Текст книги "Центурион"

– Соседи, добрые? – перевел посланец. – Единственно добрые для вас – это сам Вабат и его выжившее из ума старичье. Что же касается пальмирской знати, то она этот договор открыто порицает. Во дворце есть даже такие, кто считает, что сам правитель без малого изменник. Ваш договор – бессовестная ширма, и недалек тот день, когда правитель будет вынужден его расторгнуть. А если у него этого не получится, то будьте уверены, что оковы, связывающие Пальмиру с Римом, непременно порвет его преемник. Если же Рим попытается вмешаться в дела Пальмиры силой, то тогда Парфия сделает все, чтобы защитить своего соседа от навязывания воли Рима!

Теперь рассмеялся уже проконсул.

– Парфия – защитник? Это что-то новое! Ваше желание прибрать Пальмиру к рукам лежит, можно сказать, на поверхности. Но откуда у вас мысли, что народ Пальмиры одобрит парфянское вторжение?

– У нас есть все основания так полагать. И мы открыто даем знать, что будем оберегать ее независимость как от Рима, так и от любого другого посягателя.

– Думаете, они вам поверят? Чего ради доверяться вам и вашим добрым намерениям им следует больше, чем нашим?

– Потому что мы не посылали своих воинов в их земли, чтобы возводить там крепости, которые медленно, но верно обратятся в прутья решетки. Вы уже недавно пытались возвести укрепление на берегу самого Евфрата, этой священной реки – не ровен час, и римские армии хлынули бы через нее подобно ножам, направленным в горло Парфии!

Макрон, подавшись к Катону, прошептал:

– Поэтично вещает, поглоти его Аид – ты не находишь?

– Чш-ш, – остерег Катон на максимально допустимой в данных условиях громкости. Парфянский посланник, проконсул и легат вопросительно обернулись на центурионов, вслед за чем парфянин возобновил обличительную речь своего хозяина.

– Столь открытого посягательства Парфия не потерпит. То укрепление было явным подтверждением истинных замыслов римлян, и мы требуем не допускать подобных выпадов впредь.

– А что такое? – встрепенулся Лонгин. – Что случилось с тем укреплением?

– Оно разрушено.

– А вспомогательная когорта, посланная на строительство, – что с ней?

– Уничтожена.

– Уничтожена? – Лонгин оторопело помолчал. – Ну а пленные? Где они?

– К сожалению, пленных нет.

– Ублюдки, – буркнул легат Амаций. – Гнусные убийцы.

– Сдаться они отказались, – пояснил посланник. – Нашим воинам оставалось лишь одно: стереть их с лица земли.

Какое-то время Лонгин подавленно молчал, а затем промолвил:

– Пятьсот человек и один из лучших боевых командиров армии… Центурион Кастор. – Он гневно воззрился на царевича. – Скажи своему хозяину: это недопустимые военные действия.

Переведенные посланцем слова вызвали у Метакса улыбку.

– Действия какие? Уничтожение вашей когорты или угроза, которую она составляла нашему царству?

– Не подменяй одно другим! – воскликнул проконсул. – Он прекрасно понимает, о чем я. Когда весть об этом дойдет до ушей императора, то нет такой силы, которая воспрепятствовала бы ужасной мести, что обрушится на Парфию. И эту участь вы навлекли на себя сами.

– У нас нет желания первыми начинать войну, о полководец.

– Вздор! – спесиво фыркнул Амаций. – Вы истребляете одну из наших когорт и говорите при этом, что не желаете провоцировать войну!

Рука легата легла на рукоять меча – жест, тут же замеченный парфянами. Один из телохранителей царевича с серебристым шелестом вынул из ножен меч; змеисто блеснуло на солнце длинное кривое лезвие. Под строгим окриком Метакса воин без особой охоты сунул оружие обратно в ножны.

– Я бы на вашем месте убрал руку с меча, – тихо посоветовал Катон легату.

Напоровшись на взгляд молодого центуриона, Амаций раздул ноздри, но кивнул и ослабил хватку.

