Текст книги "Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых"

Печальна была участь не только князя, но и его богатейшей библиотеки. По словам В. Н. Татищева, этой библиотекой пользовавшегося, в ней было «многое число редких и древних книг, из которых по описке растащено; да и после я по описи многих не нашел и уведал, что лучшие бывший герцог Курляндский (Бирон. – В. Т.) и другие расхитили». Часть книг Елизавета Петровна подарила сыну Голицына, князю Алексею Дмитриевичу. Остатки этой библиотеки (200 томов) были куплены известным библиофилом графом Ф. А. Толстым после московского пожара 1812 года и перешли со временем в Императорскую публичную библиотеку (ныне библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге). А еще в конце XIX века у Сухаревой башни и в книжных лавках на Никольской торговали книгами с надписью «Exlibris Golizin».

Пострадали и другие Голицыны. Михаил Михайлович (младший брат князя Дмитрия, моряк) был сослан в Тавровскую крепость «к строению судов», а потом – губернатором в Астрахань. Племянник Петр Михайлович лишен чинов и послан «управителем» в отдаленный Нарым, сын Алексей лишен чина действительного статского советника и «написан прапорщиком в Кизлярский гарнизон».

Еще трагичнее оказалась участь Долгоруких. Из Тобольска пришел приказ: заключить князя Ивана в темницу. Наталья Борисовна, тайно, по ночам, пользуясь сердобольностью караула, подходила к землянке, где находился. Иван, и приносила ему еду…

Прошло лето. В начале осени 1738 года в глухую дождливую ночь князь Иван, его братья Николай и Александр, березовский воевода Бобровский, пристав при Долгоруких майор Петров, Овцын, Лихачев, Кашперов, трое священников, слуги Долгоруких и некоторые жители Березова – всего более шестидесяти человек – были увезены в Тобольск.

Наталья Борисовна осталась в Березове с семилетним сыном Михаилом, с младшим братом Ивана, золовками, ожидая рождения сына Дмитрия и ничего не зная о судьбе мужа. «Я кричала, билась, волосы на себе драла, – описывает она свое отчаяние, – кто ни попадет встречу, всем валяюсь в ногах, прошу со слезами: помилуйте, когда вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься! Не было милосердного человека, не словом меня кто утешил, а только взяли меня и посадили в темнице и часового, примкнувши штык, поставили».

В Тобольске же комиссия под началом капитана Ушакова и поручика Василия Суворова – отца нашего великого полководца, начала следствие с «пристрастием» и «розыском», другими словами – с пытками. На дыбе князь Иван не выдержал, повинился во всех грехах, рассказал о попытке подделать завещание Петра II в пользу своей сестры и оговорил Долгоруких – своих дядей Сергея и Ивана Григорьевичей, князя Василия Лукича, а также Василия и Михаила Владимировичей. После этого его отвезли в Шлиссельбург, куда доставили и всех оговоренных им родственников. Особенно жестоко посмеялась судьба над Сергеем Григорьевичем: вместо аудиенции у императрицы, где он должен был получить аккредитивные грамоты в качестве посла в Лондоне, он попал в крепость.

В Тобольске же расправлялись с «сообщниками» Долгоруких. Был обезглавлен майор Петров, биты кнутом и разосланы по дальним сибирским городам священники, многие записаны солдатами в сибирские полки.

31 октября 1739 года заседало обычное для политических процессов того времени «генеральное собрание», состоящее из кабинет-министров, сенаторов, первенствующих членов Синода и депутатов от придворного штата, гвардии, генералитета, Военной и Адмиралтейств-коллегий, губернской петербургской канцелярии, Ревизионной, Коммерц– и Юстиц-коллегий. Выслушав «изображение о государственных воровских замыслах Долгоруких, в которых по следствию не токмо отличены, но и сами винились», собрание в тот же день вынесло приговор: князя Ивана Алексеевича колесовать, а затем отсечь голову; князьям Василию Лукичу, Сергею и Ивану Григорьевичам отсечь головы. О Владимировичах было сказано: «Хотя они достойны смерти, но предается об них на высочайшую милость императорского величества». Василий Владимирович остался в заключении в Ивангороде, а его брат Михаил – в Шлиссельбурге.

