Текст книги "День цезарей"

Закончив работу, кузнец взыскательно оглядел место крепления и лишь после этого почтительно вручил штандарт префекту.

– Ну вот, прошу принять, – сказал он.

Катон посмотрел на венок и улыбнулся.

– Красота.

– Красота и есть, – кивнул Макрон. – Скоро еще другие появятся.

Префект печально поцокал языком.

– А вот я в этом не уверен. Может, и ошибаюсь, но у меня впечатление, что Нерон не из тех, кому нравятся военные походы. По всей вероятности, нам теперь светит сопровождать его в Байи[20]20
  Байи – приморский город на берегу Неаполитанского залива; место знаменитых в древности морских купаний знатных римлян.


[Закрыть] и обратно, или вон сдерживать на праздничных гуляниях толпу. А такими деяниями Вторая наград заработает не густо.

– Да уж куда там…

Катон передал штандарт сигниферу.

– Ну что, Гонорий, береги его как до́лжно.

– Сила и честь, господин префект.

Они как раз вышли из кузницы, когда начал накрапывать дождик. Ветер усилился, и Катон плотней запахнулся в плащ, подбородком уйдя в его складки.

– Ты как думаешь насчет обоза с серебром? – спросил Макрон на обратном пути к казармам. – Нам сказали правду или…

Катон поглядел на друга искоса.

– Ты когда-нибудь встречал правдивых вольноотпущенников императора?

– Намек понят. Но если так, то, пожалуй, Палласу придется отступить от правил. Ты же видел, как оно выходит… Если ребята не получат своего серебра, причем быстро, то недалеко до беды.

Макрон отправился распределять ночные караулы, а Катон пошел к себе. Блаженством грела мысль поскорее снять доспех и налегке отправиться в город, повидать сына. Возможно, удастся несколько часов погулять и поиграть с ним, прежде чем Петронелла заберет Луция на кормежку и сон.

Дверь в жилье была открыта, но Метелла там не оказалось. С нелегким сердцем Катон переступил порог. Тревожно вскинуться заставил тонкий скрип половицы в таблинуме. Рука непроизвольно легла на рукоять меча. Неслышно приблизившись, префект с осторожностью заглянул внутрь. За его столом сидел Паллас. Появление Катона он встретил елейной улыбкой. Тот ответил холодным взглядом. Паллас был скроен из той же материи, что и его предшественник Нарцисс; откровенно говоря, к доверию это не располагало. Присутствие такого человека могло лишь насторожить: того и гляди жди беды.

– О, префект Катон, – сказал он так, будто появление хозяина жилья его изрядно удивило. – Мне кажется, настало нам время поговорить.

Глава 10

– Разговаривать нам не о чем, – заходя в таблинум, равнодушно промолвил Катон. – И буду признателен, если ты освободишь мой стул.

На мгновение улыбка сошла у Палласа с лица, но в следующую секунду он снова замаслился и даже встал со стула – как оказалось, лишь затем, чтобы подтянуть под себя из угла комнаты табурет и снова сесть сбоку стола. Катон набросил на спинку стула плащ и отряхнул сиденье, словно оно было чем-то замусорено. После этого сел и посмотрел на вольноотпущенника холодным взглядом.

– Я не понимаю, о чем мы вообще можем говорить, – повторил он с нажимом.

– В самом деле? – Паллас взметнул брови. – А я думал, тебе хватает сметливости понять, что поговорить мы можем о многом. Ох о многом…

– В таком случае, рад тебя разочаровать. Тебе что, больше нечего…

– Не разыгрывай из себя глупца, молодец. В свое время ты, как пчелка, таскал мед в улей Нарцисса. А я, зная его, могу сказать: себе в услужение он брал только лучших.

– Нарцисса нет в живых. Что до меня, то я ему не служил. А содействовать ему меня принуждали.

– Все едино: твоя свобода – не более чем мнимость.

Катона тяготила усталость, и не было никакой охоты к словесному поединку, особенно с человеком, к которому он не испытывал ничего, кроме глухой неприязни.

– Я так понимаю, ко мне в жилье ты пробрался с какой-нибудь гнусностью?

– Если ты считаешь таковой мое желание тебя поздравить.

