Текст книги "«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №1"

Борис Михайлович Хайкин

Поэт, член Союза русскоязычных писателей Израиля, автор книг, вошедших в каталоги национальных и университетских библиотек Франции, Соединённых Штатов Америки, Канады, Великобритании, Шотландии, Германии, Австрии, России, Монако, Украины, Казахстана, Израиля и др.

Стихи поэта вошли в антологию поэзии Израиля (2005), антологию рассказов и стихов «Взрослым – не понять!» (Москва – Тель-Авив, 2008), в альманахи «Год поэзии» Израиля и США и другие издания. Борис Хайкин – дипломант фестивалей литературы и искусства в Израиле (2001 г. и 2008 г.)

Факультет изгоя

1

В июле 1934 года было подписано постановление ЦИК «Об образовании общесоюзного НКВД». С этого времени заработала «мельница» по уничтожению личности, духа свободы, начались массовые аресты и ссылки в лагеря людей по первому доносу, которых вынуждали под пытками брать на себя несуществующую вину, иногда спасительную в бесчеловечных условиях. Многие сломались и были раздавлены машиной уничтожения свободомыслия.

Но были и другие – гордые, несгибаемые, такие как Юрий Осипович Домбровский – русский поэт, прозаик, литературный критик, отсидевший на сталинских «курортах» почти четверть века – в ссылках и тюрьмах, лагерях. И, как он утверждал сам, он ни разу за эти годы не был виноват даже в простой неосторожности или оговорке. «Я жду, что зажжется искусством моя нестерпимая боль», – сказал однажды Домбровский. И эта боль, воплотившаяся в его литературные произведения, была рождена не только физическими, но и душевными страданиями перед открывающейся бездной. Юрий Домбровский был поистине загадочной личностью, непостижимой его мучителям. Он не успел получить высшего образования, но был, по признанию знавших его людей, образован энциклопедически. Право, философия, искусствознание (театр и живопись), история, литературоведение. При этом он был и квалифицированным орнитологом, знатоком птиц. Юрий Осипович учился в бывшей Хвостовской гимназии в Кривоарбатском переулке в Москве.

О его происхождении ходят легенды, которые любил распространять он сам. Не раз он говорил знакомым и малознакомым людям о своем цыганском происхождении. По версии писателя, его дед по имени Домбровир был цыганским бароном – вожаком рода, кочевавшего где-то в Польше и Литве. Но вот по данным Института науки и наследия еврейского народа «Ам аЗикарон» – «Народ Памяти» (1), его дедушка и бабушка – Гдалий Домбровский и Августа Лейбович – из Иркутска. Его отец – Иосиф Витальевич (Гдальевич) Домбровский, был присяжным поверенным иудейского исповедания, адвокатом, который играл заметную роль в работе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (вместе с Александром Блоком). Мать, Лидия Алексеевна Крайнева (1883–1957), евангелически-лютеранского вероисповедания, ученый в области анатомии и цитологии растений, впоследствии кандидат биологических наук и доцент Московской сельскохозяйственной академии.

Дед его отца, уроженец Юрбурга Ковенской губернии Яков-Саул Домбровер (впоследствии Яков Савельевич Домбровский (1794–1884) был сослан в Омск в 1883 году как участник польского восстания (2).

В 1859 году он переехал в Иркутск, где занялся винокуренным производством и хлеботорговлей, приобрел золотые прииски в Забайкальской области. Построил винокуренный и крупчатомельничный заводы, стал купцом первой гильдии (1869), одним из основателей местной еврейской общины, которую он возглавлял на протяжении двух десятилетий. Его сын Гдалий Яковлевич родился уже в Иркутске (1847). В 1928 году (через пять лет после смерти отца) мать Ю.О. Домбровского вторично вышла замуж за Николая Федоровича Слудского, сына математика и механика Ф.А. Слудского.

В связи с постоянными отсидками, погубившими его молодые годы, Юрий Осипович был закоренелым холостяком.

