Текст книги "День цезарей"

Глава 13

В считаные секунды Катон сообразил, какой эта сцена представилась Палласу и его подручным. Руки префекта были измазаны кровью. Даже если б он говорил им правду, сам факт того, что его застигли с мертвым телом и орудием убийства, наталкивал совсем на другие выводы.

В эту секунду инстинкты в нем возобладали, и он, вскочив, кинулся к стене с окном, схватился за веревку и полез вверх. Внезапность такого действия заставила Палласа замереть, но лишь на мгновение. Отступив вбок, заплечным мастерам он крикнул:

– Взять его!

Те ринулись через комнату. Один скакнул через недвижное тело, в то время как его напарник, поскользнувшись на крови, шлепнулся на четвереньки. Одной рукой Катон уже держался за оконную притолоку. В момент, когда он начал подтягиваться, веревка под ним свирепо дернулась. Он бросил ее и перехватился, пытаясь найти опору понадежней. Скрипнув от напряжения зубами, подтянулся. Ставни были полузакрыты, и, чтобы раскрыть, пришлось боднуть их головой. Снизу за лодыжку его схватили пальцы, соскользнули и уцепились за щиколотку. Чувствуя, что сейчас сорвется, Катон в отчаянии лягнул сапогом, но промахнулся. Зато со второй попытки получилось дать по костяшкам пяткой. Преследователь, жалобно вякнув, отцепился и соскользнул с веревки.

– Не дайте ему уйти! – вопил Паллас от двери. – Шкуры спущу, с обоих!

Ступней левой ноги Катон уперся в грубо оштукатуренную стену, а правую забросил на подоконник и, тяжело дыша, всполз на него животом. Отсюда взгляду открывалось, что веревка крепится к центральной балке стропил и один веревочный конец свешивается в комнату, а другой на три десятка локтей спускается с глухой стены, сворачиваясь в жгут за одним из кустов, что растут вдоль узкого сада-террасы с видом на Форум, различимый отсюда далеко внизу. Между тем подручные Палласа изыскали более удачный способ добраться до своего объекта охоты. Один из них, прислонясь к стене, выставил сведенные ладони для поднятия напарника, а тот с помощью этой подпорки стал быстро подбираться по веревке к Катону.

– Ишь ты… На-ка, получи! – Левой ногой тот пружинисто ударил сверху вниз.

Гвоздяная подошва припечатала пыточнику прямо по физиономии, смяв ему нос и откинув назад голову. Ослепленный и оглушенный ударом, он моргнул, вслед за чем получил повторный удар. На этот раз он отпустил веревку и упал, увлекая с собой товарища. Катон схватился за веревку и дернул ее вверх; кончик в самый последний момент ушел вверх, и те двое не успели за него зацепиться.

Не сумев сдержать победной ухмылки, префект сбросил конец наружу со стены и, снявшись с подоконника, начал, перебирая руками, спускаться вниз.

– Болваны! – неистовствовал Паллас. – Он уйдет! Что встали! Поднимайте тревогу!

Стук калиг прогремел по плитам пола и стих в коридоре. Катон приостановил спуск и крутанулся на веревке, оглядывая сад. На каждом конце стояло по два караула, охраняющих входы во дворец. Что же делать? Продолжать спуск рискованно: могут заметить. Как незамеченным исхитрился проскользнуть в сад убийца Граника, пока оставалось загадкой. Но уж ему-то, Катону, пройти точно не дадут. Это ясно уже сейчас.

А потому остается одно. Привычным напряжением мускулов он подобрался обратно к окну и влез на подоконник. Внизу было пусто, если не считать тела сенатора, вокруг которого медленно скапливалась лужа крови. Короткий конец веревки Катон снова перебросил внутрь и спустился по ней, оставшиеся несколько локтей до пола покрыв прыжком. Орудие убийства все так же лежало рядом с трупом. Катон поднял его, осмотрел – типичный армейский кинжал. Отерев кровь с лезвия и ручки, сунул его за пояс со стороны, противоположной мечу в ножнах. После этого поспешил к двери и осторожно выглянул в коридор. Единственным движением здесь было невесомое колебание язычков огня в светильниках. Катон побежал к углу, за которым исчез убийца, и окунулся в сумрак узкого перехода.

