Текст книги "Поэты пушкинской поры"

 
Отечески пенаты,
О пестуны мои!
Вы златом не богаты,
Но любите свои
Норы́ и темны кельи,
Где вас на новосельи
Смиренно здесь и там
Расставил по углам;
Где странник я бездомный,
Всегда в желаньях скромный,
Сыскал себе приют.
О боги! будьте тут
Доступны, благосклонны!
Не вина благовонны,
Не тучный фимиам
Поэт приносит вам,
Но слезы умиленья,
Но сердца тихий жар
И сладки песнопенья —
Богинь пермесских дар!
О лары! уживитесь
В обители моей,
Поэту улыбнитесь —
И будет счастлив в ней!..
В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стол ветхий и треногий
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жесткая постель —
Всё утвари простые,
Всё рухлая скудель!
Скудель!.. Но мне дороже,
Чем бархатное ложе
И вазы богачей!..
 
 
Отеческие боги!
Да к хижине моей
Не сыщет ввек дороги
Богатство с суетой,
С наемною душой
Развратные счастливцы,
Придворные друзья
И бледны горделивцы,
Надутые князья!
Но ты, о мой убогой
Калека и слепой,
Идя путем-дорогой
С смиренною клюкой,
Ты смело постучися,
О воин, у меня,
Войди и обсушися
У яркого огня.
О старец, убеленный
Годами и трудом,
Трикраты уязвленный
На приступе штыком!
Двуструнной балалайкой
Походы прозвени
Про витязя с нагайкой,
Что в жупел и в огни
Летал перед полками,
Как вихорь на полях,
И вкруг его рядами
Враги ложились в прах!..
И ты, моя Лилета,
В смиренный уголок
Приди под вечерок,
Тайком переодета!
Под шляпою мужской
И кудри золотые,
И очи голубые,
Прелестница, сокрой!
Накинь мой плащ широкой,
Мечом вооружись
И в полночи глубокой
Внезапно постучись…
Вошла – наряд военный
Упал к ее ногам,
И кудри распущенны
Взвевают по плечам,
И грудь ее открылась
С лилейной белизной:
Волшебница явилась
Пастушкой предо мной!
И вот с улыбкой нежной
Садится у огня,
Рукою белоснежной
Склонившись на меня,
И алыми устами,
Как ветер меж листами,
Мне шепчет: «Я твоя,
Твоя, мой друг сердечный!..»
Блажен в сени беспечной,
Кто милою своей,
Под кровом от ненастья,
На ложе сладострастья,
До утренних лучей
Спокойно обладает,
Спокойно засыпает
Близ друга сладким сном!..
 
 
Уже потухли звезды
В сиянии дневном,
И пташки теплы гнезды,
Что свиты над окном,
Щебеча покидают
И негу отрясают
Со крылышек своих;
Зефир листы колышет,
И всё любовью дышит
Среди полей моих;
Всё с утром оживает,
А Лила почивает
На ложе из цветов…
И ветер тиховейный
С груди ее лилейной
Сдул дымчатый покров…
И в локоны златые
Две розы молодые
С нарциссами вплелись;
Сквозь тонкие преграды
Нога, ища прохлады,
Скользит по ложу вниз…
Я Лилы пью дыханье
На пламенных устах,
Как роз благоуханье,
Как не́ктар на пирах!..
Покойся, друг прелестный,
В объятиях моих!
Пускай в стране безвестной,
В тени лесов густых,
Богинею слепою
Забыт я от пелен,
Но дружбой и тобою
С избытком награжден!
Мой век спокоен, ясен;
В убожестве с тобой
Мне мил шалаш простой,
 
