Текст книги "Царь Кровь"

15

В тот момент, когда я увидел женщину, сидящую на стене на Трумен-вей, я уже знал, что сейчас будет. Никогда раньше я ее не видел, и девушку, сидевшую рядом с ней, тоже, но знал так же точно, как день следует за ночью, что она сейчас со мной заговорит.

И я знал, что мне не будет приятно то, что она скажет. Она уставилась на меня так, что было ясно: она решила сделать то, что решила, пусть хоть камни с неба падают.

– Вы живете в том доме на Трумен-вей.

Я покачал головой, не останавливаясь.

– Живете. – Она приветливо улыбалась, но карие глаза были тверже кремня. – В номере девять, который с белой дверью.

Я снова покачал головой.

– А что вы...

– Ведь живете? – Она не дала мне возможности ответить. – Меня зовут Кэролайн, Кэролайн Лукас, а это моя дочь Порция. Ей шестнадцать.

Я увидел, что дочь бросила на мать удивленный взгляд, будто мамочка только что заявила, что ее дочь – вождь эскимосов. А мама тем временем пожала мне руку, не переставая говорить. Ясно, что она и ее дочь Порция пришли вместе с исходом из Лидса. Хотя одежда и лица у них были чистыми, волосы аккуратно расчесаны, вид был как у беженцев – не спутаешь. Этот вид заключался в позе, в том, что даже если они сначала смотрят тебе в глаза, то сразу же опускают взгляд, будто чего-то стыдятся. Я бы хотел, чтобы этого не было. Действительно хотел бы. Но мы разделились на две расы – те, у кого есть дом, и те, у кого дома нет. И различие было так явно, будто у беженцев был мазок яркой краски на лбу.

Женщина, еще красивая в свои без малого сорок лет, спортивная – несомненно, от тренировок в дорогом клубе, снова представила мне свою дочь, заставляя девушку подать руку. Девушка все время кидала на мать вопросительные взгляды.

– Чертовски неприятная история, правда? – сказала женщина, неестественно широко улыбаясь. – Я слышала, что кое-кто уже вернулся домой, но снова ночью пошел газ и заставив их бежать. Вы не слышали, откуда этот газ?

Я сказал, что не слышал.

– И я тоже. Но думаю, это серьезнее, чем считается.

Я попытался изобразить уверенность, говоря, что они скоро смогут вернуться домой.

– Это было бы чудесно. Снова спать в кровати. На чистых простынях. И настоящая ванна, а не душ из холодной воды в холщовой кабинке.

Я посочувствовал.

– Какой вы счастливый, что у вас есть дом. И такой большой. – Я попытался пойти дальше, она удержала меня за руку. – Вы там один живете, правда?

– А в чем...

– Ведь правда?

– Нет, с братом.

– Он дома?

– Нет, он сейчас в деревне. Мы только что вернулись – искали еду для лагеря.

– Вы знаете, у вас удивительные глаза. Я никогда не видела такой синевы. Порция как раз мне только что говорила... Постойте!

Я уже был решительно настроен уйти от этой пары.

– Постойте!

Женщина, все так же широко улыбаясь, поймала меня за руку выше локтя, но тут же мягко скользнула пальцами вниз, к кисти. Мне надо было стиснуть зубы и уйти, не прощаясь, но у нее были такие доверчивые глаза, такой просящий голос. Как у беспомощного ребенка.

– Вы себе не представляете, каково это – спать в поле. У нас на всех одно одеяло.

Я смягчился.

– Ладно, пойдемте со мной, я вам найду пару одеял... – Она смотрела на меня с улыбкой, полной такой надежды, что я добавил еще пару предметов. – Может быть, найду какую-нибудь одежду. – Боже мой, я ощущал себя таким всемогущим, что слова пошли у меня с языка помимо моей воли. Будто я был рыцарем в сияющих доспехах, отсыпающим крошки хлеба голодным крестьянам. – Я вам приготовлю чего-нибудь поесть... Можете даже горячую ванну принять.

– Послушайте! – Она, нежно улыбаясь, стиснула мою руку. – Я не буду ходить вокруг да около. У вас большой дом. Позвольте нам остаться. Мы будем для вас готовить и убирать.

