Текст книги "День цезарей"

– Центурион Аппий, – сказал Катон, – мы здесь люди новые, а потому и суждение о Бурре составим сами.

– Разумеется, господин префект.

Центурион понял, что переступил некую грань откровенности, за которую переступать нельзя, а потому спешно принял строго-деловитый вид.

– И все равно для меня будет честью служить с вами, префект Катон и центурион Макрон.

После обмена приветствиями Аппий повернулся и зашагал из зала в атриум. Катон с Макроном вышли туда в числе последних. Из высоких потолочных окон струился свет погожего дня. Заходя в столп такого света, префект моргнул и словно по новой оглядел бахрому своей растрепавшейся туники, ржавчину на нагруднике, треснутую кожу мечевого пояса. Поход в Испанию выдался отнюдь не прогулкой.

– Второй когорте сидеть сегодня не придется, да и вечером тоже. Иначе на завтрашнем параде орлами нам не смотреться, – добавил Макрон, довольно блестя глазами при мысли о смотре экипировки, который он задаст своим гвардейцам. – Господин префект, прошу не волноваться. Завтра будем выглядеть так, будто два месяца только тем и занимались, что готовили себя к параду. И да спасут боги тех, кто вдруг заставит нас краснеть за себя. Потому что я никаких оплошностей не допущу, будь они неладны!

Глава 8

Метелл указал на стопку вощеных дощечек у Катона на столе.

– Численный состав восполняется, господин префект. Имена убитых я указал, а завещания вон там, в сундучке возле стола. Подготовить их не успели всего несколько человек. Их имена на верхней дощечке.

Взгляд Катона переместился на лежащие в сундуке свитки с печатью сигнифера когорты[17]17
  Сигнифер – младший офицер, несший сигнум – эмблему когорты.


[Закрыть], который также выполнял обязанности казначея и помогал в составлении завещаний, заверяя их и отвечая за надлежащее хранение.

– Хорошо, опцион. Сейчас отправляйся готовить к параду экипировку. Как управишься, займись моей. Достань лучшую из моих запасных туник. Посмотри, чтобы на ней не было дырок и пятен. Где нужно заштопай, где нужно почисть. Всё, ступай.

– Слушаюсь.

Метелл отсалютовал и вышел из таблинума, прикрыв за собой дверь. Прежде чем сесть за стол, Катон некоторое время стоял в нерешительности. Сколько же здесь завещаний… Сколько людей полегло в Испании… Их численность была несоразмерна с вражеской, и иногда казалось, что поражение и смерть неминуемы. Если правда то, что удача благоволит храбрым, то они с Макроном, должно быть, одни из самых храбрых во всем войске. Хотя особой отваги за собой Катон не подмечал. Видимо, это просто слепая удача в том, что он дожил и дослужился до своего нынешнего ранга. Один неверный шаг в ту или иную сторону – и его легко могли сразить брошенный дротик, стрела или пущенный из пращи камень. Или крушащий удар меча или палицы. Конечно, выходить из сражения невредимым получалось не всегда. Вон сколько ран на Макроне, а у него самого жесткий белый рубец вдоль лба, возле носа и через щеку. Хотя везение вечным не бывает. Настанет день, и он, или Макрон, или же они оба погибнут в битве. А может, их скосит еще один из всегдашних губителей солдат – хворь, голод или несчастный случай…

Катон подошел к жаровне и сунул в пламя еще два полена. Дневной свет еще продержится несколько часов, так что работать можно при свете из открытого окна, пускай даже в комнату проникает холодный воздух. Ну, а с сумерками окна нужно будет закрыть и продолжить работу при свете светильников, стоящих возле стола на ножке.

Со вздохом сев на стул, префект занялся подсчетом численного состава. В Испании когорта лишилась двоих центурионов, места которых пока занимали опционы. Из пятисот солдат, ординарцев и погонщиков мулов, вышедших в поход, две с лишним сотни полегли в боях, но этим дело не закончилось: дальше шла постепенная, день за днем, убыль из-за умирающих от ран на обратном пути. Полностью численность когорты восстановится не сразу. В желающих отбоя не будет, так как условия службы и оплата в преторианской гвардии несравнимы ни с кем. Но при отборе пойдет отсев по силе и росту, а за ними – по итогам личной беседы. Некоторое число поступит в гвардию из легионов, как награда за примерную службу.

