что в результате портится фигура.

– Точно, – подтвердила Фишер, сурово взглянув на монашку, не успевшую вовремя убраться с их дороги.

– Произошло недоразумение, – упрямо твердил Бенин. – Я – честный торговец.

Хок недобро усмехнулся.

– Бенни, ты мелкий жулик, делающий грязные деньги на рэкете. Я знаю, о каких ужасах ты рассказываешь владельцам магазинов, когда они отказываются платить. Но сейчас ты оказался настолько слеп, что проделал это прямо у нас под носом. Кстати, где твои качки-телохранители? Неужто полегли от гриппа?

Бенни вздохнул.

– Нет правды в этом мире. Я уважаемый человек. У меня есть права, как у любого гражданина. Я плачу налоги. По сути дела, вы работаете на меня.

– Вот и радуйся, дурачок, что твои деньги пошли на доброе дело, – заметила Фишер. – Мы арестовали преступника на месте преступления, что тебе еще надо?

– Вам это не сойдет с рук! – прошипел Бенни, отбросив заискивающий тон. – У меня куча влиятельных друзей. Ваши обвинения беспочвенны. Не успеете и глазом моргнуть, как меня выпустят.

Хок искоса взглянул на него.

– Бенни, дружище, ты действуешь мне на нервы. Будь послушным мальчиком и заткнись, не то я попрошу Фишер завести тебя в ближайшую темную подворотню и заняться там твоим воспитанием.

Бенни посмотрел на Фишер и, заметив ее зловещую улыбку, потупился. Хорек слышал немало интересного о методах воспитания, используемых ею. Рассказывали, что когда воспитательный процесс проходил в квартире, при этом сильно страдала мебель. От этой мысли Бенни затих, и остаток пути тройка преодолела молча.

Они подходили к Штабу Стражи, массивному каменному зданию с дубовыми дверями и стрельчатыми окнами-бойницами. Казалось, Штаб постоянно находился в осаде, что, впрочем, было довольно близко к действительности. Нападения и попытки поджогов случались довольно часто. Но еще ни разу работа Штаба не прерывалась больше чем на несколько часов. В здании были свои маги, а все сотрудники – от писаря до майора – носили оружие и умели им пользоваться. Требовались большие усилия, чтобы нарушить работу Штаба, однако в последний год они едва не достигли цели.

Парадный вход Штаба был всегда открыт, но все знали, что в случае опасности ситуация изменится за считанные секунды. Охранное заклинание мгновенно закрывало двери, и хорошо, если никого не попадалось на пути.

Люди потоком входили и выходили из Штаба. Констебли, осведомители, родственники недавно арестованных, адвокаты и, конечно, те, кто пришел в Стражу за помощью. Таких было легко узнать по страху и отчаянию на лицах. Большинство обращалось сюда только в крайних случаях, потерпев неудачу в других местах. Закон был быстр и суров и обычно благоволил богатым и сильным. Конечно, Стражи помогали, как могли, попавшим в беду, но бедняки в большинстве случаев не доверяли служителям закона. На Стражей не всегда можно было положиться – как и все в Хейвене, правосудие можно купить. Каждый имел свою цену. Но только не Хок и Фишер.

Бенни раздумывал о том, как бы ухитриться улизнуть, но, заметив, что рука Фишер лежит на рукоятке меча, лишь вздохнул и покорно поплелся за обоими Стражами через главный вход в переполненный коридор Штаба. В огромном, переполненном людьми помещении с низким потолком стоял оглушающий шум. Сидящие вдоль стен матери и бабушки болтали, сплетничали и одергивали детей, которые путались у всех под ногами. Ни у кого из них не было причин находиться здесь, но никто их не выгонял. Штаб был единственным местом, где дети могли играть в относительной безопасности. Кроме того, констебли, подслушивая женскую болтовню и сплетни, иногда получали очень ценную информацию.