– Что ж, ладно. Но за Кастора и его когорту вас ждет расплата. Когда-нибудь.

На посланца, судя по всему, это впечатления не произвело.

– Быть может, но только не в этой жизни. И не в том случае, если Рим действительно ценит мир на своих восточных границах. Мой повелитель говорит, что вам надлежит вывести из земель Пальмиры свои войска. А еще, что в дальнейшем вы не должны вмешиваться в ее внутреннюю политику. Нарушение хотя бы одного из условий вынудит Парфию на ответные действия. И несмотря на то что как царевич, так и его отец царь Готарз всецело желают мира, они будут вынуждены начать против Рима войну. И такая война встанет Риму дорого. Многие из ваших соплеменников разделят участь Красса и его легионов. Таковы слова моего повелителя, – посланник почтительно склонил голову. – Вы слышали это предупреждение, мой господин, и добавить к нему более нечего.

Парфянский царевич сказал еще что-то, а затем указал на корзину, притороченную к седлу его знаменосца. Тот отвязал ее от луки седла, и ноша тяжело шлепнулась к копытам его лошади. Затем парфяне развернули своих быстрых храпливых коней, и тогда посланник напоследок перевел римлянам:

– Мой повелитель предлагает вам принять дар. Подарок с берегов Евфрата. Считайте его провозвестником будущего, если вы все же решите пойти наперекор парфянскому царству.

Парфяне пришпорили коней и с места сорвались в галоп, обратно к своим товарищам, которые один за другим уже поворачивали и отдалялись от Антиохии обратно в лощину. С минуту римляне смотрели им вслед сквозь поднятые конскими копытами клубы пыли. Затем Лонгин перевел взгляд на плетеную корзину, лежащую на каменистой земле.

– Центурион Катон?

– Слушаю?

– Посмотрите, что там внутри, – указал проконсул.

– Слушаю.

Перекинув ногу через седло, Катон соскочил на землю. К корзине он подходил осторожно, как будто она была наполнена змеями и скорпионами. Сглотнув, потянул за ручки туго пригнанную крышку. Внутри находился простой глиняный кувшин размером с крупный арбуз. Донце у него при падении треснуло, и Катон учуял запах оливкового масла, которое медленно вытекало через прутья корзины. В кувшине жирно поблескивала темная спутанная масса, которая с утечкой масла как бы проседала и лоснилась внутри еще одного округлого предмета.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Амаций.

Потянувшись внутрь и ухватившись за маслянистые темные щупальца, Катон почувствовал, как к горлу подкатывает комок желчи. Стиснув зубы, он поднял и предъявил в вытянутой руке увесистое содержимое кувшина. Масло стекало по землистой коже отделенной от тела головы, капало наземь с печально обвисших губ. При виде головы лицо у легата Амация исказилось.

– Центурион Кастор.

Глава 5

– Солдаты Рима! – Кассий Лонгин торжественно оглядел пиршественную залу своей резиденции. С возвышения, где он стоял, отчетливо различались лица собравшихся здесь центурионов, трибунов, легатов. – Войне с Парфией – быть!

Сдержанный рокот прокатился по зале; офицеры переглядывались меж собой, пока наконец в нависшей тишине все взгляды не оказались устремлены на проконсула Сирии. Весть об отряде парфянских всадников, как из-под земли возникшем давеча под самыми стенами Антиохии, бурей пронеслась и по лагерю, и по улицам города. Говорили разное: от заключения вечного союзничества между Римом и Парфией до наступления громадного парфянского войска, что марширует уже не более чем в одном дне пути от Антиохии с указанием безжалостно истребить всех мужчин, женщин и детей, а сам город сжечь дотла. Слова Лонгина внесли первую ясность в доселе расплывчатую картину, и теперь офицеры с напряженным вниманием вслушивались, рассчитывая узнать какие-нибудь детали. Дождавшись, когда воцарится полная тишина, проконсул продолжил:

– Несколько дней назад парфяне врасплох застигли одну из наших застав и истребили там гарнизон в составе одной когорты. Прежде чем в спешке улизнуть, недавние гонцы от неприятеля оставили нам якобы в подарок голову ее командира, центуриона Кастора из Десятого легиона.