Последние – ветераны с безупречными послужными списками – будут ценным приобретением для Второй когорты. Это так. Но получается, что в таком случае верных и ценных служак лишатся легионы, что тоже не очень хорошо. Забирать толковых людей из легионов, защищающих границы империи, и пополнять ими преторианскую гвардию, где им вряд ли доведется в полной мере проявить свои навыки и опыт, – разумно ли это? Но так уж устроена армия. Есть в ней вещи, не подвластные здравому рассудку, и бороться с этим бесполезно.

После ознакомления с численным составом Катон пометил несколько имен, вроде как подходящих для замены двух утраченных центурионов. В испанском походе отличились двое опционов, Игнаций и Николаос. Первый перед походом был только-только произведен в чин, но уже успел проявить себя прирожденным, любимым солдатами командиром, и Катон с удовольствием готов был снова его повысить. Кто-нибудь из бывалых, возможно, заворчит, но Игнаций быстро сообразит, как это ворчание унять. Второй опцион, Николаос, службу осваивал постепенно, обстоятельно, но оба, бесспорно, достойно пополнят ряды центурионов когорты. Что, стало быть, открывает два свободных места под новых опционов. А еще надо будет подумать, кого поставить сигнифером…

Эти размышления Катон до поры отложил и переключился на завещания. Снял со стопки верхнюю вощеную дощечку и сосчитал имена тех, кто погиб, не составив завещания. Всего двадцать шесть человек. По обычаю, их сбережения, личные вещи и прочее имущество делится между уцелевшими товарищами по центурии. За это из похоронной кассы когорты оплачивается надгробие и ставится рядом с другими вдоль военной дороги, идущей мимо лагеря. Катон вдавил в воск свою печать командира когорты, тем самым узаконивая раздел имущества погибших.

И вот настал черед для самой обременительной в плане времени задачи. Катон взял первое завещание и прочел первое имя. Надо сказать, не без неприязни. Центурион Гней Лукулл Пульхерий. Коренастый грузный угрюмец, склонный к рукоприкладству. Именно Пульхерию было дано тайное задание обеспечить, чтобы из испанского похода Катон уже не вернулся. И если б не Макрон, он со своим заданием, пожалуй, справился бы. Теперь-то он, слава богам, досаждать более не будет: обретя вечный покой в Испании, лежит в общей могиле с остальными погибшими преторианцами…

Катон сломал печать, развернул свиток и начал читать. Чего именно ждать, он не знал, а потому был удивлен и даже тронут тем нежным посланием, которое Пульхерий адресовал своим матери и старшей сестре, арендующей небольшой надел в Кампанье. Им центурион оставлял все свое лагерное имущество, а также немалые сбережения, которыми заведовал некий аргентарий на Форуме. Несомненно, сумма эта скопилась за счет его тайных, не вполне праведных трудов. Впрочем, те две женщины абсолютно в этом не виноваты и будут счастливы принять благополучие, которое им обеспечит наследство от Пульхерия. Так что его матери он коротко отписал, что ее сын-де погиб в бою, не упоминая при этом о неблаговидной стороне его состояния. Также префект сообщил, как ей разыскать аргентария, после чего написал указание Метеллу распродать вещи Пульхерия с молотка и вырученную сумму присовокупить к его деньгам. Покончив с этим, он взялся за следующее завещание.

На город опускался сумрак, когда с едой на подносе и кувшинчиком разбавленного вина возвратился Метелл. Все это он составил на угол стола, а сам, закрыв окно от вечернего холода, занялся разжиганием светильников.

– Господин, там к тебе женщина. Я сказал ей подождать снаружи твоего жилья.

Катон опустил стилус и поднял глаза.

– Кто она?

– Говорит, что звать ее Петронелла и что ее к тебе послал сенатор Семпроний.

– Хорошо, проведи ее сюда.

Метелл кивнул и вышел. Через минуту он вернулся и жестом указал няне войти в таблинум, а сам закрыл за ней дверь. Петронелла приблизилась к столу и смиренно опустила голову. Через плечо у нее была перекинута увесистая сума, которую она упихала себе за спину.