У стола регистрации десятки людей кричали, лили слезы, размахивали руками, а три сержанта-регистратора, давно привыкшие к такому столпотворению, спокойно делали свое дело и никого не пропускали без очереди. Сказать доброе слово взволнованным родственникам, отогнать адвокатов, записать имя преступника, приведенного констеблем, не обращая внимания на бедлам, который творится вокруг, – такая работа требовала поистине железных нервов.

Хок и Фишер решительно протолкались сквозь человеческое море. Хок принялся стучать кулаком по столу, пока один из сержантов не обратил на него внимания. Бенни передали с рук на руки. Сержант злорадно ухмыльнулся арестованному.

– О-хо-хо! Не часто нам выпадает честь приветствовать у себя такую персону. Чем же ты огорчил Хока и Фишер?

– Ничем! Я занимался своими делами.

– Значит, твои дела незаконны. Если ты настолько туп, чтобы заниматься ими на глазах у этой парочки, ты заслуживаешь всего, что сейчас с тобой случится.

Сержант позвонил в медный колокольчик, и резкий звук на мгновение заглушил людской гомон. Через минуту появился молчаливый констебль и увел Хорька Бенни, продолжавшего громко вопить, доказывая свою невиновность.

– Нам недолго удастся продержать его за решеткой, – мрачно проронил сержант.

– Как так? Мы оба будем свидетельствовать против него на суде! – возмутилась Фишер.

– А до суда и не дойдет, – заявил сержант. – У Бенни полно могущественных друзей. Скоро нам намекнут, что неплохо бы его выпустить.

Фишер сплюнула.

– Интересно, зачем тогда вообще кого-то арестовывать? Теперь каждый жулик обзавелся покровителями наверху, судьи куплены, а присяжные запуганы.

– Я здесь ни при чем, – пожал плечами сержант. – И нечего на меня так таращиться, Хейвен есть Хейвен.

Фишер вполголоса выругалась, но все-таки позволила Хоку оттащить себя от стола. Они протолкались к огромному камину, чтобы передохнуть и согреться.

Хок приветливо поздоровался с полудюжиной знакомых констеблей, которые грелись у огня. Им уже давно следовало идти дежурить на улицу, но мерзнуть никому не хотелось. Хок снял плащ, повернулся спиной к огню и с любопытством принялся оглядываться вокруг…

Несколько улыбающихся проституток, выглядевших нисколько не окоченевшими в своей легкой и яркой рабочей одежде, терпеливо ждали, когда их зарегистрируют, оштрафуют и отпустят. На улице их, как и констеблей, тоже ждала работа. Какого-то политикана или газетчика внезапно замучила совесть, и он сделал громкое заявление о том, что всем надо подняться на борьбу с волной порока, которая захлестнула Наш Прекрасный Город. Поэтому Стражи хватали всех, кто попался им под руку. Стражи приводили арестованных, а сутенеры платили штрафы за своих девочек. Все шло как обычно. Хоку стало противно. Однако все это его не касалось. Но вдруг он заметил, как один из сутенеров со злобой ударил проститутку. Хок подошел к нему и похлопал по плечу. Тот резко обернулся и побледнел, когда понял, с кем имеет дело. Сутенер был молод и мускулист, одет с иголочки и носил тоненькие крысиные усики. Видно было, что он гордится своей внешностью. Он настороженно взглянул на Хока.

– Что вы хотите, капитан? Я чист.

– Ты не можешь быть чист, даже если будешь умываться каждый день серной кислотой. Ты сутенер, Себастьян, а значит – подонок. Я знаю тебя давно и уже предупреждал насчет плохого обращения с девочками.

– Я плохо обращаюсь с моими девочками?! – Себастьян оглянулся вокруг, как бы призывая окружающих выступить на защиту оскорбленной невинности. – Да я люблю их, как родных сестер! Кто, спрашивается, следит, чтобы они были нарядно одеты, чтобы у них было все, что им нужно? Мы как одна семья. Иногда им просто нужна твердая мужская рука.