И все-таки на склоне лет он узнал, что такое семейное счастье, когда связал себя семейными узами со своей многолетней любовью, Кларой Турумовой, юной студенткой из Казахстана, впоследствии филологом, дочерью солдата-казаха, который погиб в Бресте в самом начале войны. У них была большая разница в возрасте, но ничто не смогло помешать их взаимному чувству, не оставляющему никакого другого выбора.

Это сегодня Домбровского называют одним из крупнейших писателей ХХ века. Его произведения переведены на десятки языков. Он является автором девяти книг прозы, в том числе «Обезьяна приходит за своим черепом» (1988), «Факультет ненужных вещей» (1975), «Хранитель древностей» (1978) и других. Рукопись «Обезьяны…» автор считал безнадежно утерянной. Но ее сохранил один из работников органов. Он разыскал Домбровского в Москве и передал ему папку.

Из книг, вышедших после смерти:

– Домбровский Ю. Собрание сочинений в шести томах (М., «Мерра», 1992–1993 гг.)

– Домбровский Ю. «Меня убить хотели эти суки (вступительная статья и составление К.Ф. Турумовой (Домбровской). (Московское историко-литературное общество «Возвращение» – М., «Возвращение», 1997 г.).

– Домбровский Ю. «Гонцы» (составитель К.Ф. Турумова-Домбровская, ред. Э.Мороз – М., МИК, 2005 г.)

В шестой том собрания сочинений Ю. Домбровского вошли произведения, мало известные широкому кругу читателей. И значительное место в нем занимает поэтическое наследие писателя. Почти все поэтические и прозаические произведения автора тоже были изданы уже после его смерти, произошедшей при странных обстоятельствах. Накануне своего 69-летия Домбровский был жестоко избит в фойе ресторана Центрального дома литераторов большой группой неизвестных людей. И скончался от последствий побоев (сильного внутреннего кровотечения в больнице 29 мая 1978 года спустя 1,5 месяца после нападения. Похоронен Юрий Осипович в Москве на Кузьминском кладбище.

При жизни Домбровский не получил официального признания на своей Родине. Но причислять его к несчастным страдальцам не стоит. Ведь сам о себе он написал однажды, что быть талантливым – это уже великое счастье. По своему характеру и призванию Домбровский был просветителем, потребностью которого было делиться своими знаниями с окружающими. Этим он занимался и в школе, расположенной на месте нынешней гостиницы «Алма-Ата», и в республиканском музее, занимавшем место в кафедральном соборе парка панфиловцев, и во время сотрудничества с журналом «Литературный Казахстан» и газетой «Казахстанская правда».

В 1932 году Юрий Домбровский окончил Высшие государственные литературные курсы («Брюсовские»). Он слушал лекции в ГИТИСЕ, проходил практику в московских издательствах. Но вскоре был обвинен в непонятных наказуемых деяниях (в студенческом общежитии под его койкой оказалось какое-то знамя) и был выслан в Алма-Ату. До первого ареста это был сильный, красивый, высокий, уверенный в себе человек.

Поначалу приезжий ссыльный снимал угол в домике вдовы-казашки в Тастаке. Несмотря на бедность, эта жалостливая женщина делила последнюю лепешку на равных между приезжим и своими пятью детьми. Работы для ссыльного не находилось. Но постепенно молодость взяла свое. Домбровский полюбил Алма-Ату, ставшую для него вторым домом. Как рассказывает близко знавший писателя Павел Косенко (журнал «Родина» № 2 за 2004 г.)(3), как искусствовед, критик, переводчик, педагог, Домбровский увлеченно участвовал в становлении и мужании профессиональной казахской литературы, профессионального казахского искусства. Он мог ответить на любую затронутую тему из области общественных наук или искусства.

Многие люди с признательностью и гордостью называют его своим учителем. Юрий Домбровский не только оценивал по достоинству чужую творческую судьбу, но и чутко воспринимал ее, как собственную удачу. Известны его высокие оценки художественного творчества будущего народного художника Казахстана Абылхана Кастеева. Вот впечатление от живописной работы Кастеева «Царица Анна принимает посольства»:

«Основой вещей была сказочность. Сказочность события и обстановки, сказочность зала дворца. Высокие церковные свечи, трон, вылитый из золота. Сказочными были придворные, осыпанные звездами и орлами, с пышными буклями и шпагами. А самым центром была царица – великанша с толстыми руками и ногами, с чудовищным бюстом, не человек, а людоедка, символ империи, сама империя, превратившаяся в необъятную, ненасытную и все-таки полусонную бабу».

