Текст книги "Красный монарх: Сталин и война"

Иосиф Виссарионович был очень возбужден. Он ударил маленького японского посла по плечу с такой силой, что тот отлетел на три или четыре шага. Мацуока зашелся в пьяном смехе. Затем Сталин заметил высокого немца, военного атташе посольства, полковника Ганса Кребса. Он бросил японца, подошел к Кребсу, постучал пальцем по груди и спросил:

– Немец?

Полковник щелкнул каблуками и вытянулся по стойке смирно. Он горой возвышался над низеньким Сталиным. Советский руководитель ударил его по спине, шутливо вывернул руку и громко сказал:

– Мы с вами были друзьями и ими останемся!

– Я в этом уверен! – ответил Кребс, хотя шведскому послу показалось иначе.

Сталин вернулся к японцу. Он обнял Мацуоку со словами:

– Мы заново создадим Европу и Азию!

Генсек взял маленького министра под руку и отвел в вагон. Вождь стоял на перроне до тех пор, пока поезд не тронулся в долгий путь. Затем японские дипломаты сопровождали Сталина к его бронированному «паккарду». Посол Японии стоял на скамье, махал платком и кричал скрипучим голосом:

– Спасибо, спасибо!

* * *

На этом праздник для Сталина и Молотова не закончился. Садясь в машину, Сталин приказал Николаю Власику позвонить на дачу в Зубалово, Светлане, которой тогда было уже пятнадцать лет, чтобы она собрала семью для завтрака.

– Скоро приедет Сталин, – предупредил генерал Власик.

Светлана рассказала о скором возвращении отца тетке Анне Реденс, которая гостила на даче со своими детьми, и Гуле Джугашвили, трехлетней дочери Якова.

Анна Реденс не виделась со Сталиным после ссоры по поводу ареста ее мужа. Конечно, ни о каких встречах не могло быть и речи, особенно после расстрела Станислава. Все, кто был в Зубалове, собрались на ступеньках. Через несколько минут приехал подвыпивший и непривычно веселый Сталин. Открыв дверцу машины, он позвал двенадцатилетнего Леонида Реденса:

– Садись, давай прокатимся!

Водитель провез их вокруг цветочной клумбы. Затем вождь вышел из машины и обнял настороженную Анну Реденс, которая держала шестилетнего сына Владимира. Сталин громко похвалил своего племянника. Тот действительно был хорошеньким, как маленький ангел.

– Давай помиримся ради такого чудесного сына, – предложил генсек. – Я тебя прощаю.

Кто-то вынес маленькую Гулю, первую внучку Сталина. Все начали громко восхищаться. Девочка испугалась, замахала руками и расплакалась. Ее быстро вернули в комнату.

Сталин сел за стол. Быстро принесли чай, торты, конфеты, шоколад. Иосиф Виссарионович посадил к себе на колено Владимира и начал открывать шоколадку. Маленький мальчик обратил внимание на «его прекрасные длинные пальцы».

После чая Сталин, не спавший всю ночь, отправился наверх вздремнуть. В обед на дачу приехали Молотов, Берия и Микоян. У вождя было прекрасное настроение. Сначала он бросал всем на тарелки кожуру от апельсинов, потом кинул пробку прямо в бокал с шампанским, чем вызвал веселый смех Владимира Аллилуева.

В тот день семья еще не могла знать, что скорое вторжение Гитлера, усталость и паранойя Сталина сделают этот день концом старой эры.

* * *

Небо все сильнее затягивали свинцовые тучи. Но Сталин убедил себя в том, что напряженная ситуация с Берлином вот-вот разрешится дипломатическим путем. Британский посол Стаффорд Криппс доставил в Кремль письмо от Уинстона Черчилля. В нем содержалось предупреждение о скором нападении Гитлера. Сталин решил, что Великобритания пытается заманить Россию в ловушку.

– Нам угрожают немцами, а немцам – нами, – сказал он Жукову. – Они стравливают нас друг с другом.