– Хозяин приветствует тебя и спрашивает, ждать ли ему и твоему сыну тебя к ужину.

– Сегодня никак, – Катон со вздохом указал на горку из свитков. – Много работы. Передай ему мои извинения и скажи, что я надеюсь быть у него в доме завтра вечером.

– Слушаю, господин.

– Это всё?

Она кивнула.

– Хорошо. Тогда можешь идти. Хотя постой. Уже темнеет. Я пошлю с тобой двоих, проводить до дома.

– Не надо, господин. Я справлюсь. Храбр должен быть разбойник, что решится на меня наброситься.

Петронелла и в самом деле была женщиной крепкой, а жизнь в Риме весьма умудрила ее. В том числе и как вести себя на улицах. Но в эти дни город напоминал буквально кипящий котел, и лучше было принять меры предосторожности, особенно после того, как стемнело.

– Ишь ты какая, – сказал Катон с улыбкой. – Тогда ты благополучно проводи моих людей до своего дома. А потом уж они сами, на свой страх и риск, вернутся в лагерь.

– Да не надо, господин. Я настаиваю. Не хочу быть никому обузой.

Утомленный этим препирательством, Катон просто махнул рукой.

– Делай как хочешь. Только уж иди, пожалуйста, пока небо не до конца стемнело.

Когда за Петронеллой закрылась дверь, он лишь пожал плечами на такое безрассудное упрямство и вновь возвратился к разбору завещаний.

* * *

Оставив жилье префекта, обратно в дом сенатора Петронелла, однако, не пошла, а вместо этого направилась к казарме, занятой Первой центурией, в нижнем этаже на отдалении. Жилье центуриона было куда скромней, чем у командира когорты: комнатка под спальню, каморка под кухню и кладовку, где под полками лежал тюфячок для раба, и таблинум, который центурион делил с единственным писарем. Последний как раз был на месте – и, оценив взглядом дородную фигуру, округлое лицо, смоляные волосы, черные глаза и полные губы, вмиг прикинул по простецкой одежде ее статус и двинулся на приступ.

– Чем могу служить, о звезда моих очей?

– Я вообще-то к центуриону Макрону.

– Правда? – Писарь был не в силах скрыть разочарования. – У себя он, в комнате. Вон туда.

Поднявшись с табурета, он жестом пригласил гостью следовать за собой по узкому короткому проходу между кухней и центурионовой комнаткой. В конце коридора писарь все-таки предпринял еще одну попытку.

– А может, выпьем потом винца?

– Не получится. Мне домой надо.

– Жаль… Тогда, может, в другой раз?

Гостья строптиво поджала губы, и писарь с унылым вздохом постучал в дверь.

– Ну, что там еще? – сердито гаркнул из своей комнаты Макрон.

Писарь отворил дверь и шагнул в сторону, приглашая гостью зайти. Макрон сидел на краю кровати, втирая воск в кожу с фалерами. При виде столь неожиданной визитерши брови у него изумленно поползли вверх. Петронелла зарделась и смущенно переступила через порог, передвинув между тем суму со спины на живот.

– Прошу прощения, господин. Я тут просто принесла кое-что… из дома сенатора.

Через ее плечо Макрон видел, как писарь оглядывает его гостью со спины и расплывается в завистливо-одобрительной улыбке.

– Ты чего там встал? – командно прикрикнул на него центурион. – А ну, иди свои дела делай!

Писарь улетучился, оставив Макрона и его гостью неловко смотреть друг на друга. Однако не прошло и минуты, как Петронелла подошла к столику, на котором стояла нехитрая столовая утварь, и начала выгружать содержимое своей сумы – колбасы, холодных жареных цыплят, три небольших, но затейливо плетенных хлеба и целый набор сладких пирожков. В глазах Макрона зажглись огоньки вожделения, а женщина все это время ворковала:

– Прошлой ночью ты, господин, казался таким оголодавшим… А у нас там уйма всего осталась, вот я и подумала: как же они там, на солдатских-то своих харчах? Ну и решила принести хоть что-нибудь… в смысле, подкрепиться.