– Твой дружок Бешеный попал под суд. Он сам и его твердая мужская рука, порезавшая лицо одной девушки бритвой, – сказал Хок. – Я тебя насквозь вижу. Если еще раз замечу твою твердую руку, я обижусь. Помнишь, что было, когда я обиделся на Бешеного?

Сутенер торопливо кивнул:

– Ему уже лучше. Через месяц его выпишут из больницы.

– Да ну? Наверное, я старею… Не бей девочек, Себастьян, или я повыдергиваю тебе пальцы.

Себастьян улыбнулся, кивнул и поспешил исчезнуть в толпе. Хок посмотрел ему вслед, вежливо кивнул проституткам (те не обратили на него никакого внимания) и вернулся к огню. Фишер ползала на коленях, играя с детьми, которые были еще слишком малы, чтобы бояться формы Стража. Хок грустно улыбнулся, глядя на жену. Они часто говорили друг другу, что неплохо бы завести своих собственных детей, но для осуществления этой идеи у них почему-то постоянно не хватало времени.

В толпе внезапно раздались крики, завизжали женщины, люди подались к стенам, давя друг друга. Кто-то из арестованных, оттолкнув охранников, выхватил нож, который не обнаружили при обыске, и схватил одного из детишек, с которыми играла Фишер, решив использовать ребенка в качестве заложника. Не поднимаясь с колен, Фишер ударила преступника локтем в пах. Тот согнулся от боли. Фишер неторопливо встала на ноги и ударила его сверху вниз по ушам. Арестованный упал. Фишер ногой отбросила нож подальше и снова занялась детьми. Двое констеблей уволокли потерявшего сознание преступника. Все вернулись к своим делам, как будто ничего не произошло.

Хок раздраженно подумал, что им снова пора на улицу. Они не отдежурили еще и половины своей второй смены.

Хок ненавидел зиму. Он попытался помечтать о заработанных отгулах, это не помогло. Он промочил ноги, у него болела голова, в пояснице стреляло, но работа есть работа. Он позвал Фишер, помахал на прощание детям, кивнул их матерям и обреченно вышел на мороз. Первое, что он увидел на улице, был Хорек Бенни, уже успевший где-то раздобыть плащ, а теперь подзывавший носильщиков с портшезом. Хок и Фишер переглянулись и подошли к нему. Бенни заметил их, и на его лице ясно отразилось желание убежать, но он пересилил себя и даже смело выпрямился во весь свой непрезентабельный рост.

– Бенни, – скучным голосом произнес Хок. – Как ты думаешь, что ты здесь делаешь?

– Меня отпустили, – торопливо ответил Хорек, перебегая взглядом с Хока на Фишер и обратно. – Все обвинения сняты. Официально. Я же говорил вам, что у меня есть дру…

Хок и Фишер взяли Бенни под белы ручки и понесли его в ближайшую темную подворотню. Бенни дрыгал ногами и пытался кричать, что, однако, мало помогало ему.

Когда Хорька поставили на землю, он попробовал бежать, но Хок взял его одной рукой за шиворот, поднял и прижал к стене. Бенни вытаращил глаза и, казалось, потерял дар речи – Хок прижал еще сильнее.

– Никто не избежит наказания, когда обвинение выдвигаем мы, Бенни. Мне плевать на твоих друзей. Ты виновен, и суд состоится.

– Ваши обвинения не будут приняты, – пискнул Бенни. – Судьи отпустят меня, вот увидите.

Хок вздохнул.

– Ты не понимаешь, Бенни. Если мы тебя отпустим, остальные подонки подумают, что им тоже все сойдет с рук, а ведь это плохо, правда? Вот почему ты сейчас же вернешься в Штаб и признаешь себя виновным, ну, а если нет, мы с Фишер будем наперебой изобретать способы, как бы сделать тебе побольней.

– Обвинение не может строиться на основании одного признания.

– Тогда надо подумать о дополнительных доказательствах.