Освещение здесь было утлое – хилые красноватые отсветы светильников, перемежающиеся провалами мрака. Однако на осторожное перемещение времени не было. Из дворца нужно убраться как можно быстрее, причем сделать это лучше в сторону, противоположную той, куда, скорее всего, пошлет поисковые отряды Паллас. Был еще маршрут, по которому ушел убийца Граника; есть вероятность, что он может быть где-то впереди и не так уж далеко. Катон двигался перебежками, выдавая себя предательским стуком сапог. Неожиданно в конце перехода обозначился прямоугольник света, очерченный дверным проемом. В нем мелькнула и скрылась женщина в синей дворцовой тунике (кажется, она несла поднос). Затем – еще одна, в другом направлении. Приближаясь к тому месту, Катон снизил ход до шага, восстанавливая по дороге дыхание и оправляя плащ.

Вышагнув на свет, он понял, что находится в смежном коридоре, которым во дворце пользуются рабы и слуги. Его префект помнил еще по детству: пиршественные залы здесь слева, а кухни справа. Туда-сюда сновали рабы с едой и напитками, а также пустыми тарелками и кувшинами. На Катона, можно сказать, никто и не взглянул. Он повернул к кухням и на подходе к ним увидел молодую женщину; стоя на коленях возле ведра, она подтирала лужу пролитого супа. Префект остановился возле.

– Ты не видела тут мужчину? Он вышел из того коридора всего с минуту назад; причем даже не шагом, а, скорее всего, бегом.

Она подняла глаза, и при виде нависшего сверху офицера-преторианца ее осунувшееся от усталости лицо прониклось тревогой. Катон снова указал на коридор и повторил вопрос.

– Да, господин. Видела. Темноволосый, в красном плаще?

Цвет плаща, а уж тем более лицо того типа Катон не запомнил, но тем не менее кивнул (все равно это наверняка был он).

– Да, именно.

Рабыня указала себе через плечо.

– Он ушел туда, господин.

Катон поспешил дальше. Если рога протрубили погоню, то почему бы, выискивая беглеца, не прикинуться и не побежать вместе с гончими? В конце концов, кто дерзнет остановить префекта преторианской гвардии?

Уже на спуске по короткому пролету лестницы, что вел к выходу, в лицо мягко ударил теплый разморенный дух кухонь, с тяжелой пригарью древесного дыма и жарящегося мяса. Мимо два раба пронесли серебряное блюдо с поросенком, обложенным гирляндой зелени.

Катон остановился на пороге. Ребенком ему доводилось бывать на императорских кухнях, только с той поры как-то стерлась память об их масштабах, требуемых для того, чтобы накормить императора и его гостей. Необозримых размеров пространство с низкими сводчатыми потолками перемежали толстые опорные столбы. Булькали и шипели котлы и сковороды на раскаленных железных решетках и противнях; за всем этим следили потные повара, направляя стаи мелкотравчатых поварят, снующих с охапками дров для печей. Везде, куда ни глянь, освежеванные свиньи, бараны, утки, гуси, ляжки и зады говядины и оленины на вертелах, которые вращали голые по пояс рабы; их спины, плечи и торсы маслянисто взблескивали испариной. Мутным разноголосым хором разносились команды, едва различимые сквозь какофонию бряцанья, бульканья, всевозможных стуков и потрескивания горящего дерева. Дым и пар, смешиваясь, создавали густую, местами почти непроницаемую дымку, сквозь которую призрачно светились красноватые пятна огня. Всякая надежда обнаружить здесь беглеца разбивалась вдребезги.

Рядом с выходом стоял стол, за которым сидел потный толстяк-приказчик, надзирающий за исправной подачей яств, чтобы пиршество протекало как можно размеренней и глаже. Катон приблизился к нему в тот момент, когда тот выписывал столбцы каких-то цифр на большой вощеной доске.

– Ты можешь…

Толстяк лишь сердито поднял палец – мол, жди, не отвлекай. Кровь у Катона взыграла, и он грохнул по столешнице кулаком так, что толстяк обронил стилус и оторопело откинулся на табурете.

– Здесь недавно появлялся человек. Не кухонный. Красный плащ, темные волосы. Ты его видел?

