Текст книги "Ночь триффидов"
Автор книги: Саймон Кларк
Жанр: Зарубежная фантастика, Фантастика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Следовательно, авианосцев у вас нет?
– Нет, – рассмеялся я. – Такой роскоши мы себе позволить не можем. Все снова заулыбались.
– В таком случае мы, несомненно, станем лучшими друзьями, – сказал Гэбриэл, вставая с кресла. – И это следует отметить.
Он вернулся с виски, которое оказалось не только отличным по качеству, но и весьма мощным по произведенному эффекту. Я принял пару порций, и алкоголь, пробежавшись по жилам, ударил в голову. Я почувствовал себя смертельно усталым, что было вполне объяснимо после стольких ночей, проведенных в тесной кабине. Керрис первой заметила, как мой подбородок непроизвольно падает на грудь, и сказала, что каюта меня ждет, а потом даже проводила по коридору до самых дверей. – Шкипер говорил, что мы к утру будем у острова Уайт, – сообщила она, стоя у порога маленькой, но уютной каюты с уже застеленной койкой. – А до этого вы сможете как следует выспаться. Словом, будьте как дома. Едва успев ее поблагодарить, я погрузился в прекрасный, без всяких сновидений сон.
Глава 11
Ночь
С корабля к отдаленной радиостанции на берегу понеслись сигналы. Берег ответил. Корабль передал информацию. Последовали вопросы. И затем поступил приказ. Но тогда я об этом ничего не знал. Пребывая в блаженном неведении, я крепко и сладко спал на своей койке под палубой.
Шум машин менялся, дрожь, которую передавали всему телу корабля пульсирующие цилиндры, становилась все сильнее и сильнее. Кочегаров подняли среди ночи и, не позволив перекусить, приказали спуститься вниз. Они не только поддерживали огонь в топках, но и посылали пламенные проклятия в адрес начальства, однако долг обязывал – им приказали держать давление пара в котле на максимально возможном для старой лохани уровне. Итак, кочегары непрерывно подбрасывали в топку уголь, и пароход шел все быстрее.
Об этом я тоже не знал, ибо спал сном младенца.
За трубой судна развевался огненный шлейф, искры ярко сверкали на фоне черного беззвездного неба. Те, кто стоял на падубе, могли видеть, как в обе стороны от форштевня разбегаются две белые волны, похожие в темноте на проведенные мелом линии. У самого носа корабля эти линии казались совершенно прямыми, но если оглянуться назад, было видно, что белые полосы изгибаются плавной дугой. Пароход менял курс. На борту судна находилось бесценное сокровище. Предмет оказался настолько ценным, что капитану было приказано не задерживаться ни при каких обстоятельствах, кто бы этого ни требовал.
Пребывая все в том же блаженном неведении, я встал с постели, натянул смешные, похожие на щенков-далматинцев шерстяные носки, влез в брюки, надел рубашку и прошел в пассажирский салон, где в полной мере насладился хрустящим поджаренным беконом, парой яиц и тостом. Завершался завтрак пончиками с великолепным сладким сиропом. Находясь в прекрасном расположении духа, я не придал никакого значения словам Гэбриэла.
– Кто-нибудь знает, почему шкипер так гонит это старое корыто? – войдя в салон и наливая себе кофе, спросил гигант.
Мужчины пожали плечами, не прекращая работать челюстями, Керрис не ответила, потому что живо заинтересовалась развитием инфраструктуры на острове Уайт.
Инфрастуктура! Я не знал, как это слово пишется, а меня спрашивают о ее развитии… Меня никогда не интересовало, сколько миль железнодорожных путей или магистральных водопроводов проложено на нашем острове. Будучи невежественным дурнем, я в тот момент полагал, что примерно через час мы достигнем острова и более компетентные обитатели колонии смогут полностью удовлетворить любознательность Керрис. Девушка, поняв, что от меня ничего не добиться, принялась заряжать восьмимиллиметровой пленкой взятую со склада кинокамеру, произведенную когда-то в Германии. Я с удовольствием следил, как ловко работают ее пальцы, вставляя пленку в лентопротяжный механизм между валиками и звездочками. Камере было по меньшей мере лет сорок, но она продолжала работать с точностью швейцарских часов. Первый за последние тридцать лет контакт между нашими народами будет запечатлен для вечности.