Бенни посмотрел на неумолимое лицо Хока, потом взглянул на Фишер. Она равнодушно чистила ногти огромным ножом. Бенни с трудом сглотнул. Он внезапно поверил во все страшные слухи о Хоке и Фишер. Хок вежливо кашлянул, и Бенни чуть не вскрикнул от неожиданности.

– Бенни…

– Я хотел бы сделать признание, капитан Хок.

В голосе Хорька Бенни слышались истерические нотки.

– Ты можешь отказаться…

– Нет, нет, я признаюсь.

– Но ведь юридически это вовсе не обязательно.

– Пожалуйста, разрешите мне сознаться! Я хочу сделать признание! Правда!

– Молодец, – сказал Хок, опуская его на землю. – Всегда приятно встретить законопослушного гражданина, который верит в справедливость правосудия. Теперь иди и сделай это, пока мы все еще в хорошем настроении.

Бенни опрометью бросился обратно в Штаб. Фишер улыбнулась и убрала такой страшный нож. Двое Стражей неторопливо направились патрулировать свой район на Северной окраине.

Северная окраина была черствой душой Хейвена, в глубине которой, как осадок в отравленном вине, скопилась вся городская грязь.

Образ жизни Северной окраины определяли преступность и нищета. Стычки между наркобандами из-за сфер влияния, в которых погибали случайные прохожие, бытовые убийства, изнасилования, ограбления были здесь обычным делом. Шпионы замышляли заговоры за закрытыми ставнями. Двери домов открывались только по паролю. Воздух, пропитанный дымом многочисленных фабрик, раздирал горло. Добавляли ароматов и помои, которые выплескивались прямо на улицу. Непривычный человек с трудом мог дышать в такой атмосфере. Некоторые утверждали, что здесь обитают люди с особым состоянием духа, но душа обычно так дурно не пахнет.

Хок и Фишер шли по узким улицам, кивая знакомым, то и дело мелькавшим в толпе. Темп жизни на Северной окраине был бешеным, конкурент всегда сопел в затылок, но Хок и Фишер редко торопились. Они старались не пропустить ничего из того, что творилось вокруг. На Северной окраине они работали уже пять лет, но, несмотря на их усилия, здесь мало что изменилось. На место одного посаженного преступника вставало два новых, а выжигающая душу нищета – причина большинства преступлений – оставалась неискоренимой. В глубине души и Хок и Фишер знали, что зло победить невозможно, и лучшее, что они могли сделать – выжить бандитов из этого района. В присутствии Стражей все шло более или менее прилично, но они не могли находиться одновременно везде. Хок и Фишер часто говорили о том, что хорошо бы бросить эту собачью работу, но на самом деле никто из них так не думал. Они не могли сдаться. Лучше маленькая победа, чем большое поражение.

Здания в этом районе стояли так близко, что казалось, они хотят согреть друг друга. Верхние этажи домов, стоящих напротив, нависали над улицей так, что почти соприкасались.

Кучи мусора были едва прикрыты снегом, и Хоку и Фишер нередко приходилось раздумывать, куда поставить ногу. Сборщики мусора приезжали всего лишь раз в месяц и то только под охраной. Нищих, питавшихся отбросами, сейчас не было видно. Зима согнала их с улицы. Но уличный бизнес, несмотря на холод, процветал. Бизнес и еще кое-что.

В неверном свете мерцающей жаровни ангел с улицы Богов играл в кости с полудюжиной чудовищ. Говорун-коммивояжер пытался всучить браслеты с фальшивой позолотой, большая пятнистая собака пробовала раздобыть огонька для своей сигары. Две громадные крысы с человеческими руками стаскивали сапоги с покойника, а две монашки избивали скомороха. В общем, это был обычный вечер на Северной окраине.