– Д-да, господин.

Тяжелые брылья колыхнулись в такт размашистому кивку.

– Где он? Куда делся?

Приказчик поднял глаза и оглядел кухню, после чего указал в направлении расположенных за вертелами длинных столов, за которыми рабы занимались резкой мяса и укладкой его на блюда. Там, шагах в тридцати отсюда, мутнело что-то красное – оказалось, какой-то человек в плаще с капюшоном. Неброско прислонясь к столбу, он стоял и жевал кус мяса.

– Ты его знаешь? – осведомился Катон, указывая на ту фигуру.

– Нет-нет, господин. Я думал, это кто-то из стражников, посланный сюда с каким-нибудь заданием. Прежде видеть его не видывал.

Оставив толстяка в покое, Катон тронулся в глубь кухни ровным шагом, чтобы не привлекать к себе внимания. По возможности удерживая в поле зрения того незнакомца, он пошел с ним на сближение – медленно и осторожно, под перпендикулярным углом, чтобы быть к нему ближе вне зависимости от того, в какую сторону тот попытается удрать. Невдалеке впереди, как раз между Катоном и незнакомцем, над большим котлом поднималось облако пара, и префект сместился туда, чтобы не быть до срока замеченным и скрасть расстояние. Положив руку себе на пояс, он медленным движением вынул из-за него кинжал и крадучись стал подбираться ближе.

Катон уже был в каких-нибудь трех шагах от котла и с десяток от убийцы, когда со стороны неожиданно подошел откормленный раб с тряпичной повязкой на голове и брякнул на котел тяжелую крышку. Звук заставил беглеца обернуться; как назло, пар в эту секунду успел рассеяться, и взгляд убийцы беспрепятственно упал на Катона. Реакция оказалась поистине мгновенной. Вмиг оценив опасность, убийца отшвырнул кус мяса и метнулся влево, вдоль края кухни, где пространство было не таким скученным. Катон рванулся следом. Красный плащ впереди удерживал дистанцию в два десятка шагов и прорывался к узкой лестнице на дальнем конце кухонных катакомб. На пути ему попался мальчишка-поваренок, которого бегущий смел с дороги, отчего мальчик влетел в заготовленную кучу дров. Посыпались поленья, о которые Катон запнулся и чуть не упал, приотстав от убегающего. Убийца добежал до лестницы и кинулся вверх по ступеням, перемахивая разом через три. Префект кинулся по пятам, изо всех сил пытаясь угнаться. Вверху находился открытый двор с повозками, некоторые из которых были все еще запряжены мулами. Десятки рабов под надзором учетчиков, вооруженных вощеными дощечками, разгружали корзины с провизией. Мятущийся оранжевый свет факелов придавал этой картине толику иллюзорности.

Наверху лестницы Катон остановился, напряженно высматривая беглеца в попытке углядеть его средь сутолоки во дворе. На дальнем краю двора находился свод выходящего на улицу арочного прохода, возле которого дежурили двое преторианцев; наверняка убийца со временем устремится туда. Катон двинулся по периметру двора, цепко оглядывая лица встречных. Он был на полпути к воротам, когда непосредственно впереди, на дальнем конце двора, показалась фигура в плаще. Не снимая с головы капюшона, она шла твердо и целеустремленно, лавируя меж погонщиками, приказчиками и рабами. Катон ускорил шаг, торопливо проталкиваясь по диагонали двора к воротам в попытке добраться туда раньше убийцы.

На приближении к воротам беглец обернулся, а Катон, поднеся к губам руку, крикнул на ходу преторианцам:

– Остановить того, в красном плаще!

Ближний из солдат заметил Катона на выходе из толпы. Увидев его ранг, он подчинился и опустил навстречу убийце кончик копья. Тот замедлил шаг и стал поднимать руки, как будто сдавался, но дернулся вбок, перехватил копье и двинул им в противоположную сторону, отчего сбитый с равновесия преторианец упал на колени. Ему на помощь поспешил его товарищ, поднимая для удара копье.

– Стой! – выкрикнул Катон. – Он мне нужен живым!

