Текст книги "До Библии. Общая предыстория греческой и еврейской культуры"

Поскольку эпос о Гильгамеше был крупным и самым влиятельным литературным шедевром добиблейской и догомеровской древности, мы без дальнейших церемоний охарактеризуем этот эпос и отметим некоторые из его многих воздействий на восточносредиземноморскую литературу.

Вавилонское название эпоса – «Тот, который видел все» – относится к герою Гильгамешу, который пережил все и обрел мудрость, который «прошел длинный путь и утомился».

Название «Тот, который видел все» было бы уместно как для эпоса об Одиссее, так и для Гильгамеша. Одиссей, как и Гильгамеш, путешествовал в дальние страны и утомился, став в ходе странствий опытнее и мудрее.

Эпос о Гильгамеше и об Одиссее подробно рассказывает об эпизодических странствиях героического владыки города, возвращающегося nóstos, или к себе домой. Частичная зависимость «Одиссея» от эпоса о Гильгамеше явно просматривается из согласованности в количестве конкретных эпизодов, не просто из общей, всеохватывающей схемы, по которой построены обе поэмы.

Гильгамеш был царем бесподобного города Урук, которым он правил не только с гордостью, но и тиранически. Подобно Ахиллесу и Гераклу, Гильгамеш был смешанного божественного и человеческого происхождения. Как богиня Фетида родила Ахиллеса, так и богиня Нинсун родила Гильгамеша. Эти герои-люди, рожденные богинями, хорошо известны, но по какой-то странной причине подобное не приходило в голову библейским богословам.

Из-за тирании Гильгамеша народ Урука взывал к богам о помощи. Боги приказали богине Аруру сотворить существо, которое отвлекло бы Гильгамеша от притеснения своего народа. Поэтому она «отщипнула кусок глины, разровняла его и «вылепила из него героя Энкиду» – могучего, с телом покрытым шерстью и с длинными, «как у женщины», волосами на голове.

Идея сотворения из глины широко распространена. Египетское искусство часто изображает бога Хнума лепящим человека, как скульптор делает фигурку из глины.

Длинные волосы Энкиду появляются на некоторых цилиндрических печатях, подтверждая его идентификацию в месопотамском изобразительном искусстве. Акцент на длинные волосы здесь следует сравнить с минойскими изображениями мужчин. Во время «героического века» Израиля со времени патриархов через правление Давида наблюдается такой же акцент на волосатости героев мужского рода. Могучий Исав был рожден «красный, весь как кожа (шкура. – Ред.) косматый» (Быт., 25: 25) – два верных признака, что ему было суждено стать сильным человеком. Сила Самсона зависела от его семи кос на голове – подгонка под микенский стиль его филистимлянской среды. Последняя ссылка Ветхого Завета на длинные волосы героев относится к царствованию Давида, для сына которого Авессалома длинные волосы оказались роковыми – «запутался волосами своими в ветвях дуба, и повис между небом и землею, а мул, бывший под ним, убежал (2 Цар., 18: 9). Есть и другие ссылки на волосы еврейских героев, но все они относятся к «героическому веку» и резко обрываются после царствования Давида. Та же отличительная черта имеется и в гомеровском эпосе, в частности в эпитете «кудреглавые данаи» (2: 65).

Энкиду жил с дикими животными, как друг, как с равными себе, защищая их от охотников. Чтобы оторвать его диких животных и очеловечить, чтобы он мог встретиться с Гильгамешем в Уруке лицом к лицу, отец одного охотника (которому Энкиду очень вредил, ломая ловушки, засыпая ловчие ямы и уводя зверей) надоумил своего сына пойти к Гильгамешу и посоветовать ему приказать послать блудницу по имени Шамхат с целью перевоспитать Энкиду и изменить его образ жизни. И в один из дней, когда Энкиду подошел к артезианскому колодцу вместе с животными, в засаде его поджидали посланные Гильгамешем охотник и Шамхат. Охотник сказал:

 
«Вот он, Шамхат! Раскрой свое лоно,
Свой срам обнажи, красы твои да постигнет!»
Раскрыла Шамхат груди, свой срам обнажила,
Распахнула одежду, и лег он сверху,
Наслажденье дала ему, дело женщин,
И к ней он прильнул желанием страстным.
Шесть дней миновало, семь дней миновало —
Неустанно Энкиду познавал блудницу,
Когда же насытился лаской,
К зверью своему обратил лицо он.
Увидев Энкиду, убежали газели,
Степное зверье избегало его тела.
Вскочил Энкиду – ослабели мышцы,
Остановились ноги, – и ушли его звери.
Смирился Энкиду, – ему, как прежде, не бегать!
Но стал он умней, разуменьем глубже,
Вернулся и сел у ног блудницы,
Блуднице в лицо он смотрит,
И что ему скажет блудница, – его слушают уши.
Блудница ему вещает, Энкиду:
«Ты красив, Энкиду, ты богу подобен, —
Зачем со зверьем в степи ты бродишь?
Давай введу тебя в Урук огражденный,
К светлому дому, жилищу Ану,
Где Гильгамеш совершенен силой
И, словно, тур, кажет мощь свою людям»[17]17
  Здесь и далее перевод И. Дьяконова.


[Закрыть].
 

Весь в нетерпении и полный самоуверенности, Энкиду готов идти в Урук и даже соперничать там с могучим Гильгамешем, но Шамхат, перед тем как им направиться в город, напоминает Энкиду об исключительной силе Гильгамеша.

Тем временем Гильгамеш узнал во сне о прибытии Энкиду. В своем сне Гильгамеш рассказывает матери, что не может поднять «его» или отодвинуть, хотя он и «прилепился к нему, как к жене». Нинсун истолковывает значение сна: «Тот, что явился, как небесные звезды, что упал на тебя, словно камень с неба… я же его сравняла с тобою – сильный придет сотоварищ, спаситель друга, во всей стране рука его могуча, как из камня небес, крепки его руки, – ты полюбишь его, как к жене прильнешь ты, он будет другом, тебя не покинет – сну твоему таково толкованье». Тогда Гильгамеш говорит, что далее во сне он видел, что «в огражденном Уруке топор упал, а кругом толпились: край Урука к нему поднялся, против него весь край собрался, народ к нему толпою теснится, – полюбил я его, как к жене прилепился, и к ногам твоим его принес я, ты же его сравняла со мною». И снова Нинсун, мать Гильгамеша, толкует его сон: «В том топоре ты видел человека, ты его полюбишь, как к жене прильнешь ты, я же его сравняю с тобою – сильный, я сказала, придет сотоварищ, спаситель друга…» Подобные вещие сны типичны для древних документов Ближнего Востока. Сны Иосифа, где члены его семьи вначале представлены снопами, а потом в виде небесных светил; и сны фараона, где тучные и тощие коровы толковались как годы (затем годы символизировались колосьями) (Быт., 41: 1–7) – это все знакомые примеры двойственных снов. Через всю древность сны рассматривались как божественные послания, которые, если их правильно истолковать, раскрывали божественные планы и течение будущих событий.

Тема братства проходит сквозь весь древний ближневосточный (а также индоевропейский. – Ред.) эпос. Глубокая привязанность, существовавшая между Гильгамешем и Энкиду, имеет параллели с дружбой Ахиллеса и Патрокла или отношениями между Давидом и Ионафа-ном. (В таких банальных темах важен не сам предмет обсуждения, а его включение в эпический репертуар, являющийся высокоизбирательным.)

В Уруке Гильгамеш и Энкиду схватились друг с другом в схватке и произвели друг на друга такое впечатление, что между ними завязалась дружба, целью которой стало изгнание зла с лица земли. Поскольку зло представлялось в облике драконов, то у героев было полным-полно работы, и Гильгамеш отвлекся от своих жестких методов руководства в отношении подвластного народа.

Первый подвиг двух друзей-героев ознаменовался ликвидацией злого дракона Хумбабы. Энкиду пытается отговорить Гильгамеша от опасного поединка, но Гильгамеш твердо намерен вступить в бой, возражая, что всем людям суждено умереть и для него будет достаточно оставить после себя имя, освященное мужеством, а какой-нибудь ребенок будет носить это имя после него:

 
Кто, мой друг, вознесся на небо?
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,
Что б он ни сделал – все ветер.
Ты и сейчас боишься смерти,
Где ж она, сила твоей отваги?
Я пойду перед тобою,
А ты кричи мне: «Иди, не бойся!»
Если паду я – оставлю имя:
«Гильгамеш принял бой со свирепым Хумбабой!»
Но родился в моем доме ребенок, —
К тебе подбежал: «Скажи мне, все ты знаешь:
[…]
Что совершил мой отец и друг твой?»
Ты ему откроешь мою славную долю!
 