8 ноября в окрестностях Новгорода состоялась казнь. Вначале отрубили голову Ивану Григорьевичу, затем Сергею Григорьевичу и, наконец, Василию Лукичу. Иван Алексеевич в свой смертный час обнаружил стойкость и силу духа, которых, увы, он был лишен при жизни. «Благодарю Тя, Господи, яко сподобил мя еси познати Тя», – молился он громко на колесе. Палач поторопился закончить казнь, отрубив ему голову. Позже внук князя Ивана, тоже Иван Долгорукий, поэт и писатель начала XIX века, напишет: «Конец столь неожиданный, столь страшный, исполненный стольких страданий, искупил все грехи юности князя Ивана, и его кровь, оросившая новгородскую почву, эту древнюю колыбель русской политической жизни, должна примирить его память со всеми врагами нашего рода».

Злая судьба коснулась и младших Долгоруких. Александр и Николай Алексеевичи были приговорены к наказанию, кнутом «с урезанием языка». Регент Российской империи Бирон приказал отменить эту казнь для «поминовения императрицы Анны Иоанновны». Но приказ пришел в Тобольск, где находились братья, слишком поздно. После «экзекуции Александр был послан на Камчатку, а Николай – в Охотск. На Камчатку же матросом был отправлен и третий брат, Алексей, остававшийся в Березове. Сестер Екатерину, Елену и Анну разослали по сибирским монастырям.

17 октября 1740 года прибыла в Москву с двумя детьми Наталья Борисовна, которой императрица позволила вернуться к братьям, Шереметевым. И – как причудлива жизнь! – именно в этот день скончалась та, о которой княгиня со всей силой женской ненависти позднее напишет: «Престрашного была взору. Отвратное лице имела; так велика была, когда между кавалерами идет, всех головою выше, и чрезвычайно толста», – императрица Анна.

Наталья Борисовна постриглась во Фроловском монастыре под именем Нектарии. Накануне пострига она спустилась к берегу Днепра, сняла с руки обручальное кольцо, поцеловала его и бросила в воду. В 1767 году она написала свои «Записки» и приняла схиму. Но несчастья не оставляли эту женщину: ей суждено было пережить смерть любимого брата, графа Сергея Борисовича, а потом на ее руках умер сын Дмитрий, страдавший душевной болезнью, незадолго до этого принявший пострижение. Накануне смерти (она скончалась 3 июля 1771 года) она напишет: «Оставите по смерти моей, пролейте слезы, вспомня мою бедственную жизнь; всякого христианина прошу сказать, вспоминая меня: слава Богу, что окончилась ея жизнь, не льются уже токи слез и не вздыхает сердце ея… Отец мой милосердный поминует и доведет меня к тихому пристанищу».

Владимир Тюрин
Пятиактная трагедия

ПРОЛОГ. Октябрь 1740 года

Петр Великий среди многих своих деяний совершил по крайней мере один непростительный для монарха поступок – он упразднил старый, обычный – и не только для России – порядок престолонаследия и не ввел другого. Ибо трудно назвать порядком волю монарха назначать наследником того, кого он сочтет нужным. Россия жестоко поплатилась за этот «революционный» шаг императора. XVIII век в ее истории стал «веком переворотов». За это время на российском троне побывали представители всех трех ветвей Дома Романовых и кроме них – служанка из Эстляндии и принцесса из захудалого немецкого княжества.