Стоящие вокруг Катона и Макрона офицеры негодующе загудели, а Макрон, пихнув локтем своего товарища, сказал ему на ухо:

– Надобно пожалеть парфян, что окажутся напротив нашей позиции: пахнет для них могилой.

– Могилой, говоришь? – скептически усмехнулся Катон. – А вот я насчет предстоящей кампании твоего оптимизма не разделяю. Этих парфян так просто не возьмешь.

– Ой, да брось ты! И не таких бивали.

– Да неужто? Ну-ка, просвети.

Поглядев секунду на друга, Макрон поджал губы.

– Вообще-то замечание уместное, – признался он. – Парфяне в бою ох какие злючие. Но чем крепче орешек, – он жарко потер ладони, – тем приятней его раскалывать!

Катон внимательно поглядел на Макрона, а затем покачал головой:

– Иногда, клянусь богами, мне кажется, что ты все это воспринимаешь как какую-то игру.

– Игру? – переспросил Макрон удивленно. – Да ну, что ты! Это гораздо увлекательней игры. Это вызов; зов, если хочешь. Для истинных солдат в этом смысл жизни. А впрочем, тебе не понять. Ты же у нас философ – тонкие материи, все такое.

Катон вздохнул. По разумению Макрона, все то обширное образование, которое Катон получил до поступления на службу, являло собой скорее вред, чем благо – что он, кстати, не уставал Катону повторять. Сам же Катон чувствовал, что армия стала для него доподлинной семьей, но что для исправного исполнения служебных обязанностей тот культурный багаж, который он с собой носил, являлся лишь никчемным бременем, за исключением разве что тех редких случаев, когда его абстрактное знание вдруг неожиданно пригождалось на практике. И тогда даже Макрон ворчливо шел в их всегдашнем споре на попятную, хотя и пытался скрыть свой восторг перед ученостью друга.

Лонгин воздел руку, унимая возмущенный гвалт среди своего воинства.

– Солдаты! Я знаю, каково вам выслушивать подобные известия. Ваши горе и гнев я делю вместе с вами и клянусь всемогущим Юпитером Статором, что гибель центуриона Кастора и его людей будет отмщена. Мы предадим парфян огню и мечу – такому, что они более никогда не нарушат мир на наших землях и землях наших союзников. Наша цель – неумолимое уничтожение Парфии как военной державы, и мы не отступимся, пока их царь не падет перед нашим императором на колени с мольбой о пощаде!

Офицеры одобрительно затопали, и Макрон снова пихнул Катона в бок.

– Видал? Вот так-то. Нет, что ни говори, а Лонгин полководец что надо!

Катон нахмурился.

– Ты, наверное, забыл, для чего нас изначально направили на восток? – Он понизил голос. – Этот человек замышлял против императора.

– Мы так и не нашли тому доказательств.

– Верно, не нашли, – согласился Катон. – Решающих. Но мы знаем, что он затевал. Нам известна суть этого человека, Макрон. Я ему не верю. И тебе следовало бы в нем усомниться.

Макрон, взвешивая сказанное, потер себе подбородок исцарапанными костяшками пальцев.

– А может, это для него шанс искупить вину?

– Или же попытка обзавестись репутацией, затем влиянием, затем достаточной властью и наконец противопоставить себя императору. При любом из раскладов нам нужно быть с ним настороже. Если в этой войне он будет действовать безрассудно, то мы в большой опасности. – Катон с легким прищуром оглядел в зале других офицеров. – То есть мы все. Нужно, чтобы на парфян нас вел полководец-воин, а не заносчивый политикан. Кроме того, эта кампания дает ему роскошную возможность избавиться от нас с тобой. Помяни мое слово. Нам нужно быть начеку.