Макрон поглядел на нее с лукавым любопытством.

– Ты пришла из дома сенатора только затем, чтобы принести мне все это?

– Да нет же, господин! Сюда я пришла передать сообщение для господина Катона, но подумала: захвачу-ка что-нибудь и его товарищу, а то он оголодал совсем. Вот так как-то… Не хотела, конечно, навязываться, – произнесла она озабоченно.

– Да что ты! Какая ж это навязчивость. – Макрон, встав и приблизившись, восхищенно озирал дары. – По мне, так если б ты приносила это почаще да побольше, я вообще был бы твой, весь как есть.

Петронелла улыбнулась, но вместо ответных слов прикусила губу. После секундной паузы она метнулась к прикроватной табуретке Макрона и поставила ее возле стола.

– Вот. Садись, господин, кушай. Может, где-нибудь есть вино? Скажи, я принесу.

Макрон, как мог, скрывал свое блаженство.

– Есть, на кухне. Принеси кувшин и две кружки.

Она с нарочитым испугом всплеснула руками:

– Две? Ой, мне никак нельзя…

– Это отчего же? Я настаиваю. Да и мне с такой едой одному не управиться, нужна помощь.

– Но ведь мне надо домой, приглядывать за сыном господина…

– Да, но не раньше, чем ты поешь. Давай-давай. Выполняй приказ.

Секунду-другую помешкав, Петронелла решительно кивнула и поспешила согласно приказу. Минуты не прошло, как она воротилась и поставила кувшин с кружками и снова замешкалась: до нее дошло, что ей некуда сесть.

Тут встал Макрон:

– Садись на мой стул.

– Да как же так? Разве я могу допустить, чтобы господин стоял, а я при этом сидела? Не подобает как-то…

– Равно как центуриону не подобает привечать женщин в казармах. Так что мы квиты. А ты садись, не стесняйся. Уж я-то о себе позабочусь: не хватало еще есть стоя…

Он решительно прошел в таблинум и завладел табуретом писаря, оставив того сидеть на полу.

– Ну вот. Теперь не будем терять времени. Давай, налетай.

Понимая, что Петронелле действительно пора домой, оба налегли на еду, сосредоточась больше на спешке, нежели на вкусе, – отчаянно работали челюсти, на стол и на пол сыпались крошки. Приостанавливались лишь затем, чтобы отхлебнуть вина. При этом оба то и дело игриво переглядывались, веселые и довольные. И вот наконец от пира на столе остались одни объедки, а Макрон, блаженно откинувшись, хлопнул себя по животу и нечаянно рыгнул.

– Да чтоб меня… Прошу простить: вылетело.

Петронелла прыснула от смеха, и тут, поперхнувшись последним глотком вина, закашлялась и принялась, как веером, отчаянно обмахиваться рукой.

Макрон обеспокоенно хлопнул ее растопыренной ручищей по спине.

– Осторожней!

Наконец прокашлявшись, разордевшаяся женщина смахнула выступившие на глазах слезы и лучезарно улыбнулась.

– Ой, я уж сколько лет так не смеялась…

– Правда? А мне кажется, ты не из таких.

Улыбка сошла у Петронеллы с лица.

– У рабынь принято сдерживать свои чувства. – Глаза ее тревожно расширились. – Это я, понятно, не о том. Со мной и госпожа Юлия была ласкова, да и сенатор тоже.

– Да будет тебе. Говори, что думаешь, от души. Я никому не скажу. Жизнь раба, понятное дело, несладка. Уж я-то этого, боги ведают, повидал…

Макрону вспомнился тот рудник в Испании. Угрюмые согбенные тени мужчин, женщин и детей. Они, как скот, урабатывались до смерти, заживо погибали под завалами шахтных катакомб. Малейшее нарушение каралось мучительным, как пытка, наказанием, чтобы другим рабам неповадно было. Не без труда стряхнув это воспоминание, Макрон улыбнулся Петронелле:

– Ну, а теперь идем с тобой домой.

– Господин, да я сама доберусь!

– Не сомневаюсь. Но перечить центуриону не положено никому. Так что в путь.