– Но...

– Пожалуйста, не надо “но”. Впустите нас. Всего на пару дней. – Она улыбнулась, поцеловала мне руку, прижала ее к своей щеке. – Послушайте, я хочу лечь с вами в постель. Делайте со мной что хотите, я...

– Это не нужно. – Я поглядел в обе стороны улицы. Люди сидели кучками на траве, но на нас никто не обращал внимания. – Вы через несколько дней будете дома, и тогда...

– Тише, тише! – Она говорила тихим хрипловатым голосом. – Я в самом деле этого хочу. Я хочу с вами спать.

Я заметил у нее обручальное кольцо.

– Но ваш муж...

– Я не замужем.

Дочь снова остро взглянула на мать. Выражение удивления на ее лице могло бы рассмешить, но после того, что я видел утром, чувства юмора у меня не осталось. Совсем не осталось.

– И Порция тоже будет с вами спать. Она ни о чем другом и говорить не может.

Порция посмотрела удивленно и испуганно, но кивнула, будто кто-то вздернул ей голову вверх, а потом вниз.

– Только с Порцией вы будете надевать презерватив. А со мной – как хотите.

– Нет.

Я попытался высвободиться.

– Я вам понравлюсь. Можете со мной как хотите, мне все равно.

– Мне это не интересно.

– Прошу вас! Я...

Я высвободил руку и пошел прочь. И слышал, как она крикнула мне вслед:

– Ладно, ладно! И с Порцией тоже не нужно его надевать! Она будет с вами и без этого, правда, Порция? Порция, скажи ему, что ты согласна без презерватива. Скажи, Порция, скажи!

Я услышал испуганный голос ее дочери:

– Да, можно без этого. Пожалуйста, со мной можно без этого!

А у меня в мыслях были только эти мертвые дети в кустах. Бедные мертвые дети. Я заблевал их, даже не зная, что они там лежат. И потом оставил их под кустами, и капли крови из выклеванных глаз на щеках, как страшные слезы. Мозг у меня отказывал от перегрузки, больше он ничего не мог воспринять. И я бросился бежать, слыша за собой призывные крики.

16

Дерьмовейший выдался день. Каждые десять секунд доставал меня мысленный телевизор, показывая виденное утром: старики, распухающие в креслах, старуха с голой задницей в катафалке, мертвые дети, падающий с неба самолет. Потом возвращение с детским питанием. Один парень из группы “С” был принят солдатами за мародера и застрелен на месте. Не знаю, как его звали. И я уже был так перегружен тем, что видел, и запахами смерти, что ничего и не почувствовал.

Стенно был в гараже, менял колесо у машины “скорой помощи” и был похож на игрушечного робота с сильно подсевшими аккумуляторами. Он все еще работал, но как в замедленной киносъемке. Когда он посмотрел на меня, глаза у него были мертвые. И даже виду не подал, что меня узнает.

Я вильнул в поле за дома, в надежде, что мать и дочь не будут за мной гнаться. Единственное, чего мне хотелось, – это выпить и помыться в горячей воде. Насколько я понимал, Стивен отстал от меня не намного.

Я прошел в заднюю калитку, миновал газон и декоративный пруд.

Прежде всего мне бросился в глаза пакет из-под апельсинового сока у задней двери. Потом я заметил, что сама дверь приотворена на ладонь. Я распахнул ее толчком.

И застыл, не веря своим глазам.

Кухня кишела людьми. Все незнакомые, все беженцы. Они чуть не лезли друг другу на плечи, распахивая двери шкафов или ящики или вытаскивая коробки из чулана.

Человек средних лет с очками в серебряной оправе глянул на меня через плечо. До пятницы он мог быть бухгалтером, живущим в комфортабельном доме в пригороде Лидса.

– Проваливай! – крикнул он мне. – Мы первыми пришли.

– Сам проваливай! – заорал я, чувствуя, как закипает ярость. – Это я пришел первым! Я здесь живу!

– Живи себе на здоровье, приятель, – отозвался другой мужчина, набивая мешок яблоками. – Но не оставлять же всю эту жратву тебе одному.