Это также стандарт героя у Гомера. Ахиллес, Гектор, Одиссей – все желают (или, по крайней мере, восхищаются ею) геройской смерти, которая принесет им вечную славу. Также интересно отметить, что греческий эпос включает в себя традицию, что у каждого из героев есть сын, чтобы продолжать дело после них. Несмотря на то что евреи делают основной акцент на долгую жизнь, успех и богатое потомство как благо, отведенное на долю хороших людей (даже в «героический век»), тем не менее кое-что сближает еврейские стандарты мужского поведения с эпосом о Гильгамеше, и особенно произведениями Гомера. Так, например, погребальная песнь Давида в 2 Царств, 1 оплакивает Саула и его сыновей (особенно Ионафана – близкого друга Давида), которые пали в расцвете лет во время битвы при Гелвуе (во время бегства от филистимлян. Саул бросился на свое копье, остальных филистимляне «догнали и убили»).

Оружейники выковали для Гильгамеша и Энкиду тяжелое и дорогое оружие, и Гильгамеш объявил старейшинам Урука о своем намерении отправиться в кедровый лес, где жил Хумбаба, срубить кедр Хумбабы и победить чудовище, похваляясь при этом:

 
Вечное имя себе создам я!
 

Старейшины урука, однако, изо всех сил старались отговорить его:

 
Ты юн, Гильгамеш, и следуешь сердцу,
Сам ты не ведаешь, что совершаешь!
Мы слыхали, чудовищен образ Хумбабы, —
Кто отразит его оружие?
Рвы там на поприще есть вкруг леса, —
Кто же проникнет в середину леса?
Хумбаба – ураган его голос,
Уста его пламя, смерть – дыханье!
Зачем пожелал ты свершать такое?
Неравен бой в жилище Хумбабы!
 

Но Гильгамеш решил идти и убить Хумбабу. И старейшины говорят: «Пусть идет с тобой богиня, пусть хранит тебя бог твой, пусть ведет тебя дорогой благополучной, пусть возвратит тебя к пристани Урука!» Далее герои направляются к Нинсун, матери Гильгамеша, за ее молитвами и благословением. Она поднялась на крышу и совершила жертвоприношения (воскуренье и мучная жертва), подняла руки к небу, говоря:

 
Зачем ты мне дал в сыновья Гильгамеша
И вложил ему в грудь беспокойное сердце?
Теперь ты коснулся его, и пойдет он
Дальней дорогой, туда, где Хумбаба,
В бою неведомом будет сражаться,
Путем неведомым будет ехать,
Пока он ходит и назад не вернулся,
Пока не достигнет кедрового леса,
Пока не сражен им свирепый Хумбаба
И все, что есть злого, что ты ненавидишь, не изгнал он
Из мира, – в день, когда ты ему знаменье явишь…
 

Этот пассаж представляет интерес во многих отношениях. Божественная мать, беспокоящаяся за своего неугомонного сына, предвосхищает тревогу Фетиды за своего сына Ахиллеса. Как и Нинсун, Фетида также взывает к великому богу (в данном случае Зевсу) с просьбой помочь своему смертному сыну. Ритуал, совершаемый Нинсун на крыше, отмечен также в критском эпосе из Угарита, который также предполагает жертвоприношения на крыше и воздевает руки к небесам. Но эпос о Гильгамеше также обнаруживает заметное различие между этим древним ближневосточным эпосом и более поздней традицией, возникшей в результате индоевропейского воздействия. Героическая доблесть изображается с точки зрения победы над драконами зла. Здесь нет той доблести в сражении ради освобождения прекрасной героини, какую мы находим в критском эпосе из Угарита, в Илиаде и в обоих великих индийских эпосах (добавим, в русских сказках, в германском эпосе. – Ред.). Тема романтической любви, зависящая от значимости отдельно взятой женщины, вероятно, является индоевропейской инновацией в ближневосточной литературе. Во всяком случае, она отсутствует в ранней египетской и ранней месопотамской литературе.

Герои пробились к Хумбабе и убили его, хотя тот умолял пощадить его.