Внезапно Хок и Фишер услышали телепатический звук флейты, это звучал сигнал колдуна – глашатая Стражи. Они остановились послушать, что еще стряслось плохого. Это должны были быть плохие вести. Срочные новости всегда плохие. Все приятное могло подождать до их возвращения в Штаб. Нежная мелодия резко оборвалась, и в их головах зазвучал пронзительный голос колдуна из Штаба:

«Внимание Стражам Северного сектора. Беспорядки в таверне „Скрещенные копья“ в Соляном переулке. Много убитых и раненых. Пострадали по крайней мере двое констеблей. Соблюдать чрезвычайную осторожность, зачинщики беспорядков приняли шакал».

Хок и Фишер побежали, борясь с мокрым снегом, липшим к сапогам. Соляной переулок находился в четырех кварталах от них, и могло произойти немало нежелательного, если Стражи промедлят с подмогой. Впрочем, судя по сообщению, многое уже произошло. Хок мысленно чертыхнулся. Беспорядки опасны и сами по себе, даже если их участники не наркоманы.

Шакал был новинкой на улицах Северной окраины. Его относительно дешево мог произвести каждый, кто хоть немного знал алхимию. Наркотик обладал способностью пробуждать в человеке животные инстинкты. Он обострял восприятие и одновременно отключал все центры контроля за поведением. Шакал освобождал зверя, дремлющего в подсознании у каждого, животное, стремящееся удовлетворить любую прихоть, не рассуждая и не испытывая при этом ни малейшего угрызения совести. Кроме того, он увеличивал физическую силу, разжигал свирепость и ускорял реакцию, делая принявшего наркотик человека практически непобедимым. При длительном использовании шакал полностью разрушал нервную систему, приводя к параличу, сумасшествию и смерти. Но на Северной окраине многие отказывались от безнадежного будущего в пользу жестоких радостей настоящего.

Хок и Фишер свернули за угол и оказались в Соляном переулке. Зеваки запрудили узкую улицу, и Стражам пришлось, забыв о правилах хорошего тона, прокладывать себе дорогу сквозь толпу. Любопытные наблюдали за происходящим с безопасного расстояния. Таверна «Скрещенные копья» за исключением разбитых стекол выглядела совершенно мирно. На ее ступеньках сидел констебль, прижимая платок к скверно выглядевшей ране на голове. Половина его лица была залита кровью. Увидев капитанов, констебль попытался подняться на ноги, но Хок жестом разрешил ему сидеть.

– Что случилось?

Констебль облизал сухие губы.

– Мы с напарником первыми примчались сюда по тревоге. В таверне кипела драка, но снаружи нельзя было ничего разглядеть. Из толпы нам кричали, что внутри уже находятся двое констеблей, и мой товарищ пошел туда, а я остался сдерживать любопытных. Я долго ждал, но он не вернулся. Потом внутри все стихло, и я решил заглянуть туда. Как только переступил порог, кто-то ударил меня по голове, кровь залила глаза, и мне пришлось выбежать наружу. Сейчас остановлю кровь, отдышусь и пойду снова. Мой напарник все еще там, внутри.

Хок похлопал его по плечу.

– Ты, приятель, лучше посиди здесь, мы с Фишер сами заглянем туда. Если появятся наши, скажи, чтоб не входили, пока мы не выясним обстановку. Ты уверен, что там принимают шакал?

– Так говорили в толпе. Сам я знаю лишь то, что из таверны не выходил никто, кто мог бы это подтвердить.

Хок успокаивающе похлопал констебля по плечу, а потом отошел с Фишер на пару шагов.

– Ну, что скажешь? – спросил Хок.

– Надо быть поосторожнее. Трое Стражей исчезло, один ранен, число преступников, находящихся под воздействием шакала, неизвестно. Дело плохо. Ну почему нам не попадается работа поспокойнее?

– В Хейвене нет спокойной работы. Придется идти, Изабель, там могут быть заложники.

– Скорее всего, их там уже нет.

– Все равно, надо проверить. Фишер безнадежно кивнула.

– Ладно, идем, пока я не передумала. У тебя есть хоть какой-нибудь план?

– Если они там накурились шакала, подкрасться незаметно не удастся, нас моментально учуют. Поэтому высадим дверь и будем рубить все, что движется.