Команда остановила солдата, и тут убийца вновь продемонстрировал ошеломительную прыть: выдернув у упавшего преторианца копье, он неуловимым движением сунул древко его напарнику между ног и крутанул так, что тот с размаху грянулся оземь. Копье убийца бросил и метнулся наружу на улицу.

Оставив преторианцев барахтаться, Катон бросился через ворота догонять беглеца. Возы и телеги в этот час стояли на обочине улицы, что тянулась вдоль дворцовой стены, а потому бегущая в сторону Большого цирка[25]25
  Большой цирк – самый обширный ипподром в Древнем Риме. Располагался в долине между холмами Авентином и Палатином.


[Закрыть] фигура виднелась на пустой проезжей части совершенно четко. Продолжающий погоню префект надсадно дышал, и обоим бегущим вторил звонкий звук их собственных шагов. Сердце в груди лупило молотом, легкие горели от усилия не отстать, настичь.

Впереди плавно взрастала громада Цирка, где весь Рим – и плебс, и знать, – взрываясь криком, восторженно бушевал на гонках колесниц. Сейчас, под туманным светом зимних звезд, гигантские молчаливые зевы его арок и окон смотрелись как входы в преисподнюю. На перестук шагов из кромешной темени выбралась горстка питающих надежду проституток, прямо на ходу сватая свои услуги.

Катон был выше того бегуна и, как следствие, неизбежно, минута за минутой, к нему близился. Так что исход погони предрешен; главное – сберечь к концу силы. Он поднажал, увеличив размах шага. Когда миновали Цирк, где готовились к забегам погонщики колесниц, расстояние между преследователем и преследуемым заметно сократилось. Но дальше начинался Боариум, район складов и торговых рядов вблизи Тибра. Если беглец сумеет дотянуть до Бычьего форума, то есть риск потерять его в тамошних закоулках. Оба продолжали бежать; каждый, видимо, уповая на свое. В этом месте улица шла под уклон, и разгон у обоих увеличился. Вход в Боариум представлял собой старинную арку. Когда-то она была богато украшена, но теперь краска облупилась, а колонны по обе стороны пестрели писаниной и всякими похабными картинками. Не более чем в полусотне шагов от арки навстречу вышла одна из городских когорт. При виде двоих бегущих ее старший опцион со строгим окриком поднял жезл.

– А ну, вы двое! Стоять!

Убийца даже не затормозил, а юркнул налево в какой-то проулок между двух инсул. У Катона мелькнула мысль призвать себе на помощь этот патруль; хотя пока он будет им втолковывать, что к чему, от беглеца наверняка и след простынет. Поэтому, свернув следом в проулок, он вслепую продолжил погоню.

Это был район трущоб, где зимой висит гнилая хмарь, а летом нет отбоя от комаров. Ночами из-за холода вонь от отбросов, пота и испражнений становится здесь еще более несносной. По проулку ручейком сочилась сырость, и ноги Катона звучно шлепали по лужам со стоялой водой. Между тем впереди слышалась затяжелевшая поступь и натруженное дыхание убийцы, бегущего явно из последних сил. Близко, совсем уже близко. Катон, не прерывая бега, приготовил кинжал.

И тут до него дошло, что единственные шаги, звенящие в улочке, – это шаги его самого. Он замедлился, затем приостановился и, тяжко переводя дух, огляделся, от напряжения щуря в потемках глаза. Впереди невдалеке, за глухими ставнями какой-то таверны, виднелся перекресток. Держа возле себя кинжал, Катон тронулся туда напряженной полуприсядью, в готовности встретить любой удар из щелей соседних проулков. Однако вокруг по-прежнему не чувствовалось никакого движения, лишь горячее срывающееся дыхание отдавалось в груди неровными толчками.

Рядом по ходу темнела какая-то гостиничка. В тот момент, когда Катон проходил мимо ее арочного входа, ногу ему гибко обжало что-то мохнато-теплое; настолько внезапно, что он ахнув от удивления дрыгнул ногой. Улочку огласил гнусавый кошачий вопль, и куда-то вбок мелькнул черный хвостатый силуэт. Надо же, напугал…

– Хых, – сам себе задышливо хохотнул Катон, приопуская кинжал.

Напряжение чуточку спало. Для успокоения он сделал глубокий вдох.