– Справедливо, – глубокомысленно кивнул Макрон.

Лонгин на возвышении снова призвал к тишине.

– Я разослал приказы Третьему и Шестому легионам срочно прибыть в наше расположение. Как только армия соберется воедино, мы двинемся на восток и сокрушим парфян. А до этих пор, соратники мои, мы должны готовить своих людей к войне. Пусть каждый офицер позаботится о полной готовности своего снаряжения, отзовет всех солдат из отпусков и выполнит все необходимые по артикулу предписания. Я намерен, как только армия достигнет необходимой готовности, немедленно сняться с лагеря. Все свои приказы по предстоящему походу вы получите в ближайшие несколько дней. На этом я заканчиваю… Пройдут годы, и когда мы уже состаримся, люди в торжестве и удивлении посмотрят на нас и скажут: «Посмотрите, вот они, те герои, что сокрушили старейшего и злейшего врага Рима!» И если мы одержим победу – точнее, когда мы одержим победу, ибо так оно и произойдет, – то это будет не просто победа. Это будет больше чем победа. Через деяния наши мы обретем бессмертие, ибо чего более может желать истинный римлянин? – Лонгин вынул меч и вскинул его высоко над головой. – За Рим и нашу победу!

Всюду вокруг офицеры вскидывали кулаки, с ревом подхватывая победный клич. Макрон, вскользь глянув на Катона, влился в общий ор и теперь с упоением надрывал глотку. Катон со вздохом тоже стал нехотя открывать рот, больше для виду. Уже не в первый раз, несмотря на выстраданное восприятие себя как солдата, он чувствовал себя далеким от службистского рвения остальных офицеров. А на возвышении этим угаром боевитости вовсю упивался Кассий Лонгин; обращаясь попеременно то к одной, то к другой части собрания, он картинно вскидывал в воздух свой меч. Наконец он сунул его в ножны и сошел с подиума, а вместо него туда поднялся старший центурион Десятого легиона и, стукнув витым церемониальным жезлом по известняковой плите, рявкнул:

– Разойдись!

Офицеры развернулись и зашаркали к дверям, оживленно беседуя о видах на предстоящую кампанию. Этот был по сути первый поход для многих, кто был из разных мест переведен служить сюда, в сирийскую провинцию. Хрупкое равновесие сил, существовавшее между Парфией и Римом со времен первого императора Августа, теперь перестало существовать. Долгая игра дипломатических ходов и ухищрений, осуществлявшаяся агентами двух империй, пошла прахом, и отныне конфликт решало столкновение двух великих армий.

– Префект Макрон! Центурион Катон!

От резкого, эхом отскочившего от стен оклика Катон невольно вздрогнул; вместе с Макроном они обернулись на старшего центуриона, который таращился им вслед.

– Задержитесь!

– О боги, – буркнул Макрон под любопытными взглядами ближних офицеров, – ну что там еще?

Катон пожал плечами и взялся протискиваться к подиуму против встречного течения покидающей залу толпы. От него не укрылось, как с возвышения на них с Макроном выжидательно поглядывают проконсул и легат Амаций.

– Все, ты можешь идти, – кивком отпустил Лонгин старшего центуриона, когда Катон и Макрон остановились рядом, а залу покинули последние офицеры.

– Слушаю, проконсул!

Центурион бойко отсалютовал, развернулся и, звонко печатая по плитам шаг шипованными подошвами, удалился вслед за остальными. Гулко хлопнули наружные двери, и тогда Лонгин обернулся к Макрону с Катоном.

– Насколько помнится, у нас перед выходом в поход остался еще один недорешенный вопрос, касательно судьбы легионера Криспа. Так вот, я с ней определился.

Подчиненные все втроем напряженно уставились на своего начальника, который между тем продолжал:

– Ввиду тяжести содеянного, а также крайней необходимости сохранить в данных обстоятельствах дисциплину, я решил, что Крисп должен быть казнен.

– Нет! – воскликнул Амаций. – Проконсул, я протестую. Вы подали мне надежду, что ему сохранят жизнь.