Паллас скроил гримасу уязвленности, но под неподвижным тяжелым взором Катона пожал плечами.

– Ну ладно, ладно. Да, я пришел к тебе с предложением. Мне нужны надежные люди, на которых можно положиться. Люди, которые могут быть безжалостными, но что еще важнее, приметливыми и осторожными. Именно такими, как я понял, являетесь вы с Макроном. Именно таких, как вы, я себе и ищу. Теперь, со смертью Нарцисса, вам нужен могущественный покровитель. Поэтому предлагаю вам, в интересах Рима, поступить в служение мне. От вас я не прошу ничего такого, чего бы вы не делали для Нарцисса. Но при этом заверяю, что моя плата вам будет не в пример щедрее той, на которую шел он.

– Мы не продаемся, – откинувшись на спинку стула, устало вымолвил Катон. – И давай на этом закончим. Прошу тебя, уходи.

Вольноотпущенник издал сухой смешок.

– Ты, видно, путаешь меня с тем, кто предлагает тебе какой-то выбор.

Катон покачал головой.

– Нет. Я в точности знаю, что ты из себя представляешь. Вы с Нарциссом оба скроены из одного и того же тряпья. Ты, как и он, не более чем зарвавшийся бывший раб, мнящий невесть что о своем влиянии и значимости. Мне б тебя высечь да прогнать вон из лагеря за то, что смеешь обращаться со мной в такой манере…

– Что ж, попробуй. И твоя шкура вмиг ляжет у меня в доме ковриком, – бесцветным голосом прошелестел Паллас, а у Катона тревожно кольнуло в затылке. – Так что предлагаю меня выслушать. Выбора у тебя в любом случае нет. Так происходит со всеми, к кому я обращаюсь насчет служения. Особенно с теми, кому приходится думать о своей семье…

У Катона кровь похолодела в жилах. Опустив руки под стол, в попытке сдержать свой гнев и страх, он стиснул их в кулаки.

– Ты грозишь моему сыну?

– Зачем же, если в этом не будет надобности? Просто не понуждай меня, и мы безусловно придем к выгодному для обоих нас согласию. Луций – прекрасное дитя, и мне будет крайне прискорбно, если через твое глупое упрямство он вдруг напорется на какие-нибудь неприятности…

Так вот она где, ахиллесова пята. Чтобы тебя уничтожили, достаточно иметь всего одно уязвимое место, а уж такие твари, как Паллас, умеют вынюхивать подобные места и давить на них без жалости и малейшего намека на приличия…

Паллас смотрел близко и пристально, поигрывая тонкой расчетливой улыбкой. Катон чувствовал, как имперский вольноотпущенник читает его мысли, и уже от одного этого внутренне содрогался. Помимо страха за сына, где-то в душе, клубясь, взбухало удушливое беспомощное бешенство с желанием выхватить меч и пронзить насквозь черное сердце исчадия, сидящего напротив. Позыв был настолько сильным, что даже пугал. Катон нервно сглотнул, прежде чем рискнуть подать голос.

– Мне нужно время подумать.

– Конечно, конечно. Ты же только что вернулся из тяжелого похода… Надо отдохнуть, восстановить силы. Разве я не понимаю… Подожду какое-то время, пока ты примешь решение. Кроме того, у меня почему-то есть полная уверенность, что решение это по зрелом размышлении окажется правильным. Как ты, вероятно, уже обнаружил, Рим в последнее время неспокоен. Кому-то не нравится, что императором у нас Нерон. Эти люди могут посеять смуту. И если такое произойдет, то мне нужно знать, что я могу на тебя понадеяться. На тебя и твоего друга Макрона.

– Оставь в покое хотя бы его.

– Я бы рад. Но он предан тебе, как пес. Так что мне, пользуясь этим обстоятельством, хотелось бы обзавестись еще и этим грозным бойцом. А потому включим в сделку и его. – Паллас поднялся с табурета и, оправив складки плаща, сверху вниз остро поглядел на Катона. – Где меня искать, ты знаешь. Я тоже, безусловно, знаю, где отыскать тебя и твоих. А потому помни мои слова, префект. Обдумай все хорошенько, но сильно не затягивай. Пять дней, думаю, тебе хватит. После этого если я от тебя ничего не услышу, то сочту, что мое предложение отвергнуто. И тогда ты сделаешься моим врагом.