Макрон накинул свой армейский плащ, привычным движением застегнул застежку-фибулу.

– Давай-давай, красавица. Ты первая, а уж я за тобой.

Глава 9

«Клянусь Юпитером Всемогущим, что сей священною клятвой присягаю главе Римской империи Нерону Клавдию Цезарю Августу Германику, главному военачальнику римской армии, что обязуюсь беспрекословно ему повиноваться и, как подобает храброму солдату, во всякое время буду готов отдать жизнь свою за эту клятву…»

Голоса шести вернувшихся из Испании когорт эхом отозвались от окружающих казарм и развеялись в воздухе. Катон, стоящий рядом с Макроном и сигнифером Второй когорты, опустил вытянутую вперед и вверх руку, и этому примеру последовали все когорты до единой. Клятва была новая, составленная Палласом для преторианской гвардии и для всех легионов Рима. Ее слова были Катону поперек души: в них подозрительно не упоминался ни сенат, ни народ Рима. Солдаты присягали в верности исключительно Нерону. Прежде никакой император не заходил настолько в изъявлении всем известного, но не вполне охотно признаваемого факта: в Рим возвратилась тирания. Дух присутствия Тарквиния Гордого[18]18
  Тарквиний Гордый (правил в 534–509 гг. до н. э.) – последний, седьмой царь Древнего Рима; известен своей тиранией. Был свергнут и изгнан из Рима.


[Закрыть], последнего царя города, свергнутого несколько столетий назад, считай что воскрес.

На возвышении перед гвардейцами опустил свою увядшую руку Бурр – и отступил, уступая дорогу новому императору. Облачение Нерона было под стать событию: сапожки лилового сафьяна, в тон им шелковая туника и плащ с золоченым греческим орнаментом. На серебряном нагруднике – ощеренные друг на друга золотые львиные морды, а из посеребренных ножен меча выглядывает рукоять слоновой кости. На лбу венок из дубовых листьев, а в руке унизанный каменьями скипетр с золотым набалдашником в форме орла.

– Во фигурушка, а? – пробурчал Макрон. – Будто прямо отсюда на божницу засобирался.

– Чшш, – тихо шикнул Катон.

Медленно обводя взглядом воинские ряды, Нерон выпятил грудь и приподнял подбородок. Вторая когорта в сравнении с остальными смотрелась гораздо более поредевшей. Что неудивительно: именно на нее во время боев в Испании пришелся главный удар неприятеля. Император выступил на полшага к самому краю помоста, отчего Паллас машинально протянул к императору руку, словно собираясь отпихнуть его от края, но в последний момент опомнился и убрал руки за спину, чтобы впредь не повторять подобных оплошностей. Нерон поднял скипетр и, держа на весу фигурку золотого орла, обратился к своим гвардейцам в традиционной манере, свойственной учителям риторики:

– Товарищи мои по оружию! – голосом весьма мелодичным, но искаженным усилием докричаться до всего плаца, воскликнул он застывшим в стойке солдатам. – Пускай вы принесли присягу на верность мне, но вам следует знать, что и я поклялся всемогущему Юпитеру Статору в том, что буду верным слугою Риму и братом всем, кто держит наготове свое доблестное оружие на службе Рима и кого я имею честь именовать моими товарищами. – Он поднял руки, словно обнимая скопившихся перед ним людей. Над когортами взвились разрозненные возгласы приветствия, хотя по большей части плац молчал.

– Рим вступает в канун нового золотого века, – продолжил Нерон. – В прошлое канули дни тирании Тиберия, хаоса Калигулы и мздоимства, расцветшего буйным цветом при моем дорогом отце Клавдии. Отныне Рим станет сияющим светочем всего, что можно назвать цивилизованным и лучшим на свете. И пусть и друзья наши и враги взирают на него с благоговейным трепетом.

– А денежки-то наши где? – язвительно буркнул сигнифер, за что Макрон ожег его взглядом.

Сигнифер открыл было рот на подобное лицемерие начальства, но, увидев во взгляде Макрона светлую сталь, прикрыл рот.