– Глупый план, Хок.

– У тебя есть другой?

– К сожалению, нет.

– Тогда сойдет и мой, – ухмыльнулся Хок. – И не надо надувать губки, дорогая, ведь мы бывали в переделках и похуже.

Он взял в руки топор, Фишер вытащила из ножен меч, и они осторожно подошли к двери таверны. Дверь оказалась приоткрытой, внутри было темно. У порога натекла лужа крови. Косяк двери был исцарапан, словно кто-то точил об него когти. Хок прислушался – ни звука. Он распахнул дверь ударом ноги. Ничего не случилось. Хок взглянул на Фишер, и она кивнула. Стражи одновременно проскочили в таверну и, оказавшись внутри, прижались к стене по обеим сторонам от двери, чтобы не выделяться на светлом фоне. Хок выставил топор. Прошло несколько мучительных секунд, пока их глаза привыкли к темноте. Кое-какой свет внутри все же был. На противоположной стороне комнаты тлели угли камина. Сквозь щели в ставнях просачивались тоненькие белые лучики. Вскоре Хок уже мог различить стулья и столы, изломанные и разбросанные по углам. Среди исковерканной мебели виднелись какие-то темные бесформенные силуэты, и Хок понял, что это трупы. Он насчитал их четырнадцать. Убийц же нигде не было видно. Хок сделал шаг вперед, держа перед собой топор. Под ногами захрустело битое стекло. Фишер бесшумно встала рядом с мужем. Он достал спички и осторожно зажег стенную лампу. Нелегко было проделать это одной рукой, но Хок так и не выпустил из рук оружия. Желтоватый свет разогнал темноту, и Стражи смогли оценить полную картину побоища. Кровь была везде – на полу на стенах, на исковерканной мебели. Почти все трупы страшно изуродованы, лишены голов, рук или ног. На одной из ламп висели розовые кишки, в камине лежала обуглившаяся человеческая рука. Некоторые тела оказались выпотрошенными, разрезанными от горла до паха. Причем эта операция была проделана явно без помощи ножа. Фишер тихо ругнулась, даже в тусклом свете лампы Хок заметил, как побледнели костяшки пальцев на рукоятке ее меча. Хок поставил лампу в стенную нишу. В таверне царила мертвая тишина, пахло кровью и смертью.

Стражи осмотрели все тела, пытаясь отыскать признаки жизни, но, увы, их не было. Хок и Фишер нашли трех обезглавленных констеблей, опознав их по алым туникам. Оставалось непонятно, куда исчезли преступники. Хок был уверен, что они все еще здесь. Интуитивно он чувствовал неведомую опасность. Знакомое ощущение щекотки между лопатками, словно от чьего-то ненавидящего взгляда, не покидало его.

Стойка с бутылками разбита. Из посуды на полках ничто не уцелело, пол покрывал слой битого стекла. Поверхность стойки бара была иссечена царапинами вдоль и поперек, что заставило Хока подумать о когтях. Хок поглядел на Фишер, та медленно кивнула.

– Ты думаешь о том же, что и я, Хок? – прошептала Фишер.

– Возможно. Это уже нечто большее, чем просто обкуренные шакалом. У человека нет таких клыков или когтей. Мы имеем дело с оборотнем.

Фишер наклонилась, вынула из-за голенища серебряный кинжал и зажала его в левой руке, так, на всякий случай, затем быстро зашла за стойку и махнула Хоку. Он встал рядом с ней. Из-под стойки виднелась верхняя часть туловища бармена. Его горло разорвано, руки искусаны – он пытался защищаться.

– Оборотень? – полувопросительно произнесла Фишер.