– Послушай, к чему мне быть твоим врагом, равно как и другом? Почему тебе просто не оставить меня в покое? Политикой я не интересуюсь. Не говоря уже о том, кто именно у нас император. Позволь мне просто служить твоему хозяину. Служить тем, что получается у меня лучше всего, – солдатской службой.

Паллас не смог сдержать смешок.

– О боги, боги… Вы, солдаты, порой бываете изумительно наивны. А может статься, просто делаете вид… Ты уж имей к моей проницательности хоть немного уважения. У тебя, помимо мускулов, достаточно и ума. Иначе разве б ты поднялся с такой быстротой в ранг префекта? Не уцелел бы ты и на стремнине политических течений, если б тебе не хватало ума грести куда надо, особенно при таком кормчем, как мой давешний недруг Нарцисс.

– Я презирал его, так же как презираю сейчас тебя.

– О, какие страсти… – Паллас насмешливо накренил голову. – Ну что, префект Катон, скоро увидимся, так или иначе. Но помни: ты мне полезен только как друг. Все иное я сочту за угрозу и действовать буду соответственно… Ну, а теперь прощаюсь – до поры.

Он повернулся и вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Под легкий стук его удаляющейся поступи Катон, сгорбившись над столом, уронил голову себе в ладони. Мучительно хотелось воздать молитву богам, чтобы на Палласа и ему подобных низверглась карающая молния. Чтобы их погубили все боги и богини! А он, Катон, весь остаток своих дней возносил бы им за это хвалу. Хотя что толку? Когда, хотя бы раз, молитва была отвечена? Помнится, в детстве он, бывало, истово молил Юпитера избавить его от какого-нибудь обидчика или ниспослать подарок. Но ничего из этого не выходило. «Молись горячей, от сердца», – наставлял отец. Как будто б и в самом деле есть определенное количество усилий, необходимых для наполнения некой чаши весов, после чего боги снизойдут удостоить тебя своим вниманием…

С затиснутым в зубы стоном Катон встал и принялся стаскивать с себя панцирь, наручи и поножи. Все это он аккуратно разместил на крышке своего сундука, после чего надел плащ и вышел из казармы. Снаружи его сразу же опахнуло промозглым, с дождевой взвесью ветром. Накинув на голову капюшон, Катон повернулся и порывисто зашагал из лагеря в город, по направлению к дому Семпрония.

* * *

С часок ему удалось провести с Луцием в его комнате. Семпроний купил мальчику набор деревянных солдатиков, и на какое-то время Катон сумел забыть свои треволнения за игрой: он расставлял солдатиков на полу, а сынишка с веселым криком сшибал их своим мясистым кулачком. Спустя какое-то время Катон подобрал двоих солдатиков и стал повествовать Луцию о приключениях двух римских солдат, а мальчик молча слушал, теребя складки отцовой туники.

Наконец сынишка поднял на отца по-детски круглые, серьезные глаза.

– Папа солдат? – без тени улыбки спросил он.

– Да, – ответил Катон.

– Ты бьешь плохих людей?

– Да. И за это мне досталось вот что, – Катон показал на шрам у себя на лице.

Луций молча посмотрел, а затем поднял ручонку и провел пальцами по белесому рубцу и с гримаской отдернул ладошку.

– Дядя Мак-Мак тоже солдат?

– Да еще какой. Самый лучший из всех.

Мальчик подобрал одну из деревянных фигурок.

– Я тоже буду солдат. Когда стану большой.

Катон ласково взъерошил сынишке податливые волосы.

– Это дело подождет. Сначала подрасти.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Петронелла. При виде играющих на полу отца и сына она лучезарно улыбнулась.

– Прошу прощения, пришло время кормить молодого господина.

– Нет! – нахмурился Луций. – Я хочу играть!

– Ну-ка, ну-ка, – Катон погрозил сынишке пальцем. – Если хочешь стать солдатом, то сначала тебе надо научиться выполнять приказы. Особенно от такого строгого начальника, как Петронелла.

Луций скрестил на груди руки и насупился.

Катон, распрямив подзатекшие ноги, встал. Потянувшись, он подхватил сына, чмокнул в макушку и передал его няне.