– Я ничего такого не говорил, – с упрямым наклоном головы сказал Лонгин. – С чего вы решили?

Амаций стиснутыми зубами втянул воздух.

– Но, проконсул… вы подразумевали. Как бы намеком.

– Намек еще не доказательство, – Лонгин со значением задержал взгляд на Макроне с Катоном, после чего продолжил: – Криспа забьют насмерть люди из его центурии, перед строем Второй Иллирийской. Завтра на рассвете. Вы, легат, доведите это известие до арестованного и удостоверьтесь, чтобы до исполнения приговора он был надежно заточен. Я слышал, прежде бывали случаи, когда осужденные бежали из-под стражи. Так вот, если вдруг скроется от правосудия Крисп, его место займут те, кто его охранял. Убедитесь в том, что караульщики правильно вас поняли. Я ясно выражаюсь?

Амаций проглотил свой гнев и с горечью обратился к Макрону.

– Представляю, какой восторг эта новость вызывает у вас.

Макрон, отвечая взглядом на взгляд, после секундной паузы сказал:

– Если вы это представляете, легат, то тогда, боюсь, вы никогда не поймете людей, которыми командуете.

Амаций еще раз сверкнул на Макрона взглядом, вслед за чем, расправив плечи, повернулся к Лонгину:

– Будут ли еще указания, проконсул?

– Это все. Товарищам Криспа завтра с первым светом быть на плацу у лагеря. Одеты в одни туники, вооружены палками.

– Слушаю.

Голос Амация звучал подавленно, и можно понять почему. Заносчивые легионеры будут унижены тем, что появятся перед ауксилиариями Второй Иллирийской – этими вспомогателями – без оружия и доспехов. Это делалось вполне намеренно. Армейская дисциплина вменяла, чтобы товарищи осужденного разделяли его стыд и от этого горели жаждой выместить на нем свое унижение. Поскольку уводить их из расположения Десятого, а затем присутствовать на казни надлежало Амацию, то толику их стыда, получается, нес на себе и он, а отсюда, понятно, углями тлеющая в глазах ненависть, с которой легат полоснул взглядом Макрона с Катоном, прежде чем грохнуть на выходе дверью.

С минуту висело молчание, после чего Макрон в знак признательности преклонил перед Кассием Лонгином голову.

– Благодарю, проконсул. Это было верное решение.

– В ваших словах я не нуждаюсь, – бросил Лонгин.

– Прошу простить. Но все равно спасибо. – Макрон помолчал. – Что-нибудь… еще?

– Больше ничего. Просто позаботьтесь, чтобы в будущем этого больше не повторилось. Вы вдвоем мне уже изрядно надоели своим вмешательством в мои дела здесь, в Сирии. Если б не парфяне, я бы уже от вас избавился. Вы бы сейчас уже давно ехали обратно в Рим, очно отчитываться перед тем змеем Нарциссом. Ну а пока… Мне нужен каждый меч, который я только смогу выставить против парфян. Победа моя была бы неоспорима, располагай я теми подкреплениями, которые запрашивал. Но у меня против них всего три легиона да горстка вспомогательных частей. Расклад незавидный. – Лонгин холодно улыбнулся. – Тем больше будет славы, если я преуспею. Ну а если нет, то для меня будет небольшим утешением сознавать, что вместе со мной примете смерть и вы оба.

Интересно, откуда такой перепад настроения от еще недавнего победного ухарства в обращении к офицерству. И тут Катон понял: все это многолетняя выучка римской аристократии – безукоризненно сыгранный спектакль с целью захвата публики, несмотря на собственные сомнения в деле, которое желаешь возложить на алтарь. Таков и Лонгин: ишь какой велеречивый. Пожалуй, лишь одного Катона не захлестнуло волной его риторики. Макрон и тот, даром что в курсе насчет политической двойственности проконсула, но все же минутно пошел на поводу у пресловутой «силы и чести».