 
Без злата мил и красен
Лишь прелестью твоей!
Без злата и честей
Доступен добрый гений
Поэзии святой,
И часто в мирной сени
Беседует со мной.
Небесно вдохновенье,
Порыв крылатых дум!
(Когда страстей волненье
Уснет… и светлый ум,
Летая в поднебесной,
Земных свободен уз,
В Аонии прелестной
Сретает хоры муз!)
Небесно вдохновенье,
Зачем летишь стрелой
И сердца упоенье
Уносишь за собой?
До розовой денницы
В отрадной тишине,
Парнасские царицы,
Подруги будьте мне!
Пускай весёлы тени
Любимых мне певцов,
Оставя тайны сени
Стигийских берегов
Иль области эфирны,
Воздушною толпой
Слетят на голос лирный
Беседовать со мной!..
И мертвые с живыми
Вступили в хор един!..
Что вижу? ты пред ними,
Парнасский исполин,
Певец героев, славы,
Вслед вихрям и громам,
Наш лебедь величавый,
Плывешь по небесам.
В толпе и муз, и граций,
То с лирой, то с трубой,
Наш Пиндар, наш Гораций
Сливает голос свой.
Он громок, быстр и силен,
Как Суна средь степей,
И нежен, тих, умилен,
Как вешний соловей.
 
 
Фантазии небесной
Давно любимый сын,
То повестью прелестной
Пленяет Карамзин,
То мудрого Платона
Описывает нам
И ужин Агатона,
И наслажденья храм,
То Древню Русь и нравы
Владимира времян
И в колыбели славы
Рождение славян.
За ними сильф прекрасный,
Воспитанник харит,
На цитре сладкогласной
О Душеньке бренчит;
Мелецкого с собою
Улыбкою зовет
И с ним, рука с рукою,
Гимн радости поет!..
С эротами играя,
Философ и пиит,
Близ Федра и Пильпая
Там Дмитриев сидит;
Беседуя с зверями,
Как сча́стливый дитя,
Парнасскими цветами
Скрыл истину шутя.
За ним в часы свободы
Поют среди певцов
Два баловня природы,
Хемницер и Крылов.
Наставники-пииты,
О Фебовы жрецы!
Вам, вам плетут хариты
Бессмертные венцы!
Я вами здесь вкушаю
Восторги пиерид
И в радости взываю:
О музы! я пиит!
 
 
А вы, смиренной хаты
О лары и пенаты!
От зависти людской
Мое сокройте счастье,
Сердечно сладострастье,
И негу, и покой!
Фортуна, прочь с дарами
Блистательных сует!
Спокойными очами
Смотрю на твой полет:
Я в пристань от ненастья
Челнок мой проводил
И вас, любимцы счастья,
Навеки позабыл…
Но вы, любимцы славы,
Наперсники забавы,
Любви и важных муз,
Беспечные счастливцы,
Философы-ленивцы,
Враги придворных уз,
Друзья мои сердечны!
Придите в час беспечный
Мой домик навестить —
Поспорить и попить!
Сложи печалей бремя,
Жуковский добрый мой!
Стрелою мчится время,
Веселие стрелой!
Позволь же дружбе слезы
И горесть усладить
И счастья блеклы розы
Эротам оживить.
О Вяземский! цветами
Друзей твоих венчай.
Дар Вакха перед нами:
Вот кубок – наливай!
Питомец муз надежный,
О Аристиппов внук!
Ты любишь песни нежны
И рюмок звон и стук!
В час неги и прохлады
На ужинах твоих
Ты любишь томны взгляды
Прелестниц записных.
И все заботы славы,
Сует и шум, и блажь
За быстрый миг забавы
С поклонами отдашь.
О! дай же ты мне руку,
Товарищ в лени мой,
И мы… потопим скуку
В сей чаше золотой!
Пока бежит за нами
Бог времени седой
И губит луг с цветами
Безжалостной косой,
Мой друг! скорей за счастьем
В путь жизни полетим;
Упьемся сладострастьем
И смерть опередим;
Сорвем цветы украдкой
Под лезвием косы
И ленью жизни краткой
Продлим, продлим часы!
 
 
Когда же парки тощи
Нить жизни допрядут
И нас в обитель нощи
Ко прадедам снесут, —
Товарищи любезны!
Не сетуйте о нас,
К чему рыданья слезны,
Наемных ликов глас?
К чему сии куренья,
И колокола вой,
И томны псалмопенья
Над хладною доской?
К чему?.. Но вы толпами
При месячных лучах
Сберитесь и цветами
Усейте мирный прах;
Иль бросьте на гробницы
Богов домашних лик,
Две чаши, две цевницы
С листами повилик;
И путник угадает
Без надписей златых,
Что прах тут почивает
Счастливцев молодых!
 