После этого Гильгамеш помылся и облачился в красивые одежды. И на красоту Гильгамеша обратила внимание богиня Иштар (семитизированная шумерская Инанна) и предложила ему свою руку в знак согласия выйти замуж:

 
Он умыл свое тело, все оружье блестело,
Со лба на спину власы он закинул,
С грязным разлучился, чистым он облачился.
Как накинул он плащ и стан подпоясал,
Как венчал Гильгамеш себя тиарой, —
На красоту Гильгамеша подняла очи государыня Иштар:
«Давай, Гильгамеш, будь мне супругом,
Зрелость свою подари мне!
Ты будешь мне мужем, я буду женою!»
 

Предложение брака со стороны богини какому-то смертному весьма примечательно. Для смертного отвергнуть это предложение, как поступил Гильгамеш, делает этот случай еще более достойным сказания о подвигах героя. Весьма интересно, что эта тема снова возникает и в греческом эпосе, ибо Одиссей отклоняет предложение, сделанное ему Калипсо. (Однако статус Калипсо в иерархии богов (всего лишь нимфа) несравним с таковым Иштар (семитизированная шумерская Инанна), которая была богиней плодородия, плотской любви, войны и распри, олицетворением планеты Венера. – Ред.) Гильгамеш отказывается от предложения Иштар, риторически вопрошая ее: «Кого из мужей любила ты вечно?» Затем он напоминает ей ее отвратительную историю супружеских отношений:

 
Супругу юности твоей, Думузи,
Из года в год ты судила рыданья.
Птичку-пастушка еще ты любила —
Ты его ударила – крылья сломала;
Он живет среди лесов и кричит: «Мои крылья!»
И льва ты любила, совершенного силой, —
Семь и семь ему ты вырыла ловушек.
И коня ты любила, славного в битве, —
Кнут, узду и плеть ты ему судила,
Семь поприщ скакать ты ему судила,
Мутное пить ты ему судила,
Его матери, Силили, ты судила рыданья.
И еще ты любила пастуха-козопаса,
Что тебе постоянно носил зольные хлебцы,
Каждый день сосунков тебе резал;
Ты его ударила, превратила в волка, —
Гоняют его свои же подпаски,
И собаки его за ляжки кусают.
Ишуллану, садовника отца, ты любила,
Что тебе постоянно носил фиников гроздья,
Каждый день тебе стол украшая, —
Подняла ты очи, к нему подошла ты:
«О мой Ишуланну, твоей зрелости вкусим,
И, рукой обнажаясь, коснись нашего лона!»
Ишуланну тебе отвечает: «Чего ты от меня пожелала?
Чего мать не пекла моя, того не едал я, —
Как же буду есть хлеб прегрешенья и скверны?
Будет ли рогожа мне от стужи укрытьем?»
Ты же, услышав эти речи,
Ты его ударила, в паука превратила,
Поселила его среди тяжкой работы, —
Из паутины не вылезть, не спуститься на пол.
 

Гильгамеш отверг богиню со следующими словами:

 
И со мной, полюбив, ты так же поступишь!»
 

Иштар разъярилась и поднялась на небо к своему отцу Ану, верховному богу неба: «Отец мой, Гильгамеш меня посрамляет, Гильгамеш перечислил мои прегрешенья, все мои прегрешенья, все мои скверны». Ану уста открыл и молчит, вещает ей, государыне Иштар: «Разве не ты оскорбила царя Гильгамеша, что Гильгамеш перечислил твои прегрешенья, все твои прегрешенья и все твои скверны?» Иштар просит отца создать Быка – могучее создание, быка, изображаемого с человеческой головой, – чтобы тот убил Гильгамеша. И лишь попробовал Ану возразить против такой просьбы Иштар, как она стала грозить ему: «Проложу я путь в глубину преисподней, подниму я мертвых, чтоб живых пожирали, станет меньше тогда живых, чем мертвых!»

Ану напомнил Иштар, что убийство героя принесет семилетний голод, но на это Иштар заверяет Ану, что сделала семилетний запас продовольствия для людей и кормов для скота. Упоминание, что продолжительная засуха и голод приведут к смерти героя, появляется, как мы увидим в главе 4, и в угаритской, и в библейской литературе. В угаритской литературе на страну, в которой Акат пал жертвой махинаций богини Анат, обрушилась кара в форме семи (или, по климату, восьми) лет засухи, охватывая тот же промежуток времени, что и в эпосе о Гильгамеше.