Мужская линия династии Романовых пресекалась со смертью Петра II, сына царевича Алексея. Женские же линии (дочерей царей Ивана и Петра) по смерти Анны Иоанновны, последовавшей 17 октября 1740 года, персонифицировались в трех лицах. Одним их них был неуклюжий сирота-подросток Карл-Петер Ульрих, проживавший в далеком Киле и носивший титул герцога Голштейнского, – сын старшей дочери Петра I, Анны. Другим – тридцатилетняя легкомысленная красавица, вторая дочь Петра, Елизавета. И третьим – крошка, младенец, родившийся 18 августа 1740 года, правнук царя Ивана по имени Иван.

Он был сыном Анны Леопольдовны (родители: старшая дочь Ивана Екатерина и герцог Мекленбургский Карл Леопольд) и герцога Брауншвейгского – Антона Ульриха.

В 1731 году, едва вступив на трон, Анна Иоанновна издала указ, утверждавший престол за будущим ребенком ее племянницы, Анны Леопольдовны, которой в ту пору было всего тринадцать лет. Указ, но не завещание. Суеверная Анна Иоанновна, старательно избегавшая разговоров о смерти, даже смертельно заболев, отказывалась подписать срочно подготовленный кабинет-министром манифест о престолонаследии. Но 7 октября 1740 года она подписала его.

АКТ I

Время: 17 октября 1740 года.

Место: Санкт-Петербург.

Главное действующее лицо: Эрнст Иоганн Бирон, герцог Курляндский, фаворит императрицы Анны.

Итак, был решен вопрос об императоре, но не вопрос о власти. Кто будет регентом при двухмесячном младенце? Его мать или всесильный временщик, любовник Анны Иоанновны герцог Курляндский Эрнст Иоганн Бирон?

Бирон рвался к власти, но хотел получить ее не из рук умиравшей царицы, а по просьбе высших чинов империи. И действительно, такая просьба поступила. Интересно, что не немцы – министр иностранных дел Остерман и фельдмаршал Миних – поддержали Бирона, а русские вельможи, кабинет-министры Алексей Петрович Бестужев и Алексей Михайлович Черкасский. Именно Бестужев первым произнес, что лучшего регента, чем герцог Курляндский, не найти…

16 октября врачи признали положение императрицы безнадежным. Она подписала Указ о регентстве.

Не успела Анна закрыть глаза, как Россия получила нового государя, Ивана Антоновича, а Бирон – неограниченную власть в Российской империи до семнадцатилетия Ивана Антоновича.

В случае же его смерти и возведения на престол следующего по старшинству сына Анны Леопольдовны власть Бирона продлевалась…

18 октября двухмесячного царя торжественно перевезли в Зимний дворец; во главе кортежа шел регент в сопровождении эскадрона гвардии. А на другой день новый император издал свой первый указ: титуловать Бирона его высочеством (как принца крови), регентом Российской империи, герцогом Курляндским, Лифляндским и Семигальским.

Кончилась бироновщина, хозяином России стал Бирон.

АКТ II

Время: 8 ноября 1740 года.

Место: Санкт-Петербург.

Главное действующее лицо: Бурхард Кристоф Миних, российский фельдмаршал.

Прошло три недели. Три недели царствования младенца-императора, три недели правления герцога Бирона. Но с первых же дней с герцогом произошла удивительная перемена. Окружающие видели по-прежнему грубого, заносчивого и капризного, всесильного и самоуверенного, но не того Бирона, а явно растерявшегося человека, который, казалось, потерял опору и не знает, что делать. Он начал милостями – вернул ссыльных, смягчил приговоры, сбавил подушный налог. Но это не действовало, недовольство вокруг него сгущалось. Ограниченный временщик, не обладавший ни государственным умом, ни способностями завоевывать симпатии, оказавшись наедине с неограниченной властью, растерялся. Смерть Анны поставила Бирона лицом к лицу с дворянством и гвардейцами в столице. Неприязнь к иноземцу, с именем которого связывали (иногда и без основания) все жестокости и огрехи прошлого царствования, наполняла атмосферу Петербурга в ту осень.