Из казахских писателей Домбровский был особенно близок с Сабитом Мукановым, много работал с ним как переводчик. В 1960-е годы у него были тесные отношения с Зеином Шашковым, Ильясом Есенберлиным (перевел его романы «Схватка» и «Опасная переправа»). Дружески общался с Абдижамалом Нурпеисовым и Тахави Ахтановым. Павел Косенко вспоминает, при каких обстоятельствах Домбровский бросил курить. На допросе в следственном изоляторе, расположенном в транспортном отделе МВД, Домбровский попросил следователя дать ему закурить. А тот предложил вначале дать признательные показания. После этого случая Юрий к табаку не прикасался.

Первый алма-атинский арест Домбровского произошел в 1937 году. Тогда он просидел в НКВД всего несколько месяцев. При повторном аресте в 1937 году он был отправлен в корабельном трюме на Колыму, а затем в Тайшетлаг. В 1939 году – колымские лагеря. В 1943 году Домбровский возвращается в Алма-Ату досрочно, по инвалидности, тяжелобольным. И уже на больничной койке начинает работу над романом «Обезьяна приходит за своим черепом», который принес ему известность далеко за границами его Родины. Работал в театре. Был археологом, искусствоведом, журналистом. Читал курс лекций по В. Шекспиру. В 1949 году – очередной арест. Место заключения – Север и Озерлаг. После освобождения (1955 г.) жил в Алма-Ате, а затем ему разрешили прописаться в Москве. Всего в лагерях он находился 23 года. Такого продолжительного срока заключения не удостоился ни один из литераторов.

После реабилитации в 1956 году Юрий Осипович возвращается в Москву. Но он так и не получил полного восстановления в литературных правах. В то время в Москве выходил в свет первый том «Школы жизни» Сабита Муканова, где переводчиком был Домбровский. Но издательство категорически отказалось поставить его имя в книге. И Домбровский уговорил одну свою знакомую поставить ее имя вместо себя в качестве переводчика. С тех пор при последующих переизданиях перевод книги приписывается ей.

Первое время Домбровский жил в московской коммунальной квартире в Большом Сухаревском переулке. Но через несколько лет получил двухкомнатную квартиру вблизи Преображенской площади. Зарабатывал, в основном, переводами, издательскими рецензиями. В 60 лет ушел на пенсию. После его трагической гибели ни одна советская газета не сообщила о смерти писателя, хотя к этому времени он уже получил широкую известность во всем мире. Только через несколько лет стали публиковать его книги, за которые впоследствии Юрий Домбровский был признан классиком и провидцем.

Принято считать, что с началом хрущевской «оттепели» архипелаг ГУЛАГ канул в небытие. Тюрьмы и лагеря для политических заключенных сменились на психиатрические больницы для инакомыслящих. Вместо убийств неугодных режиму людей в камерах (зачастую руками уголовников) их стали жестоко избивать прямо на улицах, в общественном транспорте, практически в любых местах. Именно таким экзекуциям подвергался и Юрий Домбровский.

Уже после ГУЛАГА вышли его новые книги: роман «Обезьяна приходит за своим черепом» (1959), сборник новелл: «Смуглая леди», «Три новеллы о Шекспире» (1969), автобиографические романы «Хранитель древностей» (1964) и его продолжение «Факультет ненужных вещей», опубликованный в 1978 году во Франции. Именно этот роман в особенности не простили реабилитированному Домбровскому. За писателем следили, угрожали ему по телефону. В то время публикация рукописи на Западе считалась уголовно наказуемым преступлением. Угрозы и ночные звонки начались с марта 1975 года. «Ручка, ножка, огуречик» – последний рассказ Юрия Домбровского – дает полное представление о напряженной обстановке того времени. Этот рассказ стал провидческим. В конце фильма, снятого по сюжету этого произведения Ольгой Васильевной Козновой, раздается выстрел. Писателя убили.