Удар в спину был такой неимоверной силы, что пробросил через проулок и шмякнул о какую-то стенку. Грубая штукатурка оцарапала лоб, а из легких полностью вышибся воздух. Катон, оглушенный, выронил кинжал, сполз наземь и сморенно обвалился головой вперед, чувствуя кожей холодный осклизлый булыжник. В этот момент нападавший оседлал ему плечи, схватил за волосы и рывком повернул голову Катона к себе.

– Ну что, префект, – жарко припав к его уху ртом, злобно прошептал он. – Вот уже дважды я застаю тебя врасплох. Я-то думал, ты хороший солдат, а ты… Зеленый, как рекрут.

Потянувшись, нападавший подобрал кинжал и притиснул лезвием Катону к горлу.

– Я мог бы убить тебя прямо сейчас. Чирк, и тебя нет.

– Ну так… чего же? – сипло выдавил Катон.

– Поверь, у меня на это просто руки чешутся. Мне платят за то, чтобы людишки умолкали навсегда, а не доставались кому-то на потребу. Но приказ есть приказ. Надо, чтобы тебя нашли живым. Паллас сказал, не кто-нибудь. Он хочет, чтобы тебя провели на всеобщем обозрении, перед твоими людьми, растоптанного и признавшего свою вину. Тебя ославят, заклеймят как негодяя. Злодея, лишившего жизни беззащитного старика. И только потом предадут смерти.

– Но я скажу… расскажу правду, как все было. Скажу, что моей вины здесь нет.

Убийца тихо рассмеялся.

– Ай, молодец… Удачи! Ну, а я пока разживусь твоим клинком. За такой на Форуме дадут неплохую цену. – Он поерзал, ухватывая рукоятку меча, и, подняв, хозяйски оглядел его. – Прощай, префект.

– Стой!

Возглас прервался обрушившимся на затылок кулаком. Некоторое время убийца стоял над бесчувственным телом, затем для пробы пошевелил его носком башмака и, с прищуром оглядев в оба конца улицу, скрылся в ближнем проулке. Звук его шагов истаял, и наступила тишина, нарушаемая разве что дыханием Катона.

Через какое-то время, неслышно припадая на лапы, вернулась та кошка. Осторожно подведя усатую мордочку, она обнюхала лежачего, после чего успокоенно начала подлизывать кровь на его лбу.

Глава 14

Макрон медленно обмяк телом и, с удовлетворенным вздохом скатившись с пышногрудой Петронеллы, разлегся рядом. За сегодняшний вечер это было уже второе соитие, так что он был вполне доволен собой. Переведя дух, он одобрительно крякнул:

– Ай да угощение… Хоррошее. Я бы сказал, ядреное.

Петронелла, фыркнув, возложила свои дородные груди Макрону на плечо и рукой подперла себе голову, чтобы лучше его видеть.

– Стало быть, угощение? Так я тебе что, вроде как закуска? Нечто, что ты берешь по нужде в роток?

– Что значит «по нужде»? – ухмыльнулся Макрон лукаво. – По нужде в латрины ходят. А у нас тут жажда.

Глаза Петронеллы язвительно сузились, и тогда он со смехом приобнял ее.

– Девочка моя, да успокойся ты. Я ж так, просто посмеяться.

– Смотри, центурион Макрон… Надо мной смеяться себе дороже.

Для придания своим словам вескости она ткнула его в бок, а затем уже мирно положила Макрону голову на грудь и стала поглаживать ему живот. Центурион одной рукой обвил ей плечи, а другую сунул себе под голову. В свете масляного настольного светильника стены гостевой комнаты, отданной Семпронием Макрону в пользование, были едва различимы. Попросторней, чем его простецкое жилье в казарме, она была меблирована столиком, стулом и сундуком для одежды. А на полу ее украшал узорчатый парфянский ковер. Стены сверху были покрыты фресками – солдаты в разных позах, лошади и всевозможные враги Рима. Но главной роскошью комнаты, безусловно, была большая кровать с толстым матрасом и удобными подушками. Для Макрона, привыкшего спать в суровых походных условиях или в наспех сооруженных временных пристанищах вроде лагерей и крепостей, теплый и мягкий уют кровати был поистине чем-то сказочным. А тут в придачу еще и подходящая женщина, с которой этот уют можно разделить…