– Однако не только с трепетом будут они взирать на Рим, – вещал Нерон. – Взирать на нас они будут с ужасом, трепеща от одной лишь мысли противостоять нам. Страх будет для них ключевым словом и смыслом жизни. Страх перед мощью Рима и беспощадной храбростью наших всесокрушающих легионов, несущих огонь и ярость всем, кто нам противостоит! Нет такой части света, куда мы не осмелились бы войти; такой, на которую не падает грозная тень наших штандартов. Нет врага, которого мы не могли бы одолеть. Врага, которого б мы убоялись. И никакой враг, ни в какие времена не превзойдет нас силой оружия. А римское владычество продлится еще тысячи и тысячи лет. Да будет на то воля богов! Сила и честь!

Катон слушал, а сам медленно втягивал сквозь зубы воздух. К цветистым словесам военачальников накануне битвы он был привычен, но речь нового императора была, пожалуй, еще велеречивей. И напрочь лишена правдивости. Не было ни страха, ни дрожи среди бриттских племен, с которыми они воевали последние годы. Не гнулись под тенью римских штандартов и испанцы, бестрепетно идя на смерть ради свободы от римских поработителей. А как назвать то побоище в германских лесах, в ходе которого оказались истреблены три легиона императора Августа? А как быть с унижением от разгрома семи легионов Красса во время войны с Парфией? Тот позор был усугублен еще и тем, что парфяне позлатили смерть римского полководца, залив ему в глотку расплавленного золота. Нет, правда в том, что хотя на Рим и смотрят с трепетом, но, наряду со страхом, в нем наличествуют непокорство и прямой вызов. История, если относиться к ней с должным вниманием, учит одному: все империи рано или поздно заканчивают свое существование.

И тем не менее речь Нерона была вполне цветистой и вдохновляющей. Так что немалые суммы, затраченные на его образование, все же не пропали втуне.

– Зрите, снова доказали нам свою доблесть воины преторианской гвардии. Те самые, кто присутствует сегодня на этом параде. Подвиги ваши в Испании вновь осенили гвардию славой и выбили из бунтовщиков дух, все еще живущий в неблагодарных сердцах тамошних недоразвитых народов. А из всех посланных туда частей нет более достойной, чем Вторая когорта. Ну-ка, выйди вперед, префект Катон вместе со своим сигнифером!

Катон, машинальным движением выпрямив спину, уверенным шагом направился к передней части плаца; сзади слышался хруст калиг сигнифера. Чувствовалось, каким уважением преисполнены сердца стоящих по правую руку солдат. На подходе к помосту Катон резко повернулся и, топнув ногой, встал навытяжку перед императором. Сигнифер встал сбоку, держа поднятый сигнум когорты идеально по вертикали в локте от земли. Сверху на них с надменным одобрением взирал Нерон. Вот по жесту его холеной руки сзади подступил Паллас с накрытым бархатной тряпицей подносом, где лежал золотой браслет, а также диск с украшением в виде лаврового венка. Катон опустился возле императора на одно колено и почтительно склонил голову. Обращаясь к гвардии, Нерон с напором заговорил:

– Вторая когорта прекрасно проявила себя при обороне от мятежников, возглавляемых преступным Искербелом. Эти солдаты явили пример высочайшей отваги и умения воевать пред лицом десятикратно превосходящего их в численности врага. Сенат проголосовал почтить Вторую когорту этим венком в знак благодарности от себя и от народа Рима, а поскольку полномочия сената олицетворяю я, то и вручаю эту награду. Сигнифер, выставить штандарт!

Солдат четко отставил ногу и протянул к возвышению древко, так что верхушка теперь находилась в локте от императорского торса. Нерон взял с подноса венок и приспособил его на крестовине сигнума, откуда свисали тяжелые складки материи с вышитыми литерами “S.P.Q.R.”[19]19
  S.P.Q.R. – аббревиатура латинской фразы «Senatus Populusque Romanus» («Сенат и народ Рима»), которую изображали на штандартах римских легионов.


[Закрыть]. Позднее венок переместится на древко, где уже нашли себе место две награды, полученные когортой. Император убрал руку, и сигнифер, выждав пару секунд, поднял сигнум, чтобы взблескивающие на солнце награды были видны всем гвардейцам.