– А теперь оставьте меня, – скомандовал Лонгин. – Ступайте и займитесь подготовкой экзекуции.

Он вяло махнул на дверь. Макрон с Катоном встали навытяжку, отсалютовали и, дружно развернувшись, зашагали в ногу, оставляя римского проконсула Сирии одиноко восседать в опустевшем триклинии[13]13
  Триклиний – пиршественный зал.


[Закрыть], приспособленном под публичные мероприятия.

В сероватом предрассветном сумраке люди Второй Иллирийской тревожно вскидывались в своих палатках под окриками оптионов и центурионов. Меж палаточными рядами взад-вперед размашисто шагали офицеры, откидывая полы и грубо подгоняя разбуженных. Торопливо натягивая туники и кольчуги, шнуруя калиги, солдаты выбирались на предутреннюю прохладу, где нахлобучивали шлемы с кожаным исподом и застегивали нащечники. В последнюю очередь они подхватывали щиты и копья, после чего занимали место перед палатками в построении центурий. Кавалерийские турмы с более длинными мечами и копьями выстраивались с флангов. Для участия в ритуале экзекуции кони были им не нужны, а потому животные оставались в общей коновязи, мирно жуя из торб ячмень, поданный конюшими сразу с подъемом.

Макрон, а чуть позади него Катон шли вдоль строя, оглядывая своих людей. Казнь Криспа должна была смотреться достаточно парадно. Легионер хотя и был приговорен к смерти как убийца, но все равно оставался солдатом, и даже при смерти ему полагались определенные почести. Даром что человек, которого он убил, был одним из их товарищей, Вторая Иллирийская отдавала Криспу честь как собрату, переходящему из этого мира в мир теней. Каждый из стоящих в строю поработал над тем, чтобы иметь подобающий вид: все шлемы накануне надраены; блестят и шишаки на щитах, и узорчатые пряжки на ножнах. Своих воинов Макрон оглядывал с взыскательной гордостью. Нет и не надо лучшего подразделения, чем то, которым он командует сейчас; ничем не уступит оно легиону (мнение, которое он с ворчливой приязненностью держал при себе). Хотя на людях он бы такого, понятно, не произнес. Кровь, пролитая им во Втором легионе, товарищи, потерянные за годы, – все это вытравило на сердце святую любовь к «орлам», которой Макрон оставался верен.

Обойдя весь строй, Макрон обернулся к Катону как к офицеру, ответственному за построение людей на смотру, а также за многочисленные нюансы лагерного управления.

– Превосходный строй, центурион! – поставленным командирским голосом одобрил Макрон – громогласно, чтобы было слышно по всей когорте. – Преторианская гвардия и та едва ли смотрелась бы лучше!

Казалось бы, не более чем дежурная похвала для поднятия духа (в момент своего рева Макрон подмигнул Катону). Но как известно, даже такой поверхностный отзыв оказывает свое благостное действие, и после него люди на протяжении дня чувствуют себя приподнято (по крайней мере, до проведения казни, невесело подумалось Катону). Смысл наказания он вполне понимал, но все равно некая его часть испытывала сильнейшую неприязнь при мысли, что человека подвергнут жестокой смерти. В отличие от Макрона, Катон не очень жаловал кровавые игрища, которые амбициозные властолюбцы устраивали в каждом, большом и малом, городе империи. Если человеку суждено умереть, то пусть уж он расстанется с жизнью при осуществлении какой-нибудь цели. Пускай бы и Крисп стоял в переднем ряду под натиском парфян. Так он, по крайней мере, мог бы умереть лицом к врагу, с мечом в руках, за честь Рима и собственное свое искупление в глазах товарищей.

Катон, по глазам уяснив намек Макрона, набрал в грудь воздуха и прокричал:

– Да, префект! Ни у кого нет сомнения, что Вторая Иллирийская – лучшая когорта на службе у императора! А ну-ка, – обратился он к солдатам, – гряньте об этом так, чтоб было слышно!