Уже с первых дней регент стал получать донесения, а точнее доносы, о разговорах среди гвардейцев, в которых речь шла о его свержении. Вопреки сложившемуся стереотипу – представлению, будто бы Бирон возглавлял некую немецкую партию (в противовес национальной русской), – нужно сразу сказать: никакой партии у него не было. Были клевреты, интриганы, карьеристы (и первый из них отнюдь не немец, кабинет-министр А.П. Бестужев). Более того. Два немца, влиятельнейшие – после Бирона – сановники при дворе Анны Иоанновны, были недругами регента. Патологически осторожный А. И. Остерман, руководитель российской внешней политики, и честолюбивый, храбрый Б. К. Миних – фельдмаршал и «столп империи», не переносили Бирона. Миних считал Бирона ничтожеством и чувствовал себя обиженным: он так усердствовал, чтобы доставить герцогу Курляндскому регентство, а тот не дал ему звания генералиссимуса! Фельдмаршал, пользовавшийся популярностью в гвардии, герой данцигской осады 1734 года, принудивший французов сдаться, герой турецкой войны, видя всеобщее недовольство Бироном, решился действовать.

Бурхард Кристоф Миних родился в 1683 году. Сын возведенного в дворянское сословие крестьянина из графства Ольденбургского, на севере Германии, по своей натуре Миних был типичным наемником, каких в Европе XVIII века, века непрерывных войн, зыбких и прозрачных границ, непомерных честолюбий и головокружительных авантюр, было очень много. Вначале он находился на французской службе. Во время войны за испанское наследство в составе Гессен-Кассельского корпуса воевал с Францией под началом Евгения Савойского и Мальборо, участвовал во многих сражениях и осадах, был ранен, взят в плен. Затем продвинулся по службе – от капитана до полковника, и попал в Польшу, на службу польскому королю и курфюрсту саксонскому, союзнику Петра Великого, Августу II. Не поладив с любимцами короля Августа, Миних стал подыскивать иное отечество. Поколебавшись между Карлом XII и Петром I, он в конце концов соблазнился предложением русского посла в Варшаве и в феврале 1721 года прибыл в Петербург. И понравился Петру, который поручил ему строительство Ладожского канала.

При Петре II, после падения не любившего его Меншикова, Миних стал графом и генерал-губернатором Петербурга, а при Анне Иоанновне, войдя в доверие к Бирону, – президентом Военной коллегии.

По натуре своей Миних был не полководцем, а организатором армии. Он много способствовал военным преобразованиям в России – образовал два новых гвардейских полка, Измайловский и Конногвардейский, учредил тяжелую конницу – кирасиров, выделил инженерные части в отдельный род войск, создал первое воинское учебное заведение – Сухопутный кадетский корпус, откуда вышли многие славные сыны отечества российского, его прославившие как на бранном, так и на мирном поприще. Отличился Миних и на полях сражений, особенно в турецкую войну (1735–1739), когда штурмом взял Перекоп, захватил столицу Крымского ханства Бахчисарай, овладел крепостью Очаков и нанес туркам сокрушительное поражение под Хотином.

Воевал Миних, правда, не столько уменьем, сколько числом. Он был жесток и беспощаден к солдатам на войне, потерял тысячи от утомления, жажды и голода в Крымском походе, но и себя он тоже не жалел.

Неимоверным честолюбцем был фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних. Честолюбие и подвигнуло его на решительную роль в этом акте трагедии, разыгравшейся вокруг младенца-императора.

Всего удобнее было действовать именем принцессы Анны Леопольдовны. И она, и ее супруг были оттеснены Бироном, который обращался с ними грубо, пренебрежительно, как он привык в прошлое царствование, а после ареста первых заговорщиков, которые на самом деле ими не были, скорее просто болтали, – Ханыкова, Михаила Аргамакова, Пустошкина, секретарей Яковлева и Семенова, он учинил принцу Антону публичный допрос, а начальник Тайной концелярии А. И. Ушаков угрожал обойтись с ним «так же строго, как с последним подданным Его Величества». Супруги стали опасаться, что Бирон вышлет их из России.

7 ноября Миних, шеф кадетского корпуса, представил Анне Леопольдовне несколько своих питомцев, чтобы та выбрала пажей. После представления состоялась беседа принцессы с фельдмаршалом, который предложил избавить ее и отечество от тирана. Принцесса немедленно согласилась. День прошел обычно: принц Антон и Бирон посетили императора и принцессу Анну, потом поехали в манеж – Бирон был заядлый лошадник, а вечером смутил ужинавшего у него Миниха вопросом: «А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью?». Фельдмаршал на мгновение смешался, но быстро оправился от смущения и искренне ответил, что ничего чрезвычайного не упомнит, но имеет твердое правило использовать благоприятные обстоятельства в любое время дня.

Благоприятные обстоятельства наступили в два часа по полуночи. Фельдмаршал с главным адъютантом подполковником Манштейном через оставленные незапертыми задние ворота вошли во дворец и прошли в покои принцессы Анны. После короткого разговора Миних вызвал всех караульных офицеров, которым Анна объявила, что решает арестовать Бирона и поручает сделать это фельдмаршалу. Миних отобрал восемьдесят человек и двинулся ко дворцу регента.

На карауле в Летнем дворце, где жил Бирон, в ту ночь стояла команда Преображенского полка, подполковником которого и был Миних. Когда Манштейн объявил им намерение принцессы Анны, те радостно обещали, что ни один караульный не шевельнет пальцем в защиту Бирона. Манштейн и солдаты беспрепятственно прошли через сад и поднялись в спальню. Пытавшегося сопротивляться Бирона жестоко избили, связали и унесли в карету Миниха, помчавшуюся в Зимний дворец.

9 ноября вышел от имени императора Иоанна III манифест, в котором Бирон объявлялся отрешенным от регентства, а правительницей с теми же полномочиями назначалась Анна Леопольдовна. В тот же день Бироны (Эрнст-Иоганн и Густав) и Бестужев отбыли в закрытых каретах в Шлиссельбургскую крепость, в заточение. В следующем, 1741 году Бирона судили и сослали в Пелым. Вместе с ним в ссылку отправили братьев и зятя, генерала Бисмарка. Сослан был в отцовскую пошехонскую деревеньку и кабинет-министр А. П. Бестужев-Рюмин. Император же жил, как и прежде, мирно посапывая в колыбельке; его родители избавились от страха. Казалось, бури над династией утихли.

АКТ III

Время: 25 ноября 1741 года.

Место: Санкт-Петербург.

Главное действующее лицо: Елизавета, царевна, дочь Петра Великого.

Прошел год. 23 ноября 1741 года, в понедельник, в Зимнем дворце у правительницы Анны Леопольдовны, шел обычный куртаг – прием. Внезапно она оторвала цесаревну Елизавету от карточного стола и пригласила в отдельную комнату. По ее сведениям, сказала она, цесаревна замышляет произвести переворот. Французский посланник Шетарди помогает ей в этом. Кроме того, она находится в переписке с неприятелем – Россия вела войну со Швецией. Елизавета с горячностью все отрицала, потом обе расплакались, бросились друг другу в объятия и расстались при взаимных уверениях в преданности и любви.

А на следующий день правительство отдало приказ гвардии готовиться к выступлению в Финляндию против шведов. Близкие к Елизавете люди – они же заговорщики, – полагая, что правительство заговор раскрыло и хочет удалить расположенную к Елизавете гвардию из Петербурга, стали уговаривать ее действовать немедленно.

И Елизавета решилась. В начале второго ночи 25 ноября сопровождаемая камер-юнкером М. И. Воронцовым, своим врачом Лестоком и старым учителем музыки К. И. Шварцем она направилась в казармы Преображенского полка. В гренадерской роте ее уже ждали. «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною! Клянусь умереть за вас, и вы присягните за меня умереть, но не проливать напрасно крови». «Клянемся!» – зашумела толпа. После целования креста более трехсот гвардейцев двинулись по Невскому к Зимнему дворцу. По дороге четыре группы солдат арестовали Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. В караульне дворца солдаты, услышав слова Елизаветы: «Самим вам известно, каких я натерпелись нужд и теперь терплю и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей», с криком «Матушка, давно мы этого дожидались, и что велишь, все сделаем!», немедленно присоединились к ней.

По одной из версий переворота, драматической, Елизавета сама вошла в спальню правительницы и сказала ей: «Сестрица, пора вставать!» По другой – были посланы гренадеры, чтобы захватить императора и его родителей. Ребенок проснулся, и кормилица отнесла его в караульную, где Елизавета, взяв на руки, ласково произнесла: «Бедное дитя! Ты вовсе невинно; твои родители виноваты!».

Народ заполнял Невский, всюду раздавались крики «Ура!» Маленький император окончательно проснулся, слыша радостные возгласы, развеселился, подпрыгивал на руках Елизаветы и махал ручками…

Немедленно к ярко освещенному дворцу Елизаветы у Марсова поля поспешили разбуженные барабанщиками петербуржцы, помчались экипажи вельмож и сановников, спешивших уверить новую государыню в своей преданности. Переворот был бескровным, только Миниха и Остермана побили гренадеры: первого солдаты не любили (как, впрочем, и он их), а Остерман (как ему изменила осторожность?) неучтиво отозвался о Елизавете.

Князь Я. П. Шаховской, только что вернувшийся с ужина от своего родственника Головкина, вспоминая ту ночь, писал: «Не было мне надобности размышлять, в какой дворец ехать. Ибо хотя ночь тогда и мороз великой, но улицы были наполнены людьми, идущими к цесаревниному дворцу, гвардии полки с ружьями шеренгами стояли уже вокруг одного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскидывали огни, а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреваться. Причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: «Здравствуй, наша матушка императрица Елизавета Петровна!» воздух наполняли. И тако я, до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышед из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь, и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую от крыльца лестницу и следовал за спешащими же в палаты людьми…»[9]9
  Я. П. Шаховской, Записки, СПб., 1872.


[Закрыть].

События 1741 года отличались от предыдущих переворотов и полупереворотов (возведение на престол Екатерины I, воцарение Анны Иоанновны, падение Бирона) по крайней мере в трех отношениях.

Во-первых, на авансцену вышла гвардия, причем гвардейцы в массе своей, вопреки расхожему мнению, отнюдь не были дворянами. Если при прежних петербургских коллизиях гвардия присутствовала где-то за кулисами или ее грозили употребить в дело сановники, боровшиеся за власть, то 25 ноября 1741 года гвардия – корпоративное объединение со своими традициями и духом (заметно преторианским) – выступила вполне самостоятельно.

Во-вторых, переворот 1741 года психологически был переворотом патриотическим: гвардейцы явственно поднялись против немецкого засилья, засилья, которое российское общество, в первую очередь столичное, дворянское, ощущало чрезвычайно остро в годы бироновщины. Ненависть к Бирону, утвердившемуся у власти путем постыдным – «он ее (Анну. – В. Т.) знатно штанами крестил», – переносилась и на сменивших Бирона, а ранее бывших с ним заодно Миниха, Остермана, Левенвольда. В определенной степени эти чувства распространялись и на родителей императора – немца Антона Ульриха и полунемку Анну Леопольдовну. К тому же эта семейная пара, оказавшись у кормила власти, не проявила ни государственного ума, ни элементарной житейской осмотрительности. Они не любили друг друга, непрерывно ссорились, создавая вокруг себя атмосферу нервозную, мелочную.

Анна Леопольдовна была женщиной доброй, но чрезвычайно ленивой. По целым дням, неодетая и непричесанная, она сидела во дворце с неразлучной своей фавориткой Юлианой Менгден. Принц Антон, напротив, желал править, не имея к этому, правда, никаких способностей, и нашел союзника в лице Остермана.