Заложение запасов для нейтрализации последствий семилетнего голода, конечно, знакомо из истории об Иосифе в Египте. Иосиф также предупредил семь лет голода тем, что сохранил необходимые запасы, чтобы население страны могло пережить эти временные трудности.

Битва между нашими двумя героями и Быком небесным интересна для истории единоборств с быками в рамках, очерченных выше. Энкиду схватил быка за рога, и после того, как герои убили его, они вырезали бычье сердце и принесли в жертву богу Шамашу.

Эта победа огорчила Иштар, которая пожаловалась на Гильгамеша, убившего Быка небесного. В ответ Энкиду «вырвал корень Быка, в лицо ей бросил»: вопиющее оскорбление, которое предопределило его судьбу. (Созвала Иштар любодеиц, блудниц и девок, корень быка оплакивать стали.) Подчеркивание подобного конкретного действия как чудовищного оскорбления также звучит в Одиссее (20: 299–301), где Ктесипп, «схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу, сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонивши голову вбок, избежал от удара, и страшной улыбкой стиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену». Подобное оскорбление было Одиссеем отомщено (22: 290–291).

Боги решают, что Энкиду должен расплатиться своей жизнью. Поэтому Энкиду проклинает различных зачинщиков, которые сыграли главную роль в отчуждении его от природы и в понуждении его вести такую жизнь, которая сейчас предопределила его судьбу. Свое последнее проклятие он посылает блуднице Шамхат – возлюбленной, которая очеловечила его и привела его в Урук («Пусть проход в твое лоно закроется гноем, пусть дар будет нищ за раскрытое лоно» и т. д.). Но Шамаш возражает Энкиду, заявляя, что Шамхат сделала из него героя и что немалая честь в том, чтобы жить и умереть героем:

 
Зачем, Энкиду, блудницу Шамхат ты проклял,
Что кормила тебя хлебом, достойным бога,
Питьем поила, царя достойным,
Тебя великой одеждой одела
И в сотоварищи добрые дала тебе Гильгамеша?
Теперь же Гильгамеш, и друг и брат твой,
Уложит тебя на великом ложе,
На ложе почетном тебя уложит,
Поселит тебя слева в месте покоя;
Государи земли облобызают твои ноги,
Велит он оплакать тебя народу Урука,
Веселым людям скорбный обряд поручит,
А сам после тебя он рубище наденет,
Львиной шкурой облачится, бежит в пустыню.
 

Необходимость пройти оплакивание является почти повсеместной. Она фигурирует в текстах и изобразительном искусстве Древнего мира. В частности, оплакивание умершего героя его уцелевшим товарищем отмечается и в греческом, и в еврейском эпосе; Давид оплакивает своего друга Ионафана, а Ахиллес – Патрокла.

Еще одна параллель с греческой словесностью – хождение Гильгамеша в львиной шкуре, которое сравнивают с историей о том, как Геракл бродил в львиной шкуре.

Услышав упрек Шамаша, Энкиду отказывается от своего проклятия, которое он посылал Шамхат, и благословляет ее (на дальнейшие успехи в избранной ею сфере деятельности): «Давай, блудница, я иное назначу: пусть покинувший к тебе вернется, государи, цари и владыки пусть тебя полюбят, тебя увидевший пусть тебе изумится, герой для тебя пусть встряхнет кудрями, не задержит тебя страж, а тот пусть пояс развяжет, даст стеклянные блестки, лазурь и злато, кованые серьги пусть тебе подарит, – а за то ему ливнем зерно польется; в храм богов заклинатель пусть тебя приводит, для тебя пусть покинут мать семерых, супругу!»

Во сне перед Энкиду предстает зрелище Иркаллы – мрачного обиталища, где даже героям приходится проводить жуткую вечность – во многом схоже с греческим Аидом и еврейским Шеолом (преисподней):

 
Он ко мне прикоснулся, превратил меня в птаху,
Крылья, как птичьи, надел мне на плечи:
Взглянул и увел меня в дом мрака,
Жилище Иркаллы,
В дом, откуда вошедший никогда не выходит,
В путь, по которому не выйти обратно,
В дом, где живущие лишаются света,
Где их пища прах и еда их – глина,
А одеты как птицы – одеждою крыльев
И света не видят, но во тьме обитают,
А засовы и двери покрыты пылью!
 