– Господин будет ужинать с господином сенатором и Макроном?

– А Макрон что, разве здесь?

– Да, господин. Пришел еще за час до вас.

– И чем же он здесь занимался?

– Он-то? Судачил со мной на кухне, пока я варила кашу для малыша.

– В самом деле?

При мысли об увлеченности друга Петронеллой Катон не сумел скрыть улыбки. А что… Женщина дородная, привлекательная; как раз по нему.

– Если вы закончили судачить с моим доблестным центурионом, то попроси его прийти ко мне в триклиний. А также пришли с ним вина и какую-нибудь легкую снедь. Сенатор-то дома?

Петронелла покачала головой.

– Утром ушел в сенат, пока не возвращался. Как придет, попросит ужин. Я посмотрю, что можно будет приготовить для вас троих.

* * *

Появление друга в триклинии Катон встретил приветственным взмахом.

– Я и не знал, что ты примкнешь к нам скоротать вечерок.

– Да вот, – Макрон неловко пожал плечами. – Шел мимо, решил заглянуть, как там наш маленький герой…

– Только к нему? И ни к кому более?

Под смешливым взглядом друга Макрон хлопнул себя по ляжкам.

– Эхх… Ладно, сдаюсь: вообще-то заглядывал я к Петронелле. А что худого в том, что старый холостой солдат погреется у очага в женской компании? К тому же без необходимости за это платить…

– Ничего худого. Женщина она славная.

– Это точно. К тому же щедрая сердцем. И не только им.

– Это уж я подметил. – Катон, подмигнув, налил в чару вина и протянул Макрону. – На, угощайся.

С минуту они молча потягивали фалернское, после чего Макрон спросил:

– Я вижу, что-то случилось? Или мне кажется?

Катон еще по дороге решил рассказать другу о визите Палласа. Ветеран выслушал не перебивая, а затем протяжно вздохнул.

– Вот дерьмо.

– Не то слово.

– Что думаешь делать?

– А что тут особо поделаешь, когда на кону безопасность Луция? Впечатление такое, что со смертью Нарцисса мы лишь сменили одного подлого ублюдка на другого.

– И чем мы прогневили богов, что удостоились такой участи? – пробурчал Макрон, сжимая лапищей чару с вином. Посидев в задумчивости, он сказал: – Вот что. Луция надо увезти из Рима. Найти место, где он будет в безопасности. Там, где до него не дотянется Паллас. Тогда управы на тебя у него не будет. И ты сможешь четко указать, в какое место он может засунуть свое предложение.

Катон кивнул.

– Я тоже примерно так мыслил. Знать бы только, кому можно доверить приглядывать за Луцием… Что до сенатора, то он уже как пить дать под надзором соглядатаев Палласа.

Разговор прервал стук входной двери и голоса в атриуме. Спустя минуту в триклиний вошел Семпроний – жидкие волосы прилизаны дождем, плащ намок от разыгравшейся над городом непогоды.

– Вы оба здесь? Вот и хорошо. Сейчас обсушусь, переоденусь, и будем ужинать. Заодно поговорим. Ох и интересный же день был сегодня в сенате… На редкость интересный.

Вскоре он возвратился в свежей тунике. В это время один из кухонных рабов принес большой котелок тушеной оленины и черпаком разложил ее по трем чашам самосской керамики. Семпроний запустил в чашу ложку и выудил исходящий паром кусок мяса. Оно было еще слишком горячим, чтобы пробовать на вкус, и он аккуратно на него подул.

– Ты упомянул про твой день в сенате, – напомнил сгорающий от нетерпения Катон.

– Ах да… Ощущение такое, что кошка почти наверняка забралась в голубятню. Сначала голосовали за обожествление Клавдия. Речи, которые, собственно говоря, и можно было ожидать: какой великий вклад он осуществил во благо и безопасность Рима. Приняли единогласно, как и ожидалось. Хотя можно лишь представить, как Юпитер и прочие боги относятся к тому, чтобы мы, смертные, голосовали, кто из нас небожитель.

– Да, весьма самонадеянно с нашей стороны, – улыбнулся Катон.

– Точно.