Мысли откочевали к предыдущему вечеру, когда он вышел из преторианского лагеря, умиротворенно насвистывая в предвкушении скорой встречи с Петронеллой. По дороге остановился купить в таверне вина, чтобы выпить с Катоном, когда тот вернется после ареста сенатора. Петронелла встретила Макрона в дверях; она как раз играла в атриуме с Луцием. Семпроний был на званом ужине, поэтому они приготовили еду себе и мальчику. Поели на кухне, а затем стали укладывать Луция спать. Петронелла сидела рядом на табурете, а Макрон рассказывал малышу истории о диких племенах в горах Британии и о зловещих друидах, которые в тех племенах главные.

– Ты сделаешь так, что у ребенка будут кошмары, – строжилась Петронелла.

– Это все ерунда в сравнении с кошмарами бриттских варваров, когда они рассказывают своим детям обо мне.

– От этого маленькому Луцию спать будет не легче.

– А вот мы сейчас его спросим, – сказал Макрон, взъерошивая малышу волосы. – Как тебе, молодец? Хорошо ли, весело? Кровь-то в тебе отцова.

Луций в ответ радостно заболтал ножонками и, ухватив Макрона за мочку уха, заканючил:

– Дядя Мак-Мак, ну расскажи, расскажи мне еще про друидов!

– На сегодня хватит, Луций. Солдатам перед завтрашним днем надо хорошенько выспаться.

Дождавшись, когда малыш заснет, Петронелла погасила светильник, и они осторожно вышли из комнаты Луция, расположенной в доме со стороны колоннады, окнами в сад. По черному бархату неба были рассыпаны яркие звезды, по-зимнему мелкие и острые. Было что-то волшебное и отрадное в их неизменности. Вся жизнь Макрона состояла сплошь из странствий, приключений и перемен, а потому постоянство хотя бы ночного неба вселяло в его сердце уют. Его солдатству было уже двадцать с лишним лет, близилась отставка. Как и прочие ветераны, он мог принять ее, получив наградные в виде земли и денежной выплаты, и начать спокойную размеренную жизнь отставника. Или же оформиться на службу по новой. Соблазном манило, похоже, последнее. Солдатское ремесло было единственным, в чем Макрон знал толк и преуспел. Но уже начинал сказываться возраст, а потому дорожка впереди лишь под уклон: силы будут уже не те, удальство в бою тоже. Это не значит, что скоро он совсем не сможет скрутить в бараний рог попавшего под руку варвара; до этого, слава богам, еще далеко. Но призадуматься, тем не менее, есть над чем. В том числе и над тем, как воспользоваться своим нынешним назначением в преторианскую гвардию с ее перспективой щедрых надбавок из императорской казны. А если сюда прибавить еще и солидные накопления, и доходы от трофеев, то жить на склоне лет можно будет безбедно и со вкусом. К этому не хватает лишь хорошей, достойной женщины…

Он мельком взглянул на Петронеллу, и сердце его растроганно дрогнуло от вида того, как она смотрит на звезды. Кожа ее была гладкой-прегладкой, словно тончайшая глазурованная керамика.

– Ночь-то какая дивная, – глядя вверх, с тихим восхищением сказала она.

– Это да, – кивнул Макрон. – Красивая, язви ее, ночь.

Какое-то время они стояли молча, а затем Петронелла жалобно пискнула:

– Мне холодно.

– Так принеси, наверное, плащ, – посоветовал Макрон. – Или подогретого вина.

Петронелла терпеливо вздохнула.

– А обнять меня ты не догадаешься, недотепа?

От такой беззастенчивости центурион слегка оторопел. А затем рассмеялся и, чуть помешкав, неуклюже обхватил ее руками. Она прижалась к его груди, и он почувствовал исходящий от ее волос легкий запах соломы. Надо сказать, приятный.

Петронелла подняла на него лицо, и ее губы тронула улыбка.

– Ну, так что?

Макрон подался вперед поцеловать ее, и она нежно приникла к его губам своими. Мягкие, теплые. Хорошо… В самом деле очень хорошо.

Потом она отвела голову и посмотрела весело и лукаво.