Строй издал оглушительный рев и загрохотал по своим щитам копьями – пару секунд, не дольше, – после чего так же дружно смолк. Внезапная тишина заставила Макрона от удовольствия крякнуть.

– Ах молодцы, центурион! До чего же люто! Уж не знаю, как поведут себя парфяне, а я от этого рева точно обделался!

Катон и многие в строю непроизвольно заулыбались. Затем Макрон поднял свой витой жезл, снова привлекая к себе внимание.

– Центурион, вывести когорту!

– Слушаю! – Катон сделал еще один глубокий вдох: – Вторая Иллирийская, напра-во!

Десять центурий пехоты и состав кавалерийской алы подняли копья на плечи и сделали поворот на месте. Макрон с Катоном подошли и заняли во главе колонны свои места, перед сигнумом когорты и двумя буцинаторами с их изогнутыми медными инструментами. Секунду помедлив, Макрон отдал приказ:

– Вперед!

С ритмичным похрустыванием шипованных калиг когорта замаршировала к лагерным воротам и дальше, в сторону плаца. В дальнем его конце располагался участок, предназначенный для экзекуции: двойная череда столбов в шести локтях[14]14
  Около 2,5 м. Локоть в Риме равнялся 44,4 см.


[Закрыть] друг от друга, с дорожкой между ними. Макрон провел иллирийцев по пыльному плацу и скомандовал остановиться.

– Центурион Катон, выстроить людей по трем сторонам участка.

– Слушаю!

Катон отсалютовал и направился выполнять указание. Макрон занял место в торце, со стороны, не занятой когортой. Как раз когда П-образное построение вокруг места казни было завершено, стало видно, как из лагеря выходит небольшая колонна людей в красных туниках и направляется в сторону плаца. Посередине колонны между двумя караульными влачилась согбенная фигура в кандалах. Остальная колонна несла на плечах толстые деревянные балясины со склада. Позади процессии ехали верхом проконсул и легат Десятого. С их приближением Макрон скомандовал когорте встать навытяжку, а когда Лонгин остановил коня, то взять на караул. Амаций проследил, чтобы его легионеры встали на местах – по одному у каждого столба, – в то время как Криспа отвели в конец площадки. Когда все заняли места, над плацем повисла тишина, в которой Лонгин воздел руку.

– Властью, данной мне императором, сенатом и римским народом, утверждаю смертный приговор, вынесенный Криспу. Есть ли у осужденного какое-нибудь последнее слово, прежде чем приговор будет приведен в исполнение?

Он обернулся к Криспу. Легионер лишь тяжело, с присвистом дышал и, трясясь в кромешном ужасе, смотрел на два ряда своих товарищей. Но вот слова проконсула просочились через его страх, и он умоляюще воззрился на Лонгина.

– Господин проконсул, молю! Пощадите меня, это была случайность! Клянусь богами! – Ноги под ним подогнулись, и он рухнул в пыль. – Сохраните мне жизнь!

Лонгин бесстрастно кивнул Амацию:

– Приступайте.

– Встать! – процедил легат, подходя к Криспу.

Отведя глаза от проконсула, тот бросился в ноги своему легату.

– Господин легат, проявите жалость! Я хороший солдат! Вы знаете мой послужной список. Пощадите меня! Вы не можете так поступить!

– Встань! – выкрикнул Амаций. – Или из-за страха ты потерял и стыд? Неужто так, по-твоему, легионер Десятого должен встречать смерть? Поднимись. – С сердитым взмахом ноги он пнул осужденного в ребра.

– А-а! – простонал Крисп, хватаясь за бок. Амаций за руку грубо вздернул его на ноги и протащил в конец площадки, где его ждали товарищи, твердо сжимая в руках дубье. Над плацем возникла короткая пауза, нарушал которую лишь тихий скулеж Криспа. Затем Лонгин, кашлянув, взмахнул рукой:

– Исполнять приговор!

Толкнув Криспа вперед, легат угрожающе вынул меч. Легионер врылся пятками и пробовал пятиться, но получил от Амация злой укол в спину. Крисп с визгом замер: впереди две линии его товарищей принялись размахивать дубинами.