За два последних года жизни Домбровскому раздробили руку железным прутом в автобусе; выбросили из автобуса; избили в Доме литераторов. Об этом рассказывает вдова писателя Клара Турумова-Домбровская (4):

«Юрий Осипович давно туда не ходил, но тут пошел поделиться радостью, показать экземпляры вышедшего «Факультета». Я была у мамы в Алма-Ате и еще не знала, что роман вышел. Вернулась через две недели, а его словно подменили. Кончился запас жизненных сил. Все 18 лет знала, почти не менялся. Шутили, что, мол, вот она, особая «лагерная порода». Мне ничего о происшествии в ЦДЛ не стал говорить. Только через год жена Льва Славина Софья Наумовна рассказала мне об этом последнем избиении. В фойе ресторана она увидела, что какие-то громилы бьют в живот рухнувшего навзничь человека. Кинулась и вдруг узнала: «Это же Юра. Юрочка Домбровский!» Громилы-нелюди – их было очень много – разбежались. Домбровский умер через полтора месяца после этого. В свидетельстве о смерти указаны ее причины: острая кровопотеря, варикозное расширение вен пищеводов и желудка».

А роман «Факультет ненужных вещей» уже в 1979 году вышел на французском языке (переводчики Жан Катала и Д. Сеземан.) Роман был признан «Лучшей иностранной книгой года».

Теперь уже этот роман издан во многих странах мира и получил престижную премию. А вот что пишет в своем «Слове из тьмы», послесловии к роману, его переводчик Ж. Катала: «В потоке литературы о сталинизме эта необыкновенная книга, тревожная и огромная, как грозовое небо над казахстанской степью, прочерченное блестками молний, возможно, и есть тот шедевр, над которым не властно время».

В романе «Мертвая роща» Домбровский описывает рощу задушенных деревьев – символ гибели культуры.

«Это была действительно мертвая роща. Стояли трупы деревьев. И даже древесина у этих трупов была неживая, мертвенно-сизая, серебристо-зеленая, с обвалившейся корой. И кора тоже лупилась, коробилась и просто облетала, как отмершая кожа» (5). А в поэтических произведениях Домбровского, как на широком историческом полотне, показано, что человек, усвоивший все законы лагерной жизни, научившийся «топором валить скуластый череп», после возвращения убеждается в том, что так называемый «свободный мир» еще хуже и нет непроходимой пропасти между ним и лагерем:

 
И вот таким я возвратился в мир,
Который так причудливо раскрашен.
Гляжу на вас, на тонких женщин ваших,
На гениев в трактире, на трактир,
 
 
На молчаливое седое зло,
На мелкое добро грошовой сути.
На то, как пьют, как заседают, крутят,
И думаю: «Как мне не повезло!»
 

Связи Домбровского с Казахстаном не прерывались и в годы разлуки с ним. Периодически он приезжал туда, публиковал статьи в журнале «Дружба народов». В стихотворном вступлении к роману «Факультет ненужных вещей» есть такие строки:

 
Обратно реки не текут,
Два раза люди не живут,
Но суд бывает сотни раз!
«Совет Мышей».
 

Будем надеяться, что суд будущего будет справедливым по отношению к большому писателю и поэту, а главное, к Человеку с большой буквы – Юрию Домбровскому.

Александр Фильцер

Родился в России, репатриировался в 1999. Основатель и руководитель Музея современного еврейского искусства в Москве (1977–1999). Один из создателей Музея еврейского наследия и Холокоста на Поклонной горе в Москве (1998–1999). Лауреат премии «Олива Иерусалима» за 2011 год. Автор книг: «Еврейская традиция в Российской Империи и Советском Союзе» (1993), «Предновогодний романс» (1998), «Свет без лампы» (2005), «Художник Цфаня-Гедалия Кипнис» (2007), «Еврейские художники в Советском Союзе 1939–1991» (2008), «Современное еврейское искусство» (2011), «Краски на палитре Творца» (2012), «Лесенка до звезд» (2014), «Еврейские истории» (2016).