Вторая половина 1811 и первая половина 1812

 
Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела,
Войну и гибельны пожары,
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах надранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутье видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаянье рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.
Трикраты с ужасом потом
Бродил в Москве опустошенной,
Среди развалин и могил;
Трикраты прах ее священный
Слезами скорби омочил.
И там, где зданья величавы
И башни древние царей,
Свидетели протекшей славы
И новой славы наших дней;
И там, где с миром почивали
Останки иноков святых
И мимо веки протекали,
Святыни не касаясь их;
И там, где роскоши рукою,
Дней мира и трудов плоды,
Пред златоглавою Москвою
Воздвиглись храмы и сады, —
Лишь угли, прах и камней горы,
Лишь груды тел кругом реки,
Лишь нищих бледные полки
Везде мои встречали взоры!..
А ты, мой друг, товарищ мой,
Велишь мне петь любовь и радость,
Беспечность, счастье и покой
И шумную за чашей младость!
Среди военных непогод,
При страшном зареве столицы,
На голос мирныя цевницы
Сзывать пастушек в хоровод!
Мне петь коварные забавы
Армид и ветреных цирцей
Среди могил моих друзей,
Утраченных на поле славы!..
Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!
Нет, нет! пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь;
Пока с израненным героем,
Кому известен к славе путь,
Три раза не поставлю грудь
Перед врагов сомкнутым строем,
Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды музы и хариты,
Венки, рукой любови свиты,
И радость шумная в вине!
 

Март 1813

 
Снегами погребен, угрюмый Неман спал,
Равнину льдистых вод и берег опустелый
      И на брегу покинутые села
           Туманный месяц озарял.
Всё пусто… Кое-где на снеге труп чернеет,
И брошенных костров огонь, дымяся, тлеет,
      И хладный, как мертвец,
      Один среди дороги,
   Сидит задумчивый беглец
Недвижим, смутный взор вперив на мертвы ноги.
 
 
И всюду тишина… И се, в пустой дали
Сгущенных копий лес возникнул из земли!
Он движется. Гремят щиты, мечи и брони,
      И грозно в сумраке ночном
Чернеют знамена́, и ратники, и кони:
Несут полки славян погибель за врагом,
Достигли Немана – и копья водрузили.
Из снега возросли бесчисленны шатры,
      И на брегу зажженные костры
Всё небо заревом багровым обложили.
          И в стане царь младой
          Сидел между вождями,
И старец-вождь пред ним, блестящий сединами
      И бранной в старости красой.
 

1813(?)

Sunt aliquid manes: letum non omnia finit;

Luridaque evictos effugit umbra rogos.

Propertius[2]2
  Души усопших не призрак: смертью не все оканчивается; бледная тень ускользает, победив костер. Проперций (лат.).


[Закрыть]

 
Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волна́х свинцовых утопал.
       За кораблем вилася Гальциона,
И тихий глас ее пловцов увеселял.
       Вечерний ветр, валов плесканье,
Однообразный шум, и трепет парусов,
       И кормчего на палубе взыванье
Ко страже, дремлющей под говором валов, —
       Всё сладкую задумчивость питало.
Как очарованный, у мачты я стоял
       И сквозь туман и ночи покрывало
Светила Севера любезного искал.
       Вся мысль моя была в воспоминанье
Под небом сладостным отеческой земли,
       Но ветров шум и моря колыханье
На вежды томное забвенье навели.
       Мечты сменялися мечтами,
И вдруг… то был ли сон?.. предстал товарищ мне,
       Погибший в роковом огне
Завидной смертию, над плейсскими струями,
       Но вид не страшен был; чело
       Глубоких ран не сохраняло,
Как утро майское, веселием цвело
И всё небесное душе напоминало.
«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!
Ты ль это? – я вскричал, – о воин вечно милый!
Не я ли над твоей безвременной могилой,
При страшном зареве Беллониных огней,
       Не я ли с верными друзьями
Мечом на дереве твой подвиг начертал
И тень в небесную отчизну провождал
       С мольбой, рыданьем и слезами?
Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!
Или протекшее всё было сон, мечтанье;
Всё, всё – и бледный труп, могила и обряд,
Свершенный дружбою в твое воспоминанье?
О! молви слово мне! пускай знакомый звук
       Еще мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о незабвенный друг!
 
 
       Твою с любовию сжимает…»
И я летел к нему… Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
       И сон покинул очи.
 
 
Всё спало вкруг меня под кровом тишины.
Стихии грозные катилися безмолвны.
При свете облаком подернутой луны
Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,
Но сладостный покой бежал моих очей,
       И всё душа за призраком летела,
Всё гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!
 

Июнь 1814

 
О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальней.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой – любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
 

Июль или август 1815

 
Все на праздник Эригоны
Жрицы Вакховы текли;
Ветры с шумом разнесли
Громкий вой их, плеск и стоны.
В чаще дикой и глухой
Нимфа юная отстала;
Я за ней – она бежала
Легче серны молодой.
Эвры волосы взвивали,
Перевитые плющом;
Нагло ризы поднимали
И свивали их клубком.
Стройный стан, кругом обвитый
Хмеля желтого венцом,
И пылающи ланиты
Розы ярким багрецом,
И уста, в которых тает
Пурпуро́вый виноград, —
Всё в неистовой прельщает!
В сердце льет огонь и яд!
Я за ней… она бежала
Легче серны молодой;
Я настиг – она упала!
И тимпан под головой!
Жрицы Вакховы промчались
С громким воплем мимо нас;
И по роще раздавались
Эвоэ! и неги глас!
 

1815

 
Скажи, мудрец младой, что прочно на земле?
       Где постоянно жизни счастье?
Мы область призраков обманчивых прошли,
       Мы пили чашу сладострастья.
 
 
Но где минутный шум веселья и пиров?
       В вине потопленные чаши?
Где мудрость светская сияющих умов?
       Где твой фалерн и розы наши?
 
 
Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез,
       И место поросло крапивой;
Но я узнал его; я сердца дань принес
       На прах его красноречивый.
 
 
На нем, когда окрест замолкнет шум градской
       И яркий Веспер засияет
На темном севере, твой друг в тиши ночной
       В душе задумчивость питает.
 
 
От самой юности служитель алтарей
       Богини неги и прохлады,
От пресыщения, от пламенных страстей
       Я сердцу в ней ищу отрады.
 
 
Поверишь ли? Я здесь, на пепле храмин сих,
       Венок веселия слагаю
И часто в горести, в волненьи чувств моих,
       Потупя взоры, восклицаю:
 
 
Минутны странники, мы ходим по гробам,
       Все дни утратами считаем,
На крыльях радости летим к своим друзьям —
       И что ж?.. их урны обнимаем.
 
 
Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей,
       Сияла Лила красотою?
Благие небеса, казалось, дали ей
       Всё счастье смертной под луною:
 
 
Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус,
       Любви и очи, и ланиты,
Чело открытое одной из важных муз
       И прелесть девственной хариты.
 
 
Ты сам, забыв и свет, и тщетный шум пиров,
       Ее беседой наслаждался
И в тихой радости, как путник средь песков,
       Прелестным цветом любовался.
 
 
Цветок, увы! исчез, как сладкая мечта!
       Она в страданиях почила
И, с миром в страшный час прощаясь навсегда,
       На друге взор остановила.
 
 
Но, дружба, может быть, ее забыла ты!..
       Веселье слезы осушило,
И тень чистейшую дыханье клеветы
       На лоне мира возмутило.
 
 
Так всё здесь суетно, в обители сует!
       Приязнь и дружество непрочно!
Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
       Что вечно чисто, непорочно?
 
 
Напрасно вопрошал я опытность веков
       И Клии мрачные скрижали,
Напрасно вопрошал всех мира мудрецов:
       Они безмолвьем отвечали.
 
 
Как в воздухе перо кружится здесь и там,
       Как в вихре тонкий прах летает,
Как судно без руля стремится по волнам
       И вечно пристани не знает, —
 
 
Так ум мой посреди сомнений погибал.
       Все жизни прелести затмились:
Мой гений в горести светильник погашал,
       И музы светлые сокрылись.
 
 
Я с страхом вопросил глас совести моей…
       И мрак исчез, прозрели вежды:
И вера пролила спасительный елей
       В лампаду чистую надежды.
 
 
Ко гробу путь мой весь как солнцем озарен:
       Ногой надежною ступаю
И, с ризы странника свергая прах и тлен,
       В мир лучший духом возлетаю.
 

1815

 
Меж тем как воины вдоль и́дут по полям,
Завидя вдалеке твои, о Реин, волны,
       Мой конь, веселья полный,
От строя отделясь, стремится к берегам,
       На крыльях жажды прилетает,
       Глотает хладную струю
       И грудь, усталую в бою,
       Желанной влагой обновляет…
 
 
О радость! я стою при Реинских вода́х!
И, жадные с холмов в окрестность брося взоры,
       Приветствую поля и горы,
И замки рыцарей в туманных облаках,
       И всю страну, обильну славой,
       Воспоминаньем древних дней,
       Где с Альпов вечною струей
       Ты льешься, Реин величавый!
Свидетель древности, событий всех времен,
О Реин, ты поил несчетны легионы,
       Мечом писавшие законы
Для гордых Германа кочующих племен;
       Любимец счастья, бич свободы,
       Здесь Кесарь бился, побеждал,
       И конь его переплывал
       Твои священны, Реин, воды.
 
 
Века мелькнули: мир крестом преображен,
Любовь и честь в душа́х суровых пробудились.
       Здесь витязи вооружились
Копьем за жизнь сирот, за честь прелестных жен;
       Тут совершались их турниры,
       Тут бились храбрые – и здесь
       Не умер, мнится, и поднесь
       Звук сладкой трубадуров лиры.
Так, здесь под тению смоковниц и дубов,
При шуме сладостном нагорных водопадов,
       В тени цветущих сел и градов
Восторг живет еще средь избранных сынов.
       Здесь всё питает вдохновенье:
       Простые нравы праотцов,
       Святая к родине любовь
       И праздной роскоши презренье.
 
 
Всё, всё – и вид полей, и вид священных вод,
Туманной древности и бардам современных,
       Для чувств и мыслей дерзновенных
И силу новую, и крылья придает.
       Свободны, горды, полудики,
       Природы верные жрецы,
       Тевтонски пели здесь певцы…
       И смолкли их волшебны лики.
Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен,
Ты сам, до наших дней спокойный, величавый,
       С падением народной славы
Склонил чело, увы! познал и стыд и плен…
       Давно ли брег твой под орлами
       Аттилы нового стенал
       И ты уныло протекал
       Между враждебными полками?
 
 
Давно ли земледел вдоль красных берегов,
Средь виноградников заветных и священных,
       Полки встречал иноплеменных
И ненавистный взор зареинских сынов?
       Давно ль они, кичася, пили
       Вино из синих хрусталей
       И кони их среди полей
       И зрелых нив твоих бродили?
И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,
Под знаменем Москвы с свободой и с громами!..
       Стеклись с морей, покрытых льдами,
От струй полуденных, от Каспия валов,
       От волн Улеи и Байкала,
       От Волги, Дона и Днепра,
       От града нашего Петра,
       С вершин Кавказа и Урала!..
 
 
Стеклись, нагрянули за честь своих гражда́н.
За честь твердынь, и сел, и нив опустошенных,
       И берегов благословенных,
Где расцвело в тиши блаженство россиян.
       Где ангел мирный, светозарный
       Для стран полуночи рожден
       И Провиденьем обречен
       Царю, отчизне благодарной.
Мы здесь, о Реин, здесь! ты видишь блеск мечей!
Ты слышишь шум полков и новых ко́ней ржанье,
       «Ура» победы и взыванье
Идущих, скачущих к тебе богатырей.
       Взвивая к небу прах летучий,
       По трупам вражеским летят
       И вот – коней лихих поят,
       Кругом заставя дол зыбучий.
 
 
Какой чудесный пир для слуха и очей!
Здесь пушек светла медь сияет за конями,
       И ружья длинными рядами,
И стяги древние средь копий и мечей.
       Там шлемы воев оперенны,
       Тяжелой конницы строиY
       И легких всадников рои —
       В текучей влаге отраженны!
Там слышен стук секир – и пал угрюмый лес!
Костры над Реином дымятся и пылают!
       И чаши радости сверкают,
И клики воинов восходят до небес!
       Там ратник ратника объемлет;
       Там точит пеший штык стальной;
       И конный грозною рукой
       Крылатый дротик свой колеблет.
 
 
Там всадник, опершись на светлу сталь копья,
Задумчив и один, на береге высоком
       Стоит и жадным ловит оком
Реки излучистой последние края.
       Быть может, он воспоминает
       Реку своих родимых мест —
       И на груди свой медный крест
       Невольно к сердцу прижимает…
Но так готовится, по манию вождей,
Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев,
       И богу сильных Маккавеев
Коленопреклонен служитель алтарей:
       Его, шумя, приосеняет
       Знамен отчизны грозный лес;
       И солнце юное с небес
       Алтарь сияньем осыпает.
 
 
Все крики бранные умолкли, и в рядах
Благоговение внезапу воцарилось,
       Оружье долу преклонилось,
И вождь, и ратники чело склонили в прах:
       Поют владыке вышней силы,
       Тебе, подателю побед,
       Тебе, незаходимый свет!
       Дымятся мирные кадилы.
И се подвигнулись – валит за строем строй!
Как море шумное, волнуется всё войско;
       И эхо вторит крик геройской,
Досель неслышанный, о Реин, над тобой!
       Твой стонет брег гостеприимный,
       И мост под воями дрожит!
       И враг, завидя их, бежит,
       От глаз в дали теряясь дымной!..
 

1816 – февраль 1817

 
Как я люблю, товарищ мой,
Весны роскошной появленье
И в первый раз над муравой
Веселых жаворонков пенье.
Но слаще мне среди полей
Увидеть первые биваки
И ждать беспечно у огней
С рассветом дня кровавой драки.
Какое счастье, рыцарь мой!
Узреть с нагорныя вершины
Необозримый наших строй
На яркой зелени долины!
Как сладко слышать у шатра
Вечерней пушки гул далекий
И погрузиться до утра
Под теплой буркой в сон глубокий,
Когда по утренним роса́м
Коней раздастся первый топот
И ружей протяженный грохот
Пробудит эхо по горам,
Как весело перед строя́ми
Летать на ухарском коне
И с первыми в дыму, в огне
Ударить с криком за врагами!
Как весело внимать: «Стрелки,
Вперед! сюда, донцы! Гусары!
Сюда, летучие полки,
Башкирцы, горцы и татары!»
 
 
Свисти теперь, жужжи, свинец!
Летайте ядры и картечи!
Что вы для них? для сих сердец,
Природой вскормленных для сечи?
Колонны сдвинулись, как лес.
И вот… о зрелище прекрасно!
Идут – безмолвие ужасно!
Идут – ружье наперевес;
Идут… ура! – и всё сломили,
Рассеяли и разгромили.
Ура! Ура! – и где же враг?..
Бежит, а мы в его домах —
О радость храбрых! – киверами
Вино некупленное пьем
И под победными громами
«Хвалите Господа» поем!..
 
 
Но ты трепещешь, юный воин,
Склонясь на сабли рукоять:
Твой дух встревожен, беспокоен;
Он рвется лавры пожинать:
С Суворовым он вечно бродит
В полях кровавыя войны
И в вялом мире не находит
Отрадной сердцу тишины.
Спокойся: с первыми громами
К знаменам славы полетишь;
Но там, о горе, не узришь
Меня, как прежде, под шатрами!
Забытый шумною молвой,
Сердец мучительницей милой,
Я сплю, как труженик унылый,
Не оживляемый хвалой.
 

Июнь или начало июля 1817