– Может быть, – отозвался Хок. – Хотя следы укусов не такие. У них они больше, но уже…

Откуда-то послышалось приглушенное рычание. Хок и Фишер моментально выскочили из-за стойки и огляделись по сторонам. И снова в полуосвещенной, залитой кровью комнате раздалось рычание, на этот раз более громкое, и что-то тяжелое, набросившись на Хока сверху и сзади, сбило его с ног. Существо обхватило Хока ногами, прижав его руки к туловищу, и когтистой лапой попыталось добраться до шеи. Хок упал. Они покатились по битому стеклу. Капитан тщетно пытался вырваться. Он с ужасом почувствовал, как острые зубы вонзаются ему в затылок. Сделав отчаянный рывок, Хок сумел встать на ноги и ударил тварь, висевшую на спине, о стойку бара. Ужасная хватка ослабла. Хок сбросил со спины неведомого врага и отскочил в сторону. В ту же секунду Фишер пригвоздила существо мечом к деревянной стойке.

Какой-то миг Хок стоял в оцепенении. Пронзенная мечом тварь оказалась человеком. Его изорванная одежда пропиталась кровью, скрюченные руки тряслись в судорогах. Кисти тоже были покрыты свежей кровью, словно алыми перчатками. Из страшной сквозной раны на животе вывалились кишки. Умирающий, выкатив глаза и скаля окровавленные зубы, зарычал на Стражей и попытался прыгнуть, но лезвие меча помешало ему. Однако он почти дотянулся когтистыми руками до горла Фишер. Фишер не отступила и завороженно смотрела, как к ней тянутся руки с зазубренными когтями. В голове у нее мелькнула сумасшедшая мысль: как преступнику удалось довести ногти до такого состояния. Хок подскочил к убийце, высоко подняв топор, но ударить не успел – наркоман снова рванулся вперед. Фишер, задыхаясь, полоснула серебряным кинжалом по горлу негодяя. Кровь одурманенного потоком залила ее руки. Глаза безумца помертвели, и он безжизненно повис на лезвии меча. Изабель вытащила клинок, и мертвое тело мягко осело на пол.

– Он сидел все это время на антресолях, – пробормотал Хок, рассматривая труп. – Сидел и следил за нами.

Фишер посмотрела вверх.

– Больше там никого нет. Трудно поверить, что все это сделал один человек, даже если он находился под воздействием шакала.

Носком сапога Хок толкнул мертвого наркомана.

– Зря мы его убили. Он многое мог бы рассказать.

– Он не оставил нам выбора, – сухо заметила Фишер. – Кроме того, ему не дали бы говорить. Когда они под воздействием наркотика, из них и слова не вытянешь, а пока он приходил бы в себя в тюрьме, наркомафия убила бы его даже там. Он был обречен.

Хок нахмурился.

– Надо сказать, что служба безопасности Штаба никуда не годится. Особенно если в дело замешаны наркотики. Помнишь, когда мы начинали, такого не было.

– Нет, было, – возразила Фишер. – Просто из-за нашей неопытности мы ничего не замечали. Наркотики – это очень большие деньги, а за большими деньгами и Стража в очередь выстроится.

– День начался погано, а заканчивается еще хуже, поэтому давай выбираться отсюда. Теперь нам нужно еще и рапорт составить. Если один наркоман смог отправить на тот свет столько людей, то в Хейвене скоро наступят веселые времена.

Глухое ворчание раздалось у них за спиной. Стражи мгновенно обернулись и обнажили оружие. В разгромленной таверне ничего не изменилось, не пошевелилось ни одно тело. Они услышали ворчание снова. На этот раз оно было более низким и походило скорее на стон. Звук шел из-за перевернутого стола, стоявшего у стены. Это был большой стол, за ним могли спрятаться по крайней мере два человека. Ворчание и стоны прекратились, но Хоку показалось, что он что-то слышит. Что-то… похожее на чавканье.

Хок жестом показал Фишер на стол, и они бесшумно подкрались к нему. Хок осторожно отложил в сторону топор и взялся обеими руками за столешницу. Фишер встала рядом с ним, занеся над головой меч. Они мысленно досчитали до трех, и Хок, крякнув, отбросил стол от стены, а Фишер подалась вперед, чтобы дать время безоружному напарнику схватить свое оружие.