Вскоре я вышел на палубу. Матросы трудились, не поднимая головы и не покладая рук. На мостике, широко расставив ноги и заложив руки за спину, вглядывался в далекий горизонт капитан Шарпстоун. Шкипер стоял как скала, а глаза его казались стальными.
На фордеке я увидел небольшую четырехфунтовую пушку и пару крупнокалиберных пулеметов. Да, эти ребята хорошо подготовились к заходу в незнакомые воды. Солнце уже успело подняться довольно высоко над горизонтом. Или, вернее, не солнце, а то, что себя выдавало за дневное светило в эти темные времена. Больше всего это напоминало диск из оранжевой фольги, небрежно приклеенный к едва освещенному небу. Нам предстоял еще один мрачный и холодный день в самый разгар июня. То, что преграждало путь солнечным лучам высоко в небе, весьма эффективно действовало и на климат. Погода все больше и больше походила на зимнюю.
Неужели слова мистера Хартлоу, произнесенные перед смертью, оказались пророческими? Может, это и впрямь начало конца? Ведь недаром множество мировых религий предрекают: гибель мира начнется с прихода неестественной тьмы.
Если не будет света, фотосинтез прекратится. Растительный мир погибнет. Без растений вымрут все травоядные животные. Пищевая цепочка начнет рваться – звено за звеном.
От мрачных размышлений я дрожал сильнее, чем от холодного пронизывающего ветра.
Я стоял, облокотившись на фальшборт, и вглядывался в ржавые валы далеко на горизонте. Мне очень хотелось первым увидеть пологие холмы острова Уайт. Я представил, как приятно будет пройти по пирсу в город. Увидеть знакомые лица. Услышать голоса играющих на школьном дворе детей. Я уже видел себя дома в удобном кресле перед камином. Папа, мама и сестры, широко открыв глаза и замирая, внимают рассказу о моих героических похождениях. А за этим последует ночь «очищения» в городе. В компании с Митчеллом, естественно. В этот момент я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит.
– О, Керрис, простите. Я не заметил, как вы подошли.
– Мне не хотелось вас беспокоить.
– Вот-вот должен показаться мой дом.
– Вы что-нибудь уже увидели?
– Пока нет.
– Необходимо раздобыть для вас обувь. Не можете же вы предстать перед своими в этих дурацких носках. К тому же сейчас очень холодно.
– А я и не заметил, – ответил я, несколько покривив душою. – Готовьтесь к встрече. В порт явится весь город. Не каждый день к нам приходит пароход с американцами.
– Камера наготове. Я запечатлею на пленке ваш прекрасный профиль, как только мы ошвартуемся, – с улыбкой сказала она.
– Прекрасный профиль? – удивился я. – Боюсь, что от его вида треснет объектив.
– Вы в это время будете стоять вытянув шею, отыскивая среди встречающих супругу.
– А вот и нет. Я не женат.
– Ах вот как, – проронила Керрис и взглянула вперед по курсу. Ее длинные волосы развевались по ветру. – Вы знаете, а ведь Гэбриэл прав. Мы мчимся на всех парах. Шкиперу не терпится доставить вас домой живым и здоровым.
– Вы уверены, что он дал радиограмму на частоте, которую я вам сообщил?
– Естественно. Они страшно обрадовались, узнав, что вы живы.
Мы замолчали. Наступившую тишину нарушало лишь шипение разрезаемых форштевнем волн.
– Вы спасли девушку, – наконец произнесла Керрис, внимательно глядя на меня своими необыкновенными зелеными глазами. – Вас встретят, как героя.
– Героем я себя вовсе не чувствую, – ответил я, покачивая головой. – Совсем напротив. Мне становится очень скверно, когда я вспоминаю о Хинкмане.
– Тем не менее не забудьте подготовить торжественную речь. Островитяне, насколько я поняла из радиообмена, уже считают вас героем.
– Это скорее по праву рождения, а вовсе не из-за личных заслуг.
Керрис откинула упавшие на лицо волосы, которые в неярком красноватом свете стали совсем рыжими.
– Дэвид, вы либо очень скромны – невыносимо скромны, – либо в жизни вашей семьи есть какая-то огромная тайна.
Я снова облокотился на фальшборт и, глядя на пену у форштевня, произнес:
– Никакой великой тайны в нашем семействе нет. Если послушать, что говорят и пишут о моем отце на острове, то он выглядит почти полубогом.