Проголодавшийся Семпроний положил мясо в рот и стал торопливо прожевывать: кусок был все еще горяч. Наконец, проглотив, сенатор продолжил:

– М-м, вкусно! Даже очень… Но этот вопрос был еще сравнительно легким. А вот то, что последовало затем, накалило страсти. Разобрали несколько процедурных вопросов, затем общих. И вот, когда кое-кто уже собирался покинуть собрание, поднялся Граник и внес на обсуждение тот самый вопрос.

– Граник? Что-то я о таком не слышал…

– Немудрено. Замшелый старик. Удивительно, что еще ходит, а не лежит. Происходит из старинного, но обедневшего рода; обедневшего настолько, что и не знаю, пройдет ли он по итогам следующего ценза[21]21
  Ценз – в Древнем Риме периодическая оценка имущества граждан для разделения их на податные разряды.


[Закрыть] в сенат. Так что терять Гранику, по всей видимости, особо нечего. Потому он, возможно, и вынес этот вопрос на обсуждение. Так вот, он потребовал, чтобы над Нероном и Британником учредили опекунство; до той поры, пока Нерону не исполнится двадцать один год. А до этого времени сенат должен получить полномочие править от имени Нерона.

– Ай да старик… – Катон ошарашенно покачал головой. – Считай что вынес себе смертный при-говор.

– Можно и так сказать. Но он был не один. Когда имперские подпевалы попробовали зашикать Граника, в его защиту выступили еще несколько сенаторов. И обстановка, надо сказать, накалилась до предела. В какой-то момент распорядитель был вынужден вмешаться, иначе завязалась бы потасовка.

Макрон отер себе рот и проницательно поглядел на сенатора.

– А по какую сторону забора оказался ты, наш добрый хозяин?

– Честно сказать, ни по какую. И я такой не один. Большинство из нас осталось сидеть на этом самом заборе.

– Поза неудобная, особенно если скопом.

– Согласен. Но меня удивило вот что. Не столь уж многие захотели открыто поддержать Нерона. Разумеется, Граника со товарищи Неронова фракция одолела в пропорции два или три к одному, но остальные… Так что кто знает, чем оно в итоге обернется.

– Вот она, суть политиков, – Макрон спесиво фыркнул. – Боятся даже пукнуть, пока не убедятся, в чью сторону дует ветер. – Спохватившись, за чьим столом возлежит, он поспешил добавить: – К нашему хозяину это, понятно, не относится.

Семпроний качнул головой:

– Извиняться ни к чему. У сенаторов и впрямь давно нет храбрости высказывать свое мнение вслух. Обычно они всё делают по указке из дворца, а свое поддакивание воле императора обращают в театрализованное действо. Теперь же есть ощущение, что императорская власть еще не окончательно утвердилась и сенат выжидает, кто одержит верх.

– А что, в этом есть сомнение? – спросил Макрон. – Преторианцы присягнули на верность Нерону, и он уже занял трон. Насколько я понимаю, дело сделано.

Катон поцокал языком.

– Это если не брать в расчет сегодняшние настроения на плацу.

– Я слышал об этом, – сказал Семпроний. – Конфуз по всем статьям.

Съев еще несколько ложек жаркого, он продолжил:

– Положение еще больше усугубляется обстановкой в Равенне. Там стоит лагерем Шестой легион; ждет обозов до Остии, чтобы оттуда кораблями отправиться в Ливию, на Лептис-Магна. На сегодня они уже должны были дать присягу, но подтверждения об этом до сих пор нет. Нет пока ничего и от флота в Мизенуме.

– Попахивает мятежом, – задумчиво рассудил Макрон.

– Пока нет. Но я теряюсь в догадках, на чьей стороне они выступят. И видимо, во дворце последнее время не спят от этой же самой мысли. – Семпроний устало повел головой из стороны в сторону. – Поистине волнительные времена… Ой, чуть не забыл! – Он повернулся к Катону. – Сейчас перед уходом из сената я столкнулся с управляющим Веспасиана. У него к тебе сообщение. Завтра к ночи Веспасиан приглашает тебя отужинать к себе в дом.

– Вот как? – Катон задумался. – А почему бы не послать мне это сообщение напрямую?

– Видимо, он услышал, что ты захаживаешь ко мне в гости.

– Ну да, наверное… А во сколько этот ужин?

