Текст книги "Красный монарх: Сталин и война"

Молотов встречается с Гитлером. Балансирование на грани войны и заблуждения

Вячеслав Молотов выехал в Берлин поздно вечером 10 ноября 1940 года с Белорусского вокзала. В кармане у него лежал заряженный пистолет. Его сопровождала делегация из шестидесяти человек. Среди них были два человека Берии – Деканозов, заместитель комиссара иностранных дел, и Меркулов – шестнадцать сотрудников НКВД, три слуги и личный доктор.

Это второй выезд Вячеслава Михайловича в Европу. В 1922 году они с Полиной побывали в Италии, где тогда еще только зарождался фашизм. Сейчас Молотову предстояло увидеть фашизм в апогее.

В 11.05 утра поезд с Молотовым въехал на берлинский Ангальтский вокзал. Платформа утопала в цветах. Мощные прожектора зловеще освещали советские флаги. Красный кумач робко выглядывал из-за многочисленных свастик. Из вагона вышел Вячеслав Молотов в черном пальто и серой фетровой шляпе. На перроне его встречали рейхсминистр Риббентроп, фельдмаршал Кейтель и другие официальные лица. Дольше всех советский премьер почему-то жал руку рейхсфюреру СС Гиммлеру. Оркестр очень медленно, наверное, на тот случай, если на вокзал забредет какой-нибудь бывший коммунист, сыграл «Интернационал».

Молотов в сопровождении почетного эскорта мотоциклистов умчался на открытом «мерседесе» в роскошную гостиницу «Шлосс Бельвю». Этот отель когда-то был императорским дворцом. Особое впечатление на членов советской делегации произвели великолепные гобелены и картины, хрупкий фарфор в шкафах и горках, но больше всего им понравились ливреи с золотым шитьем, в которые был одет обслуживающий персонал.

Вся делегация Молотова была одета в одинаковые черные костюмы, серые галстуки и дешевые фетровые шляпы. Сразу становилось ясно, что одежда куплена в одном магазине за один присест. Одни советские граждане носили шляпы, как береты, другие – сдвинув по-ковбойски на затылок. Были и такие, кто, как гангстеры из американских фильмов, низко надвигали их на глаза. Без особого риска ошибиться можно было предположить, что подавляющее большинство советских делегатов надели этот буржуазный головной убор впервые в жизни.

После первой же встречи Риббентропа и Молотова ни у кого не осталось сомнений, в какой обстановке пройдет визит. Министры собрались в старом кабинете Бисмарка. Они держались настороженно, стараясь как можно меньше сообщить о своей позиции и как можно больше узнать о намерениях другой стороны. «Ледяная улыбка осветила умное лицо этого шахматного игрока», – написал о Молотове немецкий дипломат. Ему наверняка показалось забавным, что в позолоченном кресле, в котором когда-то сидел Бисмарк, сейчас сидел Деканозов, коротенькие ножки которого едва доставали до пола. Когда Риббентроп принялся уговаривать русских искать выход своей энергии в теплых морях, Вячеслав Молотов поинтересовался: «О каком конкретно море вы говорите?»

После обеда в «Бельвю» Молотов сел в открытый «мерседес» и отправился в Рейхсканцелярию. Его долго вели по мрачным коридорам через великое множество бронзовых дверей, которые охраняли ловко щелкающие каблуками солдаты СС.

Наконец Молотов очутился в великолепном кабинете Адольфа Гитлера. Два белокурых гиганта в форме офицеров СС распахнули двери и вскинули руки в нацистском приветствии. Невысокий русский крепыш с невозмутимым видом прошел через эту импровизированную арку. В дальнем углу громадной залы стоял огромный стол. Гитлер немного помедлил, потом маленькими быстрыми шажками двинулся навстречу гостям. Он остановился и тоже вскинул руку в нацистском приветствии. Только после этого протянул Молотову холодную влажную ладонь. Его горящие глаза, как буравчики, всматривались в визитеров из Советской России. Пустая болтовня немецкого фюрера и традиционное желание с первых минут запугать собеседника разбились о невозмутимость советского премьера. Молотов считал себя истинным марксистом-ленинистом и, следовательно, был выше всех противников, особенно фашистов. «В его внешности не было ничего замечательного», – пренебрежительно говорил Вячеслав Михайлович.

Гитлера Молотов описал следующим образом: «…Очень самодовольный и тщеславный. От природы он был умен, но абсурдность его ранних идей и высокое самомнение делали Гитлера недальновидным и даже слегка туповатым».

Гитлер пригласил гостей в комнату для отдыха. Молотов, Деканозов и переводчики расположились на диване, в то время как хозяин занял свое привычное место в кресле. Фюрер прочитал русским длинную речь о разгроме Великобритании, своей щедрости по отношению к Сталину и об отсутствии у Германии интересов на Балканах. Ничего из того, что он сказал, не было правдой. Вячеслав Молотов вежливо задавал довольно неуклюжие вопросы. Он старался перевести разговор в русло отношений между Германией и Советским Союзом. Особый интерес русские гости проявляли к Финляндии, Румынии и Болгарии. «Я пытался заставить его дать больше информации, – рассказывал Молотов. – „Вам нужен порт на теплом море, – заявил Гитлер. – В Иране или в Индии… Ваше будущее на юге“. „Какая интересная мысль, – сказал я. – И как вы себе это представляете?“»

Гитлер закончил встречу, так и не объяснив, как русским получить порт на берегу теплого моря. Вечером Иоахим Риббентроп устроил в гостинце «Кайзерхоф» прием в честь Молотова. Фюрера там не было. Зато приехали другие вожди Третьего рейха. Полный рейхсмаршал Геринг явился в мундире, сотканном из серебряных нитей и увешанном драгоценностями. Гитлера представлял его заместитель по нацистской партии – Гесс.

В гостинице Молотова ждала телеграмма из Москвы. Сталин вновь требовал поднять вопрос о Балканах и проливах. На следующее утро премьер отправил вождю донесение: «Уезжаю на завтрак, потом состоится встреча с Гитлером. Нажму на него в вопросе по Черному морю, проливам и Болгарии». Сначала он заехал к Герингу в министерство авиации. Русский гость неоднократно ставил рейхсминистра в неловкое положение острыми вопросами. Потом Молотов отправился к Гессу.

– У вас есть программа партии? – спросил он заместителя фюрера, хорошо зная, что у нацистов ее нет. – У вашей партии есть правила, законы, по которым она живет? А конституция? Как может настоящая партия существовать без программы?

В два часа Молотова, Деканозова и Меркулова привезли на обед к Гитлеру. Кроме фюрера, с немецкой стороны в обеде участвовали Геббельс и Риббентроп. Самое неблагоприятное впечатление на русских произвело скудное меню. Оно состояло всего из трех блюд: крепкого мясного бульона, фазана и фруктового салата.

– Сейчас идет война. Я не пью кофе, потому что мой народ его тоже не пьет, – объяснил Гитлер. – Я не курю и не употребляю спиртного.

Позже Молотов не без юмора рассказывал: «Я ни в чем себе не отказывал».

Вторая встреча Гитлера и Молотова продолжалась три часа. Переговоры прошли в напряженной обстановке. Советский премьер-министр настойчиво требовал у Гитлера ответов на щекотливые вопросы. Гитлер, в свою очередь, обвинил Россию в жадности. Но ничто не могло поколебать бульдожье упрямство железнозадого Молотова, который неукоснительно выполнял инструкции Сталина. Вождь требовал объяснить немцам, что вся предыдущая история России, начиная от Крымской войны и кончая вторжением интервентов во время Гражданской войны, убедительно показывает, что без проливов Советский Союз беззащитен перед врагами.

Гитлер едва не вышел из себя во время обсуждения вопроса о немецких войсках в Финляндии и Румынии.

– Это мелочь! – пробурчал он.

На что Молотов язвительно заметил, что нет нужды грубить.

Но как эти два человека могли обсуждать серьезные вопросы, если не способны были договориться по мелким? Вячеслав Молотов заметил, что Гитлер начал нервничать. «Я усилил давление, – хвалился он. – Решил взять его измором».

Гитлер достал платок, вытер пот с верхней губы и проводил гостя до двери.

– Уверен, история навечно сохранит имя Сталина, – сказал он на прощание.

– Не сомневаюсь в этом, – согласился Молотов.

– Мы еще увидимся, – неопределенно заявил фюрер. Свое слово Гитлер не сдержал. С русскими он больше не встречался. – Но надеюсь, что история сохранит и мое имя, – добавил он с ироничной скромностью.

Гитлер не зря заговорил о своем месте в истории. Всего два дня назад он подписал знаменитую директиву № 18, в которой вторжение в Советский Союз ставилось во главу угла его политики. Он догадывался, что именно война с СССР сделает его легендарным.

Вечером в величественном, но поблекшем от времени здании посольства СССР прошел прием с водкой и икрой. Звездными гостями на нем опять были Геринг, Гесс и Риббентроп. В самый разгар вечеринки начался налет британских бомбардировщиков.

– Наши британские друзья недовольны, что их не пригласили на прием, – пошутил Иоахим Риббентроп.

После объявления воздушной тревоги Геринг, словно увешанный драгоценностями и опрысканный дорогими духами бизон, решительно двинулся через толпу к «мерседесу», сметая все на своем пути. В советском посольстве не было противовоздушного убежища, поэтому большинство русских срочно уехало в гостиницу. Несколько человек в суматохе заблудились в незнакомом городе и еще долго блуждали по темным улицам. Молотова отвезли в личное убежище Риббентропа. Там под музыку разрывов британских бомб и треск немецких зениток слегка заикающемуся русскому пришлось отбиваться от заманчивых предложений союзников.

Гитлер сказал, что Германия ведет войну не на жизнь, а на смерть против Великобритании.

– С Британией покончено, – заметил Риббентроп.

– Если так, тогда почему мы сейчас сидим в этом убежище и чьи это бомбы на нас падают? – лукаво поинтересовался Вячеслав Молотов.

Следующим утром Молотов покинул Берлин. Перед отъездом он отправил Сталину телеграмму, в которой сообщал, что не смог добиться результатов, которыми можно было бы похвалиться. Единственное достижение этого визита, по мнению Молотова, – ему удалось выяснить истинное настроение Гитлера.

* * *

Сталин остался тем не менее доволен результатами поездки своего премьера. Он поздравил Молотова с тем, что не уступил Гитлеру, выстоял.

Однако упрямство Молотова и, следовательно, Сталина в отношении Балкан убедили немецкого фюрера, что Москва вскоре встанет на пути его гегемонии на континенте. Если раньше у Гитлера еще оставались какие-то сомнения относительно будущего российско-германских отношений, то после встреч с советским премьером он принял окончательное решение: войне с Советским Союзом быть. Согласно плану «Барбаросса», подписанному Адольфом Гитлером 18 декабря 1940 года, наступление на СССР должно начаться в мае следующего года.

Через несколько дней авиаконструктор Яковлев, ездивший с Вячеславом Молотовым в Берлин, встретился с наркоминделом в приемной Сталина.

– А, вот и наш немец, – в свойственном ему стиле пошутил Молотов. – Сейчас нам обоим придется покаяться!

– В чем? – испугался Яковлев.

– Как – в чем? Разве мы не обедали с Гитлером? Обедали. Разве мы не пожимали руку Геббельсу? Пожимали. Так что теперь придется каяться в грехах.

Сталин вызвал Яковлева для серьезного разговора. Он приказал самому известному советскому авиаконструктору внимательно изучать нацистские самолеты.

– Научитесь побеждать их! – такую задачу поставил вождь.

29 декабря 1940 года советские шпионы донесли в Центр о существовании плана нападения на СССР. Сталин знал, что Советский Союз будет готов к полномасштабной войне с Германией не раньше 1943 года. Он надеялся оттянуть ее начало при помощи балансирования на Балканах. С одной стороны, политика генсека должна быть достаточно агрессивной, а с другой – ни в коем случае не должна дать немцам предлог для нападения. Фюрер, конечно, не мог не понимать, что перед войной с Советским Союзом ему надлежало обезопасить себя с фланга, то есть со стороны Балкан. Сталин же собирался самыми быстрыми темпами перевооружать Красную армию и готовиться к войне.

Страстное желание вождя оснастить Красную армию более современным оружием и научиться воевать по-новому привели к новой волне террора и репрессий. Когда стало ясно, что до войны с Гитлером остались считаные дни, в советской верхушке усилилась атмосфера страха и подозрений. Чем больше Сталин понимал плачевное состояние, в котором находятся РККА и военная промышленность, тем сильнее он колебался. С одной стороны, он был по-прежнему уверен в собственной непогрешимости, с другой – не понимал своего технического невежества. Генсек внимательно следил за разработкой и производством каждого болтика в новых видах оружия, каждой самой маленькой детали. Совещания с техническими специалистами, проходившие в Маленьком уголке, становились все более тревожными. Анастас Микоян считал, что Сталин перестает контролировать себя.

23 декабря 1940 года Сталин созвал совещание высшего командного состава Красной армии. Идея, вне всяких сомнений, плодотворная, но генералы были парализованы страхом за свою жизнь. Маршал Тимошенко и наиболее энергичный генерал Красной армии Георгий Жуков, командовавший тогда Киевским военным округом, критиковали явную ошибочность советской военной стратегии. Они предложили вернуться к отвергнутым в свое время «глубоким» операциям, за которые ратовал талантливый Тухачевский. Жданов, основной советник Сталина практически по всем вопросам, в том числе и военным, начиная от гаубиц и кончая боевыми кораблями, начиная от войны с Финляндией и кончая культурой, представлял генсека на этом совещании генералов. Он доложил об обсуждении Сталину. На следующий день вождь вызвал военных к себе. Иосиф Виссарионович редко засыпал раньше четырех часов утра. Он признался генералам, что под впечатлением совещания в предыдущую ночь так и не мог сомкнуть глаз. Тимошенко испуганно ответил, что Сталин накануне одобрил его выступление.

– Неужели вы думаете, что у меня есть время читать все бумаги, которые приносят мне на подпись, – раздраженно сказал Сталин.

Впрочем, он находил время утверждать планы по перевооружению армии и проведению больших маневров. Эти учения еще больше показали слабость Красной армии. Сталин был так рассержен, что 13 января 1941 года вызвал к себе генералов, не дав им времени подготовиться. Начальник Генерального штаба Мерецков часто запинался во время доклада. Было видно, что он не готов к выступлению.

– Ну и кто в конце концов победил? – недовольно спросил вождь.

Мерецков медлил с ответом. Он явно боялся сказать что-то невпопад. Медлительность генерала разозлила Сталина.

– Здесь мы не только можем, но и должны говорить о реальном положении дел в нашей армии! – взорвался он. – Боюсь, вся наша беда заключается в том, что у нас плохой начальник штаба.

Он снял Мерецкова с поста прямо во время совещания. Атмосфера стала еще напряженнее, когда маршал Кулик заявил, что танкам, по его мнению, уделяется чересчур много внимания. Будущее же войны, он был твердо уверен, заключается в орудиях на конной тяге. В это трудно поверить, но на совещаниях на самом высшем уровне советские военачальники после двух немецких блицкригов, в которых танки сыграли решающую роль, и всего за шесть месяцев до начала войны с Германией обсуждали такие вопросы! Сталин во многом был виноват лично. Он поддерживал не тех людей. Григорий Кулик был одной из его кадровых ошибок. Но и сейчас, когда, казалось бы, все было очевидно, вождь, как обычно, попытался переложить свою вину на других.

– Товарищ Тимошенко, до тех пор пока в нашем военном руководстве будет существовать такая неразбериха, всякая механизация обречена на провал, – хмуро бросил он.

Тимошенко ответил, что неразбериха только у Кулика, остальным же все ясно и понятно. Тогда Сталин повернулся к своему старому другу.

– Кулик выступает против моторов. Складывается такое впечатление, будто он выступает против тракторов и поддерживает деревянную соху. Современная война будет войной двигателей, а не лошадей! – нравоучительно проговорил он.

На следующий день сорокапятилетний генерал Жуков явился в Маленький уголок по срочному вызову Сталина. Его ждало новое назначение. Вождь сделал Жукова начальником Генштаба. Георгий Жуков попытался отказаться, но Сталин, на которого большое впечатление произвела победа, одержанная генералом над японцами при Халхин-Голе, настаивал.

Георгий Константинович Жуков, боевой генерал, которому предстояло стать главным полководцем Второй мировой войны, был еще одним представителем плеяды кавалеристов времен Гражданской войны. С конца двадцатых годов ему начал покровительствовать Семен Буденный. Сын бедного сапожника, коммунист до мозга костей, он сумел выжить в годы Большого террора при помощи все того же Буденного. У Сталина и этого никогда не устающего мужчины, невысокого роста, с широкими плечами и простым крестьянским лицом, имелась одна общая черта – оба были очень жестокими. Среди большинства других советских военачальников Георгий Жуков выделялся еще и полным равнодушием к своим потерям. Однако ему не хватало сталинских хитрости и садизма. Он был эмоционален и храбр, часто не соглашался с Иосифом Виссарионовичем. Тот уважал способности генерала и многое ему прощал.

Через несколько дней Тимошенко и Жуков приехали в Кунцево. Убежденные в неминуемом нападении Гитлера, они попытались убедить Сталина объявить всеобщую мобилизацию. Перед поездкой маршал учил своего начштаба, как следует вести себя со Сталиным:

– Он не любит долгих разглагольствований. Выступать не больше десяти минут.

Тимошенко и Жуков прибыли во время ужина. За столом, кроме Сталина, сидели Молотов, Жданов, Ворошилов, Мехлис и Кулик. Жуков заговорил о том, что следует укрепить оборонительные сооружения на западной границе.

– Вы так сильно хотите воевать с немцами? – грубо прервал генерала Вячеслав Молотов.

– Подожди минуту, – перебил Сталин премьера и прочитал Жукову лекцию о немцах: – Они боятся нас. По секрету скажу вам: у нашего посла недавно состоялся серьезный разговор с самим Гитлером. Гитлер сказал ему: «Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Концентрация наших сил в Польше – временное явление. Наши войска скоро уйдут оттуда».

Поняв, что попытка закончилась неудачей, Тимошенко и Жуков сели за стол и вместе с остальными ели украинский борщ, гречневую кашу с тушеным мясом, консервированные и свежие фрукты на десерт. Все это они запивали коньяком и грузинским вином «хванчкара».

* * *

Новый глупый совет Григория Кулика вызвал очередной всплеск репрессий, вырвавший из рядов политбюро новую жертву. Узнав, что немцы утолщают броню своих танков, маршал потребовал остановить производство обычных орудий и вернуться к 107-миллиметровым гаубицам времен Первой мировой войны. Борис Ванников, нарком вооружений, выступил против этого абсурдного предложения. Еврей Ванников был очень способным организатором. Он учился в Бакинском политехническом институте вместе с Берией, но это ему не помогло. Ванникову не удалось попасть на прием к Сталину, а Кулик убедил в своей правоте Андрея Жданова. 1 марта Сталин вызвал наркома.

– Какие у вас возражения? – недовольно осведомился он. – Товарищ Кулик сказал, что вы не согласны с его предложением.

Борис Ванников объяснил свои аргументы: маловероятно, чтобы, как утверждал маршал Кулик, немцы смогли в такие короткие сроки укрепить броню на своих танках. 76-миллиметровые орудия, которые выпускала сейчас военная промышленность Советского Союза, лучше всего соответствуют требованиям современной войны.

В этот момент в кабинет вошел Жданов.

– Послушайте, Ванников не хочет выпускать стасемимиллиметровые орудия, – сказал Сталин Жданову. – Но эти пушки очень хороши. Я знаю их по Гражданской войне.

– Ванников всегда против чего-нибудь возражает, – сухо заметил Андрей Жданов. – Это его стиль работы.

– Вы наш главный артиллерийский эксперт, вам и разбираться в этом вопросе, – завершил аудиенцию вождь.

Сталин поручил Жданову решить спор Ванникова и Кулика, напоследок еще раз подчеркнув, что «107-миллиметровые орудия – хорошие пушки». Сталинский фаворит созвал совещание. На нем Ванников вновь выступил против предложения Кулика. Жданов уже стал на сторону маршала. Он обвинил наркома вооружений в саботаже.

– Мертвые мешают двигаться живым вперед, – угрожающе произнес он.

Но Борис Ванников и не думал сдаваться.

– Вы поддерживаете разоружение нашей артиллерии накануне неминуемой войны! – крикнул он в ответ.

Андрей Жданов смерил его испепеляющим взглядом и сказал, что собирается пожаловаться на него Сталину. Иосиф Виссарионович согласился с мнением Кулика. От этого глупого решения пришлось срочно отказываться, когда началась война. Борис Ванников был арестован. Только в сталинском царстве абсурда всего за несколько недель до начала войны можно было арестовать главного специалиста страны по вооружениям. Но куликовский лозунг: «тюрьма или медаль» – вновь одержал победу над здравым смыслом.

Новая волна репрессий быстро расходилась кругами от центра, захватывая все новых и новых жертв. Скоро она достигла семейства Кагановичей. Пострадал, правда, не Железный Лазарь, а его брат. Вождь решил проверить в этом почти библейском сюжете пожертвования любимым родственником твердость Лазаря.

* * *

Ванникова жестоко пытали. Следователей особенно интересовала его недавняя работа на посту заместителя Михаила Кагановича, наркома авиационной промышленности. Сталина не удовлетворяло положение дел в этой отрасли. Самолеты, явно собранные наспех и несовершенные технически, разбивались настолько часто, что необходимо было разобраться в причинах и устранить их. В течение одного года в результате аварий погибли четыре Героя Советского Союза. Срочно требовался козел отпущения. Иосиф Виссарионович лично разговаривал не только с авиационными начальниками и генералами, но и с простыми инженерами, работающими на авиазаводах.

– Что это за человек? – спрашивал генсек об одном инженере. – Может, он сволочь?

Конечно, виноваты в авариях были «сволочи». Чекисты выбили из Ванникова нужное признание. «Сволочью» решили сделать Михаила Кагановича.

Тем временем Василий Сталин закончил летное училище. Любовь отца, которой ему так не хватало, Василий стремился завоевать довольно оригинальным способом – жалуясь на начальство. Таким образом он сыграл определенную роль в «авиационном деле».

В 1940 году Василий Сталин влюбился в хорошенькую пухленькую блондинку Галину Бурдонскую, дочь чекиста, и женился на ней. Галина была музыкантом, играла на трубе.

Василий очень любил выпить. У него нередко случалось плохое настроение. Вел он себя высокомерно, как и подобает принцу. Конечно, он тоже совершал добрые поступки, но гораздо чаще от него следовало ждать какого-нибудь подвоха или неприятности. Трудно сказать, каким стал бы Василий в другой жизни, но в большевистском окружении он все больше превращался, по словам Светланы, в серьезную угрозу для окружающих.

«Здравствуй, дорогой отец, – писал он 4 марта 1941 года. – Как твое здоровье? Недавно я приезжал в Москву, меня вызывал Рычагов [начальник Главного управления военно-воздушных сил]. Я очень хотел повидаться, но мне сказали, что ты очень занят. Отец, мне не дают летать. Рычагов отругал меня. Ему не понравилось, что вместо того, чтобы изучать теорию, я хожу по командирам и доказываю, что могу летать. Он приказал мне сообщить тебе об этом разговоре. Отец, напиши мне хотя бы пару слов, если у тебя будет время. Для меня твои письма огромная радость, потому что я очень по тебе скучаю. Твой Вася».

Этот утонченный донос не мог не сказаться на судьбе Павла Рычагова, смелого тридцатидевятилетнего летчика, только что назначенного на высокую должность в наркомате. Рычагов допустил роковую ошибку, приехав на большое совещание по вопросам авиации в нетрезвом состоянии. Когда Сталин начал критиковать летчиков, Павел Рычагов встал и гневно ответил, что уровень смертности в авиации такой высокий, поскольку «заставляют летать в гробах». В комнате наступила мертвая тишина. Вождь ходил по комнате. Слышны были лишь попыхивание его трубки и едва слышный скрип сапог.

– Зря вы это сказали, – наконец проговорил генсек и через несколько секунд мрачно повторил: – Зря…

На той же неделе Павла Рычагова арестовали. Вместе с ним схватили еще нескольких высокопоставленных чиновников и генералов из наркомата авиации. В руки чекистов попал и генерал Штерн, командующий Красной армией на Дальнем Востоке. Позже все они были расстреляны. Задержанные так же, как Борис Ванников, дали показания на Михаила Моисеевича Кагановича.

«Нам принесли показания, в которых твой брат обвиняется в участии в заговоре», – сообщил Сталин Железному Лазарю. Главным обвинением против Михаила Кагановича был неудачный выбор места строительства авиационных заводов. Чекисты считали, что он строил заводы слишком близко к границе, чтобы помочь Гитлеру быстро их уничтожить. По мнению Сталина, Михаилу отводилась роль главы марионеточного правительства, которое фашисты сформируют после нападения на Советский Союз. Еврей Каганович, возглавляющий профашистское правительство, – эта идея была настолько абсурдна, что наверняка исходила от какого-нибудь дурака из НКВД. Впрочем, она могла быть и шуткой, придуманной Сталиным и Берией. Оба обладали именно таким извращенным чувством юмора. Сталин и Берия, конечно, помнили ярость Серго Орджоникидзе, когда арестовали его брата. Наверняка они не забыли, что Серго и Железный Лазарь были очень близкими друзьями.

– Это ложь, – якобы ответил Лазарь Каганович, прочитав показания Ванникова и других арестованных. – Я знаю брата. Он большевик с тысяча девятьсот пятого года и предан Центральному комитету.

– Как это может быть ложью? – удивился Сталин. – Ты же сам читал показания.

– Я уверен, что это ложь. Я требую очной ставки.

Пройдет несколько десятилетий, и Железный Лазарь будет утверждать, что не предавал брата. «Если бы мой брат был врагом народа, я бы сам выступил против него, – говорил он. – Я был уверен, что он чист. Я защищал его! Защищал…»

Сталин приказал Анастасу Микояну и зловещему дуэту Берия – Маленков устроить Михаилу Кагановичу очную встречу с его главным обвинителем, Ванниковым. Железного Лазаря на нее не позвали.

– Зачем лишний раз тревожить Лазаря? – лицемерно сказал вождь. – Не стоит его приглашать.

Микоян провел очную ставку в своем кабинете в том же самом здании, где находился Маленький уголок. Михаил Каганович яростно защищался от обвинений своего бывшего заместителя.

– Ты в своем уме? – гневно поинтересовался он у Бориса Ванникова.

Для него это предательство было страшным ударом, потому что Ванников во время Большого террора ночевал у него дома, опасаясь ареста.

– Вы были участником заговора вместе со мной, – невозмутимо ответил Ванников.

Берия и Маленков велели Михаилу подождать в коридоре. Они сказали, что хотят задать Ванникову еще несколько вопросов. Каганович зашел в личный туалет Микояна. Наличие собственного туалета у большевиков являлось признаком принадлежности к верхушке власти. Через несколько минут раздался выстрел. Микоян, Берия и Маленков вбежали в туалет и увидели на полу Михаила Кагановича. Он был мертв. Убив себя перед арестом, он спас свою семью.

Для Железного Лазаря смерть брата последствий не имела. Он с честью прошел испытание.

* * *

Пока соратники Сталина ездили из своих кабинетов в Кремле в пыточные камеры на Лубянке и обратно, немцы тайно накапливали силы вдоль границ с Советским Союзом. Сталин вместо того, чтобы принимать меры к обороне, направлял энергию на восстановление влияния России на Балканах. Но и здесь у него поначалу не очень получалось. К марту 1941 года Гитлеру удалось переманить в свой лагерь Болгарию, Румынию и Югославию. 26 марта прогерманское правительство Югославии было свергнуто. Вполне возможно, что восставшим помогали НКВД и спецслужбы Великобритании. Конечно, фюрер не мог оставлять без внимания такой серьезный нарыв у себя на фланге. Германия начала готовиться к вторжению в Югославию. Эта война отсрочила начало операции «Барбаросса» на месяц.

4 апреля Сталин начал переговоры с новым югославским правительством. Он очень надеялся, что потеря Югославии заставит Гитлера или вернуться за стол переговоров с Москвой или хотя бы отложить вторжение до 1942 года. Иосиф Виссарионович подписал договор с Югославией в то самое время, когда самолеты Германии начали бомбить Белград. «Пусть бомбят, – спокойно отреагировал генсек. – У нас крепкие нервы».

Операция в Югославии оказалась самым успешным блицкригом немецкого фюрера. Через десять дней Белград выбросил белый флаг. События развивались все быстрее. Вождь постепенно терял многие иллюзии, но поспеть за победоносным вермахтом не мог.

В день капитуляции югославов, возвращаясь из Берлина, в Москву заехал Ёсукэ Мацуока, министр иностранных дел Японии. Видя, с какой скоростью немцы громят югославскую армию, Сталин понял, что ему нужно опять договариваться с Гитлером. Он также понимал, что в преддверии большой войны на западных границах крайне важно сохранить спокойствие на Дальнем Востоке. Победа Жукова на Халхин-Голе показала Токио силу Красной армии и убедила изменить направление экспансии. Сейчас Япония была заинтересована в юге Азии, где находились самые жирные и лакомые куски Британской империи. 14 апреля 1941 года Мацуока подписал пакт о ненападении с Советским Союзом. Сталин и Молотов были очень довольны, словно этот договор спасал Россию. Показав на японского министра, Иосиф Виссарионович радостно сказал, что редко удается найти дипломата, который в открытую говорит то, что думает. Хорошо известны слова Талейрана, обращенные Наполеону: «Язык дан дипломатам для того, чтобы скрывать свои мысли». «Мы, большевики, придерживаемся иных взглядов», – заявил вождь.

Подписание договора было отмечено пышным банкетом. Шампанское, вина и водка текли рекой. Все были навеселе, но самым пьяным оказался Мацуока. «Мы со Сталиным не дали ему пропустить ни одного тоста», – хвалился позже Вячеслав Молотов.

К шести часам утра, когда у Мацуоки отходил поезд, его пришлось буквально нести на руках. «Мы сами с трудом могли встать», – вспоминал советский премьер. На вокзале Сталин, Молотов и Мацуока решили спеть русскую песню «Шумел камыш, деревья гнулись». Собравшиеся на Ярославском вокзале иностранные дипломаты были крайне изумлены при виде пьяного Сталина в расстегнутой шинели и коричневой фуражке, Мацуоки и Молотова, который отдавал честь и кричал: «Я – пионер! Я всегда готов!» Послу Болгарии, однако, показалось, что самым трезвым из этой троицы был как раз Молотов. Сталин, никогда раньше никого не провожавший, обнимал шатающегося японца. Поскольку они не понимали друг друга, то выражали дружбу крепкими объятиями и громкими возгласами: «Ах! Ах!..»