За всеми этими процедурами Катон наблюдал с тошнотным чувством.

– А есть шанс, – шепотом спросил он у Макрона, – что к тому концу он все-таки проберется?

– Шанс есть всегда, – лаконично ответил друг.

– А ты видел, чтобы кому-нибудь это удавалось?

– Нет.

Амаций изготовил меч для еще одного укола, а Крисп, оглядываясь через плечо, заверещал.

– Пошел вперед! – гневно крикнул Амаций. – Ты уже и так осрамил нас хуже некуда.

На Криспа, видимо, нашел дух куража и противостояния: он внезапно метнулся вперед, по роковой дорожке между столбами. На бегу он низко пригибался, от чего удары первых двух экзекуторов просвистели мимо; то же самое и со второй парой. Но уже в третьей один легионер успел вскользь ударить осужденного по плечу. Криспа шатнуло вбок, прямо на дубину следующего, которая наотмашь хряснула по его бедру. Крисп вскрикнул от боли, но тем не менее прорвался к следующей паре. Там первый рубанул его по предплечью, а второй резко ударил по ребрам, заставив Криспа болезненно ахнуть. Теперь он уже не бежал, а ковылял под градом ударов, оставив за собой не больше четверти пути. Очередной удар, пониже других, разбил ему голень, и Крисп с воплем повалился наземь. Близстоящий легионер с размаха сокрушил ему челюсть. На песок брызнули кровь и зубы, и Крисп, свернувшись на боку клубком, укрыл ушибленную голову руками. Ближние легионеры поглядели сначала на него, затем вопросительно на своего легата.

– Кончайте его! – Амаций властно уставил вниз большой палец. – Кончайте!

Легионеры сомкнулись вокруг поверженного; с расстояния было видно, как в бешеном граде ударов взлетают и падают дубины. Вместе с тем как балясины, уже обагренные, безжалостно месили Криспа, в воздух взметались кровавые брызги. Хорошо хоть, что спустя первые несколько секунд забиваемый уже перестал издавать звуки. Амаций позволял своим людям длить экзекуцию, казалось, целую вечность. Все это время остальные свидетели стояли и взирали в бесстрастном молчании.

Наконец Амаций велел казнь прекратить, и заляпанные кровью легионеры, отдуваясь, расступились. На сыром, в лужицах крови песке лежало едва узнаваемое нечто, что когда-то было человеком. Все его конечности были переломаны, а череп разбит в серо-лиловую кашу из мозгов и осколков кости. Катон сглотнул комок из желчи и предпочел отвернуться от этого зрелища, глядя вверх через плац. Там его взгляд ухватил какое-то отдаленное движение; прищурившись, Катон увидел верхового, скачущего из-за угла крепости прямиком к плацу и месту казни, где сейчас стояла Вторая Иллирийская. При стуке копыт офицеры и солдаты, будто очнувшись, стали оборачиваться в сторону всадника.

– Что-то стряслось, – пробормотал Макрон при виде грязной повязки на голове скачущего.

Тем временем всадник подлетел и в снопе грязи с гравием поднял, осаживая, коня на дыбы. Салютнув, он тотчас полез под тунику, что-то там нащупывая.

– Кто ты, Аид тебя возьми? – сердито осведомился Лонгин.

– Трибун Гай Кариний, – всадник облизнул пересохшие губы, – послан от Шестого легиона. Скачу от самой Пальмиры. – Наконец он нашарил то, что искал под туникой – вощеную дощечку, – и на отлете протянул ее проконсулу. – Сообщение от Луция Семпрония, посланника в Пальмире.

Лонгин взял дощечку.

– Что, собственно, случилось? – посмотрел он на гонца.

Всадник мучительно сглотнул, все еще не до конца отдышавшись.

– В Пальмире мятеж, проконсул. Парфянские приспешники. Хотят низложить правителя и разорвать договор с Римом.