Вождь искренне верил, что войну можно оттянуть до 1942 года. Как всегда, Сталин пытался найти решение проблемы в книгах. Он очень внимательно изучал франко-прусскую войну 1870 года. Они с Ждановым постоянно цитировали мудрые изречения канцлера Бисмарка, говорившего, что Германия никогда не должна вести войну на два фронта. Британия оставалась непобежденной, потому что немцы не нападали на нее. «Гитлер не такой дурак, – говорил Сталин, – чтобы не понимать разницу между СССР и Польшей, Францией или даже Англией. Или даже всеми ими, взятыми вместе».

Жизнь вождя представляла собой непрерывную вереницу побед воли над реальностью. Он продолжал верить в то, что Адольф Гитлер, отчаянный азартный игрок, был рациональным политиком и придерживался бисмарковской теории великих держав. После войны Сталин как-то разговорился с небольшой группой своих сотрудников. Среди них находился и Деканозов, посол СССР в Германии в 1941 году. Размышляя вслух о бурном времени, в котором им довелось жить, и пытаясь объяснить свое поведение накануне войны, Иосиф Виссарионович сказал:

– Когда нужно принять какое-нибудь решение, никогда не ставьте себя на место другого человека, потому что вы можете сделать страшную ошибку.

Укрепление и перевооружение армии проходило ужасно медленно. Жданов и Кулик предложили убрать из укрепленных районов устаревшее вооружение и заменить его новым, разработка которого еще не была закончена. Георгий Жуков возражал. Он говорил, что на это нет времени. Сталин вновь поддержал старых друзей. Когда началась война, строительство укреплений не было закончено.

20 апреля писатель Илья Эренбург, еврей по национальности, которым восхищался Сталин, узнал, что цензоры забраковали его антигерманскую повесть «Падение Парижа». Они выполняли указание Сталина не провоцировать немцев и не злить Гитлера. Еще через четыре дня позвонил Александр Поскребышев. «С вами хочет поговорить товарищ Сталин», – сказал он и попросил набрать личный сталинский номер. Как только его соединили, начали громко лаять собаки Эренбурга, его жене пришлось вывести их из комнаты. Сталин сказал, что ему понравилась книга. Потом поинтересовался, не намеревался ли автор обвинить в ней фашизм. Эренбург ответил, что это трудно осуществить, поскольку ему не разрешают даже пользоваться словом «фашисты».

– Продолжайте писать, – весело разрешил Сталин. – Мы с вами попытаемся протолкнуть третью часть.

Сталин продолжал любить литературу. Ему нравились хорошие книги, но он постоянно спрашивал себя: а что подумают в Берлине? Беспокоился Иосиф Виссарионович, надо сказать, напрасно. Гитлер был выше литературных нюансов и тонкостей.

Приближение войны ощущалось даже в ближайшем окружении Сталина. Запах пороха был настолько сильным, что Жданов даже предложил отменить первомайский парад. «А вдруг немцы отнесутся к нему как к провокации?» – с тревогой спрашивал он. Сталин парад не отменил, но специально поставил рядом с собой на мавзолее Деканозова, посла в Германии. Он старался показать, что между Москвой и Берлином по-прежнему теплые отношения.

4 мая вождь послал еще один сигнал Гитлеру о готовности к переговорам. Он снял Вячеслава Молотова с поста председателя Совнаркома и сам занял его место. Своим заместителем во внутреннем политбюро Сталин назначил протеже Жданова, опытного экономиста Николая Вознесенского. Это был смелый шаг, потому что Вознесенскому тогда исполнилось всего тридцать восемь лет. Он так стремительно взлетел на вершину большевистского Олимпа, что нажил себе немало врагов. Среди наиболее обиженных был Анастас Микоян. Он считал Вознесенского толковым и образованным экономистом, но не практиком, а теоретиком. Этот красивый, несомненно умный, но очень высокомерный ленинградец наивно радовался своему новому назначению. Берия и Маленков с самого начала невзлюбили технократа Вознесенского.

– Сталин продвигает учителя, чтобы преподать нам урок, – прошептал Маленков Берии.

Иосиф Виссарионович возглавил правительство и руководил страной, как это делал Ленин, через заместителей. Свою внутреннюю политику он строил на соперничестве между Берией и Маленковым, с одной стороны, и Ждановым с Вознесенским – с другой. Выход на мировую арену заставил Сталина заняться своей одеждой. Он сбросил мешковатые брюки и кавказские сапожки, стал носить хорошо отглаженные брюки, которые, к счастью, не заправлял в зашнурованные клеенчатые ботинки на шерстяной подкладке.