– И от вас тоже ждут великих свершений?
– Вроде того.
– И вас это терзает?
– Вовсе нет, – улыбнулся я. – Отец – великий человек, но моя семья вовсе не желает видеть во мне второе издание Билла Мэйсена. А вот общественность ожидает от меня нечто подобное.
– Но, может быть, вы их и не разочаруете.
– Керрис, до сих пор мое самое большое достижение состоит в том, что я за два дня угробил два самолета. Да, все ждут, что я надену сапоги великана. Однако боюсь, что они слишком велики для моей ноги.
И я снова повернулся лицом к морю, успев заметить, какие у нее белые зубы и какую прекрасную форму имеют чуть пухлые губы.
– Только не подумайте, что я жалуюсь на судьбу, – добавил я и спросил: – А как ваша семья? В ней проводятся смотры достижений ее членов?
– Проводятся. Но боюсь, что за всеми членами семейства уследить невозможно.
– Неужели их так много?
– Да, очень.
– У моего приятеля Митчелла восемь братьев и две сестры. Не представляю, как он запоминает их дни рождения. Да что там дни рождения! Я был бы не в силах запомнить их имена.
– Думаю, что ваш приятель Митчелл еще легко отделался.
– Неужели у вас братьев и сестер еще больше?
– Хм-м… – Она улыбнулась, посмотрела на меня и сказала: – При последнем учете выяснилось, что у меня сто пятнадцать братьев и сто двадцать сестер.
Я подумал было, что она шутит, и громко расхохотался, но, взглянув на ее лицо, понял: это не шутка.
– Вот это да! – воскликнул я.
– А вы думали, что у вашего Митчелла забот полон рот, – уусмехнулась Керрис и, прикоснувшись к моему подбородку, добавила: – Если ваша челюсть опустится еще хотя бы на дюйм, придется латать палубу. – Она облокотилась на фальшборт рядом со мной, посмотрела в даль и спросила: – Ну и как, никаких признаков острова? И тут я сделал маленькое открытие. Разные общества, пребывая в изоляции, развиваются по-разному. У нас появились Дома Материнства. В Нью-Йорке же количество детей в одной семье достигало нескольких сотен. Одному Богу известно, как им это удавалось. Но для меня было ясно одно – и мы, и они должны будем проявлять друг к другу максимум терпимости. И мы, и они обязаны принять чужой образ жизни без каких-либо предрассудков. В противном случае нас ожидают большие опасности.
Размышляя о том, как американцы перенесут шок от встречи с нашей уютной и очень домашней культурой, я машинально взглянул на солнце. И только в этот момент понял, что с нашим светилом что-то неладно. Очень, очень неладно.
Глава 12
Неожиданное осложнение
– Что случилось, Дэвид?
Я бросил на Керрис такой взгляд, что она невольно отшатнулась.
– Это судно, – прокричал я, – плывет совсем не в ту сторону!
– Что значит «не в ту сторону»? Мы везем вас домой.
– Вовсе нет, будь все проклято… И как же я сразу не заметил!
– Дэвид…
– Вот эта штуковина последние двадцать минут смотрит мне прямо в лицо.
– Дэвид, я не понимаю, о чем вы…
– Взгляните на солнце! – Весь трясясь от ярости, я ткнул пальцем в красный диск в небе.
– Ну и что же происходит с солнцем? Я не вижу…
– Я тоже до последнего момента не видел, – тяжело вздохнул я. – Послушайте меня, Керрис. Сейчас еще нет полудня. Солнце поднимается. Но поднимается за кормой судна! А должно подниматься впереди по курсу. Это означает, что мы идем на запад, а не на восток!
– Ничего не понимаю! Мы должны были доставить вас домой.
– Должны были! – чуть ли не выкрикнул я, бросив полный ненависти взгляд на мостик. – Однако, похоже, планы изменились.
– Дэвид?!
– Сейчас я выскажу этому капитану Блаю[4]4
Капитан Блай командовал английским военным кораблем «Баунти». Прославился своей жестокостью. Взбунтовавшийся экипаж высадил его в шлюпке в открытом море.
[Закрыть], или как его там, все, что о нем думаю!
Вне себя от ярости я взлетел на мостик.
– Доброе утро, мистер Мэйсен, – произнес капитан Шарпстоун, держа руки за спиной и глядя мимо меня. – Надеюсь, вам удалось выспаться? – Затем, повернувшись к стоящему за его спиной офицеру, скомандовал: – Скорость восемнадцать узлов, мистер Леман.