«На пригорке средь ромашек девушка мечтает»

Приведи медведя

 
– Дорогой, приведи мне медведя из леса
и научи его писать на идиш,
и тогда, может быть, я стану твоей!
– Любимая! Я приведу медведя и научу его писать,
когда ты родишь мне семерых сыновей
и останешься девушкой.
 
 
– Дорогой, я рожу тебе детей и останусь девушкой,
если ты сделаешь для них колыбельку из ничего —
не имея ни дерева, ни инструментов.
– Любимая! Я сделаю колыбельку из ничего,
если ты вышьешь для меня семь рубах
без иголки и ниток.
 
 
– Дорогой, я вышью для тебя эти рубахи,
если ты поймаешь для меня
всех рыб в море!
– Любимая! Я поймаю для тебя всех рыб во всех морях,
если ты зажаришь для меня семь рыбок так,
чтобы они остались живыми.
 
 
– Любимый! Я зажарю для тебя рыбок,
если ты построишь для меня лесенку
до самого неба!
– Любимая! Я построю для тебя лесенку
до неба и еще выше!
Иди ко мне!
 

 
– Приведи ко мне медведя, научи его писать,
и тогда, может быть, я соглашусь с тобой гулять!
– Я приведу тебе медведя, когда ты родишь детей,
останешься девушкой и станешь моей!
 
 
– Я рожу тебе детей, это не вопрос,
а ты сделай колыбельку – из улыбок и из слез.
– Я сделаю колыбельку только из улыбок,
а ты вышей мне рубаху без иголки и без ниток.
 
 
– Я вышью тебе рубаху и спрячу на печке,
а ты поймай для меня всех рыбок из речки!
– Я поймаю тебе рыбок, а ты их свари,
а потом живыми в речку отпусти.
 
 
– Я сварю тебе, что хочешь, а ты построй мне лесенку
до самого неба и спой мне песенку!
– Я построю лесенку до луны и до звезд
и спою тебе песенку – это не вопрос.
 

(Перевод с идиш)

Пиджачок

 
У меня был пиджачок из шикарного сукна.
Но подумал я, что он не годится никуда!
И тогда решил я взяться за мой новый пиджачок
и постарался выкроить чудесный сюртучок.
 
 
У меня был сюртучок из нового сукна.
Но поверьте, что и он не годился никуда!
Пришлось уж потрудиться мне не покладая рук
и попытаться выкроить хотя бы пару брюк!
 
 
Предо мною пара брюк из отличного сукна.
Но мне кажется, они не годятся никуда!
Положу-ка эти брюки я на свой портняжный стол
и сошью себе из брючек замечательный камзол.
 
 
Я хожу теперь в камзольчике из нового сукна.
Но мне кажется, что он не годится никуда!
Что же делать? Вот усядусь у стола на табуретку,
может, выйдет из него приличная жилетка?
 
 
На мне новая жилеточка из шикарного сукна.
Но, пожалуй, и она не годится никуда!
А ведь я портной отменный, а не какой-то дурачок,
уж лучше я сошью себе чудесный пиджачок!
 

(Перевод с идиш)

«Голод, голод, голодец…»

 
Голод, голод, голодец.
Холод, холод. Холодец,
бобес[1]1
  Бобес (идиш) – бобы.


[Закрыть] или каша —
все это не наше.
Воет ветер и свистит,
пробирает холод.
Все местечко ночью спит,
а нас мучит голод.
Нечем деточек кормить,
не на что купляты.
Кто же будет пособить,
коли нету таты[2]2
  Татэ (идиш) – отец.


[Закрыть]?
Я просила – нетути!
Я стучала – заперты!
Если я не выкручусь,
то до ребе докричусь!
«Из местечка Ладаню
Могилевской губерню
духовному ребеню
Шнеерсону!
До чего ж мне тяжело,
до чего же грустно —
смотрят ангелы в окно,
а в кастрюлях пусто».
Голод, голод, голодец.
Холод, холод, холодец.
 

«Землю и небо создал Господь…»

 
Землю и небо создал Господь.
Росток родила земля.
Росток превратился в ствол,
ветвь от ствола отошла.
 