– Я уже начинала недоумевать, созреешь ли ты до этого.

– Что? А почему бы и нет? Ты, э-э… прекрасная женщина. Да, именно. Во всяком случае, я так думаю.

– Любовница-то, наверное, так себе?

Макрон слегка нахмурился. Он об этом как-то и не задумывался. Себя он в этом плане считал не хуже других мужчин. Женщин у него было столько, что не всех и упомнишь; некоторые давали ему и без денег. Встречались среди них и привлекательные, были и простушки; к некоторым он даже испытывал мимолетную привязанность. Но вот теперь перед ним стоит Петронелла, и по какой-то причине он чувствует себя ей обязанным. И хочет с нею быть. Она говорит от души. С ней весело, тянет смеяться. Да и в бедрах явно оживает огонек.

Петронелла игриво поерзала животом по его причинному месту.

– Ой, а что это там у тебя зашевелилось?

– Гм. Это… Оно бы…

Макрон попробовал отодвинуться, однако Петронелла крепко его удерживала. Удивительная, надо сказать, сила.

– Что же нам такое с этим сделать? – проворковала она.

На этот раз Макрон решил не отстраняться, а погладил ей волосы. Петронелла сладко замурлыкала, и тогда он скользнул рукой ей на ягодицы.

– Вот это мысль, – заговорщически прошептала она. – Идем-ка куда-нибудь, где спокойней.

– Вон там, – Макрон кивнул в сторону сада.

– Ну да, холодина такая… У тебя в комнате, кажется, есть теплое удобное ложе. – Петронелла подмигнула. – Не пускать его в дело просто стыдно…

* * *

Макрон с блаженной улыбкой взял ладонь Петронеллы, поднес ее к губам и поцеловал.

– Чего это ты? – поигрывая пальцами, спросила она.

– Да так, – ответил центурион. – Просто блаженство, и всё. Мирно так на душе…

– Для солдата, наверное, ощущение необычное. – Нежно высвободив ладонь, Петронелла погладила его по щеке. – Ну и хорошо, что на сердце покой. Я рада.

Макрон перевел взгляд под потолок, туда, где фрески. От мерцающих бликов светильника фигурки на них, казалось, оживают, обретая подвижность. Через ставни процеживались струйки прохладного воздуха, и в памяти у Макрона неожиданно воскресла прошлая зима, когда их с Катоном легион отступал с Моны, бриттского острова друидов. Даже не отступал, а, можно сказать, откатывался. Горные долины густо заваливал снег, увязая в котором римская армия прорывалась к своему ближайшему укреплению. Их, голодных и замерзших, гнали не переставая; при этом приходилось постоянно оборачиваться, чтобы отгонять преследователей, наседающих с флангов и тыла. Сейчас в уме ожила картина: кельтский топор пробивает шлем соседнего с Макроном солдата, рассаживая его до самой ключицы, отчего голова с хрустом лопается, как арбуз…

Макрону передернуло лицо. Эту сцену со времен той кампании он не вспоминал ни разу; отчего же она ожила сейчас? И почему здесь, в объятиях женщины, к которой он испытывает нежные чув– ства?

Петронелла ласково потрепала ему щеку:

– Что с тобой?

Центурион помотал головой, спеша изгнать ту картину из памяти, пока в ней не ожило что-нибудь другое, еще более ужасное. Тело сковывал внезапный холод, а еще откуда ни возьмись накатила тошнотная, как хворь, немочь. Эти приступы стали случаться с ним во время возвращения домой из Испании и держались все дольше и дольше, как бы пренебрежительно он к ним ни относился. Ему доводилось слышать об усталости от битв, что находила кое на кого из ветеранов. О тех, кто болен этой немочью, говорили со смущением и жалостью. При этом, однако, неизвестно, какое число его товарищей действительно поражено ею; может, большее, чем те, что готовы признать ее у себя. Но стыдятся в этом сознаться.

– Да так, ничего, – соврал он. – Беспокоюсь что-то насчет Катона. Ему уже давно пора было возвратиться. Сколько времени прошло.

– Не пришел – значит, на то есть веская причина. Он не похож на того, кто может вляпаться в какое-нибудь приключение.

– Ну, в общем-то, да…

Петронелла снова положила ему голову на грудь.