Энкиду «вступил» в «Дом праха» – мрачное жилище мертвых, где живет Эрешкигаль, «земли царица», а «Бе́лет-це́ри, дева-писец земли, перед ней на коленях, таблицу судеб держит, пред нею читает». Когда Энкиду вошел, Белет-цери «подняла лицо, меня увидала:

 
Смерть уже взяла того человека!»
 

Смерть Энкиду наполняет Гильгамеша и печалью, и страхом. С одной стороны, он оплакивает своего друга, с другой стороны, он в ужасе от перспективы собственной смерти:

 
Гильгамеш об Энкиду, своем друге,
Горько плачет и бежит в пустыню:
«И я не так ли умру, как Энкиду?
Тоска в утробу мою проникла,
Смерти страшусь и бегу в пустыню.
Под власть Утнапишти, сына Убар-Тэту,
Путь я предпринял, иду поспешно.
Перевалов горных достигнув ночью,
Львов я видал, и бывало мне страшно…»
 

Утнапишти, герой Потопа, не только был спасен от наводнения, но и добыл себе бессмертие. Поэтому Гильгамеш решился отправиться к нему, чтобы выяснить, как смертный может избежать смерти. Дорога была опасной, но Гильгамеш решил дойти до конца, невзирая на опасности.

По пути к далекому обиталищу Утнапишти Гильгамеш доходит до горы Машу, где живут люди-скорпионы. Гибрид скорпиона и человека изображен на многих цилиндрических печатях. Увидев Гильгамеша,

 
Человек-скорпион жене своей крикнул:
«Тот, кто подходит к нам, – плоть богов – его тело!»
Человеку-скорпиону жена отвечает:
«На две трети он бог, на одну треть – человек он!»
 

И в этом состоит трагедия Гильгамеша, который жаждет бессмертия своей божественной частью, но должен умереть из-за той части своей, которая смертна.

Гильгамеш рассказывает человеку-скорпиону о своей цели – добраться до далекого Утнапишти, и узнает, что дорога эта длинна, опасна и покрыта мраком. «Никогда, Гильгамеш, не бывало дороги, не ходил никто еще ходом горным: на двенадцать поприщ простирается внутрь он: темнота густа, не видно света – при восходе солнца закрывают ворота, при заходе солнца открывают ворота…» Но в конце пути располагается светлая страна, полная невиданных диковинных деревьев, – «поспешил он, рощу из каменьев увидев: сердолик плоды приносит, гроздьями увешан, на вид приятен. Лазурит растет листвою – плодоносит тоже, на вид забавен».

По дороге Гильгамешу напоминают, что его миссия обречена на неудачу. Даже Шамаш, которому Гильгамеш так усердно служил, говорит герою, что поиски бессмертия бесполезны. Но Гильгамеш стремится вперед и по пути заходит к Сидури – «Сидури, хозяйка богов, что живет на обрыве у моря, живет она и брагой их угощает…».

 
Гильгамеш вещает хозяйке:
Энкиду, друг мой, которого так любил я,
С которым мы все труды делили, —
Его постигла судьба человека!
Шесть дней миновало, семь ночей миновало,
Пока в его нос не проникли черви?
Устрашился я смерти, не найти мне жизни!
. . . . . .. . . . . . .
Смерти, что страшусь я, пусть не увижу!
 

«Хозяйка богов» также пыталась отговорить его от погони за недостижимым, напомнив ему о существующем порядке вещей и о наслаждениях жизни, которые доступны смертным:

 
Гильгамеш! Куда ты стремишься?
Жизни, что ищешь, не найдешь ты!
Боги, когда создавали человека, —
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали.
Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,
Днем и ночью да будешь ты весел,
Праздник справляй ежедневно,
Днем и ночью играй и пляши ты!
Светлы будут твои одежды,
Волосы чисты, водой омывайся,
Гляди, как дитя твою руку держит,
Своими объятиями радуй подругу —
Только в этом дело человека!
 

Этот совет Сидури выражает одновременно характерные для Древнего Востока и покорность судьбе, и страсть к наслаждениям. Человек не мог жаждать вечной жизни в мире, где боги оставили эту возможность для себя самих. Поэтому человеку в утешение остается наслаждение земными радостями. Поиск наслаждений по меньшей мере реалистичен, а вот поиск вечной жизни противоречит порядку, установленному богами. Правда, Утнапишти была дарована божественность, но эта особенная благосклонность была дарована при уникальных обстоятельствах и не может быть распространена на всех остальных.