Об Остермане стоит сказать несколько слов, ибо человек он был незаурядный. Барон Генрих Иоганн Фридрих (а по-русски Андрей Иванович) Остерман – один из «птенцов гнезда Петрова». Он сумел удержаться наверху при всех российских правителях и правительницах – от Петра I до Анны Леопольдовны. Факт настолько редкий, что сам по себе заслуживает внимания. Стихией Остермана была, конечно, дипломатия, причем дипломатия именно XVIII века – придворная, с атмосферой подкупов, взяток, интриг, необузданной распущенности. Барон Андрей Иванович был ловок, трудолюбив, изворотлив и очень талантлив в интриге. Но крупным государственным деятелем, не был никогда. Белградский мир – детище Остермана, вершивший тяжелую войну с Турцией (1733–1739), стал насмешкой над успехами России и здравым смыслом. Проникнуть в неприступный доселе Крым, захватить его столицу Бахчисарай, взять Азов, Очаков, Хотин и Яссы, разгромить турок под Ставучанами, заплатить за это сотней тысяч солдат и многими миллионами рублей, а потом отдать все в руки представителя враждебной к России державы – французского посла в Константинополе! В результате Россия получила пустынную степную полосу на юге с Азовом (и без права его укреплять), не добилась права держать не только военные, но и торговые корабли на Черном море, а султан отказался признать императорский титул Анны. В. О. Ключевский написал так: «Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры, но такого постыдно смешного договора, как белградский 1739 года, ей заключать еще не доводилось…» Вот такой человек был Остерман.

И наконец, огромную роль в перевороте и в судьбе династии Романовых сыграл образ дочери Петра Елизаветы, не столько она сама, сколько ее образ. Она была на редкость красивой женщиной, это признают все современники, элегантной, необычайно сызмальства чувственной, легкомысленной, ленивой и малообразованной. После смерти своей матери, Екатерины I, она жила при сменяющих один другого дворах – Петра II, Анны Иоанновны, Ивана Антоновича, занимаясь балами, любовными увлечениями, стараясь держаться в тени и не принимая участия в интригах, даже демонстративно от них отстраняясь – за ней, особенно при Анне, постоянно следили. В глазах же гвардейской среды, особенно простонародной ее части, она постепенно становилась идеалом, полной противоположностью развращенному, коррумпированному, находящемуся под засилием иноземцев двору. К тому времени в памяти народной ужасы петровской эпохи отошли на задний план, и Елизавета, с ее (отцовской) простотой обращения, красотою, приветливостью, веселостью, крестная мать десятков гвардейских чад, а следовательно, кума многих гвардейцев, была в их глазах живой связью с прошлым величием и надеждой на будущее. Именно поэтому переворот удался так легко. Он отвечал пусть еще не вполне сформировавшимся и осознанным настроениям российского общества и был встречен с большим энтузиазмом.

Энтузиазм, однако, как это обычно бывает, оказался преждевременным. Царствование Елизаветы трудно отнести к благополучной поре российской истории – достаточно вспомнить пугачевщину. Но правление Елизаветы – не наша тема. Нас интересует Иоанн Антонович, его судьба.

28 ноября вышел манифест, в котором, вопреки фактам, пространно и мудрено обосновывалась законность прав на престол Елизаветы Петровны. В том же манифесте Елизавета объявила, что «хотя принцесса Анна, и сын ее, принц Иоанн, и дочь принцесса Екатерина, ни малейшей претензии и прав к наследию всероссийского престола ни по чему не имеют, но, однако, в рассуждении их, принцессы и его, принца Ульриха Брауншвейгского, к императору Петру II по матерям свойств и из особливой нашей природной к ним императорской милости, не хотя никаких идо причинить огорчений, с надлежащей им честью и с достойным удовольствием, предав все их вышеописанные к нам разные предосудительные поступки крайнему забытию, всех их в их отечество всемилостивейше отправить повелели»[10]10
  С. М. Соловьев, История России.