– Ты в нем, я вижу, души не чаешь?

– Как тебе сказать… И так, и не так. Как-никак, он для меня старший по званию. Офицер.

– Думаю, для тебя здесь нечто большее, чем просто звание. Как и для него.

Макрон помедлил с ответом.

– Иногда он мне больше как брат, или как сын, а бывает, что и то, и другое. Не знаю, – заключил он с нелегким сердцем. – Видимо, просто товарищ по оружию. Такое бывает, когда свыкаешься за годы службы. Вот и всё, собственно.

– Да? Ну, как скажешь.

– Ладно, обо мне хватит. Теперь моя очередь спрашивать. Я бы хотел кое-что разузнать…

– Да? И что же именно?

– У меня ощущение, что ты ждала этого момента. Я так понимаю, ты положила на меня глаз, когда мы возвратились из Испании?

– Раньше. Когда вы двое вернулись из Британии. Было, знаешь, в тебе что-то такое, что мне уже тогда приглянулось. Прямота. Я как-то сразу почувствовала, что знаю тебя. Немногие мужчины вызывали во мне такое чувство.

– То есть ты зналась со многими мужчинами? – поинтересовался Макрон, якобы легковесно.

– Бывало. – Отняв голову от его груди, Петронелла перевернулась на бок и отстранилась, подперев себе рукою щеку. – Это когда я была еще молодкой. До того, как меня продали в рабство.

– Продали? Кто?

– Отец мой. Пьющий милашка декурион[26]26
  Декурион – член совета в колониальных городах, подвластных Риму, а также в муниципиях (союзных городах).


[Закрыть] не мог терпеть моего увлечения мужчинами. Говорил, что это его позорит. Остерегал, чтобы я положила этому конец, а иначе он положит конец мне. Что иметь потаскуху-дочь для него недостойно, поскольку это порочит его репутацию. А ему так хотелось возглавить местный сенат. И вот он в самом деле чуть меня не прикончил. Когда дело дошло до крайности, мать уговорила его меня пощадить. И тогда меня продали. Напоследок он сказал, что очень хотел бы, чтобы я издохла измочаленной шлюхой в дешевом лупанарии Субуры.

– Это он так сказал? – грозно вскинулся Макрон.

– И не только это. Просто вспоминать не хочется… К счастью, купил меня один добряк, которому для дочки была нужна нянька. И вот я воспитывала его детишек, пока пару лет назад меня не уступили госпоже Юлии.

– Он еще живой?

– Мой первый хозяин?

– Да нет. Твой отец.

– Сгорел заживо вместе с матерью и домом. Так уж, видно, судьба распорядилась. Хорошо, моей младшей сестренки там не оказалось. Она за несколько лет до этого вышла замуж за местного агрария. Про пожар я сама узнала лишь тогда, когда она пришла в дом моей госпожи о том сообщить.

– Жаль, что твой папаша сгинул, – прорычал Макрон. – А то я бы его встретил и приветил. Разок, не больше…

Петронелла легонько стиснула Макрону руку.

– Да ладно, теперь-то уж что… Его нет в живых, а я вот рабыня. Жизнь продолжается…

Макрон неловко шевельнулся.

– Это, скажу я тебе, можно и поменять. Умирать рабыней тебе ни к чему. Я поговорю насчет этого с Катоном.

Петронелла задумчиво помолчала.

– Знаешь, Макрон, мне ничего от тебя не надо. Правда. И в постели я с тобой не ради мзды. Я просто хотела быть с тобой, пока ты меня возле себя терпишь. Только и всего.

– И хорошо. Но разговор с Катоном я все равно составлю, и…

Их разговор прервал резкий стук во входную дверь. Ударили раз, а затем настойчиво и другой, и третий. Макрон скинул с кровати ноги и потянулся за туникой.

– Кого это несет в такую позднь? – пробурчал он.

– Это пускай привратник узнает.

– Схожу-ка я к нему: вдруг подмога понадобится…

Надев тунику, Макрон подошел к сундуку, где лежали его плащ, калиги и мечевой пояс. Его он надел через голову и приспособил на бедре ножны. Сзади на кровати завозилась и Петронелла, натягивая тунику.