– Управляющий сказал, после второй вечерней стражи.

– Ого! Не уверен, что у меня найдется время…

– Иди, иди, префект, – настойчиво вклинился Макрон. – Уж я несколько часов послежу за порядком в когорте. Тем более вы с легатом столько времени не виделись. Поболтаете о том о сем… Он, наверное, рад будет послушать, как там оно в Британии.

– Пожалуй, ты прав, – Катон кивнул. – У нас с ним есть что обсудить.

– Да уж наверное, – с хитрецой улыбнулся Семпроний. – Обсудить вам есть что.

Глава 11

Уже сгустились сумерки, когда Катон вышел из проулка и негромко постучал в дверь Веспасианова дома. Дом располагался на нелюдной боковой улице Яникульского холма[22]22
  Яникул – холм в Риме на западном берегу Тибра.


[Закрыть]. Район был зажиточный, лишь слегка подпорченный горсткой облезлых инсул возле соседнего перекрестка дорог. У двери висел фонарь со свечой, освещая пространство перед входом, так чтобы лица визитеров были легко различимы изнутри. Неожиданно, без всякого предупреждения отодвинулся щиток на зарешеченном оконце, и Катона оглядела пара красновато отблескивающих глаз. Для визита к своему бывшему командиру префект из соображений респектабельности разжился у Семпрония скромной, но достойной тогой. Однако цепкий взгляд из-за двери заставил его почувствовать себя неловко.

– Префект Квинт Лициний Катон, – представился он нарочито спокойным голосом. – Меня ожидают.

Ответа не последовало, а оконце захлопнулось. Затем тихо скрипнули засовы, и дверь открылась внутрь. Из темени возник моложавый, плотного сложения темнокожий мужчина, быстро глянул в оба конца проулка и завел Катона внутрь. Дверь закрылась, засовы задвинулись. В доме стояла тишина – ни голосов, ни света внутри, как будто место было брошено. Мгновенно насторожившись, Катон напряг чувства в предощущении опасности. Рука скользнула к скрытому под плащом кинжалу.

– Где твой хозяин?

Привратник посмотрел пустым взглядом, отчего Катон чутко отступил на шаг, высматривая малейший признак враждебности, но не заметил ни напряжения мышц, ни чуть заметной полуприсяди в готовности напрыгнуть. Вместо этого привратник кивнул в сторону атриума, куда вел темный зев дверного проема.

– Я спрашиваю: где твой хозяин? Отвечай.

Человек притронулся к своим губам и качнул головой.

– Ты немой?

Тот кивнул и указал Катону на проем.

– Сначала ты.

Человек пожал плечами и чуть вразвалку двинулся через атриум. «По сложению борец или мастер кулачного боя», – определил для себя Катон, осмотрительно держась от привратника на некоторой дистанции. В атриуме, судя по тихому переплеску и проблескам воды, находился бассейн, в который звучно срывались с потолка капли. Катону отчего-то подумалось о сложности и двуличии политического устройства Рима. Мысль эту он предпочел отбросить и сосредоточился на своем непосредственном окружении, по-прежнему с подозрением вслушиваясь и вглядываясь в темный интерьер Веспасианова дома.

Когда шли через коридор, широкая спина привратника едва различалась, и Катон вновь сомкнул пальцы на рукоятке кинжала, готовый в любое мгновение его выхватить. Постепенно впереди из темени стала пробиваться скудная полоска света – видимо, из-под двери. Шорох сандалий прекратился; привратник тихо постучал в ту самую дверь. Ответа не послышалось; просто в коридоре сделалось светлей от хлынувшего из открывшегося проема оранжевого света, легшего на стену продолговатым клином.

Привратник отступил в сторону. Бдительно удерживая его в поле зрения, Катон шагнул вперед и оказался в просторном таблинуме. Вдоль одной из стен здесь тянулись полки с грудами свитков. На дальнем конце стоял большой письменный стол, возле которого тоже виднелась дверь. Перед письменным столом стоял еще один столик, низенький, с бронзовым подсвечником, а по бокам от него две кушетки. Четыре свечи давали достаточно света, чтобы оглядеться и увидеть в пространстве таблинума единственного человека – жену Веспасиана Домицию. Поднимаясь с кушетки, она через плечо Катона поглядела на привратника:

– Можешь идти, Децим.