– Префект Катон, – изрек Нерон, – тебе мы приносим благодарность за хорошее руководство людьми, вверенными под твое начало. Лично я не упомню офицера, который бы дважды на протяжении одного года представлялся к награде!

Он улыбнулся, а Катон ощутил секундный прилив самодовольства, припоминая знак серебряных копий, которым его и Макрона удостоил император Клавдий через пару месяцев после их возвращения в Британию. Обратно их отозвали по следам во всех смыслах провального похода, закончившегося гибелью чуть ли не целого легиона заодно с его командиром. Но все это было делом политики, а Риму нужно было хоть что-нибудь да отпраздновать, и потому их с Макроном восславили как героев. Во всяком случае, сейчас в заслуженности наград сомневаться не приходилось. Отличились и они, и вся Вторая когорта.

Нерон поднял с подноса золотой браслет и возвысил голос, добиваясь, чтобы его слышал весь плац:

– За храбрость и вдохновенное начальствование мы вручаем этот символ признательности нашему товарищу Квинту Лицинию Катону, командующему Второй когортой преторианской гвардии!

Катон шагнул вперед для принятия награды, чувствуя немалый вес золотого украшения. Просунув руку, он сжал края, чтобы браслет плотней закрепился на правом предплечье, и победоносно поднял руку. Когорты гвардейцев приветствовали его громовым ревом, быстро поймав ритм так, что звук имени эхом отражался от окружающих казарм, взрастая в оглушительное крещендо. Грудь Катону распирало от гордости. В этот момент он посмотрел императору в глаза – затаенные, словно притихшие. Поглядев секунду-другую, Нерон нервно хихикнул, после чего поднял руку, унимая неподобающее ликование на плацу. Крики пошли на убыль, а сам Нерон более-менее восстановил самообладание и поднял скипетр, требуя тишины и внимания солдат. Когда шум утих, он вполголоса обратился к Катону:

– Отпускаю тебя в строй, префект.

Катон вместе с сигнифером дружно повернулись и, печатая шаг, вернулись к поредевшим рядам Второй когорты, где заняли место рядом с Макроном.

– Молодчина, префект. По заслугам и честь.

– Спасибо, друг мой. Заслуги эти наши общие.

Нерон отошел на заднюю часть помоста и сел там на табурет с мягкой обивкой. У императора за спиной застыли двое телохранителей-германцев. А еще там стояла стройная молодая женщина в искрящейся на солнце шелковой столе под синим плащом-пенулой. Женщина положила императору на плечо свою ладонь, которую он взялся нежно поглаживать.

– Что за женщина? – не поворачивая головы, спросил Макрон.

– Понятия не имею, – ответил Катон. Это была не Клавдия Октавия, к браку с которой Нерона принудили для укрепления связи с прежним императором. – Но не его жена, это точно.

Продолжить разговор не получилось: к переднему краю помоста приблизился Паллас и, расправив плечи, обратился к гвардии:

– Доблестные солдаты! Вы видели, какую любовь к вам испытывает наш император. Что еще может быть нужно от жизни? Вы – герои Рима. Да что там Рима – герои всей империи! Никто из солдат не сравнится по подвигам с прославленной преторианской гвардией, вселяющей ужас во врага! Так пусть же услышат они клич, который только и должен звучать из уст гвардейцев! Победа! Победа! Победа!

При этом он ритмично вздымал сжатую в кулак руку. Кое-кто из людей подхватил клич, но поняв, что большинство их не поддерживает, прекратил скандировать. Паллас еще какое-то время покричал, но постепенно выдохся и опустил руку с встревоженным выражением на лице.

– Какая сдержанность! Какая скромность! Именно они и приличествуют благороднейшим из людей. Я должен был учесть это ваше качество, прежде чем подать свой скромный голос.

– Где наши деньги? – раздался требовательный возглас.

– Да! – выкрикнул еще кто-то. – Где деньги?

– Тишина в строю! – рявкнул кто-то из центурионов. – Душу вытрясу из любого, кто заговорит в нарушение дисциплины!

– Деньги где? – вновь взвился крик над задними рядами.