[Закрыть].

Так обещала новая императрица, но обещания своего не выполнила.

АКТ IV

Время: 26 ноября 1756 года.

Место: Холмогоры Архангельской губернии.

Главное действующее лицо: Иван Васильевич Зубарев, он же Иван Васильев, тобольский посадский человек и конокрад.

Летом 1755 года на русско-польской границе была задержана шайка конокрадов. В одном из них, именовавшем себя Иваном Васильевым, свидетель опознал посадского человека из Тобола Ивана Васильевича Зубарева, разыскиваемого властями за мошенничество. На следствии Зубарев рассказал историю, даже по тем авантюрным временам фантастическую.

Бежав из-под стражи в 1754 году, мошенник (он пытался под предлогом, находки золотых и серебряных руд получить деревню с крестьянами якобы для устройства горноплавильного завода) добрался до Ветки под Гомелем (тогда это была Польша), где находились поселения и скиты раскольников, выходцев из России. Оттуда он поехал в Кенигсберг, где на улице его остановил прусский офицер, зазвал в трактир и стал вербовать на военную службу. Когда Зубарев отказался, его арестовали и доставили к фельдмаршалу Левальду (Зубарев назвал его Ливонтом), а потом познакомили с… К. Манштейном, тем самым Манштейном, который, будучи адъютантом Миниха, когда-то арестовал Бирона.

Манштейн повез Зубарева в Потсдам, а по дороге познакомил с неким принцем, оказавшимся родным дядей бывшего императора Иоанна, Фердинандом Брауншвейгским. Манштейн уговорил Зубарева, выдававшего себя за бывшего гвардейца, поднять раскольников на бунт, чтобы вернуть престол Иоанну Антоновичу, он познакомил его с офицером, который весной будущего, 1756 года должен был прибыть с купеческими кораблями в Архангельск. В задачу Зубарева входило пробраться в Холмогоры, где находилось брауншвейгское семейство, подкупить стражу (или напоить ее) и доставить Ивана вместе с отцом на прусский корабль.

В Потсдаме с Зубаревым разговаривал сам Фридрих II, он пожаловал ему чин «регимент-полковник», дал тысячу червонцев на дорогу и две золотые медали с портретом Фердинанда, которые проходимец должен был показать Антону Ульриху. Однако в Польше его ограбили, а медали он продал.

Иван Зубарев исчезает со страниц этой истории, как и полагается по сценарию, написанному судьбой Иоанна Антоновича. Был он, вероятно, сродни Пугачеву, по крайней мере, по живости ума и способности верить в собственные вымыслы. Конечно, он врал в Тайной канцелярии, но кое-где в его рассказе мелькают и реальные обстоятельства. Безусловно, он встречался с Манштейном, который покинул Россию и стал в окружении прусского короля специалистом по русским делам. Интересно, что Зубарев (как позже Пугачев) был связан с раскольниками – врагами режима царя-антихриста (Петр I) и его дочери, а среди раскольников существовал миф о заточенном в Холмогорах истинном царе, пострадавшем за веру. Вероятнее всего, Зубарев на свой страх и риск или по сговору с веткинскими раскольниками вошел в какие-то контакты с приближенными прусского короля, а быть может, даже встречался с Фридрихом II.

Для Пруссии надвигалась война с Россией, и вполне возможно, что, не придавая персоне Зубарева серьезного значения, но будучи свидетелем неожиданных (и удачных) переворотов в России, Манштейн мог убедить короля пожертвовать тысячей червонцев – на всякий случай.

А вот для Елизаветы Петровны дело Зубарева было тревожным сигналом, и она немедленно приняла меры. Сгоряча пообещав выпустить младенца-императора и его семью из России, Елизавета изменила решение. 29 ноября генерал-поручик В. Ф. Салтыков повез все семейство в Митаву, столицу Курляндского герцогства, но очень скоро получил новую инструкцию: не торопиться, задержаться в Нарве, а затем – в Риге.