Привратник поклонился и тихо закрыл за собой дверь. Вскоре его поступь стихла; судя по всему, он ушел обратно к своей караульне при входе в дом. Домиция подошла с приветливой улыбкой.

– Рада вновь видеть тебя, Катон. И всегда была рада. Еще с той поры, как ты рос мальчиком при императорском хозяйстве. Большой же ты путь проделал с той поры… – Она обвела его выразительным взглядом. – Полностью сформированный мужчина. Мужчина и солдат. Да что солдат, герой.

Принимать эту медоточивую похвалу было довольно неловко. Катон переступил с ноги на ногу.

– Я тоже рад встрече, госпожа. Однако прошу простить: меня вроде как приглашали на ужин с легатом. Он где-то здесь?

Домиция посмотрела туманным взором.

– Нет. Как раз сегодня он отбыл из Рима на охоту со старыми друзьями по службе. Так что нас никто не побеспокоит.

А вот это действительно был конфуз. Находиться наедине с женой сенатора – это пахнет скандалом, причем опасным. Домиция, явно прочитав эти мысли, мягко усмехнулась.

– Могу заверить, Катон: соблазнять тебя я не собираюсь. Видимо, я как раз та редкая для нынешнего Рима птица – любящая и преданная жена.

– Тогда зачем мне сказали, что меня пригласил к ужину твой муж?

– Вынужденная хитрость. Согласись, было бы неловко просить тебя прибыть ко мне наедине, да еще поздним вечером. К тому же сомнительно, что ты принял бы такое приглашение. Не так ли?.. Но вот ты здесь. Проходи, усаживайся.

Она возвратилась к своей кушетке. Катон не двинулся с места.

– Так зачем я здесь?

– К этому мы скоро подойдем. Однако ты, наверное, голоден? Я могу велеть подать сюда вино и снедь.

Префекту не хотелось давать повод удерживать себя здесь (кто знает, вдруг придется спешно уйти). Но пока любопытство в нем перевешивало.

– Спасибо; пожалуй, не надо.

– Как пожелаешь… Прошу, друг мой, сядь. А то неудобно вести уютную беседу, когда один сидит, а другой стоит, как на похоронах.

– Госпожа, смею заметить: пока ничего уютного в нашем положении нет.

– Значит, тем более сядь.

После некоторой паузы Катон повиновался и присел на кушетку по другую сторону столика.

– Вот так-то лучше, – Домиция снова улыбнулась. – А то скованность у тебя буквально на лбу выписана.

– В этом есть моя вина?

– Я этого не сказала… Перейдем сразу к сути.

Домиция помолчала, собираясь с мыслями.

– Знаешь, что мне особо помнится из твоей ранней службы в легионе моего мужа? Отвечу: твое бескорыстие. Многие – пожалуй, что большинство – идут в солдаты из сребролюбия или жажды приключений; кто-то бежит от докуки или от своих прошлых темных дел. У тебя же, помнится, не было даже выбора. Ты пошел на службу по воле своего отца. И тем не менее служил исправно и охотно, с образцовой верностью долгу. Отвагу и способности ты проявлял с самого начала, а потому возвысился до своего теперешнего ранга; по мнению некоторых, с неподобающей поспешностью. Но в этом нет и не было твоей вины, милый мой Катон. Всегда найдутся завистники из вышестоящих, брюзжащие, что такие, как мы, дескать, не вполне на своем месте. Пусть их судят боги. Мой же тебе вопрос: готов ли ты, если понадобится, отдать свою жизнь во благо Рима?

– Своей жизнью за Рим я рисковал не раз. У меня вон и свидетельства тому есть в виде шрамов.

– Это я вижу и знаю. Но вопрос мой, если ты его внимательно выслушал, звучит более тонко. Я спросила: готов ли ты отдать жизнь во благо Рима?

– Ах вот оно что… Вообще-то зависит от того, что этим благом считать.

– Точно. Патриотом быть легко. Любить Рим и даже погибнуть за него может и болван. Но этого мало. Точнее, не в этом суть. А суть – в понимании того, что для Рима благо, а что вред. Понять – и тогда уже действовать для наступления первого и предотвращения второго. В этом и состоит истинный труд патриота. Это и есть дело, ради которого стоит сражаться, а при необходимости и отдать жизнь.