– Черт вас побери! – Я сорвался на вопль. – Вы знаете, где я сейчас был? И что там видел? Ни хрена вы не знаете. Там мертвые дети валяются, они... Эй, ты, положи! Положи на место, я сказал!

Кто-то схватил стеклянный кувшин, где мама держала спагетти. Я его ей купил на первое Рождество после того, как уехали папа и Стивен. Она его открыла, сидя под елкой, потом положила голову на руки и беззвучно плакала десять минут. Я сидел, не зная, что же мне, черт побери, делать. А теперь этот гад грузит его к себе в мешок, и ему только и важно, что там есть горстка спагетти.

– Положи!

Он посмотрел на меня. У него были крашеные черные волосы, которые, наверное, были раньше расчесаны, как чуб у Элвиса. Сейчас они висели над глазами, как крысиные хвосты.

– А ты иди сюда, отбери. Слабо?

Мне пришлось проталкиваться среди людей, грабящих дом. Все, хватит с меня! Я орал на этого человека, тряся кулаком у него перед носом. Был бы у меня пистолет, то, прости меня Господь, я бы всю обойму всадил в эти крысиные хвосты волос.

А крыс только лыбился.

– Да ты же еще маленький. Пойди пожалуйся мамочке.

Я прыгнул на него, и это было Ошибкой. У него оказались отличные мускулы – он легко меня поднял и швырнул к двери.

– Только попробуй еще, – он ткнул в меня толстым пальцем, – и я тебе голову оторву.

– Полегче с ним, – нервно сказал кто-то другой.

– Он вроде не к тебе лез?

– Так он же еще совсем ребенок.

– Пусть только еще попробует, и я его в порошок сотру.

Я не то чтобы не проявил страха; я не проявил здравого смысла. От виденного утром меня охватила такая злость, что надо было ее на ком-то сорвать.

Я протиснулся мимо типа в металлических очках и с размаху ударил крысохвостого по голове. Удар был хреновый, но от чистой злобности в нем оказалась какая-то сила.

Кулак пришелся в лоб. Особого вреда он не нанес, но этот хмырь полыхнул из-под крысиных хвостов злобным взглядом.

– Я тебя предупреждал, кретин. И не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Так чего ты ждешь, ты, говноед?

Я сделал пальцами движение – дескать, давай. Места для драки не было. Кухня была забита людьми, запихивающими еду в мешки и ящики, но я видел только красную пелену. Багровую ярость. Без разницы, что он измолотит мне лицо до цвета и консистенции малинового желе. Я единственное чего хотел – выплеснуть злость, заполнявшую меня изнутри, злость от вида этих мертвых бедняг в Лидсе, от матери, которая предлагала мне свою дочь (что бы она ни говорила, девочке не могло быть ни на день больше четырнадцати), злость от того, что мой дом грабят у меня на глазах и я ни черта не могу сделать.

А человек с крысиными волосами распихал остальных, грудь его ходила ходуном от частого дыхания, как у боксера, входящего в овердрайв.

– Ты сам напросился! – зарычал он.

Только что он летел ко мне, а в следующую секунду выражение его лица изменилось, и он боком врезался в морозильник.

– Легче, друг.

Я увидел рядом с собой Стивена. Очевидно, он вошел в дверь, оценил ситуацию и бросился ко мне, по дороге вмазав моего противника в дверь морозильника.

– Значит, вас двое? – зарычал мужик, – Ладно, все равно. Я вас обоих сейчас уложу.

– Эй, слушай, друг, никто не хочет с тобой драться. Мы с братом сейчас выйдем. Мешать больше никто не будет, годится?

Крысохвостому это совсем не понравилось.

– Значит, ты меня отпихнул, а теперь сматываешься? Меня никто пихать не будет, понял?

– Понял. – Стивен успокаивающе поднял руки. – Понял, извини. Я просто за братом присматриваю, о’кей? Не хочу, чтобы ему досталось.

– “Извини” – этого мало. Вы у меня за это получите.

Я был готов ринуться в бой. Стивен поймал меня за футболку.

– Слушай, я извинился, что тебе еще сказать?

– А я тебе сказал, что мне твоих извинений мало. Я вам сейчас покажу, засранцам.

– Лес, ради Бога! – Человек в металлических очках говорил спокойно, но достаточно авторитетно, чтобы крысохвостый прислушался. – Оставь их в покое. Мы пришли за едой Для наших семей, а не чтобы затевать драки.

– Но они...

– Он же извинился?

– Они сначала от меня получат, я без этого не уйду.

Человек в очках начал терять терпение.

– Хочешь – ладно, устрой драку. Но тогда ты лишаешься своей доли еды, и из команды мы тебя выкинем. Ты этого хочешь?

Я думал, крысохвостый начнет спорить. Но, очевидно, для него много значило членство в команде, что бы за команда это ни была. Он пожал плечами, кинул в нашу сторону еще пару враждебных взглядов, потом стал выгружать к себе в мешок содержимое буфета.

– Стивен, он взял кувшин со спагетти! Я его сейчас заберу.

– Не заберешь, Рик. – Стивен дернул меня к себе и потащил прочь. – Ты выйдешь и остынешь.

– Нет, я...

– Он не стоит того, чтобы за него драться.

Наполовину ведя меня за собой, наполовину таща, он вывел меня наружу в сад за домом и посадил на стул.

– Рик, никогда больше не строй из себя героя. Ты понял?

– Они же грабят дом!

– Верно. А ты способен уложить десять взрослых мужчин?

– Я бы...

– Ты бы получил разбитую морду, вот и все.

Я встал, вбил кулак в ладонь, потом забегал по саду под горячим послеполуденным солнцем. Мне противно было думать, что эти гады вот так войдут в мой дом и возьмут что хотят. Захотят – так и на ковры в спальне нассут.

– Вот и говори про тех, кто кусает кормящую руку!

– Остынь, Рик, – спокойно сказал Стивен.

– Но мы ведь помогали этим людям! Мы рисковали отравиться в Лидсе. Наш парень получил пулю в голову, потому что его приняли за мародера. А он только хотел найти детское питание, чтобы их сволочные дети не голодали! Разве это честно?

– Я знаю, но эти люди благодарны. Вы спасаете жизни их детей. Вы...

– А это и есть их благодарность?

Стивен говорил тихо и спокойно:

– Здесь в лагере – сорок тысяч человек. Ты видел все сорок тысяч у себя в кухне? Нет. Ты видел только десять человек, настолько перепуганных и потерявших свой дом – и человеческое достоинство, – что они пытаются что-то выцарапать обратно. Даже если это что-то всего лишь несколько шоколадок и банка ветчины, с которой можно вернуться к жене и к детям. Такова человеческая природа, Рик. Они должны сами себе показать, что еще способны прокормить семью. Что они не опустились до состояния нищих.

–Да, всего лишь воров.

– Что да, то да. Но у них чувство, будто они могут что-то сделать, чтобы положить что-то в голодные рты своих детей.

– Пункты питания...

– Пункты питания обеспечивают питание двухразовое. В первую выдачу идет овсянка, во вторую – маленькая тарелочка жаркого.

Мой брат был прав. Я просто был так зол на весь род человеческий, что прямо сейчас мне был нужен мальчик для битья, на которого я мог бы сорваться. В тот самый момент я понял, что ситуация меня превращает в обыкновенного злобного фашиста.

Я вздохнул, кивнул и заставил себя улыбнуться.

– Сообщение принято и понято.

– И я могу быть уверен, что ты не бросишься бить кого-нибудь из беженцев?

– Можешь.

Он широко улыбнулся.

– Когда они там закончат, мы приберем и я тебе сварю свои знаменитые макароны под соусом.

– Может оказаться трудно найти ингредиенты.

Он коснулся кончика носа и улыбнулся:

– Твой старый дохлый братец тоже не лыком шит. Я еще вчера кое-какие припасы засунул на чердак.

Я перевел взгляд на Лидс, дрожащий в горячем мареве. От упавшего самолета все еще поднимался дым. Пожарной команды нет, и пламя наверняка расходится бесконтрольно.

Умение Стивена убеждать граничило с гипнозом. За двадцать минут он заставил меня поверить, что сегодняшний день останется маленьким пятнышком на увлекательной и радостной полосе жизни. Он заговорил о моем оркестре, о песнях, которые я написал. А нет ли у меня акустической гитары, чтобы их ему сыграть? И даже все оказалось не так плохо, когда ушли грабители. Они уходили, понурив головы, будто стыдились. Один нес бутылку красного вина. Стивен прикололся:

– Она лучше всего к мясному блюду или к сыру. Да, и не забудьте ее открыть за час до обеда и подавать при комнатной температуре.

Человек вспыхнул от смущения и заторопился к выходу.

Я теперь абсолютно точно знал, что Стивен Кеннеди, видеожокей из Сиэтла – просто башня силы.

Чего я не знал – что скоро наша жизнь будет от этого зависеть.

17

Через неделю после того дня, как таинственный газ затопил Лидс, я вышел из дому и пошел в сторону леса. Были сумерки. Небо выгнулось над головой синим потолком, над горизонтом подмигивала Венера, дорога вилась по лугу.

В доме не было еды, и теперь я питался у Бена Кавеллеро. Ужин был через час.

Видите ли, у меня эта вечерняя прогулка стала входить в привычку. Это был оазис мира вдалеке от лагеря беженцев, где сотни ссор вспыхивали среди сорока тысяч человек, по горло сытых жизнью локоть к локтю.

Из травы выбежал кролик. Интересно, сколько он еще так проживет в двух шагах от этих вечно кипящих котлов. Ни одно животное не могло чувствовать себя в безопасности рядом с тысячами голодных ртов на Миле Короля Элмета.

Я шел медленным задумчивым шагом. Мысли текли конвейером. Иногда мне представлялись мертвые старики в доме призрения, или мать с дочерью, предложившие мне себя в невольницы, или недавняя пожилая пара, забившая камнями черного Лабрадора. У них в глазах был жадный блеск; им предстоял хороший ужин.

Дело было в том, что я стал плохо спать. Когда мне удавалось заснуть, возвращался все тот же сон. Каждую ночь являлось... что же это было?

Я не знал, понятия не имел. Часто я вообще ничего не видел, но просыпался, задыхаясь от ужаса, в холодном поту.

Во сне я ощущал, как что-то... нет, кто-тодавит на меня сверху всей тяжестью. Как будто борец-тяжеловес, навалившийся на грудь и придавивший лицо огромной ладонью, вдавливал мне голову в подушку.

Иногда я просыпался и видел... Нет, снова не то. Описать трудно. Я не видел, я чувствовал,что в моей комнате кто-то есть. То ли привалившись спиной к стене, то ли ближе, может, наклоняясь надо мной, заглядывая в лицо. Я ощущал какой-то мощный силуэт, чью-то грубую силу. И злобность. Как будто этостояло в темноте, не двигаясь.

И я чувствовал, что этомной заинтересовалось. Как энтомолог, нашедший новую бабочку, которую надо наколоть на булавку.

И я знал, что оно каждую ночь возвращается меня изучать или сесть на меня, наступить босыми серыми ногами мне на грудь. Не в силах шевельнуться, не в состоянии крикнуть от ужаса, поражающего меня молнией, я лежал, парализованный страхом.

А оно заглядывало мне в лицо, и его серая морда приближалась к моему лицу, как ваше лицо к этой странице, оно тянулось вперед и хватало...

(Босые серые ноги? Откуда я это взял? Босые серые ноги, больше, чем у обезьяны, только с короткими тупыми пальцами, с треснувшими почерневшими ногтями...)

Откуда взялся этот образ?

Я ничего не видел. Мне это только снилось. Дурацкий кошмар.

И я, идя по дороге, вытряхивал из мозгов образ этого серого человека...

Серого человека?

Пораженный внезапностью этих слов, прозвеневших в сознании, я остановился как вкопанный. Почему я так подумал?

Минуту назад я бы даже не мог сказать, что думал о сером человеке. И только сейчас пришло это название, будто я начал вспоминать забытое.

Сердце заколотилось о ребра, по коже побежал мороз, живот скрутило страхом. Мне это не понравилось. Совсем не понравилось. Почему я... Почему я так до судорог боюсь обрывков припомненного сна? Потому что ведь это всего лишь сон?

Небо над головой темнело. Страх повис надо мной, как живой, как что-то темное и ужасное с огромными крыльями, машущими в призрачно-медлительном ритме сердца умирающего.

Я протянул руку и схватился за кол изгороди, схватился так крепко, что занозы впились в ладонь. Я вздрогнул... и еще раз. Было так, будто я сантиметр за сантиметром ухожу в ледяную воду.

– Слушай, Рик, кретин ты гребаный! – рявкнул я сам на себя. – Это сны, это не взаправду. Это не воспоминания о том, что было. Только сон, черт тебя побери, понял?

То есть как? Не вроде той штуки в лесу в ночь вечеринки у Бена Кавеллеро, которая...

Бах! Бах!

По долине прокатились выстрелы. В лагере было беспокойно. Что-то случилось, что солдаты у ограды могли остановить только выстрелами в воздух.

Я перебрался через изгородь и сел на крутой склон холма глядя на лес, мимо карпового пруда, посиневшего от отражения неба, в сторону лежащего вдалеке Лидса. Пожары теперь горели постоянно, как светящиеся желтые пузыри. И что-то странно мирное было в этой картине. Доносящийся из лагеря шум приглушало расстояние.

А пока я сидел, земля шевельнулась. Ничего особо драматичного, а просто будто я сижу в лодке на тихом пруду. И снова легкая рябь. Меня плавно подняло на сантиметр и плавно опустило обратно.

И все. Ни звука. Ни дрожи. Только ощущение плавного подъема и опускания. Потом это случилось снова. И снова. И снова.

Я встал и огляделся. Все было на своих местах.

Глянув в строну Лидса, я увидел вспышки света. Не зарницы, потому что не было туч. Длинные, медленные пульсирующие вспышки яркого света. Я их насчитал пятнадцать, потом они прекратились. Через пару минут снова зашевелилась земля, на этот раз заметнее. И все еще не было ни звука. Мирный вечер.

Через некоторое время я разглядел поднимающиеся над Лидсом клубы туч. Уже почти стемнело, но они выделялись снежными горами на фоне неба. Как облака над башнями-градирнями. Но только куда как больше.

У меня за спиной послышались крики. Группа мужчин лет девятнадцати-двадцати бежала ко мне с холма. Они орали и смеялись, даже отсюда было видно выражение их лиц – нетерпение пополам с жадностью.

Они несли женщину. Она кричала, на бедрах у нее была кровь. Она была голой.

Кажется, это была женщина, которая несколько дней назад остановила меня на улице. Кэролайн – так ее звали. Кэролайн Лукас и ее дочь Порция.

Банда бежала ко мне, но в последний момент свернула – дорогу им перегородила изгородь. Они направились к группе деревьев. Мелькнули глаза женщины, карие глаза, которые тогда смотрели на меня с такой верой и надеждой, были замутнены ужасом. На секунду ее взгляд встретился с моим, в нем вспыхнула надежда отчаяния. Она что-то мне крикнула, потом банда стала распевать:

ЗАБАРАТЬ ЕЕ ДО СМЕРТИ! ЗАБАРАТЬ ЕЕ ДО СМЕРТИ! ЗАБАРАТЬ ЕЕ ДО...

Как речитатив футбольных болельщиков, снова и снова, дикий и жадный крик.

Я сидел на холме, глядя, как горит Лидс. Через пять минут речевка затихла вдали. Я встал и пошел вниз.

Почему-то по коже бегали мурашки. Резко чувствительными стали ладони и веки. Трудно было избавиться от ощущения, что я покрылся грязью, и она въедается в кожу, и от нее чешется шея, руки и живот.

Я прибавил шагу и скоро оказался на берегу карпового пруда. Зеркало площадью чуть больше футбольного поля рябило в свете звезд.

На ходу разувшись, я вошел в воду. Десять шагов – и она дошла до пояса. Еще пять – и заплескалась у груди. Вода была свежей, чудо какой прохладной, она пропитывала одежду. Мысленным взором я видел жирных ленивых карпов, кружащих около моих ног, пасущихся на илистом дне.

За последние дни мне пришлось видеть больше, чем могли переварить мои тупые мозги. Чувства перегрузились. Я только что видел мощные взрывы в городе и ничем не мог этому помешать. Я видел женщину, которую тащила банда людей, одичавших всего за несколько дней. И я ничем не мог этому помешать. Будто мозг сказал: “Хватит”. А поскольку я не мог обработать весь этот поток входных данных, мозг отключился, как компьютер, оставив на дежурстве автопилот инстинктов. Глазам наблюдателя предстала бы картина: по грудь в воде идет человек, похожий на зомби – лицо без выражения, мертвые глаза, ни на что не реагирует, хоть бы звезды взорвались у него над головой.

Я пошел глубже, взрывая ногами илистое дно, вода музыкально журчала. Когда она дошла до плеч, я лег на спину, медленно шевеля ногами, плывя на ту сторону.

И пока я плыл, разум, не в силах справиться с настоящим, нырнул в прошлое. На годы назад, когда я впервые пошел купаться вечером. Очень похожий был вечер, теплый, и звезды блестели в небе алмазами. Мы были с Говардом Спаркменом, Дином Скилтоном и Джимом Келлером. Было нам всем по девять лет. Мы брызгались, плавали и говорили, что надо будет еще вечером сходить поплавать и девчонок с собой подговорить.

Но в тот раз мы были только вчетвером, плавали в темной воде и говорили о чем в голову придет. Дин подплыл ко мне, отдуваясь и отфыркиваясь.

– А когда вырастем, будем так ходить купаться?

– А Бог его знает, – ответил я и стал на него брызгаться.

– Я буду далеко, – сказал Джим. – Пойду в авиацию. Буду летать в Африке или еще где.

– Какой из тебя пилот, – хмыкнул Говард. – Ты даже на скейтборде ездить не умеешь.

– Научусь.

– А что ты будешь делать, Рик?

– А не знаю. Пацаны все думают, что будет что-нибудь потрясное, а потом идут работать по банкам и офисам. Эй, Динни, а кто дальше нырнет?

– А я все равно научусь летать, – твердо сообщил Джимми, бредя посередине пруда.

– А не надо будет.

– Это как. Дин?

– А компьютеры будут самолеты водить. Летчики не нужны будут.

– А откуда ты знаешь, как будет? – спросил я, ложась на спину и лениво шевеля ногами. – Никто не знает, что будет даже через тридцать секунд.

Говард заржал и плеснул в меня водой.

– Ага, сейчас акула подплывет и пополам тебя перекусит. А Джим ответил серьезно:

– Но ведь ты не знаешь, что с тобой будет? Не знаешь, скажем, что будешь делать в это время через неделю, а уж тем более через десять лет.

– Через десять лет мне будет девятнадцать.

– А мне двадцать, – сказал Джим. – И я буду летчиком.

Я лежал на спине и смотрел на звезды.

Да, не знаешь, что тебе припасет будущее.

Через неделю после этого купания отец Джима Келлера в ярости вылетел из дому после бурной ссоры с миссис Келлер. Он велел Джиму сесть в машину и поехал в деревню, собираясь направиться в Лондон.

Чуть меньше чем за километр от этого самого пруда машина врезалась в трактор. Джим и его отец погибли на месте. В школе передавали жуткую подробность: когда Джима выбросило через ветровое стекло, ему отрезало оба больших пальца.

Их так и не нашли. Вскоре у ребят появилось занятие на храбрость: искать в траве пальцы Джима Келлера.

Нет, будущее не угадаешь. Вот оно – мое будущее, только я себе его в девять лет и вообразить не мог.

Плавая в пруду, я представил себе плывущий надо мной призрак Джима Келлера. Без больших пальцев. Но если Бог есть, он ему мог крылья выдать. И сейчас он может парить во всей вселенной.

Я задержал дыхание, закрыл глаза и нырнул через озеро под поверхностью. Открыв глаза, я увидел только темноту. Потом коснулся дна. И оставался там, сколько мог выдержать.