– Капитан Шарпстоун, – начал я, – что происходит?
– А происходит то, мистер Мэйсен, что мы идем с очень приличной скоростью. Больше ничего.
– Да, но не в том направлении.
– И в направлении я тоже не вижу никакой ошибки.
– Мы идем на запад?
– Скорее на северо-запад.
– Но почему? Ведь предполагалось, что вы доставите меня на остров Уайт.
– Планы изменились, сэр.
– Но к чему такая спешка? Разве нельзя было вначале забросить меня домой?
– Я получил приказ, мистер Мэйсен.
– Но мы были всего в каких-то двенадцати часах хода от острова. Почему бы…
– Когда ваш командир отдает приказ, мистер Мэйсен, вы ему повинуетесь, не так ли? Верховное командование приказало мне развернуться на хвосте и идти полным ходом домой. Я должен повиноваться. Неужели, сэр, вы считаете, что я похож на мятежника?
– Но вы могли бы связаться по радио с вашим начальством и объяснить положение. Если у вас недостаток топлива или пищевых припасов, то наша колония…
– Не знаю, мистер Мэйсен, может быть, у лиц вашей профессии принято задавать вопросы офицерам высшего звания, но у нас подобное поведение рассматривается как неповиновение, и посему оно для меня неприемлемо. – Взглянув на меня из-под своих внушительных бровей, он добавил: – Не сомневаюсь, что, как только появится возможность, будут приняты все меры, чтобы доставить вас к вашей семье целым и невредимым. А сейчас, с вашего позволения, мы идем курсом норд-вест.
– В Нью-Йорк?
Вместо ответа он через стекла мостика вгляделся в горизонт.
К моему рукаву прикоснулись чьи-то пальцы. Эта была Керрис. Кивком она показала, что мне следует оставить капитана в покое.
Скрипя зубами, я отправился вниз в пассажирский салон, где, к своему стыду, высказал ей все, что думал о полученных капитаном приказах. Учитывая мое состояние, высказывания были хорошо сдобрены славным английским сленгом.
Как бы вы поступили, узнав, что вместо дома вас везут в чужую страну? Подняли бы в одиночку мятеж?
Едва ли.
Тем не менее большую часть дня я расхаживал по палубе, злобно поглядывая на всех встречных. Керрис, Гэбриэл, Дек и девушка азиатского происхождения по имени Ким Со выражали мне сочувствие, но в то же время подтверждали, что капитан действительно получил приказ следовать домой. Капитан Шарпстоун, несмотря на свою суровость, оказался человеком слова. После ленча, состоявшего из ошеломляющих размеров бифштекса, мне предложили составить радиограмму в мой штаб.
Ощущая сильную тоску по дому, я написал, что со мной все в порядке, что планы изменились и что я вернусь в ближайшем будущем. После этого мне оставалось только попытаться получить от путешествия максимум удовольствия.
Вскоре я настолько привык к постоянному шуму машин, что вообще перестал его замечать. Мой первый день плавания закончился, когда кирпичного цвета солнце погрузилось в океан.
Надев новые ботинки, я вместе с Керрис прогуливался по палубе. Однако мы не выдержали холода и вскоре скрылись в уютном и теплом пассажирском салоне. Гэбриэл сидел за столом и делал какие-то записи, Рори машинально перебирал струны банджо. Мы с Керрис почти час играли в карты, еще не зная, какой сюрприз нас ждет.
В начале девятого в салон вошла Ким Со. Хитро улыбнувшись, она бросила взгляд через плечо. Я ожидал, что сейчас последует какая-то шутка, но, улыбнувшись еще шире, девушка провозгласила:
– Позвольте представить вам еще одного нашего гостя. С этими словами она повернулась и протянула кому-то руку – кому именно, мы пока не видели.
Через порог робко переступила девушка лет пятнадцати. Широко улыбаясь, она обвела взглядом всех присутствующих. Увидела меня, вытянула указательный палец и со смехом воскликнула:
– Бум-бум! Бум-бум!
Дикарка с острова изменилась настолько, что я с трудом ее узнал. Чисто помытого ребенка нарядили в новое платье, а похожие на темный одуванчик волосы были со вкусом пострижены. Столь неожиданная трансформация привела меня в восторг. Ким ободряюще кивнула девушке и, обратившись к нам, сказала:
– А теперь познакомьтесь с Кристиной. Некогда дикий ребенок погладил себя по щеке и пролепетал:
– Кис-тина. Кис-тина.
– Крис-тина, – медленно произнесла Ким и повторила: – Крис-тина.
– Кис-тина!
– Мы постепенно продвигаемся вперед, – с улыбкой сказала Ким. – Хотя и не так быстро, как хотелось бы.
На то, чтобы завоевать доверие Кристины, Ким потратила сутки. Она рассказала, что девочка радостно встала под душ и охотно переоделась в новое платье. Ким считала, что в нежном возрасте Кристина воспитывалась в цивилизованном обществе. Умывание, чистка зубов и уход за волосами были ей вовсе не чужды. Теперь она вернулась к людям и принялась изучать мир с удвоенной энергией. Несколько часов подряд она осторожно прикасалась к картинам, мебели и одежде, пытаясь вспомнить, как что называется.
Я испытывал чувство, похожее на гордость, наблюдая за тем, как Кристина бродит по салону и с детской непосредственностью изучает окружающий мир.
– Стул… стол. Стол! – Она триумфально постучала кулачком по столешнице. – Стол. Сидеть. Есть. Тетя Сью – здесь. – Показав на конец стола, она скривила рожицу и выдавила: – Кха-кха… Фу!
Издав эти таинственные звуки, Кристина помахала ладонью у лица, как бы разгоняя дым.
– Понимаю, – сказала Керрис, глядя на меня, – тетушка Сью дымила, как паровоз.
– Макси, здесь… Макси нехороший… – Теперь девочка изобразила собаку, водрузившую лапы на стол.
– Интересно, научится ли она говорить как следует? – задумчиво произнес Рори. – Расширится ли ее лексикон, или останется на этом уровне?
– Она толковая девочка и обучается очень быстро. Кристина неожиданно поднесла палец ко рту, щелкнула языком и сделала вид, что разливает воображаемый напиток из воображаемой бутылки. Затем заговорила на удивление низким мужским голосом с легким, как мне показалось, шотландским акцентом.
– За новый, очередной год нашей жизни. Боже, храни короля.
– Господи, – восхищенно затряс головой Гэбриэл. – Я слышал о фотографической памяти, но о фонографической мне слышать не доводилось.
– Думаю, что если вас оставить в одиночестве в возрасте четырех-пяти лет, – задумчиво произнесла Керрис, – то впечатления раннего детства настолько глубоко врежутся в вашу память, что вы их никогда не забудете.
– Бедный ребенок, я даже не хочу знать о том, что ей пришлось пережить, – сказал Гэбриэл.
– На койке она пока спать не желает, – сообщила Ким. – Стаскивает одеяла в угол и вьет себе что-то вроде гнезда. Но, как вы видите, настроение у нее прекрасное. Это умный, живой ребенок.
Кристина со счастливой улыбкой обошла всех. Поглаживая каждого из нас по руке, девушка говорила:
– Хэлло… хэлло… хэлло…
Добравшись до меня, она к этому приветствию присовокупила: «Бум-бум!»
– Итак, вы теперь для нас «Человек Бум-Бум», – улыбнулась Керрис.
Я кивнул, глядя на Кристину и не переставая изумляться тем изменениям, которые с ней произошли за столь короткое время.
– Она помнит, как я напугал ее выстрелами. Мне пришлось стрелять в триффида, приблизившегося к нам слишком близко. Шум обратил ее в паническое бегство.
– Это не повредило вашим отношениям, – улыбнулась Керрис. – Она снова поверила в вас. Человек Бум-Бум. И тут Кристина внезапно выбежала из комнаты. Мою улыбку как водой смыло.
– Может быть, вы поспешили с выводами, Керрис? – сказал я.
– Не тревожьтесь, – успокоила меня Ким. – Для нее все в новинку. Слишком много впечатлений для одного раза.
Я думал, что девочка убежала, чтобы спрятаться в своем гнезде из одеял в углу каюты, но она вскоре вернулась, сияя от гордости.
– Сохрани это, – сказала она, протягивая мне обеими руками портфель. – Сохрани… ты… ты!
– Ты хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? – переспросил я, пожимая плечами. – Но он принадлежит тебе.
– Ты сделать! Ты сделать! – стояла она на своем, втискивая в мои руки портфель.
– Прости, Кристина, но я не понимаю… – Я обвел беспомощным взглядом присутствующих.
– Ты… сделать!
Присутствующие, судя по недоуменному виду, тоже были далеки от понимания.
– Ах! Ах! Ах! – Этот звук больше походил на собачий лай, чем на человеческую речь. – Ах! Ах!
Она схватила лист бумаги, на котором писал Гэбриэл, и принялась двигать его перед своим лицом. У меня поначалу даже сложилось впечатление, что девочка вытирает глаза.
– Ты сделать! Ты сделать! – повторяла она. И тут меня осенило!
– Ты хочешь, чтобы я прочитал что-то. Ее глаза радостно засияли, и, энергично кивая, она выкрикнула:
– Читать это! Читать это!
– Хорошо, Кристина, я понял.
По-детски поджав под себя ноги, она уселась на мягкое кресло и с восторгом принялась следить, как я расстегиваю ремни портфеля.
Весь покрытый царапинами и пятнами портфель (мне даже показалось, что я узнал следы зубов) сам мог бы поведать многолетнюю историю своих приключений. По причинам, известным только самой Кристине, она хранила его с тех пор, как совсем крохой осталась в полном одиночестве. Открыв с некоторым душевным трепетом портфель, я принялся извлекать и аккуратно укладывать на столь хранившиеся в нем предметы. Первой появилась карманная Библия. Я открыл книгу и прочитал на титульном листе: «Кристине Джейн Скофилд в день принятия ею Святого Крещения. От любящей ее тети Сюзанн Туррейн».
Кристина с напряженным интересом следила, как я достаю из недр портфеля ее сокровища.
– Кукла, – сказал я и положил игрушку рядом с Библией.
– Беккер, – произнесла девочка и погладила личико куклы.
Затем появился предмет, который я вначале принял за камень. Но, приглядевшись внимательнее, понял свою ошибку.
– Хлеб, – пояснил я. – Очень, очень сухой кусок хлеба. Пролежал в портфеле, видимо, много лет.
После этого я извлек несколько предметов одежды для девочки четырех-пяти лет. В этот момент я понял, что вскоре мне откроется ключ для понимания прошлого Кристины. У меня возникло желание положить конец печальному ритуалу, но, взглянув на девочку, я решил продолжить.
– Блу-зер, – произнесла она, прикоснувшись к одному из своих бывших нарядов, и тут же сама себя поправила: – Блузка. – К ней возвращалась память. – Скверная собачка Макс, – с неожиданно затуманившимся взором протянула она, – дерево укусило Макса. – Все ее оживление вдруг куда-то исчезло. – Макс в земле.
Всем своим существом я ощутил ту атмосферу печали, которая в этот момент воцарилась в пассажирском салоне парохода. Наверное, каждый из присутствующих воссоздавал в уме картину того, что пережила девочка, оставшись в одиночестве. Я видел, как она бежит по темному лесу, прижимая к груди портфель, в который кто-то сложил самые необходимые вещи. Краюху хлеба, так и не съеденную за все эти годы, Библию, которую никто не прочитал, и другие вещицы, способные напомнить крошке о более счастливых временах. При условии, что она сумеет выжить.
В портфеле оказались и другие предметы. Бечевка. Карманный нож. Пустой спичечный коробок. Золотой медальон с локоном светлых волос. На медальоне имелась гравировка:
«Маргрет Энн Скофилд».
Наверное, ее мама.
На самом дне портфеля оказалось еще кое-что. Металлический футляр для сигары с навинчивающейся крышкой. Судя по размеру футляра, в нем когда-то хранилась гавана или что-то столь же большое. Почему футляр здесь? Может быть, для того чтобы напоминать об отце?
Я начал убирать предметы в портфель, но Кристина остановила меня, схватила за запястье, подтащила мою руку к столу, прижала пальцы к сигарному футляру.
Я обвел взглядом своих попутчиков, они же выжидающе смотрели на меня. В помещении царила тишина, если не считать отдаленного шума машины.
– Читать это, – сказала Кристина.
На металлическом цилиндре никаких надписей не было, и я отвинтил крышку. Внутри футляра оказался плотно свернутый листок бумаги.
Выцарапав свиток наружу, я развернул его, положил на стол и разгладил ладонью. Листок был исписан быстрым, но тем не менее элегантным почерком.
Я посмотрел на Кристину. Она сидела тихо, с блестящими глазами, и ждала продолжения.
Мне оставалось только приступить к чтению.
Тому, кого это может касаться.
Девочка, которая передаст вам это письмо, – моя дочь. Ей пять лет, и ее зовут Кристина Джейн Скофилд.
У меня нет времени, чтобы в подробностях рассказать обо всех несчастьях, которые обрушились на нас. В течение двадцати лет мы жили в укрепленном форте на побережье Корнуолла. Наша колония состояла как из слепых, так и из зрячих. Как мне представляется, мы относительно преуспевали, занимаясь в основном земледелием и отчасти рыбной ловлей, чтобы хотя бы немного обогатить пищевой рацион.
Затем, примерно год назад, к нашему форту приблизилась флотилия яхт. Нападение оказалось настолько неожиданным, что мы не успели подготовиться к обороне. Зрячие женщины и все наши дети были захвачены пиратами, остальных безжалостно перебили. Мне была уготована иная судьба, и я сумел бежать вместе со своей дочерью Кристиной. Несколько месяцев мы скитались, питаясь тем, что удавалось собрать. Ночи мы проводили в руинах. Триффиды преследовали нас, как волки преследуют раненых животных. Что, впрочем, было недалеко от истины. Когда мы бежали, я был уже далеко не молод, а теперь вдобавок и серьезно болен. Переход всего в одну милю приносит мне нечеловеческие страдания. Чем медленнее мы передвигаемся, тем ближе подходят к нам триффиды.
За все время странствий (а это двенадцать месяцев) мы не встретили ни одного человека. Ни единого. Из этого я заключил, что во всем графстве в живых остались лишь мы двое. Триффиды либо уничтожили людей, либо вынудили их всех уйти. А теперь эти проклятые растения вознамерились сожрать и нас.
Я пишу письмо незнакомцу, с которым мне не суждено встретиться. Мы с Кристиной нашли временное убежище в каком-то эллинге на берегу реки. Сейчас вечер. Триффидов я не вижу, но зато прекрасно слышу. Они стучат своими отростками по стволу, словно сообщают другим, что мы здесь попали в ловушку.
Кристина спокойно спит. Она не знает, что это наш последний вечер вместе.
Я далек от медицины, но тем не менее понимаю, что дни мои сочтены. В животе я могу нащупать какую-то твердую неподвижную массу. Кожа моя пожелтела. Как я подозреваю, у меня развилась злокачественная опухоль. В любом случае я настолько ослаб, что способен пройти всего несколько шагов. Очень скоро я и этого не смогу сделать.
Но не это волнует меня. Меня беспокоит судьба моей дочурки. При мысли о том, что она останется в одиночестве, беззащитная перед этими гнусными растениями, мое сердце разрывается на части.
В данный момент я не уверен, в порядке ли мой разум. Меня все время тянет в сон, а бодрствовать я способен лишь несколько минут. Сегодня вечером Кристина выскользнула из эллинга. Я помню, как мне кажется, что я спрашивал ее, куда она ходила. Дочь ответила, что ходила за яблоками, но другие растения кусали ее своими ветками. Я, естественно, разволновался и спросил, не били ли они ее стрекалами. Она сказала, что это было и что после этого ее кожу немного покалывало. Ничего больше. На лице дочурки я увидел розоватые следы, но никаких припухлостей. Об отравлении вообще не могло быть речи.
Но не исключено, что мне все лишь пригрезилось, а это письмо – способ уйти от реальности. Я стараюсь не допустить конца до тех пор, пока не сделаю для моего ребенка то, что следует сделать.
Через несколько мгновений я отнесу ее в лодку, сохранившуюся здесь, в эллинге. Я положу в лодку еду, воду и это письмо, а затем отправлю ее в темноту. Ничего больше для нее я сделать не в состоянии. Я едва могу двигаться и знаю, что у меня не хватит сил забраться в лодку вместе с ней. Моей дорогой дочурке, чтобы выжить в одиночку, придется совершить чудо.
Может быть, я посылаю ее на верную смерть. Не знаю. Но разве у меня есть иной выход?
Всем сердцем молю вас позаботиться о ней. Она – очень хорошая девочка.
Искренне ваш, Бенджамин Скофилд.
Закончив читать, я не произнес ни слова. Другие тоже молчали. Все долго сидели, погрузившись в свои мысли.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?