Наконец Сталин начал готовить своих военных к возможности войны. 5 мая он принял только одного посетителя, Андрея Жданова, который был вторым лицом в партийной иерархии, да и то разговаривал с ним всего двадцать пять минут. В шесть вечера они отправились из Маленького уголка в Большой Кремлевский дворец. Там их ждали две тысячи офицеров. Вождь вошел в зал в сопровождении Жданова, Тимошенко и Жукова.

Сталин высоко отозвался о темпах механизации Красной армии. Разгром Франции он шутливо списал на разочарование в любви: самодовольство вскружило французам головы, и они с таким пренебрежением начали относиться к своим военным, что девушки считали ниже своего достоинства выходить замуж за солдат и офицеров. Была ли немецкая армия непобедимой? – спросил он и сам же себе ответил: нет, не была. Непобедимых армий нет, но война приближается.

– Если Молотов сумеет отсрочить начало войны на два-три месяца, – сказал Сталин, – нам очень повезет.

После торжественной части состоялся большой банкет.

– Да здравствует динамичная наступательная политика Советского государства! – произнес тост вождь. – Тот же, кто этого не признает, – сурово добавил он, – враг или просто дурак.

Военные встретили эти слова с облегчением. Казалось, Сталин здраво глядел на положение дел… Но готов ли был Советский Союз к войне?

Партийные руководители пытались создать какой-то симбиоз из сталинской уверенности в своей непогрешимости и реальности, которая говорила о скором начале войны. Многие понимали всю абсурдность требования того, чтобы армия вела наступательную войну. Одновременно с этим советская пропаганда утверждала, что никаких изменений в политике государства не произошло.

– Нам нужна новая пропаганда, – заявил Андрей Жданов на Высшем Военном совете. – Между войной и миром только один шаг. Поэтому наша пропаганда не может быть мирной.

– Но мы сами сделали такую пропаганду! – возмутился Буденный. Ему пришлось долго объяснять, чем вызвана необходимость перемен.

– Мы только меняем лозунги, – утверждал Жданов.

– Что нам завтра идти в бой! – усмехнулся трусливый Маленков.

Надо отметить, что происходил этот разговор за восемнадцать дней до вторжения немецких войск.

7 мая Шуленбург, тайный противник Гитлера в вопросе войны с Советским Союзом, завтракал с российским послом в Берлине Деканозовым. Немец попытался предупредить русского коллегу об опасности, но сделал это, конечно, очень туманно и завуалированно. Они встретились трижды. «Шуленбург не предупреждал открыто, – говорил позже Молотов, – он только намекал и подталкивал нас к дипломатическим переговорам».

Деканозов рассказал о завтраке Сталину, который с каждым днем становился все более раздражительным.

– Значит, дезинформация достигла уже уровня послов, – проворчал он.

Деканозов не согласился.

– Как вы позволяете себе спорить с товарищем Сталиным? – возмутился Клим Ворошилов во время перерыва. – Он знает больше и видит дальше нас всех, вместе взятых!

10 мая Сталину донесли о донкихотовском мирном полете заместителя Гитлера, Гесса, в Шотландию. Все соратники вождя, по воспоминаниям Хрущева, бывшего в тот день в Маленьком уголке, были, естественно, убеждены, что миссия Гесса направлена против Москвы. В конце концов Сталин согласился начать подготовку к войне, но решил делать это так робко, медленно и незаметно, что результаты от нее были самые минимальные. 12 мая генсек разрешил генералам укрепить западные границы и призвать 500 тысяч резервистов, однако при этом очень боялся обидеть немцев. Когда Тимошенко доложил о разведывательных полетах немецких самолетов, Сталин задумчиво произнес:

– Не уверен, что Гитлер знает об этих полетах.

Воинственный запал генсека закончился ровно через две недели. 24 мая он отказался предпринимать дальнейшие оборонительные меры.