– Понятно… А ты, видимо, из тех, кто решает, что для Рима благо, а что нет?

– Кому-то же надо ими быть, Катон. Или ты предпочел бы, чтобы это была Агриппина или чудовищное порождение ее чрева Нерон? Или этот выблядок Паллас?

При упоминании императорского вольноотпущенника префекта буквально передернуло; вспомнился тошнотный ужас от той зловещей угрозы сыну. Палласа Катон презирал и ясно видел, кто и что он такое: гнусный мелкий приспособленец с холодным коварством змеи. Что делало его лишь более опасным, а вражду с ним – неоправданно рискованной.

– Я – солдат, моя госпожа. И присягал подчиняться своему начальству. Это ему, а не мне решать, что для Рима благо, а что нет.

– Вздор. Катон, ведь ты неглупый человек, как и я. А потому не оскорбляй мою разумность словами, что у тебя нет политических взглядов.

– Если такие взгляды и есть, то они мои, и мне незачем делиться ими с кем-либо.

– Ага. Значит, они у тебя все-таки есть. – Подавшись вперед, Домиция уткнула в него палец: – А если это так, то твой долг действовать сообразно им. Делать то, что, по-твоему, есть благо для Рима.

– Я уже сказал: я солдат. Мой долг предельно прост. Повиноваться приказам. И ничего более.

Домиция не скрывала своего отчаяния:

– В чем дело, Катон? Почему ты так упрям? Со мной ты можешь говорить открыто!

– Боюсь, госпожа, это непозволительная роскошь. Ты спрашиваешь о моих воззрениях, а сама даже не сказала о цели, ради которой тайно меня сюда пригласила. Я полагаю, дело здесь в чем-то большем, чем просто болтовня о моих политических взглядах. Чего ты от меня хочешь? Говори прямо, или я сейчас уйду.

– Хорошо же… если ты так желаешь. – Сухо блестя глазами, она свела перед собой ладони. – Уже много лет назад я пришла к пониманию, что интересы Рима и императоров – это вовсе не одно и то же. Когда вся власть сосредотачивается в руках одного человека, у него появляется соблазн править только во имя себя. Увы, такого понятия, как «добрый деспот», не существует. Жизнь учит, что это лишь фигура речи с извращенным смыслом. Судьбы Рима нельзя вверять в руки одного человека. Эта правда была известна нашим праотцам; вот почему Рим был республикой. И по этой же причине тираноборцы убили Цезаря. Вот почему этот пример жив в людской памяти по сей день. Есть люди, которые, подобно мне, по-прежнему верят, что будущее у Рима есть лишь в том случае, если мы возвратимся к республиканской форме правления. Иначе он обречен на тиранию, разложение и упадок, которые в конечном счете приведут к гибели империи. Вот почему мой долг – противостоять властителям-тиранам. И кстати, твой тоже. Если ты и в самом деле служишь Риму.

Ответ префекта был холоден:

– Я оспорю любого, кто усомнится в моем служении Риму верой и правдой.

– Да разве я в том сомневаюсь! Катон, сейчас ты нужен Риму как никогда. Потому я и вынуждена просить тебя помогать мне и таким, как я.

– Нет. Не могу.

– Не можешь? А я говорю, можешь. Ты в силах избрать действие, сообразное твоей воле.

– И все равно я говорю «нет».

Домиция скорбно вздохнула и смолкла, но вскоре зашла с другого угла:

– Понимаешь, дело ведь не просто в исправном служении Риму. Здесь есть и кое-что для тебя лично. Я знаю, что ты испытываешь нужду в деньгах. Что тебе пришлось продать дом для покрытия долгов, сделанных Юлией. Кстати, я очень сожалею о ее смерти. Все, кто ее знал, несказанно скорбят по ней.

– А я – нет, – процедил Катон сквозь зубы.

Домиция пытливо на него поглядела.

– Не верю… Что бы там ни было, подумай вот о чем. Если ты примешь нашу сторону и Нерон падет, а вместе с ним все его подпевалы и прихлебаи, то преторианской гвардии понадобится новый командир. Лично я не вижу более достойного человека на смену Бурру, чем тебя.