 
Птичка на ветке гнездышко вьет,
птенчик пускается в первый полет,
перышки птичка теряет,
а бабушка их собирает.
 
 
Будет подушка, будет перина,
родится девчушка, родит себе сына,
на птичку посмотрит в окошко,
и станет ей легче немножко.
 
 
Над деревом птичка летает,
на ветке гнездо себе вьет,
а ветка к стволу припадает,
ствол в землю корнями идет.
 
 
А птичку и дерево,
душу и плоть,
и солнышко в небе —
все создал Господь.
 

(Перевод с идиш)

«Твои глаза как две свечи…»

 
Твои глаза как две свечи,
зажженные Творцом вселенной перед шабатом.
Твоя душа как чистейший бриллиант —
грязь не может его запачкать.
 
 
Твои руки спешат делать добро,
твои ноги приводят тебя к хорошему.
Ты как трепетная и грациозная лань,
пасущаяся в горах Мате Биньямина[3]3
  Мате Биньямин – гористая местность к северу от Ерушалаима, принадлежавшая колену Биньямина.


[Закрыть].
 
 
Я познакомился с тобой
на улице в Бобруйске, —
придет Машиах,
и мы поставим хупу в Ерушалаиме.
 
 
Ты прекрасна, как небо над Эрец Исраэль
и как земля, лежащая под этим небом.
Как земля, текущая молоком и медом,
украшенная финиками и инжиром.
 

«На пригорке средь ромашек…»

 
На пригорке средь ромашек
Эсти[4]4
  Эсти (Эстер) – в русской традиции Эсфирь.


[Закрыть] загрустила.
Он опять идет с работы
и проходит мимо.
 
 
Если б было у тебя колечко,
я бы приоткрыла тебе сердечко.
Если б был у нас бокал вина,
я бы из него с тобой пила[5]5
  «Колечко и бокал вина» – атрибуты свадебной церемонии. Жених и невеста под хупой по очереди пьют из одного бокала.


[Закрыть].
 
 
Если б у меня была веревочка,
я бы тебя к себе привязала.
Если б у меня были крылышки,
я бы за тобой всю жизнь летала.
 
 
На пригорке средь ромашек
девушка мечтает.
Он опять проходит мимо
и не замечает.
 

(Перевод с идиш)

«Однажды в Одессе…»

 
Однажды в Одессе,
да на Молдаванке,
танцевал я полонез
мит а-шарлатанке[6]6
  Мит а-шарлатанке – с шарлатанкой.


[Закрыть].
 
 
Йох-цай-дери-дерай,
да здравствует Одесса!
А-идише мейдэлэ[7]7
  А-идише мейдэлэ – еврейская девушка.


[Закрыть]
слаще, чем принцесса!
 

(С идиш)

Песенки о Русско-японской войне
1905 год

 
Милый далеко-далёко,
милый далеко.
Милый далеко.
 
 
Загребли его в солдаты,
увезли его куда-то.
Милый далеко.
Милый далеко.
 
 
Он такой хороший, добрый,
мир чужой – жестокий, злобный.
Милый далеко.
Милый далеко.
 
 
Ляоян, Мукден, микадо.
Ну, а мне все это надо?
Милый далеко.
Милый далеко.
 
 
Где Квантун и где Житомир?
Мне счастливый выпал номер!
Без руки, но ведь не помер
милый далеко.
 

Пой, ласточка, пой

 
Пой, ласточка, пой,
пой и не умолкай.
Пусть Порт-Артур уже не твой,
ты не улетай.
 
 
Пой, ласточка, пой,
смерть на земле чужой,
на полуострове Ляодун,
выпала нам с тобой.
 
 
Грязь, воровство, обман
скроет сырой туман.
Над могилами павших героев
дождь бьет в барабан.
 
 
Пой, ласточка, пой,
пусть вместе с тобой
ветер летит к Ялу и Шахе,
а нас отправят домой.
 
 
Пой, ласточка, пой,
пой, не умолкай.
Где-то там, далеко в Петербурге,
прячется русский царь.
 
 
Он еврейских ребят
гонит сюда на убой.
Но что ты можешь, мелкая птаха?
Пой, ласточка, пой!