И вновь советскую власть охватил паралич. Сталин, конечно, никогда и ни перед кем не извинялся за свои просчеты, но косвенно все же признал ошибки, когда поблагодарил русский народ за его терпение в годы войны. Так же, как он делал это всю жизнь, вождь переложил большую часть своих промахов на других.

С каждым днем на стол Сталина ложилось все больше разведывательных донесений. Если раньше предупреждения носили как бы отвлеченный характер, то теперь даже слепому было ясно, что на западных границах должно произойти что-то ужасное. Меркулов ежедневно докладывал о тревожных сведениях Сталину, но тот хмуро отмахивался от лавины предупреждений из разных источников. 9 июня, когда Тимошенко и Жуков заговорили о множестве данных, свидетельствующих о скором нападении, Сталин бросил в них принесенные ими же бумаги и прокричал:

– А у меня другая информация!

Он язвительно высмеивал Рихарда Зорге, советского разведчика в Токио, который при помощи амурных приключений и сибаритского образа жизни собирал очень важную информацию.

– Это тот мерзавец, который описывал фабрики и бордели в Японии и заявил, что ему якобы известно: немцы нападут на нас двадцать второго июня? – презрительно сказал генсек. – И вы предлагаете, чтобы я и ему верил?

Последний отсчет. 22 июня 1941-го

13 июня подавленные Тимошенко и Жуков в очередной раз доложили Сталину, что немцы продолжают готовиться к нападению.

– Мы подумаем над этим! – сердито ответил Сталин.

Он уже накричал на Георгия Жукова, когда тот предложил провести мобилизацию.

– Это означает войну, – возмутился вождь. – Вы с Тимошенко хоть понимаете это или нет?

Генсек поинтересовался, сколько советских дивизий находится в районе границы. Жуков доложил: 149.

– Неужели этого не достаточно, чтобы отбить нападение? – удивился Сталин. – У немцев на границе сил меньше.

– Но немцы готовы к войне, в отличие от нас, – возразил упрямый генерал.

– Нельзя верить всему, что доносят разведчики, – отмахнулся Сталин.

Через три дня, 16 июня, Меркулов сообщил, что агент по кличке Старшина, работающий в штабе Люфтваффе, подтвердил приказ об атаке. «Передайте источнику в Генштабе немецких авиасил, пусть переспит со своей матерью! – написал на донесении наркома Госбезопасности Сталин. – Это не источник информации, а дезинформатор. И. Ст.»

Для того чтобы убедить себя в том, будто опасности нет, приходилось прикладывать много сил даже такому преданному соратнику Сталина, как Вячеслав Молотов.

– Немцы будут большими дураками, если нападут на нас, – сказал он адмиралу Кузнецову.

Еще через три дня состоялось трехчасовое совещание, описанное Тимошенко. Они с Жуковым умоляли Сталина объявить состояние боевой тревоги. Вождь вздрогнул и выбил из трубки табак, постучав ее о стол. Участники совещания или соглашались с маниакальным заблуждением Сталина, или мрачно думали, что ничего не могут изменить. Молчание было их единственным способом возражения.

Выбив трубку, Сталин неожиданно вскочил и закричал на генерала Жукова:

– Вы пришли пугать нас войной? Вы хотите эту войну, потому что у вас мало наград, или вас не устраивает ваше звание?

Жуков сильно побледнел и сел. Тогда встал Тимошенко. Он поддержал начальника Генштаба. Его слова вызвали новую вспышку гнева.

– Это все дело рук Тимошенко, – возмущался Сталин. – Это он всех готовит к войне. Если бы я не знал его как хорошего солдата еще по Гражданской войне, то давно бы приказал расстрелять.

Тимошенко ответил, что он только цитирует слова Сталина о том, что война неминуема.

– Видите, – обратился Сталин к членам политбюро, – Тимошенко отличный человек. У него большая голова, вот только в ней мало мозгов. – Он нравоучительно поднял большой палец. – Я говорил это для того, чтобы повысить бдительность и боевую готовность наших солдат и офицеров, а вы должны понимать, что Германия никогда не будет воевать с Россией по собственной воле. Вы должны понимать это! – С этими словами Иосиф Виссарионович выбежал из кабинета, оставив после себя гробовую тишину. Через несколько секунд он открыл дверь, просунул в комнату рябое лицо и громко проговорил: – Если вы намерены спровоцировать немцев на границе передвижениями войск без нашего разрешения, то, запомните мои слова, покатятся головы! – И он громко захлопнул дверь.

Сталин вызвал в Москву Никиту Хрущева, который должен был следить за украинской границей, и не отпускал его назад. «Сталин приказал мне повременить с возвращением, – рассказывал Хрущев. – „Подожди, – сказал он, – не торопись ты так. Зачем тебе нестись обратно сломя голову?“»

Хрущев занимал особое место среди сталинских фаворитов. Возможно, всесокрушающий оптимизм, льстивая преданность и хитрость украинского руководителя делали его самым незаменимым товарищем в этот напряженный момент. Сталин находился в смятении и замешательстве. Он был деморализован и, если верить Хрущеву, даже пребывал в состоянии легкого паралича. Вождь пытался успокоить свою совесть бессонными ночами и беспробудными пьянками в Кунцеве. «В воздухе пахло грозой, – говорил Хрущев. – Причем очень сильно!»

В пятницу, 20 июня, Хрущев наконец не выдержал и сказал:

– Я должен возвращаться, Иосиф Виссарионович. Скоро начнется война. Она может застать меня в Москве или на обратном пути на Украину.

– Верно, – неожиданно согласился Сталин. – Поезжай домой.

19 июня Андрей Жданов, правивший страной вместе со Сталиным и Молотовым, отправился на юг в полуторамесячный отпуск. Астма и дружба со Сталиным, которая мало чем отличалась от стальных объятий удава, отняли у него все силы.

– У меня плохое предчувствие, – с тяжелым вздохом признался он вождю. – Вдруг немцы нападут во время моего отсутствия.

– Немцы уже упустили самый благоприятный для нападения момент, – успокоил его Сталин. – Скорее всего, они атакуют в 1942 году. Не переживай, поезжай в отпуск.

Микоян считал Жданова наивным, но Молотов пожимал плечами и говорил:

– Больному человеку следует больше отдыхать.

«Итак, мы отправились в отпуск, – вспоминал его сын Юрий Жданов. – В Сочи мы приехали в субботу, 21 июня».

20 июня только что вернувшийся в Берлин Деканозов решительно предупредил Берию о том, что нападение немцев неминуемо. Лаврентий Павлович пригрозил своему протеже неприятностями, если он будет продолжать говорить о войне, а Сталин сердито пробормотал, что медлительный картлиец недостаточно умен, чтобы разобраться во всех хитросплетениях мировой политики и дипломатии. Лаврентий Берия отправил «дезинформацию» Сталину со своей запиской. Она была написана, как всегда, льстивым, но на этот раз слегка ироничным языком: «Наш народ и я, Иосиф Виссарионович, твердо помним ваше мудрое предсказание: Гитлер не нападет в 1941 году!»

Примерно в 19.30 Анастасу Микояну, заместителю премьера, отвечавшему за торговый флот, позвонил директор Рижского порта. Двадцать пять грузовых кораблей с немецким флагом неожиданно подняли якоря и вышли из гавани, хотя многие из них еще не разгрузились. Микоян тут же примчался в приемную Сталина, где уже собрались несколько членов политбюро.

– Провокация! – рассердился вождь. – Пусть уходят.

Партийные руководители были сильно встревожены, но, конечно, промолчали.

Вячеслав Молотов был обеспокоен не меньше других.

– Ситуация неясна и крайне запутанна, – признался он болгарскому коммунисту Георгию Димитрову 21 июня. – Мы участвуем в „Большой игре“. К сожалению, сейчас не все зависит от нас.

Генерал Голиков прислал Сталину новые донесения разведки. «Эта ваша информация – английская провокация. Найдите автора и накажите!» – написал на них Сталин.

Масла в огонь добавил звонок пожарных. Они сообщили, что в немецком посольстве жгут документы. Британское правительство и даже Мао Цзэдун (один из самых, пожалуй, удивительных источников информации по линии Коминтерна) забрасывали Москву предупреждениями о скором нападении. Сталин позвонил Хрущеву и предупредил, что война может начаться на следующий день. Потом он вызвал Тюленева, командующего Московским военным округом, и спросил:

– Как обстоят дела с противовоздушной обороной Москвы? Учтите, ситуация напряженная. Приведите противовоздушные войска Москвы в состояние боевой готовности на семьдесят пять процентов.

Суббота 21 июня выдалась в Москве теплой и облачной. В школах уже начались каникулы. Футболисты московского «Динамо» проиграли матч первенства страны. В столичных театрах показывали «Риголетто», «Травиату» и «Трех сестер».

Сталин и политбюро заседали весь день. Они то собирались в Маленьком уголке, то расходились, чтобы через час-другой встретиться вновь. Ранним вечером Иосиф Виссарионович был сильно обеспокоен все более угрожающими донесениями, которые не могли рассеять даже угрозы репрессий. Примерно в половине седьмого к нему опять пришел Вячеслав Молотов.

За стеной Маленького уголка, в приемной у открытого окна, сидел Александр Поскребышев и маленькими глотками пил нарзан. Он позвонил Чадаеву, молодому сотруднику Совнаркома.

– Что-нибудь важное? – шепотом осведомился тот.

– Думаю, да, – ответил Поскребышев. – Хозяин разговаривал с Тимошенко. Он очень взволнован… Все ждут… ну сам понимаешь… нападения немцев.

Около семи Сталин приказал Молотову вызвать в Кремль Шуленбурга, заявить протест против разведывательных полетов немецких самолетов и попытаться как можно больше узнать о намерениях фашистов. Немецкий граф примчался в Кремль. Молотов торопливо вернулся в свой кабинет, который располагался в том же здании. Тем временем позвонил Тимошенко. Маршал доложил, что, по словам немецкого дезертира, атака начнется на рассвете. Сталин метался между горькой реальностью и ошибочной верой в непогрешимость своей интуиции.

В кабинете Молотова Шуленбург убедился, что нарком все еще не понимает, в каком страшном положении находится его страна. Молотов поинтересовался, почему Германия недовольна русским союзником? И почему женщины и дети из немецкого посольства покидают Москву?

– Не все женщины, – ответил граф Шуленбург. – Моя жена все еще в городе.

Вячеслав Молотов пожал плечами с какой-то обреченностью, как показалось Хильгеру, помощнику немецкого посла, и отпустил Шуленбурга. После ухода немцев он поспешил в кабинет Сталина.

К тому времени там уже собрались Тимошенко и большинство членов политбюро: Ворошилов, Берия, Маленков и влиятельный молодой заместитель премьера Вознесенский. В 20.15 Тимошенко вернулся в комиссариат обороны. Вскоре он позвонил оттуда и сообщил, что второй дезертир назвал время начала атаки. Война должна начаться в четыре часа утра. Сталин вызвал маршала в Кремль. Тимошенко приехал в 20.50. С ним были Жуков и Буденный, заместитель наркома обороны, который знал Сталина значительно лучше остальных и меньше его боялся. Семен Михайлович сказал: он не знает, что происходит на границе, поскольку командует резервным фронтом. Буденный сыграл в Большом терроре неясную роль, но даже тогда он не боялся высказывать свое мнение. Подобная смелость встречалась в окружении вождя крайне редко.

Примерно в это же время к похоронному бдению присоединился Лев Мехлис. Мрачный демон вернулся на привычное место. Он вновь был главным политработником Красной армии.

– Ну что будем делать? – спросил Сталин, обращаясь не к кому-то конкретно, а ко всем присутствующим.

Члены политбюро сидели, как манекены, и испуганно молчали.

– Все войска в приграничных округах должны быть приведены в состояние полной боевой готовности, – наконец высказался Тимошенко.

– А может, они послали дезертира, чтобы спровоцировать нас? – сказал Сталин. Немного подумав, он приказал Жукову: – Зачитайте приказ.

Когда Георгий Жуков начал читать заготовленный заранее приказ о приведении войск в состояние боевой готовности, Сталин прервал его:

– Сейчас преждевременно выпускать такой приказ. Возможно, ситуацию еще можно решить мирными средствами.

Нужно избегать даже малейших провокаций – настаивал вождь за несколько часов до войны. Жуков в точности исполнил указания. Он знал, как легко попасть в лубянские застенки! Партийные руководители негромко заговорили. Они соглашались с военными, что на всякий случай войска следует привести в состояние боевой готовности. Сталин кивнул генералам. Военные быстро вышли в приемную к Поскребышеву и сели переписывать приказ. Когда они вернулись с новым вариантом, Сталин, помешанный на редактировании, сел за правку. После редактирования эффект от приказа стал минимальным. Генералы срочно отправились в комиссариат обороны, чтобы передать распоряжения в военные округа. «22–23 июня немцы могут неожиданно атаковать нас… Задача наших войск – воздерживаться от каких бы то ни было действий, которые можно истолковать как провокацию». В войсках приступили к исполнению приказа только после полуночи в воскресенье, 22 июня 1941 года.

Иосиф Виссарионович сказал Буденному, что война, вероятно, начнется завтра. Маршал Буденный уехал в десять, Тимошенко, Жуков и Мехлис – чуть позже. Сталин продолжал ходить по кабинету. Берия ушел, якобы чтобы проверить последние донесения разведки. Он вернулся в 22.40. В одиннадцать вечера все поднялись в сталинскую квартиру и собрались в столовой. «Сталин продолжал уверять нас, что Гитлер не начнет войну», – вспоминал Анастас Микоян. «Думаю, Гитлер хочет нас спровоцировать, – заявил генсек, если верить Микояну. – Не могу поверить, что он решил воевать с нами».

В 0.30 позвонил Георгий Жуков. Третий дезертир, рабочий-коммунист из Берлина Альфред Лисков, переплыл Прут и явился в расположение советских войск. Он сообщил: в его части только что зачитали приказ о наступлении. Сталин спросил, передали ли приказ о приведении войск в состояние боевой готовности, потом велел расстрелять Лискова за дезинформацию.

Даже в ту страшную ночь ничто не могло убедить Сталина отказаться от жестокости и нарушить давно заведенный распорядок жизни. Из Боровицких ворот на Красную площадь выехала вереница лимузинов. Члены политбюро во главе с вождем отправились развлекаться в Кунцево. Они мчались по пустым улицам столицы в сопровождении машин охраны.

Военные в это время с волнением следили за положением на западных границах под бдительным присмотром Мехлиса у себя в наркомате.

После отъезда Сталина из Кремля несколько сотен москвичей облегченно вздохнули. Уставшие комиссары, охранники, секретари и машинистки и многие другие каждую субботнюю ночь не имели права покидать рабочих мест до тех пор, пока Сталин не оставит Кремль. Сейчас, когда новость об отъезде Сталина в Кунцево разлетелась по всей Москве, они могли вернуться домой и лечь спать.

Прежде чем удалиться на дачу, Вячеслав Молотов заехал в комиссариат иностранных дел, чтобы отправить последнюю телеграмму Деканозову. Советский посол уже пытался встретиться с Риббентропом. Он хотел задать рейхсминистру вопросы, на которые не смог ответить граф Шуленберг. Послав телеграмму в Берлин, наркоминдел тоже подался в Кунцево.

Ужин с непременными вином, водкой и разговорами растянулся на час. Около двух часов ночи гости вернулись на свои кремлевские квартиры.

А в это время далеко от Москвы с аэродромов, расположенных вдоль всей советско-германской границы, в воздух поднимались бомбардировщики с крестами и брали курс на цели. Более чем трехмиллионная армия Гитлера, состоявшая из немцев, хорватов, финнов, румын, венгров, итальянцев и даже испанцев, при поддержке 3600 танков, 600 тысяч бронетранспортеров, 7 тысяч артиллерийских орудий, 2500 самолетов и примерно 625 тысяч лошадей вторглась в СССР. У Красной армии в районе границы были 14 тысяч танков (из них 2 тысячи современных), 34 тысячи артиллерийских орудий и более 8 тысяч самолетов. Началась самая великая и ожесточенная изо всех войн. Это была дуэль двух жестоких и безрассудных маньяков, помешанных на своем величии.

В то самое время, когда разворачивались эти события, дуэлянты, скорее всего, мирно спали.