Его подхватили другие, и скандирование, набирая силу, стало взбухать отчаянным ревом. Паллас, подняв руки, что-то прокричал, но голос его на фоне шума не был слышен. Имперский вольноотпущенник с мучительно искаженным лицом тряс кулаками, силясь что-то донести, но был он не более чем перышком перед лицом вихря.

«ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?! ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?!»

Где-то вблизи послышался зычный бас, и Катон, обернувшись, с ужасом увидел Макрона, держащего ладони у рта. Если к беспорядку примыкают уже и офицеры, это означает, что бразды уходят у начальства из рук, и если ничего не сделать, то вскоре все грозит опрокинуться вверх дном. К счастью, кое-кто на помосте почуял близкую опасность. Вскочив на ноги, к переду помоста рванулся Нерон и, оттолкнув Палласа в сторону, с целью привлечь внимание гвардейцев замахал своим золоченым скипетром.

– Друзья! Дорогие мои собратья!

Постепенно скандирование пошло на убыль, а император выдавил на лице подобие улыбки.

– Будут, будут у вас деньги! Ничуть не меньше, чем у солдат из других когорт! Сестерций к сестерцию, и ничуть не меньше. Клянусь самой своею жизнью. Только вы должны понять, что такую сумму разом в настоящее время выдать сложно.

Стон прошел над рядами, и вновь раздались гневные голоса. Тем не менее император продолжал:

– Имперская казна почти пуста. Но к Риму следует целый обоз с серебряными слитками, идет вот в эту самую минуту. Надо подождать всего лишь несколько дней, и вы получите свое вознаграждение. Я скорее лишу себя глаз, чем не дам вам того, что причитается вам по праву. Доверьтесь мне. Доверьтесь вашему императору!

Он сделал паузу, вслушиваясь в реакцию солдат. Сердитый рокот и разрозненные возгласы продолжались с неослабной силой. Улыбка стала сходить у Нерона с лица, и он сделал шаг назад. Тотчас вперед выступил Бурр и, прикрыв императора собой, завопил, держа ладони рупором:

– Парад прекращается! Офицеры, приказать подчиненным разойтись! Все по казармам, немедля!

Катон повернулся лицом ко Второй когорте. Лица гвардейцев были разгневаны, сердитыми жестами они указывали на помост. Положение выходило из-под контроля, дисциплина рассыпа́лась. Необходимо было что-то срочно делать.

– Вторая когорта! Становись!

Встретившись взглядом с Макроном, Катон отчаянно кивнул. Ветеран, набрав в грудь воздуха, ревом повторил приказ и с воздетым центурионским жезлом двинулся на передний ряд первой когорты. Солдаты, понимая, чем грозит ослушание строгому начальству, застыли навытяжку. За передним рядом последовали остальные. Свирепыми окриками и взмахами жезлов добивались своего и другие центурионы с опционами. Совсем скоро Вторая когорта стояла тихо и смирно, как в начале парада. Пример передался остальным когортам, и постепенно дисциплина была восстановлена.

Было видно, как небольшая императорская свита спешно покидает помост и торопится к воротам лагеря. Оставался лишь один Бурр. Сцепив за спиной руки, он стоял крепко упершись в пол и, вскинув подбородок, поедом ел взглядом плац.

Катон снова набрал в грудь воздуха:

– Вторая когорта, в казарму и по местам! Офицеры, шевелите людей!

Центурия за центурией ускоренным шагом покидали плац. Катон на ходу пристроился рядом с Макроном и сигнифером. Сердце в его груди отчаянно стучало.

– Вообще-то, парад мог бы пройти и поглаже, – поделился Макрон.

– Согласен, – удрученно махнул Катон. – Сейчас нам, друг мой, надо держать ухо востро. Сдается мне, что в Риме скоро станет не менее опасно, чем на настоящем поле боя.

* * *

По возвращении Второй когорты в казармы Катон и Макрон вместе с сигнифером отправились к кузнецу и там втроем с гордостью пронаблюдали, как наградной венок надежно прикрепляется к железному ободку вокруг древка сигнума. Вообще-то это задание сигнифер мог выполнить и сам, без присутствия командиров, но уж очень им хотелось своими глазами лицезреть, как на штандарте занимает место первая награда, завоеванная Второй когортой после их перехода в гвардию.