Однако Гильгамеш настаивал на том, чтобы Сидури указала ему дорогу к Утнапишти. Она поведала ему о том, насколько опасен этот путь, включая море – «воды смерти», через которые Уршанбби, корабельщик Утнапишти, может переправить Гильгамеша.

Ранее Сидури, услышав от Гильгамеша, что он убил Хумбабу, львов и Быка небесного, спросила его, почему же он так выглядит. («Почему твои щеки впали, голова поникла, печально сердце, лицо увяло, тоска в утробе твоей обитает, идущему дальним путем ты лицом подобен, жара и стужа лицо спалили, и марева ищешь, бежишь по пустыне?») Перечисление Гильгамешем его подвигов следует стилистически сравнивать с перечислением в угаритской литературе подвигов Анат (живодерских. – Ред.). Плохой внешний вид Гильгамеша и печаль на сердце предвосхищают состояние Одиссея после его приключений. Гильгамеш отвечает Сидури, говоря ей, что его вид вызван скорбью о друге, который умер. Вспомним, что, когда Одиссей не может спасти своих товарищей от смерти, это переживается героем очень тяжело.

Потом Уршанаби тоже спрашивает у Гильгамеша, почему он так выглядит, и в ответ также узнает, что причина – смерть Энкиду. Корабельщик соглашается перевезти Гильгамеша через море («воды смерти») к далекому Утнапишти. Гильгамеш помогает при переправе, сделав «сто двадцать шестов по пятнадцати сажен, осмолил, сделал лопасти…». Затем «Гильгамеш и Уршанаби шагнули в лодку, столкнули лодку на воду и на ней поплыли. Путь шести недель за три дня совершили, и вступил Уршанаби в воды смерти». Затем Гильгамеш по указанию Уршанаби использовал все 120 шестов, а затем, скинув одежду, использовал ее как парус.

Когда Гильгамеш увидел Утнапишти, он обнаружил, что герой Потопа так похож на него самого, что ожили надежды достичь такого же бессмертия:

 
Гильгамеш ему вещает, дальнему Утнапишти:
«Гляжу на тебя я, Утнапишт,
Не чуден ты ростом – таков, как и я, ты.
Не страшно мне с тобою сразиться;
Отдыхая, и ты на спину ложишься.
Скажи, как ты, выжив, в собранье богов был принят
и жизнь обрел в нем?»
 

Утнапишт стал рассказывать всю историю Потопа, чтобы показать Гильгамешу, что произошло уникальное стечение обстоятельств, которое никогда не повторится, когда боги собрались и даровали Утнапишти бессмертие. Сама история о Всемирном потопе представляет величайший интерес из-за того света, который она проливает на месопотамскую основу библейского сказания о Потопе. (Евреи использовали при написании этой части Библии (находясь в «вавилонском плену» в 586–539 гг. до н. э.) вавилонскую версию, в свою очередь, списанную до мелочей с шумерского сказания о Потопе. Только шумерский Зиусидра у семитов превратился в Утнапишти. – Ред.)

 
Утнапишти ему вещает, Гильгамешу:
«Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово
И тайну богов тебе расскажу я.
Шуриппак, город, который ты знаешь,
Что лежит на береге Евфрата, —
Этот город древен, близки к нему боги.
Богов великих потоп устроить склонило их сердце».
 

Утнапишти продолжает перечислять некоторых богов месопотамского пантеона, которые приняли это прискорбное решение. Но «светлоокий Эа», который клялся вместе со своими друзьями-богами, фактически помог человеку Утнапишти, раскрыв тайные планы богов. Он сделал это, не обращаясь к Утнапишти лично, но к хижине, в которой жил Утнапишти:

 
Хижина, хижина! Стенка, стенка!
Слушай, хижина, стенка, запомни!
Шуриппакиец, сын Убар-Туту,
Снеси жилище и построй корабль…
 

Стены хижины, построенной из тростника, можно было разобрать и использовать для строительства особого типа корабля. (Через несколько тысяч лет технологию постройки таких кораблей использовал в XX в. норвежец Тур Хейердал. – Ред.) Тростник, пригодный для постройки таких кораблей, имелся в Месопотамии (а также в Египте. – Ред.), но не в Палестине. Эа продолжает давать советы и обучать Утнапишти:

 
Покинь изобилье, заботься о жизни,
Богатство презри, спасай свою душу.
На свой корабль погрузи все живое.
Тот корабль, который ты построишь,
Очертаньем да будет четырехуголен, равны да будут
ширина с длиною…
 

Утнапишти заверил бога, что будет следовать его указаниям, но спросил, как это все держать в секрете от людей. Эа посоветовал ему сказать народу, что бог земли Эллиль враждебен к нему (что было близко к истине) и поэтому Утнапишти придется отправиться в море на корабле, который он строит. Эа также подсказал ему, как обмануть, сказав, что скоро хлынет сильнейший ливень. Народ поймет это как предзнаменование «хлебного дождя» (т. е. урожая), но фактически он принесет им несчастье. Такой обман со стороны богов и героев имеет параллели в еврейской и особенно греческой литературе, в частности в Одиссее (где не только Одиссей, но и его богиня-покровительница Афина весьма преуспели в обмане).

Корабль был построен «в пятеро суток». Утнапишти кормил и поил мастеров, вспоминая впоследствии:

 
Для жителей града быков колол я,
Резал овец я ежедневно,
Соком ягод, маслом, сикерой, вином и красным и белым
Народ поил, как водою речною,
И они пировали, как в день новогодний.
 

Затем на борт были доставлены драгоценности и живые существа:

 
Нагрузил его всем, что имел я,
Нагрузил его всем, что имел серебра я,
Нагрузил его всем, что имел я злата,
Нагрузил его всем, что имел живой я твари,
Поднял на корабль всю семью и род мой,
Скот степной и зверье, всех мастеров я поднял.
 

Надо отметить, что Утнапишти берет на борт сокровища, несмотря на то что Эа призывает его «презреть богатство». Месопотамская цивилизация была немыслима без золота, серебра и других металлов. Также обратим внимание на то, что мастера относились к особой категории. В обществе, где народ группировался согласно наследственным функциям в гильдии, плотники отличались от кузнецов и т. д.

Время назначил Шамаш, и наступил Великий потоп. Утнапишти рассказал, как он поднялся на корабль и засмолил все его двери.

 
Я взглянул на лицо погоды —
Страшно глядеть на погоду было.
Я вошел на корабль, засмолил его двери.
За смоление судна корабельщику Пузур-Амурри чертог
я отдал и его богатства.
 

Далее описывается жестокий шторм, испугавший даже богов. В своей страсти к уничтожению боги, видимо, забыли, что, если человеческий род погибнет, некому будет прислуживать богам и делать для них жертвоприношения в виде еды и вина.

 
Боги потопа устрашились,
Поднялись, удалились на небо Ану,
Прижались, как псы, растянулись снаружи,
Иштар кричит, как в муках родов,
Госпожа богов, чей прекрасен голос…
 

Подобное не очень достойное поведение богов представлено практически в каждом древнем пантеоне: будь то греческие боги в изящном эпосе Гомера или египетские в более простой египетской истории о Горе и Сете. Эпитеты, отнесенные к Иштар, «как в муках родов… прекрасен голос», предвосхищают гомеровский эпитет, данный Менелаю: «прекрасен в военном кличе».

По прошествии семи дней Потоп отступил. Надо заметить, что семеричный счет (дней или лет) наблюдается не только в месопотамских, но и в более поздних угаритских, греческих и древнееврейских эпических легендах. Соответственно, создание семидневной недели, которая достигла Европы через восточносредиземноморские каналы, через Элладу, и древнееврейский счет Сотворения мира в Бытии были широко распространены на Древнем Востоке. Корабль пристал к берегу у какой-то горы (в точности как и в легенде Бытия), где оставался еще семь дней. Утнапишти выяснял, достаточно ли берег сух для того, чтобы пристать к нему, отправляя стаи птиц (во многом как делал и Ной). Первая птица – голубь и вторая птица – ласточка вернулись, потому что не смогли отыскать места, на которое можно было сесть. Ко времени, когда была отправлена третья птица – ворон, земля достаточно высохла, поэтому ворон «не вернулся; каркает, ест и гадит». И Утнапишти рассказывает: